Девочка. Триптих. Часть 1

               
               

  Жила-была девочка, золотые косы. Никто не знал, сколько ей лет. Даже родители. Потому что однажды она накормила отца с матерью супом из сушеной жабы, и они потеряли память.
  Девочка ходила в школу и приносила оттуда пятерки, иногда – пустые бутылки из-под пива. Учителя не знали, в каком классе она учится и букву тоже не знали. Ее каждый день видели в школьной раздевалке и ставили оценки по инерции, потому что считали своей. 
  Звали ту девочку Нелли. Фамилия у нее была настолько длинной, что учителям не хватало дыхания ее произнести до конца. Поэтому называли по имени.
  Нелли обожала детективы, но еще больше – романы для женщин. Ушедшего в прошлое девятнадцатого века. Впрочем, чтение литературы не сделало ее грамотной. Она говорила: я ложу, мы вам перезвОним, в нашем квАртале. Ее умиляли фразы, типа: на нее смотрела пара синих глаз. Во время повествования о прочитанном она, увлекшись, говорила: вместо «пара глаз» – «обе глаз», реже – «обое глаз». 
  С русским языком у Нелли были небольшие проблемы. Она считала, что глаголы настоящего времени первого лица единственного числа заканчиваются на букву «н». Например: я держун, я идун, я метун и т.д.   Никто не мог ее переубедить, даже прочитанные книжки.
  Она запросто могла сказать: когда-то однажды. Ей ничего не стоило переиначить пословицу, либо поговорку: «тупой платит вдвое», «восьмеро семерых не разумеют», «сколько волка ни корми, у ишака пасть больше».   
  В словаре ее были разные присказки, смысл которых улавливался с трудом. Например: собаки не пьют чай. Что могла означать эта фраза? Оказывается, когда Нелли знала, что ее хотят обмануть, а ей удалось раскрыть замысел, то говорила: собаки не пьют чай! – после чего переставала общаться и уходила, замыкаясь в себе.
  Когда она сожалела о чем-то, говорила: шиповник цветет, а собирают редьку.
  А еще у нее была игрушка опсиган. Игрушка эта дробила слова на слоги и хаотически перемешивала их. Иди нябу тсоипи – иди баню истопи. Мур ирим! – миру мир! Вертип, нирпа! - привет, парни! И так далее. Бывало, выходила во двор и громко, с выражением (выражение у нее было всегда при себе) декламировала Пушкина, «Цыганы», переиначенного опсиганом. Ребята и взрослые слушали, как завороженные. Казалось, что магнитофонную запись исковеркали, прикладывая к пленке в разных местах соленоиды. Тягучая непонятность ласкала слух, будто кошка, которая лижет пахнущие табачной копотью пальцы. 
  Нелли иногда забавлялась тем, что читала вслух газетные тексты, причем задом наперед. Читала - и смеялась вовсю. Отчего-то ее веселило чтение наоборот. Родители частенько слышали раскаты хохота из-за двери дочкиной комнаты. Врачей не вызывали: думали, обойдется.
  Изредка Нелли смотрелась в зеркало, приговаривая: я своей смешною харей сама себя и веселю, после чего начинала хихикать. Глаза у нее были хмурые, серьезные. 
  В верхнем ящике стола у Нелли лежала черная записная книжка, в которую вносилось самое важное из услышанного в школе, на улице или по телевизору. Например: рыбы мы не поймали, но все равно сварили уху из картошки. Или: парни были пожилые; в других странах – в основном, за границей; у меня был бумажный рубль одной бумажкой; когда человек моргает, как жаба, это признак глистов; маленькие собаки странным образом машин боятся. Таксы на деревья залезают, а прочие в подвалы прячутся; когда человек считает шаги, это математическое заболевание головы. 
  Иногда – для строгости – Нелли надевала очки. Если младший брат плохо себя вел, она говорила: обе пары глаз бы на тебя не смотрели! И лицо у нее было такое усталое, будто весь день воевала с детьми - и проиграла.
  Когда пришла пора сдавать выпускные экзамены, Нелли почему-то освободили от них и сразу перевели в девятый класс. Тогда все узнали, что она девятиклассница. И тут же забыли: Нелли была верна себе.
  Иногда ей помогал директор школы. В погреб идти было далеко, а санок у родителей не было, и директор одалживал Нелли хороший крепкий рюкзак с широкими брезентовыми лямками. Она пританцовывала от счастья, когда возвращалась домой, потому что не нужно было тащить тяжелую объемистую сумку, с какими челноки ездят за границу, в руках.
  Еще Нелли любила смотреть на облака. Давала им клички, будто домашним животным. И записывала те клички на оборотной стороне наволочки химическим карандашом. Мать опасалась стирать постельное белье Нелли с другими вещами. 
  В отрочестве Нелли была влюблена в Никиту Михалкова. Ей нравился подсвистывающий голос и усы обладателя того имени. Повзрослев, она избавилась от наваждения и стала заглядываться на школьников, но тщетно: ни у одного не было усов, кроме грузина Гоги, который перевелся в другую школу из-за аллергии на березовую пыльцу.
  У Нелли был хомячок Слава. Она часто красила невинную зверушку в розовый цвет, чтобы он был гламурным. Слава забирался в домик и не носа оттуда не высовывал, когда видел кастрюльку с краской для волос. Нелли сутками напролет сидела в засаде, поджидала, когда Слава проголодается и пойдет в магазин за продуктами.
  Отец подарил Нелли одноколесный велосипед: как-то Нелли обмолвилась, что хочет работать в цирке. Однажды она без остановок объехала на том велосипеде вокруг дома. Отец не смог поймать ее, когда она финишировала возле подъезда. После этого велосипед отвезли на огород.
  Позже Нелли пояснила отцу, что хотела работать в цирке конферансье.
  Однажды Нелли заблудилась в среднеазиатской пустыне: пошла в туалет по-маленькому, а в это время блуждающая сейсмическая волна перемешала барханы. Только через два дня маленький черный скорпион, возникший в виде галлюцинации, вывел ее к людям. На левом плече у нее сидел каракурт, на правом – голубь. Азиаты подумали, что лучше держаться подальше от вышедшего из песков страшилища (Нелли не отличалась привлекательностью), побросали имущество, заскочили на ослов и ускакали прочь.
  Она дружила по интернету с негром Джимом. Джим был афроамериканцем. Отец его был из Африки, мать – американкой. Однажды они, не зная друг о друге, отправились вплавь: отец Джима – в Америку, а мать – в Африку, и где-то посередине между этими материками встретились. Кругом была вода, но страсть, охватившая мореплавателей, была настолько сильна, что, когда они вышли из океана на берег Португалии, мать тут же, на песке, родила мальчика.
  Так Джим обзавелся старшим братом по имени Барак, потому что молодую чету приютили в прибрежном бараке для рыбаков, и там они познали счастье.
  У Джима были ласковые черные глаза, белые зубы, которые он, приоткрыв рот,  частенько просушивал от слюны, полной кариеса, настоящие хлопковые джинсы и большой-пребольшой автомобиль. Несмотря на плохое знание английского (что поделать, языки не давались ей), Нелли запросто общалась с Джимом, потому что умела говорить. Неважно, что она не понимала его, а он – ее, главное, между ними была связь, которую проверили работники ФСБ и сказали: Нелли не подведет, Джим - тоже.
  Летом родители уезжали отдыхать в Крым, и Нелли оставалась одна. Она не ела по шесть дней подряд и не ночевала дома – так ею понималось слово «свобода». Вскоре вещи ее пахли модными духами «БОМЖ» от Коко Шанеля, который, говорят, тоже когда-то любил мусорный ветер свободы и, поселившись в Париже, ночевал под одним из мостов Сены в картонной упаковке из-под холодильника.   
  Вот такая замечательная девочка живет в нашем доме. Сейчас она проколола пупок и ноздри, и, говорят, сделала татуировку. Когда она проколола язык, не разговаривала пару месяцев, зализывала рану. А потом вообще раздумала говорить и молчит третий год. Врачи утверждают: лимит слов, отпущенный при рождении, исчерпан. Якобы акушер ей не ту карточку активировал: от новорожденного, умершего в семь лет от пневмонии, потому что пьяный был.   
   Вот повезет мужику, который будет с ней жить!