Отвергнутое призвание

Осень не хотела уходить. Ночи стояли, по–весеннему, теплые, иногда пахло весной. Голые деревья, в свете фонарей, не казались устрашающими.

Но всем было тоскливо. Дни становились короче, солнце холодело, иногда, по утрам, пробрасывало снежинки.

В это дежурство в отделении плавала тишина.

Позвонили из приемного покоя. Дежурный терапевт усталым голосом сказала:

— Алкогольная, молодой мужичок. Неизвестный.

Не мужик, не мужчина, а именно “мужичок”. Но без документов и объяснить кто он – не может.

Загромыхал лифт, огромные двери распахнулись, санитарки выкатили каталку. На ней, тихонько, лежал молодой мужчина.

В палате реанимации, под ярким светом, я разглядела его. Он был похож на состарившегося Амура. Помните, они стреляют любовными стрелами и люди влюбляются. Среднего роста, полноватый, светло-русые волнистые волосы и голубые глаза. Он смотрел куда–то далеко и улыбался.

Честно говоря, это было диковато. Алкогольная интоксикация – это агрессия, крики, маты. Медсестра набирает седативные, не спрашивая врача, набирать препарат или нет. Она спрашивает сколько набрать.

А тут – блаженная улыбка и тишина. Но алкоголя в крови много и запах соответствующий.

Он был очень грязный. Потом выяснили, что нашли его на трамвайной остановке.

Я дежурила с доктором Константином Федоровичем Ароновым. Работал он лет двадцать пять. Это был очень грамотный врач – ответственный и знающий почти все, что касалось анестезиологии и реаниматологии – своим педантизмом он сводил с ума даже нашего заведующего.

Его уроки на дежурствах были грубоваты и резковаты, но помогли мне не только в профессиональной жизни. Это были бесценные универсальные знания для всех случаев.

Аронов, как ответственный по смене, зашел в палату, посмотрел на поступившего пациента. И застыл от удивления.

— Так это ж Димка Разумовский, – он еще раз пригляделся, – да, это он.

— Что за Разумовский? – поинтересовалась я.

— Это классный, детский анестезиолог. У него дети никогда не плакали и как–то сразу успокаивались. И лечить он умел дай Бог. Я слышал, что он пьет… но не думал, что все так запущено.

— У него ни документов, ни обуви не было.

— А чего ты хочешь – водка…

Лечили мы Разумовского как всех пациентов с диагнозом алкогольная интоксикация – катетер в подключичную вену, мочевой катетер, большие объемы капельниц, чтобы вывести из организма все гадости.

Психоз с агрессией у него не развился. Он просто лежал и смотрел в потолок. Он летал, где–то далеко – далеко. По его взгляду, там было тепло, светло и спокойно. Я не знаю, может это был рай. Потом я решила, что он, просто, возвращался в детство.

На третьи сутки он немного пришел в себя. Огляделся и тихо сказал медсестре, заполнявшей журнал:

— Здравствуйте, я что в БСПМ (больница скорой медицинской помощи)?

— Да, Дмитрий Ярославович, – ответила Оля.

Он вздохнул и продолжал тихонько лежать. Оля, краем глаза, наблюдала за ним. Всех пациентов в психозе положено фиксировать в постели толстыми, гладкими лентами. Разумовский лежал спокойно.

— Может Вас отвязать? – спросила Ольга.

— А Вам не влетит за самоуправство? – спросил он и мягко улыбнулся.

— Я думаю, Вы меня не подведете.

Оля его отвязала.

На утреннем обходе наш заведующий просто спросил:

— Ты как Дима?

— Нормально Алексей Алексеевич, – ответил Разумовский и отвернулся.

Ему было стыдно. В обед мы его перевели в терапию на долечивание.

Через несколько дней мы опять дежурили с Ароновым. Пациентов было мало – день не экстренный. За окном шумел дождь со снегом. Распластанные снежинки, теряя форму стекали по окну. Ближе к ночи, в ординаторскую, пришла растерянная Анна Валентиновна – терапевт. Она знала Разумовского очень давно и лучше нас всех.

— Слушай, Константин Федорович, Димка ушел из отделения.

Аронов поднял бровь, медленно затянулся, выдохнул дым, стряхнул пепел красивыми длинными пальцами в старинную пепельницу и повернул голову.

— Ну, вольному – воля.

— Вы, мужики, все равнодушные, – ответила Анна Валентиновна.

Я налила Анне Валентиновне чай.

— Да, – протянула Анна Валентиновна, – вот ведь судьба.

В двадцать лет студент мединститута Дима Разумовский женился на дочери одного из профессоров университета. Это был очень выгодный брак, но Диму, в расчете, никто не заподозрил. Он любил Леночку. Леночка изучала экономику и иностранные языки. Они были счастливы. Димина мягкость компенсировалась Леночкиной напористостью. И больше всего этому радовалась мама Димы. Она понимала, что Дима будет прекрасным любящим мужем и отцом и видела, что красивая Лена ценила эту любовь.

Но никто не мог предположить, что через нашу жизнь пройдет распад Советского Союза, смена власти, распад практически всех структур и появление новых.

Папа Лены, мгновенно, сориентировался и создал в университете советско–американский факультет. 23 августа 1991 года его переименовали в российско–американский факультет. Принимали на него только платно. Еще бы – преподавали профессора из Америки, чисто говорящие по-русски. В основном, наши соотечественники из первой и второй волн эмиграции. Им Америка уже надоела, у них в крупных банках были немалые деньги на счетах. Они, в любой момент, могли уехать, им ничего не грозило.

А здесь – по сути, революция. Папа профессор, решает отправить дочь с семьей подальше от потрясений.

— Что я там буду делать? – спрашивал Дима.

— Жить, нормально жить, – отвечали и тесть, и мать.

На проводах Димы в детской больнице была смертная тоска. Уезжал талантливый детский врач …

Детский врач – это, вообще, не просто, а анестезиолог–реаниматолог – это человек особой душевной конструкции.

Он не жалеет плачущего ребенка, он жалеет ребенка, который молчит, он, каждые пятнадцать минут, проверяет количество мочи и пересчитывает объем введенной жидкости.

Но самое страшное это смерть. Дети, как и взрослые, умирают. Иногда, дети рождаются с неизлечимыми, смертельными болезнями. Современная медицина, несмотря на всю свою мощь, только облегчает смерть. Выдержать такое может далеко не всякий врач.

Ребенку невозможно объяснить, что такое наркоз и как он подействует. Но ребенок сразу почувствует, что к нему подошел добрый человек.

Дима мог спокойно все объяснить маме. Она успокаивалась и ребенок, по этой неведомой, но четко работающей цепной реакции, тоже успокаивался.

Его добрый взгляд и спокойствие вселяло в родителей уверенность, что все будет хорошо. И, как правило, так оно и случалось.

Разумовский был не просто хорошим человеком, он был еще и очень грамотным детским анестезиологом. А это уже призвание.

За три дня до отъезда, мама Димы упала в обморок. Дима никуда не полетел. Жена с дочкой улетели. У мамы обнаружили рак. Дима позвонил жене и сказал, что мать не бросит.

Жена содрогнулась – в быту, Дима, был просто ноль. Позвонила отцу. Отец нанял сиделку. Но сиделка обокрала квартиру и улетучилась. И все бы ладно, все можно понять. В стране сплошные талоны и инфляция, но зачем же было красть обычную картонную коробку? В этой коробке лежало, присланное из-за океана лекарство, облегчающее побочные эффекты химиотерапии для мамы. Дима, даже, сходил на мусорку – может туда выкинули. Какая–то сердобольная женщина протянула ему сто рублей … От растерянности, он сжал их в кулаке и только дома сообразил, что это милостыня. От накатившей безысходности, он смыл их в унитаз.

Он всегда жил в любви. Мама любила папу, по выходным они со старшей сестрой и родителями ездили на дачу. Потом папа умер от инфаркта на работе. Но у Димы тогда только родилась дочка и он не прочувствовал смерть отца. Мама уехала на полгода к сестре. Сестра вышла замуж и жила в Краснодаре. Дима помнил, как не хватало отца, но пустоты не было.

Жена писала кандидатскую, была сильно занята. Он с работы бежал за дочкой в сад, потом в магазин и покупал продукты точно по списку жены.

Он всегда был занят, всегда был нужен – на работе больным и коллегам, дома жене и дочке, потом вернулась из Краснодара мама. Она много времени проводила на даче. Дима научился водить машину и возил ее. Тесть достраивал дачу и тоже частенько просил помочь.

И вдруг – пустота… тесть бросил дачу и носится с американцами, жена с дочкой в Америке, дочь, с трудом, говорит по-русски. На работе вечно нет лекарств, родители скандалят, разборки межу врачами – кто что и кого попросил купить и сколько. Считают каждый бинт, каждую ампулу.

Больше всего его подкосила кража маминого лекарства.

Мама лежит в соседней комнате и пытается сдержать тошноту.

Дима проснулся ночью и понял, что мамы больше нет. Понял это по свинцовой тишине в квартире. На кровати лежала мама, будто просто спала. Дима подумал, что здесь рядом и папа.

Похороны организовал тесть. Дима тогда, первый раз в жизни, напился. Он начал пить за день до похорон и к выносу уже отупел и еле стоял на ногах. Запой длился неделю. Через неделю приехал тесть и привел его в чувство.

— Дима надо собраться и уезжать, – сказал тесть.

Дима ничего не ответил.

Он жил автоматически. Приходил с работы в квартиру, где вырос. Но квартира была пуста. Ему казалось, что вещи умерли вместе с мамой. И он начал пить. Потихоньку, помаленьку, но каждый вечер. Выпивал и засыпал. А вернее, проваливался куда–то.

На работе, детишки жались к мамам, когда он приходил на осмотр. Мамы замечали равнодушие доктора и боялись его. Это заметили и перевели работать сутками.

Доброта из его глаз куда–то пропала.

И только главный врач, Катерина Викторовна, поставила верный диагноз.

— У тебя депрессия после смерти матери и отъезда жены. Но у тебя есть не просто профессия, у тебя есть призвание. Ты делай то что умеешь делать лучше всего - лечить детей. И все пройдет. Попробуй жить работа - и дом. Пациенты у нас маленькие, а боль маленькой не бывает. Ты их жалей, а не себя. И в один день, ты вдохнешь нормально. И главное - не растеряешь себя, самоуважение. И не пить. Дима, так ты плохо кончишь – очень быстро сопьешься или просто по башке получишь, – сказала ему однажды главный врач.

Она была теткой волевой и проницательной. Только с таким характером можно было в перестройку сохранить детскую больницу и лечить маленьких пациентов.

Но Дима равнодушно спросил:

— Какое призвание? Я всю жизнь лечил, жил... А тут, вдруг, жена уехала, увезла дочь, мама умерла.

— Маму жаль. А про жену, я так скажу, ты что хочешь, чтоб она в этих сумасшедших очередях стояла, а дочь, по дороге в школу, на использованные шприцы наступала.

— Моя дочь, с трудом, говорит по-русски. Жена купила мерседес в Америке. О каком призвании и самоуважении ты говоришь? Я никогда на свою зарплату не куплю машину.

— Дима, а ты знаешь откуда у меня машина? - задумчиво спросила Катерина Викторовна.

Она решала сказать или не говорить правду. Вдруг появившаяся у главврача машина, волновала многих.

Разумовский покачал головой.

— Мне ее подарил начальник нашего комбината. Мы его сына, по частям, после ДТП собрали. Ему ни царапины, а сына из багажника выпиливали. Димка прекрати страдать! Любовницу заведи!

— У меня мама умерла, – слабо возразил Дима.

— Знаешь прошлое надо помнить, а не жить им. Умерших надо оставить в покое, в прошлом.

— Знаю, но не получается.

Главный врач развела руками.

— Тут надо через не могу. У меня подруга классный психиатр. Сходи к ней.

— Нет. Чего она во мне копаться будет. Не пойду.

— А лучше, просто, купи билет на самолет и уезжай.

— Ну, если б можно было просто купить билет на самолет… я, пожалуй, купил бы …

Но нужно было ходит по инстанциям, а Дима этого не умел. Пить оказалось легче.

Жена звонила каждые три дня, потом каждую неделю. А потом ей надоели пьяные разговоры. И однажды она позвонила и сказала, что просит развод. И тут Дима ушел в запой на два месяца.

Пришла Анна Валентиновна и Катерина Викторовна, собрали его, отправили в больницу, там, что называется, “откапали”. Два месяца Дима не пил вообще. Потом пришли документы о разводе, и он напился.

Катерина Викторовна знала, что депрессия может длится год. Потом Дима либо выйдет из нее, либо сопьется. Она пришла в ординаторскую анестезиологов и спросила, что делать. Год решили ждать.

Дима работал под присмотром других докторов. Если звонил и говорил, что плохо себя чувствует, то ему “верили”.

А потом он пошел за водкой, выпил на трамвайной остановке возле дома, уснул и попал в БСМП.

Зачем он в тот вечер ушел из больницы, он не знал. Он почувствовал холод внутри себя и решил, что в горячей ванной внутренний холод растает. Он вышел на улицу. Ветер где-то высоко качал верхушки деревьев больничного сквера.

Он шел быстро. Почти бегом. Дошел до остановки автобусов. На остановке яркими огнями блестело кафе. Из него вышла шумная компания. Женщина отошла от компании и подошла к Разумовскому.

— Дмитрий Вячеславович?

— Да, – ответил, удивленно, Разумовский.

— Вы меня не помните. Я мама Сони Быстровой.

Разумовский очень хорошо помнил Соню Быстрову. Она вылетела из машины в ДТП. Ей было пять дет. Травмы были не совместимы с жизнью. Но Катерина Викторовна тогда сказала:

— За все отвечает голова. А голова у нее цела. Надо, ребята, делать невозможное.

И они сделали. Оперировали двумя бригадами – хирурги и травматологи. Пять часов. Четыре хирурга и один, совсем еще молодой, анестезиолог Разумовский.

После операции, пожилой травматолог Селиванов, приехавший из дома в два ночи, сказал ему:

— Дима, ты главное помни, что ты врач. А врач себе не принадлежит.

На крыльцо кафе вышла невеста. В сумерках она была похожа на облако. Мать позвала выпить за здоровье молодых. Разумовский отказывался.

Мать исчезла и через несколько минут появилась со стопкой водки и бутербродом с икрой на тарелке.

— Доктор, за здоровье, надо выпить, – сказал хмельной отец.

Разумовский знал, что пить нельзя, но выпил. Приехал автобус. Разумовский убежал в автобус. В автобусе он понял, что жил все это время ужасно. У него есть дочь, он совершенно забыл про сестру. И наконец, у него есть его пациенты, все эти Сони Быстровы. И он, действительно, должен их спасать. Должен, да, но вот сил нет. Он опомнился на конечной остановке. Автобус оказался не его маршрута. Он приехал на окраину города.

Его избили какие-то пьяные подростки, сняли куртку. Нашли Диму только утром шоферы первого рейса.

Он опять поступил пьяный, грязный, без документов. Опять был тихий психоз.

Я шла по коридору терапии и услышала, как кто–то читается сказку о “Царе Салтане”. Я заглянула в палату. У кровати Разумовского сидела санитарочка терапии и читала ему сказку.

— Вот, – повернулась она посмотреть, кто вошел, – просит почитать.

— Читай, баба, – по–детски, попросил Разумовский.

Я в ужасе вышла.

Разумовский умер через неделю, в отделении терапии, как его мать – во сне.

В день его похорон выпал первый снег.