Не Эммануэль

"Случай это псевдоним Бога".
Известное изречение.


На дворе  отделения "скорой помощи" стоял 1996-й...
Приехал на вызов. Ночь. По дороге из автомобильного приёмника звучала песня "Моя любовь на пятом этаже". И нам с молодой санитарочкой Наташей - аккурат на пятый этаж. Как в песне. А спать хочется дико! Ведь в самом разгаре нежная июльская ночка. Шоферу Володе проще: он, поди, уже спит в машине. А мы тащимся по лестнице - лечить "умирающую" тридцати с небольшим летнюю женщину. Диспетчеру в трубку муж пациентки истошно вопил, что жена "типа как умирает"... И это в три часа ночи! "Совсем нет совести у людей", - сказала Марья Павловна и отправила машину на вызов.

Дверь открыл некрасивый скучный мужчина, похожий на мальчика; в повадках и лице - что-то от кошки. Как только мы вошли, муж тут же и защёлкнул позади дверь, будто опасался грабителей или мы могли навести за собой "хвост". Что-то конспиративно-таинственное витало в здешней обстановке. Хотя сами стены, казалось, дышали совершенным покоем.
Проходя из прихожей в гостиную я отметил про себя полнейший порядок и абсолютную чистоту: всё лежало и стояло на своих местах, было умиротворено полнейшим покоем. Большое зеркало в картинной раме, в котором мы, изрядно потрёпанные жизнью пришельцы, мимолётно отразились, было, как и всё здесь, невозмутимо, покойно и идеально чисто, будто его минуту назад тщательно намыли и протёрли. Так же покойно и с достоинством лежали нигде ничуть не взволнованные нимало красные ковры без единой мусориночки на всём их протяжении. И по этим мягким бесшумным коврам, не разуваясь, я и Наташа проследовали к разобранному дивану, на котором возлегала больная.
В таком безукоризненно чистом и продуманно упорядоченном мирочке, в этом поднебесном замке, следовало бы ожидать хозяйкою Снежную Королеву, но королеву я увидел не снежную, а - красоты! Да, передо мной лежала под лёгким расписным одеяльцем настоящая королева красоты, лучше мне не сказать. Шатэночка с чёрными, но не жгучими, глазами, в которых светились и ум, и нежность и что-то ещё, чего было так много, что мне сразу же расхотелось спать и улетучилось сожаление о том, что я с тяжёлым металлическим чемоданом поднимался в глухую ночь на пятый этаж.
Итак, больная лежала на своём одре под мягким светом торшера. Неподалёку стояли два кресла. Одно из них заняла санитарочка. Ей можно было расслабиться. А мне предстояло работать.
Я попросил стул, но муж уже сгинул, отошёл на задний план, как провинившийся чем-то кот - мы с больной едва дозвались его откуда-то из глухого уголка. Он принёс стул и опять бесшумно исчез.
Елена, приглядевшись, узнала в моей санитарочке давнюю свою знакомую и заметно обрадовалась ей, сказала, нежно улыбаясь:
- А, Наташа, ты...
И тут же, с чего бы?:
- А тебе пора научиться делать уколы самой...
- А она и так умеет, - сказал я.
- А я и так могу, - ответила Наташа.
- Вот сейчас она вам это и продемонстрирует, - пошутил я.
Конечно, санитарочке делать инъекции я не разрешил бы, чай, не в партизанском отряде...
- Вот опять мужчина приехал, - вздохнула больная.
- У нас не одни женщины работают, - посочувствовал я.
- Ко мне только мужчины приезжают, - посетовала она. - Вот был такой молоденький фельдшер, потом врач Куликов...
- Это, по-видимому, рука судьбы... Ну-с, что вас беспокоит?
- Плохо. Ужасно плохо. Умираю. Нет, правда, - печально говорила Елена, такая прекрасная, при этом улыбалась слегка, глядя мне в глаза своими большими чёрными глазами (зрачки расширены во всю радужку, как после закапывания атропина!).
 Я сидел подле неё и всем моим мужским существом на полную катушку ощущал потоки флюидов, ласковыми волнами от её мягких берегов накатывающих на меня, вовсе не каменного, не сухаря казённого. Улыбка у неё была очаровательная, губы - спелые вишни в соку...  Но главное, что притягивало к ней - очевидная её радость от общения со мной (и, вероятно, с любым нестарым и не уродливым мужчиной). Вот это-то и было самой изюминкой в ней - эта её явно ощутимая радость (такая брызжущая!) от нашего с нею общения...
Похоже, она вся таяла, как льдинка в тёплой воде, от одного только моего присутствия с нею рядом! Её улыбки появлялись на опечаленном страданием лице, как солнце среди бегущих туч - проглянет и снова спрячется... О, как же мне хотелось ей помочь, избавить её навсегда от этих чёрных туч!..
- У меня обнаружили щитовидку, - сказала она уже без сияния.
- Щитовидка есть у всех, - ласково напомнил я.
- Ещё у меня остэохондроз... и сердце. Доктор Куликов делал мне массаж - было легче. А он работает?
- Он уволился, - я был терпелив, отвечал на всё, что ей ни заблагорассудится спросить, сказать...
- Как уволился? Совсем?
- Да, совсем. Не работает.
- Жаль... Вот столько лекарств приняла по совету этой вашей женщины по телефону... И не легче.
- А что вы принимали?
- И валокордин, и ноотропил, и элениум... Ещё у меня давление бывает пониженное. Недавно измерили: 115 на 60.
- По вашему, это плохое давление?
- Да. Надо 120 на 60.
- А кто сказал, что так надо?
- Знаю сама. Я, когда у меня 120, чувствую себя хорошо. Это наверно щитовидка. И сердце болит, прыгает. И пульс неровный. Сделайте что-нибудь. Боюсь, что умру.
- Что ещё беспокоит?
- Ой, не могу говорить... умираю... так плохо...
- Так что ещё беспокоит? - я оставался совершенно спокоен внешне - как скала, и непробиваем, поскольку работал с нею - и для неё - уже как психолог, из приязни к ней).
- Ой, ну поскорее, окажите помощь... Ещё у меня пальцы немеют...
- Холодные?
Я потрогал пальчики её руки. Они были прохладные, очень, очень нежные... Я задержал её пальчики в своих, и она не отдёрнула, не отстранилась.
Я достал тонометр, попросил её придвинуться ближе. Она слабо подвинулась, но была всё ещё на плохо доступном для измерения АД расстоянии. Пришлось ей подать свою обнажённую до плеча руку. И эта рука, вытянутая как бы безвольно, легла мне на бёдра, а потом и вовсе съехала "безвольно" (рука умирающей) мне на самое неприличное место... Она почти что просунула свою ладошку (такую "безвольную") мне между ног. Видела ли это Наташа?!... Если видела, разнесёт по всему городу, о том, как я лечу молодых женщин... Я не стал сгонять её руки: и после измерения АД  она осталась лежать в том же месте - якобы "безвольно". Я не противился капризу красивой женщины: хочется ей так - пусть. На предрассудки иной раз приходится "забить".
- Ну как моё давление? - спросила она, так и не убрав "оттуда" своей руки.
- 120 на 60, - сказал я невозмутимо (на деле было 140 на 80).
- Наверно это остэохондроз. Когда доктор Куликов сделал мне массаж - ЭММАНУАЛЬНЫЙ - мне стало легче... А что такое эммануальный массаж?
- Эммануальный массаж... - подумал я. - Это скорее всего та самая оговорочка по Зигмунду Фройду (моя пожилая педагогиня Сара Ароновна однажды ласково поправила меня - я был её любимейший ученик! - пояснив: " Саша, правильно не Фрейд, как принято говорить в России, а Фройд"), ведь в наши сногсшибательные годы роман "Эммануэль" разве что только самый ленивый не читал или глухой не наслышан о подвигах французской... (далее автор не имеет желания употреблять нецензурные слова по этическим соображениям).
- Как вы говорите? Какой массаж?
- Эммануальный.
- Ах, вот как... Э - в этом слове лишнее. Мануальный. От латинского слова "манус" - рука. То есть по-русски, ручной массаж. Он руками вам делал?
- Да. Мне необходим массаж. Но я записана только с понедельника... Надо же, и больничный мне не дали! Только направление на массаж...
- Давайте, послушаем ваше сердце, - сказал я.
Она замялась, смутилась. На ней была тонкая ночнушка...
- А можно не раздеваясь?
- Пожалуйста. Лишь бы подобраться к сердцу.
Она чуть-чуть приподняла рубашку. Я приставил к обнажившемуся местечку фонендоскоп. Сердечко стучало ровно, без перебоев, но очень сильно. Соски её под тонкой материей топорщились, как ракеты направленные, я так думаю, на меня.
Я попросил её поднять край рубашки чуть выше, и она сделала это, открыв всю грудь. Красота её превзошла все мои ожидания. Я прослушал её сердце в трёх точках. А она лежала передо мной с обнажёнными грудями, с топорщащимися сосками, повернув лицо в сторону. Но один раз глянула мне прямо в глаза. Глянула и откинулась... О, этот жест так знаком мне - это жест женщины, которая вот-вот улетит... на седьмое небо от счастья.
- Ну ладно, достаточно, - сказал я. - А спите вы хорошо?
- Хорошо. Бывает, правда...
- А сны... хорошие снятся?
- Нет, плохие. Только плохие.
- И что плохого в них?
- Ой, я не помню. Я их не запоминаю. Сразу забываются, - отмахнулась она. И полились привычные жалобы. - Ой, как мне плохо, совсем плохо. Голова болит... Всё, больше не могу, умираю.
- Посмотрите, есть у меня щитовидка или нет? - попросила она, погодя.
- Ну хорошо, давайте посмотрю.
Она села на край кровати... Ноги и бёдра у неё были восхитительные! Всё её жаждущее любви тело просвечивало, так и рвалось, сквозь тонкую полупрозрачную материю - не надо было и раздеваться. Я не видел её только сзади...
Я бережно потрогал пальцами её прелестную шею - просто погладил её прикосновением пальцев (и поцеловал бы, да нельзя: в сумраке у меня за спиной притаился. как хищный барс, её муж). Всё её тело казалось мне таким нежным и в то же время крепким, сильным, словно она очень редко пользовалась им для сексуальных утех, словно это было тело девушки или монахини.
Она попросила меня прослушать её лёгкие, и встала задом ко мне. Я чуть не застонал от восхищения ... После тщательного прослушивания у неё закружилась голова и она снова легла - уже, правда, не под, а на одеяло. Теперь я мог созерцать её во всём её великолепии. Через тонкую, как марля, туманом её тело облегающую, материю.
-Что вы улыбаетесь, Александр Владимирович? - спросила она, по лицу её опять пробежало солнце. - Я больна, мне нужно оказать помощь, а вы улыбаетесь. Я просто умираю.
- А вы оптимистка, - ответил я. - Немногие в вашем состоянии находят силы улыбнуться, отнестись к себе с долей юмора. А вы можете.
- Ну сделайте же что-нибудь. Завтра на работу. В больничном мне отказали. Вот только выписали лекарства.
- Что вы принимали?
- Ноотропил. Уже столько его переела.
- И не легче?
- Немножко.
- А что вы хотели достигнуть приёмом ноотропила?
- Ну, он же улучшает конечные функции мозга?
- Да. Если вы хотите улучшить свою память, тогда конечно...
- С памятью у меня ... склероз.
- А вы где работаете, если не секрет?
- В школе.
- А какой, позвольте узнать,  предмет...
- Я ничего не преподаю.
- Как же так?
- Я работаю в библиотеке.
- Ах. вот оно что...
- А раньше работала в МКЛХ-проме. Есть такая организация, не очень солидная. Там я работала инженером.
- Вот прямо так инженером?
-  По ТБ.
- Ничего себе не солидная контора. Небось, деньги там хорошие и вовремя дают... - подала голос Наташа, напомнив тем самым о своём присутствии и бодрствовании.
- Да, с этим там всё в порядке. Вот работала среди лесорубов.
- Лесорубы? Есть такая специальность? Я думал, только в сказке...
- Нет, не только в сказке. Лесорубы валят лес, потом из этого леса строители строят дома, в которых вы живёте. Из этого леса готовят дрова...
Она пела и пела сладкую арию в защиту обиженных мною лесорубов. Я тем временем подумал: интересно, когда она, такая красивая, влекущая мужчин, впахивала на инженерской ниве среди лесорубов, неужели ни один из этих мужественных мужчин не полечил её от "хандры", ведь наверняка она посылала в пространство и тогда, как сейчас мне, сигналы бедствия, СОСы - о том, что ищет сексуального удовлетворения.
Хотя, может быть, и не отдалась она ни одному лесорубу, потому что слишком они мужественны, чрезмерно. А ей хотелось бы деликатного подхода, изящной увертюры... Лесорубы лес рубят - только щепки летят по сторонам... А ей бы хотелось, чтобы это было "красиво", романтично... Или, может быть, всё же какой-то предприимчивый горячий, всегда готовый на подвиги лесоруб всё же пронзил её сердечко (не то, которое я слушал, другое) своим упёртым копием? А муж пронюхал и потребовал от неё, чтобы ушла от горячих необузданных лесорубов в тихую школу. Скорее всего, так и было. Едва ли она с её голодными, зовущими глазами и откровенно жаждущим телом смогла устоять перед натиском лесорубской братии... Скорее всего, она сдалась после первого штурма. И мне стоит быть поосторожнее, ибо народная мудрость поёт нам на мотив "Сердце красавицы": если красавица сразу бросается, будь осторожен - триппер возможен (а то и льюис). В пору создания этого четверостишья ещё не было такого грозного моралиста как СПИД...
- Есть ещё и лесники, но их меньше. Лесники сторожат лес... - продолжала она петь дифирамбы работникам лесной промышленности, а по сути убаюкивать меня, завораживать дальше. Наташа уже давно спала в уютном кресле. Бдил, где-то на задворках, только неусыпный муж.
Я вспомнил, что про доктора Куликова у нас на скорой женщины шептались с улыбочками... Я не интересовался, но не закрывать же уши бирушами... Доктор этот приехал в наш город с женой, но вскоре загулял, она его бросила и уехала домой, на родину. А он, делая "эммануальные" массажи дамам, стал изменять и любовнице. Та его не только бросила, но и прогнала со своей квартиры и написала жалобу в минздрав о том, что доктор использует своё служебное положение и массажный кабинет в качестве публичного дома. Главврачу такая головная боль была никчему, "эммануального" массажиста рассчитали. И теперь он находится в подвешенном состоянии, раздумывает, куда податься... Вероятно, и доктор Куликов тоже "забегАл в её прелестную гостиницу", потоптался там, подумалось мне. Муж ведь за всеми не уследит: от лесорубов избавил свою прекрасную Елену, она захандрила, пошла лечиться и попала в лапы доктора-ловеласа. И этого игрока удалила с поля (за нарушение правил) строгая судьба... И дама опять в поиске.
- Лесникам так нелегко работается...
- Они бдительно сторожат лес. Днём и ночью. Как иные мужья своих жён... - сказал я.
Она улыбнулась:
- Да.
И вдруг спросила у сонной Наташи:
- А ты ещё не вышла замуж?
- Ну это не важно, - обиделась моя спутница. - Это к делу не относится.
- Мы, работники скорой, о замужестве на работе не думаем, - заметил я. - У нас на уме только одно: как оказать помощь больным.
- Вот и нашли бы Наташе какого-нибудь жениха, - не унималась прекрасная Елена. - Она же девушка красивая...
- И даже очень, - согласился я, понимая, что "жениха" надо не столько Наташе, сколько самой моей очаровательной пациентке.
- Ну как? Стало легче? - спросил я.
- Но вы ведь ничего не сделали!
- А всё же вижу: вам стало легче.
- Да, - признала она. - Но не совсем...
- Я ещё раз послушаю ваше сердце. Можно?
- Там одни перебои... - она слегка приподняла рубашку.
Я, не желая показаться грубым в своей настойчивости, вынужден был фонендоскопом забираться под её ночнушку. Посетовал:
- Да, вы стыдливы, как все педагоги...
Эта моя фраза про стыдливых педагогов простимулировала её необычайно: она скинула через голову ночнушку и предстала передо мной во всём своём ослепительном великолепии. Я даже пожалел, что так сказал. Моё сердце перешло на другой ритм.
- Я не педагог, - сказала она. - Ну, что? Есть перебои?
- Есть, - сказал я. - Но не у вас, у меня. Одевайтесь...
Она улыбнулась мне так, что я сам чуть было не повторил её коронную фразу "я умираю".
- А всё-таки вам стало лучше.
- Да, - согласилась она. - Но пальцы всё равно немеют. Мне всегда лучше, когда кто-нибудь со мной...
- Можно оставить Александра Владимировича здесь ночевать, - предложила Наташа.
- Лучше останься ты, Наташа, - улыбнулась она. - Честное слово, я тебе вот здесь раскладушку поставлю.
- Нет уж, спасибо, - буркнула моя спутница, ей порядком надоела наша затянувшаяся игра в лечение.
- Что со мной такое? Или я растолстела сильно? - гадала красавица вслух.
- На мой вкус вы - то, что надо, - сказал я очень, очень тихо.
Она промолчала на это.
Я ещё посидел рядом с нею, глядя на неё с улыбкой. И она - чуть заметно - улыбалась мне одними только глазами.
- А сегодня - великая дата, - загадочно сказала она, - и юбилей.
- Для вас великая дата?
- И для вас, Александр Владимирович,  тоже... Но, в основном, для меня. Этот день перевернул мою жизнь... Может быть, я бы прожила иначе, совсем по-другому...
- Ну, какие ваши годы!... Еще можно наверстать упущенное.
- Боюсь, что после вашего ухода станет опять плохо.
- Не станет.
- Вы просто не всё знаете. Муж тоже сидел здесь, на вашем месте, всё меня отвлекал разговорами...
- Ну и как?
- Как видите.
На этот раз промолчал я. Подумал только: ай да муж! - сидел на краю кровати, где сейчас я, и забавлял свою даму скучной болтовнёй... И вообще я ума не приложу, как увязала судьба этих двоих: её, такую роскошную женщину, и его, маленького плюгавенького мужчинку. Может быть, у неё в детстве был сильнейший комплекс неполноценности? Или обожглась в юности на каком-нибудь рьяном наглеце, после чего решила, что лучше уж с тихим неприметным мужчинкой, чем с ярким красавцем, падким на других женщин... Да, скорее всего, она обожглась в пору первой любви, связавшись с избалованным женским вниманием красавцем, который влюбил её в себя и оставил, после чего она выбрала такого серенького котика, который точно не бросится изменять ей направо, налево...
 Я встал, чтобы откланяться. Ведь, право, пора и честь знать.
- Вы не припомнили, Александр Владимирович, сегодняшней круглой даты? - словно удерживая меня, без улыбки, спросила она.
- Что-то затрудняюсь, - говорил я. - Ну что ж, нам пора. Всего доброго.
- А если приступ вернётся?
- Не вернётся. Но, в крайнем случае, можете вызвать снова меня.
- Можно?
- Конечно. И... может быть, нам с вами имело бы смысл встретиться ещё?
Последнее я произнёс очень тихо...
- Звоните в школу, - так же тихо ответила она.
- Спокойной ночи.
- Спасибо, что приехали.
Дверь оказалась запертой. Откуда-то внезапно и неслышно возник муж и вежливо отщёлкнул дверной замок...

Мы с Наташей молча спускались по полутёмной лестнице.
- Будет вам нагоняй, - предупредила санитарочка. - Почти два часа на одном вызове, пустячном. Все другие, кроме вас, вкололи бы ей анальгин с димедролом и... ревидерчу. Пять минут работы.
- Наташ, а ты разве не выспалась в мягком кресле?
Где-то над нами хлопнула дверь.
- О! Ещё кому-то не спится в ночь глухую, - сказал я.
Когда мы уже спустились, сверху зашелестели быстрые и лёгкие шаги, в домашних тапочках.
В подъезде горела тусклая лампочка, и потому я увидел на лице моей санитарки самое что ни на есть настоящее... нет, не удивление - изумление! Она, обернувшись на звук шагов, увидела свою знакомую - Елену, из той самой квартиры, которую мы только что благополучно покинули.
- Наташа, дай нам поговорить, - сказала красавица (на ней был лёгкий халатик). - Всего пять минут.
- Ну, хорошо, - процедила Наташа, смерив знакомую взглядом. - Но ни минутой больше. Иначе уедем с Володей.
Дверь за Наташей закрылась.
Елена, мечта моя, вдруг прильнула ко мне - всем телом, жарко, как делают только страстно любящие женщины, готовые пойти на всё...
- Поцелуй меня, - вся дрожа, попросила она с опущенными ресницами.
Я поставил на пол брякнувший внутри чемодан.
Я поцеловал женщину: будто в пустыне, томимый жаждой, встретил источник с холодной водой и припал к нему губами. И, целуя её, я ощутил вкус солёной воды  - по её прекрасным щекам текли слёзы... Я  бережно взял её лицо ладонями и отстранился, чтобы взглянуть ей в глаза.
- А ты забыл меня, да? - нежно, так нежно, спросила она; она была такая красивая, и слёзы, что стояли фиалками в её глазах, не могли нарушить её божественной красоты.
- А мы встречались? - ласково, в тон ей, сказал я.
- А ты забыл... Неужели ничего не помнишь?
- Ну так, что-то, смутно... Вы такая красавица, королева красоты всего этого мира!
- Ты и тогда что-то подобное плёл...
- Вы не обижайтесь, Леночка... У меня в памяти бывают такие заскоки. Нет, честно. Наверно потому, что голова постоянно забита битком... Не обижайтесь, ладно?
- И любой бы забыл на твоём месте... Ведь это было... ровно двадцать лет назад. День в день.
- Не может быть!
- Нет, всё точно. Я сегодня вспомнила и разревелась. А муж вызвал скорую. И приехал ты - как по заказу. Так распорядились на небесах - свести нас с тобой ровно через двадцать лет после той ночи...
- Это, выходит семьдесят шестой год, июль...
- Ну да. Ты вернулся из армии... Помнишь, как шёл с танцев с гитарой и встретил на ночной улице  молодую девчонку...
- И пошёл тебя провожать. Но я, кажется, был вдрабаган?...
- Ну да, ну да... Но ты спел, пока мы шли к моему дому столько песен!... И таких хороших, что я до сих пор не могу забыть. Ничего подобного в моей жизни больше не было.
- Теперь припоминаю... Какое-то сладкое, сладкое воспоминание... Такая красивая девушка на улице тёмной под редкими фонарями... И я пою ей под гитару песни - дворовые, все, какие только знаю.
- Ты говорил, что я самая красивая, что ты влюбился в меня с первого взгляда, что ты никогда не забудешь меня и... что женишься на мне. Ты мне назначил свидание на следующий день, точнее вечером, в парке у мостика... Я припёрлась, как дура... И знаешь, сколько я тебя ждала?
- Боюсь, что я тогда был так пьян, что и не вспомнил наутро ни о тебе, ни о свидании в парке.
- А я-то ждала, ждала тебя... Ведь ты влюбил меня в себя - влюбил на всю жизнь!
Я закрыл ей рот поцелуем. Он длился, кажется, целую вечность...
- А ты не мог бы мне спеть, как тогда?
- Здесь? Перебудить жильцов?
- Испугался, да?
- Ну хорошо... Как скажете...
И я пропел ей негромко, первое, что пришло в голову - из Мориса Альберта. Конечно у меня не было стеклянного пиджака, да и голос не распетый, но мелодию я не исказил, не сфальшивил...

Филин...
Ты лети, мой филин,
Через все преграды...
Филин мой, лети...
Встречи
С  милою не жди ты -
Встретишь только месяц
В небе на пути.

Филин,
О, мой любимый филин,
Как мне с тобою было
Приятно и легко!
Филин,
о - о - о, филинг,
о - о - о, филингс,
О, как ты далеко!

Филин...
Филингс - это чувства.
А без них так пусто
И в мире, и в душе.
Филинг...
Мне без тебя так грустно,
И не спасёт искусство
От этой пустоты...

За закрытой дверью подъезда взрыкнул уазовский мотор.
- Ты-то хоть счастлив? - тихо-тихо, одними губами, спросила она. - Со своей...
- Лена... Об этом нельзя спрашивать. И нельзя отвечать.
- Почему?
- Это - святое.
- А как же я, Саша?...
Прошелестели быстрые шаги. Наташа распахнула перед нами дверь, спросила решительно и бесповоротно:
- Доктор, вы едете? Или, может быть, остаётесь?
- Еду, Наташа, еду...
Уходя, я обернулся и грустно улыбнулся ей, самой красивой и самой влекущей меня женщине, и, может быть, самой лучшей на всём белом свете.
Когда я на рассвете вернулся на "базу"и подал диспетчеру лист "наряда", Марья Павловна с иронией спросила:
- Ты что так долго? Роды принимал, что ли?
- Типа того, - ответил я.


2019 г.

Примечание.
Произведение создано автором единственно в полёте воображения и не имеет отношения к реальным лицам, хотя, может быть, и реалистично.
На снимке: вид на Опочецкий городской Вал через реку Великую в ласковую пору "белых ночей".