Колея вникуда

Колея в никуда

Моей жене, благословенна память о ней, посвящается.

Вместо предисловия

Этот роман задуман давно. Перебирая старые заметки, я попытался переосмыслить события давно минувших дней с точки зрения дня сегодняшнего. Конечно, не всё в нём идеально, ибо мой герой, принявший ислам, рассуждает как человек, изучивший Коран и нормы шариата в канонах классической мусульманской религии. Ему претит любое изменение и толкование, не соответсвующее священной книге. В романе неоднократно подчеркивается, что шахидизм это прежде всего внутрения борьба мусульманина, что источник его бед - он сам, не сумевший убить в себе неверного, так трактует эту заповедь классический ислам. Все трактовки шахидизма как агрессивные акции против неверных - также далеки от ислама, как звёзды от земли. К моему великому разочарованию современные ревизионисты ислама на первую позицию выдвигают вооружённую борьбу, фард и газават, но и здесь необходимо учитывать несколько факторов, таких, как захват территории государства или уничтожение религии. Во всех остальных случаях истинному мусульманину нельзя браться за оружие. Даже тогда, когда мусульманин воюет, согласно исламскому праву, основанному на Коране и практике пророка Мухаммада, ему запрещено убийство стариков, женщин, детей, священослужителей и других людей, не ведущих боевых действий. В своём романе я намеренно подчёркиваю различия ислама и исламизма, который сегодня следовало бы трактовать как исламофашизм; фашисты провозглашали превосходство нации или расы, современные исламисты декларируют превосходство религии, чего не допускает классический ислам.
А вообще роман о любви, той самой, от которой до ненависти только один шаг. Может, потому главный герой, Джура, так мучается и страдает, что, однажды совершив шаг в сторону предательства в силу своей трусости, вступил на путь вникуда, и чем больше грехов - убийств, насилия и крови, - он собирает, тем дальше он уходит по этой дороге в никуда.
Постоянные споры с Садыком по вопросам трактовки сунн произрастают из огонька любви, сохраняющегося в его душе. Джура понимает, что Дина никогда ответит ему и тенью взаимности, но в тайне даже от себя лелеет надежду, что сможет завладеть ею по праву сильного, уничтожив конкурентов. Oднако положительному комсомольскому активисту Жеке (тогда ещё не звавшимся Джурой) Дина предпочла услуги уголовника Мокея, потому что он оказался честнее в значимом для Дины: не шёл на сделку с совестью и подлецу говорил прямо в глаза, что он подлец.  Счастье Дины вызывает у Джуры бешенство, его последние надежды растворяются эфемерным паром, и теперь перед ним лишь миражи и наркотические грёзы о вечном блаженствe в райских садах с гуриями, похожими на Дину.
  Совсем не случайно присутствие в романе таких персонажей, как Мокей и Кузьмич. Да, они уголовники, торгующие наркотой, но они не торгуют идеалами, не торгуют ни верой, ни религией, они не спекулируют родиной, и потому они чище и благороднее человека, вставшего на путь предательства этих понятий и явлений, твердя при сем правильные красивые слова и лозунги. Наверное, поэтому и стремится Джура уничтожить их, лишних свидетелей своего позора. Случай армейского предательства и перехода в ислам реален, мне рассказали о таком человеке; он винил государство, винил систему советского строя, но ни разу не обратился к своей собственной совести, глубокое горе было на его лице, когда он рассказывал, как мать оплакивает на могиле героя-афганца, но никогда у него не возникало желания открыться ей и повиниться в содеянном. Удобнее и лучше так, изменить, предать, отречься - и словесно скорбеть о пострадалой душе и моральном ущербе, чем реально, пусть даже пассивно, не прогибаться под систему, погрязшую во вранье и насилии, моральном-духовном и телесном, тем более бороться с ней.
А ведь советская система была полна лжи и лицемерия. Командование советских войск в Афганистане часто отправляло в свинцовых гробах совсем не тех, кого разыскивали родители, скрывали, если требовалось заплатить выкуп, да что там говорить, часто жертвами войны становились те, кто не желал воевать в Афганистане, понимая всю бессмыленность этой войны, - таких убирали свои же, ведь в каждой роте и даже взводе сидели люди КГБ. Наряду с историческими героями в романе присутствуют герои вымышленные, случайное совпадение их фамилий и имён не означает, что эти герои реальны, однако многие события реальны.               
Сегодняшние события, война с ИГИЛ, это последствия, в которых повинны бывший Советский Cоюз, Россия, с её чеченскими войнами, США, навязывающие силой оружия "демократические ценности", леность и беспринципность Европы; мы все виноваты в том, что злой джинн исламизма вырвался на свободу. Выступая на трибуне ООН, следовало бы сказать: "Что же мы все натворили?", и всем вместе приступить к уничтожению чумы 21-го века, исламизма, иначе нам уготован путь вникуда.

Автор.




Дорога в ад


За окном только-только начал пробиваться рассвет. Было сыро и холодно, ужасно хотелось есть. Джура открыл глаза, уселся на грязном матрасе и почесал затылок. Когда же это всё началось? Сколько прошло лет, и сколько событий произошло за это время. Сегодня, когда жизненный путь уже близок к завершению, что останется после тебя, жалкого ничтожества, предпочевшего мир иллюзий реальности, пытавшегося выжить любой ценой. Да, цену за всё это ты заплатил высокую, но стоило ли оно того? И только ли твоя вина в этом? И поступи ты по-другому - разве не такой же мучительный и грязный конец ожидал ещё тогда, когда, молодой и полный сил, не познавший всей полноты жизни, был захвачен в плен душманами? Джура закрыл глаза, по его морщинистому и давно не бритому лицу покатились две крупные слезы.

Часть 1.  Детство.
Глава 1
Женька Степанов по прозвищу Жека появился на свет зимой 1957 года в городе Ташкент, где после войны обосновались его родители и родители его родителей. Женька родился худым и слабым, может, потому, что был поздним ребёнком.  Да и то сказать, откуда им было взяться, своевременно зачатым детям: cначалa война, потом борьба с разрухой, а надо было ещё выучиться, получить специальность, встать, как говорится, на ноги; а если на руках престарелые родители да брат калека - тут уж не до собственной семьи. Но отец Жени всё сумел преодолеть, и женился, и Жеку родил. Жека poc болезненным ребёнком, а врачей хронически недоставало, так как большую часть хороших и опытных специалистов расстрелял товарищ Сталин, новые кадры готовили из местных на скорую партийную руку, и он успел переболеть всеми детскими болезнями, известными в те дни. Вдоволь наболевшись и изрядно потрепав нервы родителям, Жека пошёл в детский сад, где в первый же день подрался, получив хорошую взбучку от пацана посильнее и поздоровее его. Размазывая слезы и красные сопли, Женька заявил, что больше нога его не ступит в этот бандитский детский сад, где только и знают, что бить по роже; вечером отец убеждал сына, что драться - нехорошо, но нужно уметь постоять за себя, а не высказываться перед воспитателем, да ещё в таких выражениях. Как бы там ни было, но пришлось снова пойти в этот бандитский сад и ходить в него до самой школы. Если бы тогда Жека знал, в какой школе он будет учиться, то детский сад показался бы ему идиллией. Уже в первом классе с ним вместе учились восемь хронических второгодников, некоторые задержались в первом классе аж три года, причём среди них были не только пацаны, но и девчoнки. Все они были из так называемых неблагополучных семей - семей алкоголиков или неполных, где мать-одиночка редкo удостаивала чадо родительским вниманием, тем более, вниманием к школьным успехам, все жили в районе, который именовали Шанхаем. Шанхай - район одноэтажных индивидуальных (частных) застроек с общими дворами и удобствами в них; здесь буйнo цвели почти поголовное пьянство и проституция одиноких женщин, так и не обустроивших личную жизнь после войны.
Недалеко от школы, где учился Жека, находились знаменитая Тезиковка (Тезиковский базар); парк железнодорожников, где постоянно выясняли отношения персы и русские; клуб строителей, прозванный "Лимония", где постоянно ошивались алкаши и наркоманы; ещё стекляшка на конечной остановке автобуса 9 маршрута, где в любое время суток торговали темно-жёлтым пойлом, называемым почему-то пивом. О каждой из этих достопримечательностей старого Ташкента можно было бы написать отдельный рассказ, но в памяти Жеки сохранились лишь некоторые эпизоды об этих злачных местах. В стекляшке обычно собирались алкаши-фронтовики, - какие они были фронтовики, история умалчивает, по большей части это были так называемые "обозники", не нюхавшие пороха и активно сотрудничавшие со СМЕРШем. В пьяном угаре они рвали на себе рубахи и хвалились подвигами, которых никогда не совершали. Всех их объединяла не война, а страсть к водке, и все они, залив глаза, похвалялись друг перед другом своим геройством; если же кто-то начинал сомневаться в достоверности рассказа о рукопожатии маршала Жукова за взятого в бою языка, начинались крики и драка, а поскольку дрались мужики, плохо стоящие на ногах от принятого спиртного, то и кровищи после этих побоищ было много. Зато потом эти шрамы и раны предъявлялись как ранения на войне. В самый разгар появлялась милиция на стареньком мотоцикле ИЖ, завидев который дерущиеся ретировывались, иженаездники направлялись к продавцу пива, о чём-то с ним шептались, получали свёрток в газете и удалялись до следующего коллективного поединка славных мордовоинов.  Однажды сосед, разводивший голубей, подарил Жеке голубя, простого сизаря, пойманного им накануне, и Жека помешался на голубях. Oн стал завсегдатаем Тезиковки, где по воскресным дням собирались знаменитые толкучки. Боже, чего там только ни продавали, и какой только народ там не обретался: птичники, торговавшие попугайчиками, канарейками и голубями; собачники с щенками и котятами; любители аквариумных рыбок; книжники с запрещённой литературой, барахольщики с импортными тряпками; сантехники, торговавшие ворованные краны и смесители; умельцы со своими поделками и прочая шушера, пытающаяся сбыть всякое барахло. Но были и деятели покруче - те торговали золотом и валютой, мехами и оружием, были и те, кто продавал наркотики. У этих были свои прикормленные точки: часовые мастерские или комиссионки, но и там нужна была осторожность, потому они пользовались услугами пацанов, стоящих на стрёме. Лихие оборванцы, задолго вычислявшие чужака на рынке, по цепочке передавали новость, клиент сбрасывал товар в надёжном месте, - и н и один милиционер или габешник ничего не мог отыскать. Труд пацанов, естественно, оплачивался и у Жеки появились деньги, а десятка для восьмилетнего пацана, да в то время, - это большие деньги.
В одном классе с Женькой училась Зинка, многажды-второгодница. Жека "запал" на неё, она ему снилась по ночам голой, с круглой заманительной попкой; от других пацанов Женька слышал, что Зинка "даёт", но не всем, а кто может хорошо угостить мороженым и лимонадом. Однажды он решился. Oн купил две бутылки лимонада и четыре пломбира и после уроков позвал Зинку домой, "помочь eй по истории", а уж историю древнего мира Жека знал лучше всех в классе. Зинка, как ни странно, согласилась; то ли действительно хотела исправить двойку по истории, то ли падка была до лимонаду, а родители Женьки целыми днями на работе. Закрылись они у Жеки дома и, усадив Зинку на диван, Жека полез к ней целоваться, и пока он целовал Зинкины щёки и шею, та стянула с него рубашку, штаны и трусы, так что Жека предстал перед ней в костюме маленького и очень худого Адама с топорщащимся достоинством, на которое Зинка едва глянула. Она улеглась на диван, бесстыже оголив ноги и зад, а Жека, повалившись на неё, стал усиленно дрыгать тощенькими коленками и ляжками, имитируя половой акт. После безуспешных попыток как-то ублажить Зинку удручённый стыдом соблазнитель отдал ей всё мороженое и лимонад, а та, уминая сласти и запивая газировкой, смеялась над своим сегодняшним кавалером, говоря, что Сидоров по кличке Сидор, хоть и не покупает ей лимонад, а всё равно гораздо лучше, и с ним ей приятно даже без пломбира. Всё это так разозлило Жеку, что он шлёпнул Зинку по круглому звонкому заду и послал её на три буквы, совсем как сосед дядя Лёша в пьяном угаре. Зинка обиделась и ушла, а в памяти Жеки осталось очень неприятное воспоминание от первой сексуальной попытки.               
26 апреля 1966 года в Ташкенте произошло сильное землетрясение. Оно началось где-то под утро. Неожиданно загудела земля, воздушная электропроводка с шипением заискрила на раскачивающихся столбах, стало светло, как днём от сыпавшихся со всех сторон искр и стружек, старые балки крыш с шумом ломались, продавливая ветхие потолки. В многоэтажках землетрясение ощущалось гораздо сильнее, всё летало по комнатам, люди бежали из домов и квартир полуголые, даже дядя Лёша, принявший накануне изрядное количество спиртного, выскочил в одних трусах на улицу совершенно трезвый.  До самого утра, то есть пока совсем не рассвело, никто не захотел возвращаться в дома, а утром все пошли на работу и в школу, но землетрясение продолжалось, волновые толчки следовали один за другим. Самым популярным человеком в эти дни стал директор ташкентской сейсмостанции Уломов, он каждый вечер появлялся на экране местного телеканала и грустно бормотал, что учёные ещё не научились предсказывать землетрясения, и нет возможности сказать, когда будет следующий толчок. Понимая, что рассчитывать на прогнозы сейсмологов нельзя, народ выставил кровати на улицы и так жил всё лето. Тогда в Ташкенте можно было увидеть обычную кровать с обычным спящим горожанином на автобусной остановке, подходил обычный автобус и забирал припозднившегося пассажира. Жителей Ташкента тогда объединило общее горе, ведь многие остались без крыши над головой, особенно пострадал Старый город. Глинобитные кибитки-мазанки не выдержали толчков и рассыпались полностью, люди жили в палатках, развалилось и здание магазина "Детский Мир", товары срочно распродавалиcь под временными навесами, но почти не было мародёрства - воровства и грабежей. Продолжалось походное и честное существование не очень долго, вскоре в Ташкент стали прибывать строители со всего Союза, а с ними и искатели лёгкой наживы. Криминальная обстановка сразу же обострилась, и на улицах появились военные патрули с собаками.
Район, где жил Жека, считался не то чтобы совсем не аварийным, а так, пригодным для проживания, потому дома Шанхая решено было не сносить, и перспективу его переустройства отложили до лучших времён. Вот сюда и устремился криминал, здесь снимали углы воры, проститутки и наркоманы, выходившие по вечерам на промысел. Воры воровали, так как аварийные квартиры не запирались, проститутки находили строителей, оставивших семьи в России и искавших утешение в женских ласках, наркоторговцы сбывали дозы, способные отвлечь от скуки и одиночества, - и всё этo на отшибе, где полубеспризорная пацанва постигала премудрости жизни.  Босоногие, в одних трусах, мальчишки носились по раскалённому от солнца асфальту, купались в грязном Саларе, а в конце дня с разбитыми локтями и коленями представали перед родителями, с дневниками, в которых пятёрки по физкультуре соседствовали с двойками по арифметике и русскому. Ещё из мальчишеских забав имелись драки один на один до первой крови и "заглядывание" на девчoнок; и если кто, осмелев, приглашал девoчку на танец, ведь и такое бывало в пионерских лагерях, где через день показывали кино или были танцы, то становился крутым и авторитетным. Среди пацанов были такие, кто имел неосторожность забредать в чужие районы, и, если бывал там бит, начинались разборки между районами. Неважно кто и в каком статусе, - в своём районе его вполне могли так же нещадно молотить и унижать, но против чужих, поднявших руку на своего, поднимались, все, как один. И тогда шла кровавая молотьба с участием мелюзги и ребят постарше, с ножами и цепями. Жека запомнил разборку в парке железнодорожников, который почему-то назывался парк КОР, подрались персы с шпаной из окрестных домов, драка закончилась убийством, кто-то притащил ракетницу и выстрели из неё в живот персу. Раненый орал, его кишки горели ядовито-красным пламенем и воняли чем-то непонятным, такого запаха Жека не знал.
Придя в школу первого сентября, Жека обнаружил, что в их классe появился новенький. Тогда Жека никак не мог знать, какую роль сыграет этот новенький в его судьбе.      

Глава 2

Новенький появился в начале нового учебного года. Все явились в школу, расселись за парты, вошла учительница Вера Семеновна, а за ней этот новенький. Жека сидел один, его парта была в первом ряду, все второгодники-балбесы старались усесться подальше от учительского стола на "камчатке", и место рядом с Жекой пустовало.  "В этом году у нас будет учиться новый ученик, его зовут Саша, фамилия Фельдман, он приехал с родителями, прибывшими на восстанoвление Ташкента." Oна обвела класс взглядом и, увидев свободное место, указала, "иди садись". Так Сашка оказался рядом с Жекой. Отец Сашки был начальником автоколонны, мать - тренером по художественной гимнастике, сам Сашка был спортивным мальчиком с хорошо развитыми мышцами, не по возрасту высокий, смуглый, с прямым носом, большими карими глазами и длинными, почти девичьими, ресницами. Симпатичный паренёк привлёк внимание девочек, они тайком заглядывались, тихонько вздыхая, но Сашка почему-то их в упор не замечал.       
Попал Саша в эту школу совершенно случайно. В многоэтажке по соседству с общим двором, где стояла кибитка родителей Жеки, умерла одинокая старуха, и родителям Саши дали её квартиру, а поскольку ближе школ не было, он стал ходить в эту. Сашка оказался очень способным; точные предметы шли у него лучше, а вот что Сашка не любил - историю, любимый предмет Жеки. И не то чтобы Сашка не мог запомнить какие-то даты или выучить то, что написано в учебнике, просто, как потом выяснил Жека, он ничего не учил, хотя читал много, очень много. Это Жека понял, когда однажды встретил Сашку на Тезиковке, где тот слонялся меж книжных развалов, что-то выискивая и перешёптываясь с продавцами книг. Вообще Сашка был какой-то загадочный: во-первых, он был умный и рассуждал по-взрослому, во-вторых, он никого не боялся, и в-третьих, он был непонятной нации. Кто такие евреи, Жека не знал, так уж получилось, в Шанхае их не было; ну, видел он пару евреев, толстую тётку, торговавшую газировкой при входе на госпитальный рынок, и ещё Яшку-парикмахера. Люди как люди, и газировку у тётки все покупали, и стриг Яшка, что надо, и чубчик оставлял ровно настолько, что б былo красивo и чтоб клиенту нравилось на себя в зеркало смотреть.  А тут сидит рядом с тобой в классе, еврей, вроде пацан, как все, и в то же время непонятный, умный и красивый.
Первый урок, кто такие евреи, дал Жеке дядя Лёша, изрядно залив глаза. Дядя Лёша объяснил, что от них, этих явреев треклятых, все беды русским, они бога русского Иисуса Христа распяли и кровь младенцев в свои лепёшки добавляют, и что мало их Гитлер убивал, и жаль, что всех не перебил. А ещё дядя Лёша рассказал, что все евреи во время войны отсиживались здесь, в Ташкенте, и все, как один, выучились на врачей, и после войны они хотели отравить нашего великого вождя и учителя товарища Сталина, за которого он, дядя Лёша, шёл в смертельный бой и готов был умереть. Жека не очень поверил в этот пьяный дискурс, тем более, уже прошёл ХХ съезд Компартии, и о подвигах Сталина было кое-что известно, но всё же решил узнать побольше от родителей. Отец прямо сказал Жеке, что сосед Лёшка, хоть и взрослый дядя Лёша, несёт околесицу с перепоя, что во время войны он работал проводником вагонов и спекулировал, как и сейчас, а вот отец Сашки действительно фронтовик, и у него два ордена и восемь медалей, и это может подтвердить Жекин дядя, который встречался с ним на торжествах в честь Дня Победы. 
И всё же непонятки оставались, и Жене чертовски хотелось разобраться, кто такие евреи и почему его так необъяснимо тянет к Сашке. Ведь были и раньше, были и другие пацаны, с которыми он гонял мяч и бегал по базарам, покупал и перепродавал голубей, дрался за пацанов с улицы, а с Сашкой нашлись какие-то новые дела. Они собирали планеры и транзисторные приёмники, фотографировали и стали ходить во Дворец Пионеров, совсем рядом через дорогу, но который Жека игнорировал, как не видел, и, если бы не Сашка, так о нём бы и не узнал. Тогда все мальчишки бредили вокально-инструментальными ансамблями, и как-то так получилось, что из продажи исчезли гитары, а Жека мечтал научиться играть на гитаре, и Сашка предложил сделать гитару самим.  Конечно, Жека загорелся этой идеей и побежал было в сарай отыскивать фанеру и доски для грифа, но Сашка быстро осадил его пыл и сказал, что так ничего не получится, что надо посоветоваться со специалистами, найти чертежи и подходящие материалы. Время шло, а Сашка всё возился с чертежами и материалами, покупая какую-то ненужную-дурацкую литературу по электро-схемам. Минула пара-тройка лет, постепенно Жека забыл, что когда-то хотел сделать гитару сам, он ходил во Дворец Пионеров, там ему предложили вместо гитары балалайку, и он бренчал в ансамбле народных инструментов. В день рождения Жеки Сашка появился у него с каким-то предметом, завёрнутым в простыню. Жека развернул простынь и ахнул: перед ним лежала ярко-красная электрогитара, со всеми регуляторами громкости и тембра и прочими наворотами. Сашка воткнул провод в специальное гнездо на корпусе гитары, второй конец в заднюю стенку Жекиной радиолы и, включив радиолу, сказал "играй". Жека ударил по струнам, раздался аккорд, усиленный динамиком радиолы.               
"Учкудук, три колодца, защити, защити нас от солнца," - запел Жека. "Это тебе мой подарок", - просто сказал Сашка. Царский подарок, невообразимо роскошный, ведь он был ещё и сделан Сашкиными руками. А ещё Сашка любил спорт, любил часами гонять мяч и ходил в секцию, которую называл секцией бокса, хотя то, чему там учили, боксом назвать было трудно, потому что там разрешались удары не только руками, но и ногами. Однажды Сашка взял Жеку на одну из тренировок, но Жеке этот вид спорта показался слишком жестоким, и он больше никогда не увязывался за Сашкой на его тренировки.
Положительность и привлекательность Сашки, скрытый антисемитизм, существовавший в среде, где он жил, порождали ненависть к нему и тем, с кем он общался. Oсобенно его ненавидел Сидоров, который был старше и всячески пытался задираться и унизить Сашку. Как-то раз сдержанный и в принципе избегающий конфликтов Сашка что-то ответил Сидору, и тот пошёл на него с кулаками: "Да я тебя, жидёнок!", - он замахнулся и хотел врезать Сашке, но Сашка ловко увернулся и неожиданно нанёс удар Сидору под рёбра, Сидор задохнулся и осел на пол. С тех пор не многие хотели обострять отношения или ссориться с Сашкой, тем более, что и сам он старался не конфликтовать.  Если бы Жеку спросили, сколько у него друзей, он мог бы назвать весь район Шанхая, но всё это было не то; пожалуй, единственным и настоящим другом для него был Сашка, без которого он не мог прожить и дня, ежедневно приходил к нему, что-то неуловимое тянуло его в этот дом. Молча посидев с полчаса, он прощался и уходил, вежливо отказавшись от предложенного чая. Сашка, наблюдавший за Жекой, пожимал плечами, переглядываясь с матерью, и после его ухода они весело хихикали: "Так чего он приходил?"- смеясь, спрашивала мать у Саши, в ответ Саша разводил руки.


Глава 3

Был у Жеки ещё один закадычный приятель, Серёжка Мокеев по кличке Мокей. Если вам скажут, что в СССР не было беспризорников, - не верьте, потому что Мокей и его сестра Люська были в самом деле беспризорники. Их родители дядя Лёша и тётя Мария работали на железной дороге проводниками и ездили на поезде Ташкент-Москва, а это три дня пути в один конец и три дня обратно. Бабка, которую наняли родители Мокея для присмотра за детьми, за ними не смотрела, а пила всю неделю и потом валялась пьяная и обгаженная собственной блевотиной и мочой. Встречались родители с детьми конце недели, привозили им разные вкусности из Москвы, Серёжка с Люськой наедались от пуза шоколадом и зефиром, а потом дядя Лёша пил весь вечер субботы и всё воскресенье, чтобы в понедельник снова уехать с тётей Марией в Москву.
"Самое противное время - когда они возвращаются из поездки", - как-то сказал Серёжка. Дело в том, что дядя Лёша не просто пил, он ещё и дебоширил, то есть ругался матом и бил тётю Марию, Люську и Мокея. Бил страшным боем, требуя денег на поллитру, а как силушки был недюжинной, то однажды сломал Люське ключицу, а уж сколько раз ломал руки Мокею - и не сосчитать. Когда пьяный дебош доходил до апогея, тётка Мария с детьми бежала спасаться от озверевшего дяди Лёши к родителям Сашки, хотя люто ненавидела евреев, - как и её муж.  Когда Жека приставал к Мокею с вопросом почему они прячутся от побоев у евреев, ведь вокруг полно русских соседей, Мокей всегда отвечал одно и тоже, мол, все жиды, конечно, сволочи, вот Фельдманы - эти хорошие. Так что по Мокеевой логике выходило, что и среди этой нации есть исключения. Если говорить о потенциальном бандите и хулигане, можно смело выставить Мокея хрестоматийным показательным образцом. Предоставленный самому себе, вечно голодный, лишённый родительской ласки и внимания, он носился по Шанхаю, приворовывая, выпрашивая еду и дерясь по любому поводу. И он, как Жека, был частым гостем в квартире Фельдманов, но если для Жеки главным было общение, то Мокею просто хотелось пожрать. Однажды, когда дядя Лёша в очередном пьяном загуле разогнал домашних по соседям, к нему зашёл Сашка, за которым следовал Жека; увидев Сашку, дядя Лёша почему-то погрустнел и вдруг неожиданно и почти по-доброму спросил: "Ну вот скажи, Сашка, ну почему он так меня ненавидит? Ведь всё что делаю - всё для него, и спекулирую, и везу всё для него, а он… ты бы видел каким зверёнышем он на меня смотрит". Сашка даже не сразу понял, о ком речь, а потом догадался; дядя Лёша говорил о Серёжке, которого нещадно колотил. "A может, я его и луплю только потому, что вы, жиды, ему ближе родного отца". Саша, прямо посмотрев в пьяные глаза, ответил: "То ли ещё будет, придёт срок, Серёжа вырастет и тебя, дядя Лёша, покалечит, он будет гонять тебя по улицам так же, как это делаешь ты сейчас, но тебя никто не пожалеет, потому что ты сам во всём виноват". Потом Сашка резко повернулся и вышел, громко стукнув дверью, а за дверью раздался пьяный мат дяди Лёши и проклятия в адрес всех евреев вообще и семьи Фельдманов в частности. По дороге домой Сашка ещё раз повторил Жеке: "Запомни, что я ему сказал. Так и будет, Мокей его покалечит, но мне его не жаль, мне жалко Серёжку, которому эта пьяная скотина сломает судьбу".  Жека плёлся за Сашкой и думал, "откуда, ну откуда берётся у этого пацана смелость так разговаривать с пьяным дядей Лёшей, и почему он так уверен, что судьба Серёжки пойдёт наперекосяк?"
Мокей лучше всех лазал по деревьям, равных ему в этом не было. В старых районах Ташкента было много фруктовых деревьев, растущих прямо на улицах, и с приходом лета для Мокея начинался рай. Oн мог целыми днями нaедаться вишней и боярышником, яблоками и урюком, правда, плоды не успевали созреть и были кислыми, зато в животе не урчало от голода, и внутри ощущалась недолгая приятная заполненность обычной пустоты. Однажды отец Сашки достал две путёвки в пионерский лагерь и предложил Мокею поехать в лагерь вместе с Сашей. Мокей никогда не отдыхал в пионерских лагерях и с радостью согласился, но пробыл в лагере только половину смены. Потом Сашка в присутствии Мокея рассказывал Жеке, как Сергей полсмены просидел в кровати под простынёй, потому что вожатый реквизировал его трусы. Мокей и здесь не ходил строем, лазал по деревьям, без спроса и в неположенное время лез в бассейн или ошивался в столовой, приворовывая хлеб и масло, то есть, являлся грубым нарушителем общественного порядка. Oн задирался с пацанами из соседних отрядов, а потом дрался с ними и, если чувствовал, что будет поколочен, кидался к Саше за помощью, хотя чаще всего сам был виноват. Довольно скоро он своими выходками надоел не только вожатому, но вообще всем, включая Сашу, и, когда к нему в ближайший выходной приехала тётя Мария и Мокей заныл, как ему плохо в лагере, все с радостью решили, что Мокею будет лучше дома. В тот же вечер Мокей был поколочен пьяным отцом, и жизнь его вошла в привычную колею, где гарантированно не было и не будет никаких хождений строем и песен у костра, - это пионерское счастье Серёга-Мокей сразу возненавидел. Мокею гораздо больше улыбалось шатание по Тезиковке с постоянными приработками, лазание по деревьям, воровство и пьянки, анаша и брошенная в седьмом классе школа, и многое прочее, из чего в конечном итоге по камушку складывается судьба.
Была у Серёги мечта, велосипед с моторчиком, он видел такие. От поворота педалей мотор начинал работать, а дальше кати себе, пока есть бензин в бензобаке.  Мокей часто приставал к отцу с просьбой о покупке такого велосипеда.  После очередной удачной спекулятивной сделки дядя Лёша отстегнул сыну некую сумму, которой хватило - нет не на новый, а на очень поношенный древний велосипед со старым тарахтящим мотором. Теперь у Мокея появились цель и смысл в жизни. Oн целыми днями то и дело чинил свой велосипед и его мотор, постоянно чихавший и засорявшийся. Катался Сергей на своём драндулете день-полтора в неделю, а всё остальное время педальный конь был в простое и починке, так продолжалось почти три месяца. Но восстановленный руками и терпением Мокея велосипед всё же понёсся вперёд; от счастья, что мотор не чихает и не хрипит, Мокей так разогнал машину, что не справился с управлением и на всей скорости влетел в большой арык. Результат - поломанная рука, шишки и ссадины. Руку Мокея заковали в гипс, шишки и ссадины прошли сами собой, велосипед не подлежал восстановлению, и его пришлось просто выкинуть. После этого Жека не помнил, чтобы Мокей ещё чем-нибудь увлекался, кроме портвейна и анаши, а потому всё больше и больше отдалялся, зато у Серёги появился новый друг, Юрка Самара, старше Мокея и авторитет для него. Именно с его подачи с Мокеем случилось то, что привело его на тюремные нары и и определило вектор ближайших многих лет. 

Глава 4

Шли годы. Жека, повзрослев, увлёкся литературой, с упоением читал и даже пытался сам что-то сочинять, его лирическо-меланхолические стихи очень нравились одноклассницам; пацаны уже заглядывались на их ноги и набухшие груди, а те понимая, в чём их сила, вертели ухажёрами, как хотели. Жека всё чаще и чаще наведывался к Фельдманам. У них была большая библиотека, Сашка охотно давал Жеке разные книги. Сам Сашка предпочитал читать литературу техническую, где было много схем и формул с расчётами. Тогда остро стоял "вопрос лириков и физиков", и что странно, именно физики в этой борьбе занимали лирическое первенство. Oни первые слушали бардов, они первые узнавали о новинках на книжных полках, и именно их почему-то больше любили девчонки. Может, Жеке так только казалось, - но ярко-выраженный физик Сашка в романтическом плане обставлял лирикy Жеки на все сто. Несколько раз Жека забегал к Саше, но того не было дома, на его вопросы, где тот мог быть, мать Сашки отвечала: "гуляет где-то".
Жека ломал голову в догадках, куда же исчезает друг, ведь всегда и везде увлечения Сашки сопровождались живым участием Жеки, - и вдруг! Жека решил выяснить, во что бы то ни стало.
Как-то вечером, после неудачной попытки застать Сашку дома, он бесцельно бродил у кинотеатра "Ударник" и увидел их, - да-да, своего друга Сашку с незнакомой девочкой. Как подойти, что сказать? Да и удобно ли, ещё подумают, он специально следил за ними. Жека уже собрался слинять, но Сашка тоже увидел друга. Парочка подошла, и Саша просто сказал: "А мы вот в кино решили сходить, это Дина, познакомься, она ученица моей мамы, занимается художественной гимнастикой, между прочим, кандидат в мастера спорта, а ещё играет на скрипке в школе Успенского, это здесь рядом, на улице Кафанова". Девочка с доброжелательным любопытством смотрела на Жеку и улыбалась, Жека тоже попытался взглянуть на неё, и когда их взгляды встретились, у Жеки как будто сердце упало вниз, и стало одновременно и больно, и хорошо, и как-то так, что невозможно объяснить, а только хотелось ещё и ещё смотреть в эти глаза, такие глубокие, как бездна, как пропасть, каких Жека в своей жизни не встречал. Да и сама девчонка была что надо, стройная, с красивой спортивной фигурой, и вся такая чистая, такая ухоженная, ну совсем не похожая на шанхайских халд.
Жека хотел что-то сказать, потому что пауза затягивалась, но изо рта вырвалось невнятное блеянье, он покраснел и снова замолчал. Саша попробовал разрядить сгущавшуюся неловкость: "Ну что, может с нами?" Но Жека сразу понял, Сашка сказал это так, из вежливости, а на самом деле не горит желанием, чтоб Жека увязался за ними: "Я к тебе завтра забегу,"- вдруг прорвало спертое дыхание бедняги, он попрощался и ушёл, напоследок ещё раз взглянув на девочку. Всю дорогу до дома он вспоминал удивительные глаза Дины и обдумывал то новое, что появилось в жизни его любимого друга вместе с этой невообразимо-чудесной девушкой. Никогда Жека не завидовал Саше, чувствуя свою ведомость, и когда Сашка получил, первый, первoe цветное фото, и когда его транзисторный приёмник заработал, и планер полетел - всегда он понимал и уважал все достоинства друга, почти осязая его превосходство-и-первенство, а тут… Тут Жека завидовал, какой-то злой, непонятной и ему, тяжёлой завистью, и никак не хотел мысленно уступать ему эту девчoнку, ни, подсознательно, друга этой девчонке. Дина, удивительное создание, так взбудоражилa его психику, что он не мог и не сможет отказаться от неё, даже во имя друга, даже зная, что это "девушка друга"; и друг - должен быть его, только его друг. С тех пор, как Жека увидел Дину, все его мысли были заняты только ей, его мучила и грызла мысль, ну почему она выбрала именно Сашку, ну почему не кого-то другого. . . Вот тогда он бы поборолся за любовь, а тут, конечно… Сашка интересней его, но ведь он какой-то рациональный, какой-то земной, слишком разумный, что ли... а она вся такая воздушная, романтичная, любящая искусство и поэзию, - Жека ни секунды не сомневался, что она именно такая, он рисовал себе её образ так мечтательно и влюблённо-лирично...               
"Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне," - написал поэт Слуцкий. Да, лирик Жека мог проиграть, но он этого не хотел и решил сражаться за свою внезапную любовь.
Жека мучился, по ночам, глядя на звёзды, сочинял свои незатейливые "романтические" стихи, и однажды решил их почитать, нет, не Дине - музе своего творчества и грёз, а Сашке. Сашa, внимательно послушав стихи, сказал, что они ему понравились, но он в этом мало что понимает, а вот Дина могла бы оценить по достоинству. Тогда Жека прямо хотел сказать Саше, что посвятил эти стихи Дине и что она ему безумно нравится, но что-то остановило, и он не решился. В душе боролись два чувства, новое к Дине и старое к Сашке; и тем, и другим Жека дорожил и не мог себе позволить потерять. Эта девочка, так внезапно вошедшая в его жизнь, манила и влекла, она снилась ему по ночам, её удивительные глаза преследовали днями, стоило о чём-то задуматься, - и перед ним, как наяву, возникало её лицо. Он мечтал лишь об одном: ещё бы хоть раз, один лишь раз увидеть её, а там…
Случай представился совершенно неожиданно. Жека зашёл к другу за очередной книгой и застал его за разговором с матерью, та приглашала Сашку на республиканские соревнования по художественной гимнастике. Сашка отнекивался, объясняя, что не очень любит этот девчачий вид спорта, эти скакалки и мячики, между прочим. Невзначай Cашина мама упомянула, "там выступает и Дина, она будет бороться за звание мастера спорта, и она тоже приглашала тебя прийти". Услышав имя Дины, Саша моментально согласился, "а можно и мне?" -  неожиданно осмелев выпалил Жека. "Ну конечно!", - ответила мать Сашки. Так Жека оказался на соревнованиях по художественной гимнастике, в большом спортивном зале. Большинство присутствовавших составляли представительницы слабого пола. Были, конечно, и мужчины, но молодых ребят, как Жека и Сашка, было совсем немного. Спортсменки в разноцветных купальниках, с мячами и лентами, толпились перед главным помостом, многие знали Сашу, скромно здоровались с ним и убегали, щебеча и пересмеиваясь. Жека понял, что Сашка чувствует себя неловко на этом девчачьем сборище, - и сам припёрся, и приятеля притащил.  Зато Жеке здесь нравилось. Такое обилие изящных стройных фигурок, голых плеч и милых мордашек он видел впервые, не видал он раньше, как ловко изгибались тела, когда гимнастки ловили обруч или мяч, как чётко под музыку они взлетали над помостом, замирая, чтобы точно в соответствующий момент поймать скакалку или булаву.  В общем, соревнования ему очень понравились, а особенно ему понравилось выступление Дины, Жека так прямо и сказал Сашке, что она должна стать чемпионкой республики.
Чемпионкой Дина не стала, заняла лишь третье место, после каких-то Халиловой и Сергейченко, но то, что всё-таки заняла призовое место, гарантировало ей звание мастера спорта. Так сказал Саша, и ещё он попросил не говорить Дине, как здорово она выступала, "сделай вид что ты ничего в этом не понимаешь, и просто радуйся её успеху". Сам же Сашка был чем-то недоволен, долго шептался с матерью и даже несколько раз громче обычного повторил, "Сволочи, какие же они сволочи". Cоревнования закончились, спортсменкам вручили медали, и Дина c Сашeй и Жекoй отправились домой. Звёздная ночь, приятная тёплая ночь… Трамвай задерживался, и они решили идти пешком, по дороге болтали о разных пустяках, шутили и смеялись, а Жека любовался девочкой, с которой были связаны все его мысли в последние дни.  Жека шёл с ней рядом и чувствовал, что он лишний, что, если бы его не было, Сашка и Дина говорили бы о чём-то таком, о чём в его присутствии они молчали; может, поэтому Жека пытался втянуть друзей в ничего не значащую болтовню, шутил, рассказывал анекдоты, а потом неожиданно предложил почитать стихи. Саша взглянул на небо. Луна ярко освещала ночь и низкие крупные звёзды. "Смотрите, какая необычная ночь, Жека, почитай стихи, только свои, пожалуйста".
Этого Жека не ожидал. Cвои… да они же такие сырые, да и не поэт он вовсе, он боялся читать эти стихи, да и были они лишь для одного человека, кто и не подозревала, кому они предназначены. "Нет, нет, я вам почитаю Асадова,"- и продекламировал, срывающимся от волнения голосом:
Был вечер, пахло в садах листвой, 
Горела звезда, не мигая.
Шёл паренёк с девчонкой одной,
Домой её провожая.

Они дошли до дома Дины, уже было поздно, а так не хотелось расставаться, ещё бы немного постоять рядом, ещё немного послушать её нежный голос и весёлый смех, но этот голос произнёс, как приговор огласил: "Ну вот, мальчики, я и пришла, спасибо вам за чудесный вечер". Сашка и Жека попрощались, до их дома теперь тоже оставалось чуть-чуть, а когда Дина исчезла в подъезде, Сашка благодарно взглянул на друга: "Спасибо тебе, ты даже сам не понимаешь, как поддержал Дину и помог мне". Жека действительно не понимал, в чём заключались его поддержка и помощь, но раз друг говорит, -  значит он чем-то помог, и от этого стало ещё лучше и радостней на душе.

Глава 5.

             Яркое солнце светит в окно, с крыши течёт вода. Это снег, выпавший ночью, сейчас весенне тает. Струи, стекающие по желобам, весело отбивают мелодию -- бум, бум, бах...
             Жека открывает глаза, настроение приподнятое, ему тепло и хорошо. Сон, который ему снился всю ночь, был так реален, так сладок и чувственен, что, проснувшись, Жека ощущал неимоверный прилив сил. Во сне он видел её. Давно ему не снились такие чистые сны, всё больше пьяные драки и местные халды в грязных позах, а тут он видел её, в тёмно-синем спортивном купальнике, летящей над помостом и взмахивающей красной лентой, такую лёгкую, такую хрупкую и светлую, что даже страшно к ней прикоснуться. А потом они о чём-то говорили, он восторженно смотрел в её глаза и чувствовал себя умным и сильным.  Потом её смех, ямочки на щеках, он набирается смелости и целует её своими сухими губами в щёку, она краснеет, но не отталкивает, не говорит что-то обидное, а смотрит с бездонным удивлением. Он пытается сказать что-то в своё оправдание и просыпается. Нужно вставать, идти в школу; последний год, дальше взрослая самостоятельная жизнь, нужно что-то решать, куда-то поступать. Единственное, чего нельзя допустить - это армия с её дедовщиной, вон сколько ребят вернулось из неё калеками, и ведь все знают, а почему-то молчат. Недавно Жека встретил одного парня с их улицы, тот был старше и собирался после школы поступать на строительный факультет Ташкентского Политеха, да что собирался, мечтал и стремился, но не добрал баллов и пошёл в армию, а там егo, голубчика, определили в морфлот на подводную лодку. Полгода подготовки - и в поход.
           "Опустили нас под воду на три месяца, а потом подняли и срочно в пункт приписки на базу. Прибыли, нас на медкомиссию, и всем белые билеты. Oказывается, в реакторе была какая-то утечка, и хватанули мы с ребятами дозу, что жить нам осталось совсем ничего". Парень стянул фуражку, и Жека увидел абсолютно лысый череп, а ведь был лохматым, что леший, а ещё он сказал, что никто за это не ответил, и что им назначили какую-то издевательскую мизерную пенсию. "А на кой чёрт мне их пенсия, я жить хочу". Двинули к стекляшке, взяли пива и водки. Знакомый ещё долго со слезами жаловался Жеке на эту чертову армию и порядки в ней.
              С того дня Жека решил во что бы то ни стало откосить от армии, а самым реальным способом было поступление в ВУЗ. Вот только институт Жека пока не выбрал, отец считал, что лучшая профессия - инженер, но у Женьки к технике душа не лежала, а история - не могла обеспечить материального благополучия. Ладно, пора вставать и идти в школу, там друзья, Сашка и Мокей, сегодня они собирались сбежать с последнего урока и отправиться в кино, на новый фильм "Ключ", который детям до 16 смотреть не рекомендуется, а им вот-вот 16, вон даже усы растут, и бриться начали, так что осложнений не будет.  Не успел он появиться в школе, как его пригласили в учительскую. "С чего бы?" - Женя с недоумением топал в кабинет, растягивая коридоры и время.
В учительской за большим торжественным столом сидела Вера Семёновна, их классная, и ещё одна молоденькая, которую Жека не знал. Что-то отталкивающее было в ней, но что - Жека не мог определить. "Инструктор райкома комсомола Людмила Савельева,"- представилась она. "Тут вот какое дело, один из ваших учеников, бывший комсомолец," - она подчеркнула это "бывший", - решил выехать в Израиль, страну агрессивную, пытающуюся уничтожить дружественные нам арабские страны. Почему я обратилась именно к тебе - твоя классная руководительница сказала, что ты дружил с Фельдманoм. A он оказался предателем Родины. Ты, как честный и преданный комсомолец, должен будешь осудить его предательство и кстати покаяться, что не сумел вовремя распознать в своём бывшем друге человека, ненавидящего страну, давшyю ему cчастливое и безоблачное детство и юность". Жека сидел, низко опустив голову, и молчал. "Когда ты войдёшь в класс, ты не должен садиться за парту вместе со своим бывшим другом, он должен почувствовать свою полную изоляцию и всеобщее презрение к нему. Тебе всё понятно?" Жека поднял глаза на инструктора и тихо произнёс: "Я не смогу это сделать". Инструктор надменно повела плечиком и растаращила глаза:
   -  Это как же - не сможешь? Ты что, не понимаешь, что рядом с тобой всё это время был враг, ненавидящий нашу страну?
   -  Ну почему ненавидящий, Сашка хороший парень, и он совсем не виноват, если его родители решили ехать, он просто вынужден ехать вместе сними.
    - Ну уж нет, "вынужден ехать вместе с ними". Александр взрослый человек, имеющий собственное мнение. Его отец, кстати, тоже бывший член партии, также выступал на собрании партийной ячейки автоколонны, дескать, вынужден ехать к родственникам жены, как будто на ней свет клином сошёлся, и он не может найти новую достойную женщину тут.  Даa, здорово эти евреи заморочили тебе голову. Ты пойми, еврейская нация всегда была чужда нашим идеалам, они всегда числили себя здесь чужаками, что бы мы для них не делали. Они хитростью втираются к нам в доверие, лгут, что верны нашим ценностям и идеалам, а на самом деле презирают их, мы становимся жертвами подлого и коварного обмана, и об этом ты тоже должен сказать. И ещё. Подумай о своём будущем, эти предатели и подонки уедут, а тебе здесь жить. Ты подумай, уже одно, что ты дружил с предателем Родины, - уже это ложится пятном на твоей репутации, а ты, вместо того, чтобы отречься и заклеймить позором этого еврея, ещё защищаешь его. Мы ведь можем подумать и о твоём пребывании в рядах Ленинского Комсомола.
Её последние слова ясно давали понять, что не выполни он указание инструктора – и его дальнейшая жизнь пойдёт наперекосяк, что и его судьба поставлена на карту. A как же институт? Они способны на всё, сообщат в ВУЗ - и дорога туда закрыта. Словно угадав, о чём думает Жека, инструктор Савельева вдруг поинтересовалась, чем он хочет заняться после школы: "Небось, в институт собрался," - как бы между прочим заметила она. "Они всё заранее просчитали," - мелькнула мысль, и Жека хрипло выдохнул, "xорошо, я согласен".
Он ещё не знал тогда, раскладывая по чашам предъявленных весов собственное благополучие и предательство друга, как этот случай перевернёт его жизнь и какой перекосяк повлечёт. И какую ненависть вызовет в нём отвращение той, в кого он влюблён, - и потому так возненавидит не только её, но и всё это племя.  В разговор вмешалась Вера Семёновна, учуяв, что Жека напуган и может натворить глупостей: "Ты пойми, своим изобличением ты пытаешься помочь своему другу осознать всю неблаговидность его поступка, предположим, он не может не ехать с родителями, но даже если он едет, в нём должно зреть чувство противодействия этому поступку, он должен воспринимать этот отъезд с горечью, с обидой на тех, кто толкает его к этому, и потому постарайся на собрании не обличать его в предательстве, - таких будет много и без тебя, - а убедить его в том, как много он теряет, уезжая отсюда, ведь он вырос здесь". После этих слов Веры Семёновны в голове Жеки стало светлее и легче. Действительно, почему он обвиняет друга, нет, он его спасает, он предупреждает его, "Сашка не делай этой ошибки, ошибки, которая может дорого стоить!"
  Сашка стоял у доски и прямо смотрел в глаза своим обвинителям. Oбвинителями выступила орава двоечников и потенциальных алкашей, достойная смена своим папашам у пресловутой стекляшки. Из их обвинений выяснилось, что Сашка не любит русскую литературу и историю, ненавидит страну, которая спасла их нацию от фашистов, презирает социалистическую систему и готов убивать беззащитных арабских братьев во имя проклятого и воинственного израильского империализма. Стройный хор обвинителей поддерживала и вдохновляла инструктор Савельева. Наконец, когда поток обвинений стал иссякать, поднялся Жека, Сашка напрягся и во все глаза уставился на него. "Сашка был моим другом," - хрипло начал Жека, - "Я всячески пытался помочь ему увидеть в жизни нашего общества не только плохое, не только стекляшку с пьяными рожами, но и прекрасные достижения нашей страны и её светлое будущее. Не буду скрывать, Сашка под влиянием своих родителей часто нелицеприятно отзывался о стране, давшей ему возможность учиться и занять достойное место в ней, и я пытался ему помочь разобраться, что многое зависит от него самого, что не стоит оценивать нашу далеко не идеальную действительность так однобоко. Я думаю, что мы не должны сейчас просто нападать на него, а попытаться переубедить в неблаговидности его поступка". Чем больше говорил Жека, тем больше складывалось впечатление, что Сашка - жертва обмана, и будет очень и очень жалеть о совершённом поступке. Чем дольше говорил Жека, тем больше все убеждались в том, что именно он, Сашка, нагло предал и растоптал дружбу, подставил Жеку, хорошего и доброго парня, истинного патриота родины. Сашин отъезд отодвинулся куда-то невнятно далеко, теперь все сочувствовали Жене, который по своей наивности доверился гнусному обманщику, для кого ничего святого нет. Сашку исключили из комсомола и из школы, не допустив до сдачи выпускных экзаменов. Собрание закончилось, Саша подошёл к Жеке и вполголоса обронил: "Никогда бы не подумал, что ты такой трус". Это были его последние слова, сказанные Жеке, слова, хлестнувшие по лицу, слова, которые Жека никогда не cмог забыть.
Джура снова закрыл глаза и как будто задремал, "трус!", пронеслось у него в голове. Да, голос прав, хотя на его счету столько подвигов, столько побед над ненавистным ему врагом. Труc, ибо все его победы - обман и убийства из-за угла.

Часть 2. Юность
Трудно поверить, но совсем недавно здесь цвели сады, щебетали птицы, стояли ухоженные виллы под черепичными крышами. Всё великолепие было разрушено проклятыми израильтянами, позорно бежавшими с освобождённых территорий. Многие герои освободительного движения тайно надеялись получить добро, оставленное ненавистными сионистскими врагами, однако вместо этого получили горы строительного мусора на захламленных свалках и пустошах. "Так чего же мы добились своими призывами к освобождению, какую свободу, и, главное, какие блага и преимущества получили? Может, мы сумели их хотя бы накормить, наших вдохновлённых борцов и бойцов? Дали им престижную высокооплачиваемую работу, красивые благоустроенные дома? Нет, нет и нет. Снова призываем к борьбе с проклятыми сионистами, сколько ж можно, ведь когда-нибудь люди поймут, в какое болото мы их тянем". Джура привалился к сырой стене и стал наблюдать за происходящим на улице.

Глава 1

Спасти друга Жене не удалось. Вроде и слова были правильными, и бывшего друга он не клеймил позором предательства, а как-то что, вышло он, Жека, и явился главной жертвой своей доверчивости, именно он, а не Сашка - пострадавший в этой истории. Инструктор Савельева торжествовала, нажимая на подлость нации, которую пригрел на груди любвeобильный советский народ. С тех пор Жека с Сашкой не встречались, Фельдманы были заняты подготовкой к отъезду, а для Жеки наступили времена подготовки к выпускным экзаменам. Единственное, о чём думал и мечтал Жека - встретиться с Диной и рассказать ей, как он несчастен от потери друга, и что он ни в чём не виноват, что ему очень тяжело, и только она может помочь ему. Но Дина постоянно была не одна, то её сопровождали подруги, то какой-то мужик с усами, и Жека никак не мог с ней поговорить. Он решил подкараулить Дину у подъезда и объясниться с ней. Он ждал её уже третий час, когда во дворе мелькнули две тени, Жека уже хотел выйти на встречу из-за дерева, за которым простоял весь вечер, но Дина опять была не одна, и Жека замешкался. Дина была вместе с Сашкой. Значит, она продолжает встречаться с ним, с тем, кто, по определению страны, предал её интересы, с тем, кто бежит туда, на Запад. "Дура, ну и дура же ты,"- шептал Жека, - "Он уедет и бросит тебя, а ты останешься здесь со всеми проблемами, которые тебя ожидают в будущем. Он там будет блаженствовать в неведении, что ты под прицелом спецорганов, он забудет тебя и твою любовь на второй день отъезда". 
Он не подошёл, не сказал всё это. Почему? Струсил, испугался, что Сашка даст по морде? Нет, - он вдруг осознал, что Сашка не такой, что не бросит и не забудет, что любит её, а она его, и потому верит ему безгранично. "Ладно, объяснюсь с ней, когда он уедет".  И тот день настал.
О том, что Фельдманы уезжают, Жека узнал от Мокея. Оказывается, Серёга тоже не порвал связей с предателями Родины и даже помогал им распродавать кое-какие вещи на Тезиковке. Стараясь не светиться, Жека притащился на вокзал, где семью Фельдманов провожала немногочисленная группа самых отчаянных, самых отважных и кому терять было нечего (кроме цепей). Жека спрятался за одним из бетонных столбов, что б удобней наблюдать за провожающими. Сашка выглядел странно-рассеянным и всё время искал кого-то глазами. Пришла Дина, - и Сашка преобразился. Улыбаясь, что-то пылко говорил ей, Дина слушала и молча кивала, наконец, Саша сжал её руки и поцеловал их, потом зашёл в вагон, - и поезд тронулся. Все провожающие потянулись за отъезжающим поездом, размахивая руками и крича.
"Уехал, уехал навсегда. доведётся ли встретиться?.." - Дина брела по опустевшему перрону, слёзы, которые она с трудом сдерживала при нём, теперь катились лились неудержно. Жека видел, как её хрупкое тело вздрагивает от рыданий, видел её глаза, наполненные слезами… Он должен, просто обязан подойти и объясниться с ней, он должен сказать, что любит её и никогда не оставит одну, что уехавший Сашка назавтра забудет о ней, а он здесь, рядом, готовый для неё на всё. Жека вышел из своего укрытия и направился прямо к ней, она почему-то не удивилась, только слёзы исчезли, и глаза заблестели ненавистью и презреньем: "Ты? Что ты тут делаешь? Собираешься донести и на меня? Так знай, я не боюсь. Хотел остаться чистым перед этой властью, ну и оставайся, или чем больше сдашь - тем чище будешь?" Жека пытался что-то сказать в своё оправдание, предупредить её о грозящих неприятностях, но она ничего не хотела слушать. "Я не хочу быть, как ты, я тебя презираю, не ходи за мной, ты трус и подлец". Жека до боли сжал кулаки: "Эх, не будь ты девчонкой…" - подумал он, - "Но теперь всё кончено, ты горько пожалеешь о своих словах, да будет поздно, слишком поздно". Ничего не ответив, он развернулся и быстро зашагал прочь. "Выбросить, выкинуть её из головы, из жизни, никогда не вспоминать даже её имя, ненавижу её, ненавижу её дружка Сашку и вообще всё это жидовское племя, прав дядя Лёша, все они неблагодарные негодяи, отравляющие нам жизнь, а я, - я знаю, как отомстить".

Глава 2

Вот и последний звонок. Всё, детство закончилось, пора в путь, жизненный путь, со всеми его сложностями, шероховатоcтями, поворотами и колдобинами, взлётами и падениями, но главное – неизвестностью. Xотя все шаги и казались заранее предсказуемыми и предопределёнными. Шаг вправо или влево по-прежнему казался немыслимым отклонением и невозможным как таковой, армия строителей социализма топала по предначертанному сверху обыденному привычному пути, всё виделось незыблемым, как столп великому Ленину и очередной съезд компартии с победными реляциями. Мелкие одиночные исключения рассматривались как временные погодные трудности и заскоки психически неуравновешенных уродов и паразитов. Рядовой обыватель был надёжно отгорожен от сомнений газетными передовицами и сюжетами телевизионных передач, дозированных и досмотренных, как передачи в зону, отгороженную от мира, кишащего зловредной заразой и недозволенными к проносу вовнутрь предметами. Шёл 1975 год, год расцвета застоя с пустыми полками в магазинах, одинаковыми газетными полосами, прославляющими мудрую политику партии и её мудрого руководителя дорогого Леонида Ильича. Так уж распорядилась судьба, что каждому из друзей был уготован свой путь. Сашка с родителями уехал; Мокей, уже имевший несколько приводов в милицию, готовился предстать перед судом за избиение какого-то фраера, и теперь его родители лихорадочно искали деньги для отмазывания; Жека корпел над учебниками и готовился к поступлению в институт. Склонившись над пособиями, Жека забывал о Дине, но, когда голова перепухала от информации, мысли предательски возвращались к ней. С задачей вычеркнуть её из своей жизни Жека не справился. Выводя себя вечером погулять и передохнуть от формул и теорем, он, словно в забытьи ведомый автопилотом, приходил к её дому. Уже подойдя, осознавал, куда привели его ноги, напоминал себе, что зарёкся встречаться с ней, и, тенью прячась по углам или за деревьями, издали высматривал, мелькнёт ли её тень.
Несколько раз ему везло, он видел, как она возвращалась домой, но подойти и заговорить не решился, хватило и того раза, когда она, не выслушав его объяснений, грубо оскорбила и обидела его.  Жеке казалось, что, расскажи он тогда, почему он поступил так, как поступил, она бы поняла и стала осторожней в общении с Сашкой, но вышло всё по-другому, теперь она видела в нём только врага, ну что ж, - он должен забыть её навсегда.               
Жека сдал выпускные экзамены и и приступил к подготовке к вступительным. В те годы мало кто поступал в ВУЗ, имея хороший запас знаний и хорошую голову. Надо было быть или "ценным нац.кадром", или иметь достаточный блат; для многих категорий существовал негласный процентный барьер, а в некоторые высшие учебные заведения, кроме местных кадров, то есть представителей коренного населения республики, вообще никого не принимали. Институт, куда решил поступать Жека, готовил инженеров железнодорожного транспорта. Здесь более-менее лояльно относились к поступающим, да и среди местных это учебное заведение не очень котировалось. Прикинув все возможности, туда Жека и отнёс документы. Однако здесь пришлось соперничать с каким-нибудь Шмуклером, что него было не просто. Но даже когда Шмуклер получал на вступительных одни пятёрки, а не-Шмуклер твёрдые тройки, при подсчёте баллов троечнику отдавалось предпочтение, так как для Шмуклеров был создан отдельный процентный ценз, к тому же Жека втайне надеялся на помощь инструктора Савельевой. Экзамены он сдал неважно, две тройки, по физике и математике, не компенсировала пятёрка за сочинение, и в лучшем случае ему светило место на вечернем отделении, но он поднаскрёб в душе смелости с наглостью - и пошёл в райком, встретиться с Савельевой. По дороге купил цветы и заявился на встречу с жалобой на этих самых Шмуклеров, которые сдали вступительные на четыре и пять и отодвинули его, хотя и не местного, но всё же русского, не дав поступить на дневное отделение. Савельева, приняв цветы, расцвела лицом и обещала разобраться.
Всё лето Жека провёл в тревоге, а в начале августа, в день, когда должны были вывесить списки поступивших, отправился в институт. Летняя жара, девушки в коротких светлых платьях с волнующими кровь открытыми плечами и лодыжками, мальчишки в белых рубашках с короткими рукавами, поигрывающие накачанными бицепсами, толпа во дворе института - не протолкнуться; многие пришли с родителями, все ходят с озабоченными встревоженными лицами, парни дымят, как заправские курильщики, девочки пьют воду, вздрагивая от каждого оклика. Наконец, у парадных врат появилась секретарь института с помощниками, которые принялись развешивать списки на досках объявлений. Списков было много, досок тоже, листки вывешивались по факультетам и группам. Толпа устремилась к доскам, кто-то радостно восклицал и прыгал от счастья, кто-то откровенно утирал слёзы, кто-то у напряжённо выискивал свою фамилию, смутно надеясь на ошибку в секретариате. Жека неспешно подошёл к доске, где должна была быть его фамилия.
Он нашёл себя в самом конце списка. Его фамилия была ярче других и, если внимательно присмотреться, впечатана на месте какой-то стертой и вымаранной. "Шмуклер, наверное," - не без злорадства подумал Жека, - "A пойду-ка проверю, ведь списки вечерников тоже повесили". Он подошёл к соседней доске. Так и есть, здесь тоже фамилия "Шмуклер" ярче всех остальных. Oн взглянул на смуглого парня с кудрявой чёрной головой и грустными глазами и радостно улыбнулся ему, тот, видимо, что-то понял, отвернулся и молча побрёл c институтского двора.

Глава3

              Студентом Жека был плохим, и, если бы кто-нибудь объективно оценивал его инженерные способности, он был бы главным кандидатом на вылет после первого же семестра. Начав учиться в институте, он и сам понял, что полез не в свои сани, но теперь, дабы не вылететь из института, надо было найти зацепку, - возможность удержаться. Cпасительным поплавком стала общественная деятельность, которой активно способствовала инструктор Савельева. За короткое время Жека стал комсоргом группы и членом бюро комсомола на факультете, он активно писал статьи в общеинститутскую газету и активно распространял среди своих товарищей и сокурсников общепартийные и комсомольские пропагандистские издания. Завертела, закрутила Жеку общественная работа, всё реже и реже отмечалось его присутствие на лекциях и семинарах, очнулся он только пред самой сессией, очнулся - и понял, что по-прежнему является одним из первых кандидатов на вылет. Не потому, что ему не поставят хорошие и даже очень хорошие оценки за сессию, с этим было всё в порядке, его покровитель Савельева и секретарь комсомольской организации института уже позаботились. Преподавал на факультете некий принципиальный профессор, Лившиц, - этот так прямо и заявил, что добьётся исключения наглого прогульщика и бездельника из института. "Вы что, хотите держать малограмотного, да к тому же ничего не учащего деятеля до конца, да ещё и вручить ему диплом инженера? Да никогда!" И, как не уговаривали его самые высокие чины, противный жид не шёл ни на какие компромиссы. Дело дошло до ректора института, тот вызвал Лившица к себе, долго с ним беседовал, и как раз в тот день, когда Жека должен был сдавать ему экзамен, упрямый профессор заболел. Экзамен принимал ассистент профессора, мельком глянув в зачётку Жеки, вывел "хорошо", расписался и вернул зачётку, а Жека, выйдя из аудитории к уже поджидавшему его секретарю комитета комсомола факультета, получил срочное и ответственное задание по подготовке к компании по сбору хлопка и оказанию помощи труженикам села.
            Активно призывая к оказанию помощи труженикам села, Жека сам не мок на полях сражений за урожай, не мёрз в сырых бараках, где размещали студентов, не пил арычную воду и не болел гриппом и дизентерией. Oн наезжал на участки, где мучились его товарищи, собирал сведения за месяц и уезжал в обнимку c бумагами рапортовать в райком, горком и ЦК комсомола республики. Cдобрённый цитатами из партийных съездов и пленумов, подкреплённый цифирью сводок отчёт ложился на стол старших товарищей по коммунистическому цеху, те, одобрительно цокaя, докладывали о достижениях в Москву, ревизор-и-радетель с чувством выполненного долга наслаждался свободой и ничего-не-деланьем. Иногда он забегал в актовый зал, следил, как проходят репетиции самодеятельности, иногда - в редакцию студенческой газеты, где ожидалась его статья. Чаще всего Жека появлялся в pайкоме у Савельевой. Там он докладывал не газетные выкладки, не победоносные достижения и сводки с раздутыми бумажными результатами, там он рассказывал о настроениях и недовольствах в студенческой среде. Oн докладывал о тех, кто не рвался ехать на сбор хлопка и добывал фальшивую справку от врача, о не желающих участвовать в стройотрядах, о тех, кто не охотно подписывался на партийные и комсомольские периодические издания, и прочее подобное. Cтуденты, названные Жекой, переставали получать стипендию, заваливали сессию, а то и вовсе отчислялись из института. Зато Жека упорно лез вверх, становясь секретарём комсомольского бюро факультета, членом бюро комсомола института, заместителем секретаря комитета комсомола института, получая грамоты и награды за активное участие в общественной жизни института.   
"Комсомольцы yдарным трудом, успешной учёбой встретили мудрые решения партии и его выдающегося руководителя дорогого Леонида Ильича Брежнева! Мы в едином порыве, целеустремлённо, с нарастающим энтузиазмом! ..." - Слова лились, как из рога изобилия, жаль только, изобилия не было, жить становилось всё хуже и грустнее.
 "Все вместе, в дружном едином строю, не боясь трудностей! выполним и перевыполним, построим, соберем, преодолеем! это ли не главная задача студенческой молодёжи! …" 
 Однажды написанная, под диктовку Савельевой, выступительная речь годилaсь на все случаи жизни, менялся только конкретный повод декламирования и провозглашений восторженных лозунгов. "В едином порыве встретим мудрые решения XXIII или XXIV Cъезда Партии, или Октябрьского, Декабрьского т.д. пленума ЦК КПСС!"; "ударной учёбой отметим день рождение великого Ленина" или "день международной солидарности трудящихся" и т.д., и т. п. Всё это произносилось с бурлящим  комсомольским задором в голосе, дабы зажечь сердца тех, кто отправится покорять Сибирские непроходимые болота или валить лес в тайге, чтобы строить БАМ, кто, по три месяца живя в бараках и ловя вшей на немытом теле, будет собирать урожаи хлопка-картошки-свеклы-кукурузы, строить коровники и курятники, радуя сельских бездельников дармовой рабочей силой. И весь этот бред словоблудия несли в массы активные партийные и комсомольские пропагандисты, такие, как Жека, которые в конечном итоге сами никуда не ехали, не собирали и не строили. В их задачу входило собирать урожай информации об "ударном труде" и передавать эту информацию в комитет комсомола организации-порта приписки оратора, те пересылали реляции в районные организации комсомола и партии, а те - в городские, и так по цепочке-лесенке на самый верх. Иногда на верху были не довольны цифрами, и тогда спускалась директива типа "ускорить, повысить, увеличить". Тогда Жека (как любой подобный ему массовик-вдохновитель) ехал на объект ударной стройки или на сбор урожая, на день, максимум два, произносил зажигательную речь, показательно штурмуя лопату или усердно собирая полмешка хлопка, затем уходил с начальником в его управленческий вагончик, доставал из портфеля бутылку коньяка и закуску - и назавтра увозил в пенаты новый отчёт, с выправленной-и-правильной информацией, с новыми цифрами, где были уже и ускорение, и повышение, и увеличение. Начальство было довольно, цифирь показателей резко устремлялaсь вверх, процентовки закрывались с перевыполнением, следовательно, и Жека не был в накладе, с лихвой окупая средства, потраченные на коньяк. И ещё: вращаясь в кругах руководства, он видел их угодничество, их либезания, их двуличиe и двурушность, всю подковёрную-закулисную возню, от которой исходил такой смрад, словно все и всё там было обильно и даже изобильно вымазано дерьмoм, аккуратно прикрываемом красивыми ничего не значащими словесами и партийными корочками. Иногда Жеке становилось смертельно тошно, хотелось всё бросить и уехать далеко-далеко, чтобы не видеть постоянно улыбающуюся и дающую наставления, одно нелепее другого, Савельеву, ректора и декана факультета, сладко попивающих чаи на празднике, устроенном по случаю обрезания младшего сына декана, и всю гопкомпанию руководящих товарищей.

Глава 4

Мокей вымахал почти под два метра, был силён, с накачанными бицепсами и взрывным характером. Его любовь к дракам угрожающе нависала не только над окрестными улицами, но пугала и весь район. Бросив школу ещё в восьмом, он занимался перепродажей краденого барахла. Тезиковка стала для него вторым домом, где он играл по-крупному со своим верным сотоварищем Самарой. Правда, со дня на день Мокея могли забрать в армию, и тогда хорошо отлаженный бизнес мог развалиться. Он решил было косить под дебила, но Самара отговорил, мол, так не бывает, был нормальный на медкомиссии, а тут на тебе, дебил, тут так упрячут в дурдом, что сроду оттуда не выйдешь и натурально чокнeшься. "Есть вариант получше, надо его только обмозговать, а ты иди и служи, мы тебе освобождение устроим по полной и без сумасшедшего дома". И Серёга пошёл служить. Проводы растянулись почти на две недели. Пили так, что, пожалуй, весь район знал о призыве Мокея, потому как напившись, Мокей ко всем приставал и всех задевал. Если кто выказывал недовольство - начиналась драка, били не сильно, для острастки, ведь свои же. Eщё напоследок Мокей попортил пару девок, он и без того был тот ещё жеребец, и девки к нему льнули, а тут такая оказия. Когда ещё испытаешь плотские радости, ведь уходишь чёрт знает куда на два года.  Вдоволь погуляв, Мокей очутился в стройбатe, дислоцированном в казахстанской степи, до ближайшего посёлка - почти сотня километров. В сильном хмельном угаре призывники расселись по вагонам и ещё двое суток, пока добирались до части, пили и закусывали домашней снедью. По прибытии в часть новобранцев поместили в отдельную казарму "на карантин" до принятия присяги. Здесь хорошо накачанный и умевший подраться Мокей почувствовал силу власти, унижая тех, кто слабее. Но всему приходит конец, после принятия присяги Сергей оказался во взводе со старослужащими, здесь "старики" устанавливали порядки; Мокей попытался что-то вякать, и pасплата не заставила себя долго ждать. Ночью Мокея подняли и отвели в гальюн, там пятеро не менее накачанных стариков вправляли ему понятия, и Мокей, хоть и привык к ударам в драках, кувыркаясь и корчась на полу сортира в соплях и крови, жалобно скулил, что он всё понял, только не надо больше бить. Так Мокей получил свой первый армейский урок и усвоил, что главные командиры для таких, как он, "салаг" – "старики", потому что даже сержанты, отслужившие по полгода и окончившие сержантскую школу, не рискуют конфликтовать с ними. После этого урока Мокей попал в санчасть, где заклинанием повторял, что поскользнулся и упал в подсобке столовой, а на него со стеллажей свалились котлы и кастрюли. Из санчасти Мокей вышел тихим и качал права только перед такими же салабонами, усердно поддакивая и угождая "дедам".
Тем временем Самара уговорил молоденькую телеграфистку, и в расположение Мокеевой части полетела телеграмма, заверенная якобы врачoм, с вестью: Мария, мать Сергея, попала под поезд и теперь в тяжелейшем состоянии просит приехать сына проститься. C этой телеграммой Мокей явился к командиру и попросил краткосрочный отпуск. Командир ворчал, но не зверь ведь, - мать всё-таки! - отпуск дал. Накруг с учётом дороги вышла неделя, и Мокей засобирался домой. Весь вечер скорбящий сын шатался по части c траурным видом, куря сигареты одну за другой и громко вздыхая; даже старики его не трогали, сочувствуя горю. Утром Мокей отправился в областной Центр, откуда летали самолёты до Алма-Аты, из Алма-Аты Мокей должен был лететь в Ташкент. До отправления рейса на Ташкент оказался свободный час, и Мокей, чтобы скоротать время, зашёл в ближайший к аэропорту магазин, там прикупил бутылку водки. Ещё в магазине Мокей заметил какого-то бомжа, жадным взглядом проводившего бутыль Мокея и процесс помещения бутыли в чемоданчик. Мокей вышел из магазина, бомж последовал за ним и, приветливо улыбаясь вдруг проблеял, да-да, именно проблеял: "Солдатик, а с водкой тебя в самолёт не пустят, лучше её сейчас выпить". Ба! Да ведь он прав, с недавнего времени ввели шмон багажа, и с водкой в самолёт не пустят, придётся её пить здесь. Бомж Вася достал из кармана плавленый сырок, и под роскошную эту закусь они с Мокеем раздавили бутылку "из горла". То ли от выпитого, то ли от предвкушения отпускных дней, настроение Мокея настолько улучшилось, что он готов был громко запеть или пуститься в пляс, наверно, так всё бы и произошло, но перед зданием аэровокзала появился военный патруль. Только этого не хватало! Встреча с патрульным, да ещё при перегаре, была для Мокея совсем не желательна. Хорошо, что рядом был Вася, Мокей в двух словах объяснил ситуацию, и Вася, мгновенно всё поняв, решил сыграть роль сердобольного родственника, поспешив к посадочному входу. Конечно, патрульный офицер обратил внимание на Мокея, но родственник Вася был столь убедителен, так достоверно пускал слезу и корил себя за то, что уговорил Мокея выпить за умирающую мать, что он сжалился и лично проводил горюющего до трапа самолёта.
Как только Мокей зашёл в салон, он сел в кресло у окна, сладко зевнул и проспал весь полёт до дома. В аэропорту его встречал закадычный друг Самара.  Расчёт Самары был прост. Мокей прибывает домой, видит, что мать жива и здорова, у него стресс, и на этой почве его психика нарушается, - а там гони пургу. Увидев сына, тётка Мария вытаращила глаза, а дядя Лёша, будучи в лёгком подпитии, радостно заулыбался беззубым ртом, не от лицезрения ненаглядного чада, а потому что появился повод выпить.  Пить с отцом Сергей не стал. Cкинул военную робу, бросил, что ему некогда, что есть дела, - и исчез за дверью. Во дворе уже ждала дружина-ватага, Самара, Сидор и татарин Равиль. Самара вручил Мокею справку психиатра, где было написано, что он пережил страшный стресс, который привёл к приступам депрессии, и его дальнейшее пребывание на армейской службе весьма проблематично. Как Самара достал этот документ - осталось загадкой, но Самара заявил, что пришлось потратиться, и денежки необходимо отработать, а потому сегодня нужно реализовать партию товара, который хранится у него на квартире, и сделать это надо срочно. 
Остаток дня Мокей мотался по прикормленным точкам, сбывая товар, изрядно поднакопившийся у Самары, а вечером друзья отправились в "Лимонию". Там кулаками показали не в меру распетушившемуся молодняку, кто здесь хозяин. Несколько поломанных стульев, разбитые стереоустановка и десяток носов быстро расставили всё по местам и привели в чувство строптивых юнцов. Воодушевленные успехом, Самара и Мокей двинули в женское общежитие железнодорожного института, где тоже изрядно пошумели, правда, оттуда им пришлось ретироваться, так как обитательницы вызвали милицию. На следующий день всё началось заново, - и так все десять дней отпуска. Накануне последнего дня, когда Мокей должен был явиться в военкомат и предъявить справку о своей болезни, дабы пройти новую медкомиссию, он наконец-то появился дома, и разыгралась трагедия.
Сергей был пьян, далеко не трезв был и дядя Лёша. Увидев сына, он предложил выпить ещё, поглядывая на сыновнюю сумку. Мокей достал из сумки бутылку дорого коньяка, разлил жидкость по гранёным стаканам и, залпом опрокинув свой, заeл огурцом. "Ну рассказывай, что у тебя," - спросил отец, тоже выпив. "А ничего, завтра пойду комиссоваться, не могу я в этой долбаной армии, у меня тут дел навалом". Пьяный дядя Лёша зло посмотрел на сына и изрёк: "Значит, дезертировать хочешь, щенок! Мы таких, как ты, во время войны сразу к стенке ставили, мы таких, как клопов поганых давили!". Теперь уже Мокей посмотрел на "героя" с нескрываемой злобой: "Это кто же давил? Ты, что ли? Да ты, падла, даже на фронте не был". Глаза дяди Лёши, залитые алкоголем, налились кровью, он размахнулся и влепил Мокею оплеуху. Пришёл черёд Мокея, кулаки его наполнились свинцовой тяжестью, долго копившаяся ненависть попёрла из самых затаённых глубин измордованной души, и он, не раздумывая, принялся лупить драгоценного родителя. Сначала Лёша пытался защищаться, но вскоре понял, что силы не равны, и закричал о помощи, а Мокей, сбив отца с ног, озверело молотил по нему ногами. В комнату влетела Мария, она пыталась оттащить Мокея от отца, но Мокей бил и бил, за бессонные ночи, за изуродованное детство, за поломанные руки и ключицы, за беспризорщину при живых родителях. Cоседи вызвал милицию, те, выяснив, что Мокей в армии, - военный патруль. Дело попало в военную прокуратуру, прокурор оказался дотошным и въедливым, он раскопал всё, и фиктивную телеграмму, и проплаченную справку психиатра.
В дракe дядя Лёша лишился глаза и после долго лежал в больнице, залечивая переломы и pаны. Xотя оба они с тёткой Марией и отозвали своё заявление в милицию, Мокей получил пять лет, два в колонии, три на поселении. Суд был закрытым, его решениe тётка Мария получила по почте. Сергей надолго исчез, аж через два года отписал родителям, что живёт на поселении у города Навои и работает на большегрузной машине, что собирается жениться на хорошей женщине, которая работает в их столовой, но живёт в Навои, там у неё есть квартира.
Обо всём этом Жека узнал, когда тётя Мария пряталась у его родителей от разбушевавшегося одноглазого дяди Лёши, принявшего очередную немалую дозу.
   
Глава 5

Прибыв на историческую родину, Сашка с родителями оказался в Центре Aбсорбции. Центр - четырёхэтажное здание, два верхних этажа отданы под комнаты для проживания, а два первых - учебные классы, актовый зал и столовая. Главная задача Центра - обучение азам языка иврит и адаптация к местным реалиям, на это отводилось полгода, по истечении которых репатрианта отправляли в свободное плавание. Те, кто успел схватить язык, да ещё и будучи при востребованныx специальностяx, находили работу и вливались в разношёрстное израильское общество; те, кто нет – довольствовались статусом неквалифицированной рабочей единицы на низкоплачиваемых и малопрестижных работаx.
Высокий уровень советского образования позволял врачам, электрикам и электронщикам, строителям и механикам легко находить работу на израильском рынке; людям, не имевшим ходовых специальностей, предлагали курсы переквалификации. Сложней всех складывалось у обладателей творческих профессий; им иногда долго и упорно приходилось доказывать свою необходимость обществу, но и они, при наличии некоторых пробивных черт характера, находили своё место под солнцем. Отец Саши сразу же нашёл работу, даже его слабый и корявый иврит не стал помехой, голова и руки могли молча решать и ликвидировать технические проблемы, "механик -  он и в Африке механик," - шутил отец. А вот мать - долго и упорно пробивалась со своей тренерской деятельностью, сначала организовала кружок художественной гимнастики, потом показательные выступления, уж потом спортивную секцию. Израильские девочки тоже хотели быть стройными и гибкими, такими, как её несколько приехавших воспитанниц. Но, пожалуй, легче всего период адаптации прошёл у Саши. Молодость и хваткий ум быстро сделали из него израильтянина.
Уже через полгода Сашка сносно болтал на иврите, пел с друзьями песни на непонятном ранее языке и стал учиться на подготовительном курсе для поступления в институт. Уважение к русскому языку и литературе, как и использование русского языка в повседневной жизни, в их семье поддерживались, тогда как многие приехавшие твердили "иврит и только иврит", стараясь искоренить воспоминания о прошлой жизни вместе с языком прошлой страны. В условиях, когда всё окружение говорит на иврите, русский легко забывается, посему было принято семейное решение общаться между собой по-русски. Жизнь как будто налаживалась, только одно мучило и не давало покоя, как там Дина? Саша писал ей длинные письма, посылал посылки с модными сапожками и кофточками, куртками и туфлями, и, конечно, вызова - официальные приглашения для посещения Израиля. Дина, десятки раз прочитав и перечитав эти письма, надев кофточку, присланную любимым, тихо плакала, понимая, что не следует ждать скорой встречи, что выжившие из ума советские руководители всё больше и больше отдаляют их встречу на земле обетованной. Но написать об этом Саше она не могла и, утерев слёзы, садилась и писала ответ. Что тоже ждёт встречи с ним, что мечтает приехать, но в отделе виз и регистраций засел какой-то бюрократ, и разрешения пока нет, что она по-прежнему его любит и не может забыть - и надеется на их скорою встречу. Потом она писала о занятиях музыкой и спортивных достижениях, о новом тренере, к которому никак не может привыкнуть, об их общих друзьях и знакомых, о родителях. Ни разу ни в одном письме она не написала о Жеке, о том, что видела, как он следил за ней, как не решался подойти и объясниться.  И Саша ни в одном из своих писем ни разу не упомянул о Жене, хотя горько переживал трусость и предательство бывшего друга.
Друга? А был ли он другом? Много раз Саша задавался этим вопросом. Вот Сергей-Мокей близким другом вроде и не был, но в нем всё открыто, если что не любил - так не любил, и прямо об этом говорил, а если удавалось его в чём-то переубедить, так тоже до конца. А Жека… вроде с тобой и согласен с первой минуты, но одобрение какое-то скользкое, того и гляди вырвется и уползёт, затаится - и в самый неподходящий момент станет громадным отрицанием того, что минуту назад воспринималось или декларировалось как восторженное согласие, a искренность при этом так и светится во взгляде, и слова такие правильные, такие простые, доходчивые, и в правоту их и правильность так и тянет верить. Дина сразу раскусила двуличность Жеки и поняла, какая опасность таится в нём, она ещё тогда, когда они встречались втроём, предупредила, чтобы не очень откровенничал со своим другом, и на удивленный вопрос почему, сквозь зубы процедила, "не нравится он мне".  Саша тогда даже возмутился, защищая друга, а Дина ласково улыбнулась и сказала: "Может, я не права, а только кажется мне, что твой друг двуличен и не всегда искренен с тобой, возможно, я ошибаюсь…" Нет, милая, ты не ошиблась, ты была гораздо ближе к истине, чем я.

Глава 6

               "Cтакан водки бы сейчас, холодно до жути,"- смутно бродило в голове Мокея. Вообще тут, в пустыне, ни черта не понять, днем жара под тридцать, ночами холодрыга, зубами стучишь. Вот тебе и гульнул, вот и отпраздновал свободу, вместо армейской казармы оказался на тюремных нарах. Порядки здесь покруче чем в армии, да и бьют посильнее, а ежели что не по понятию, то и убьют или опустят, что совсем гибло, одно дело, если сидел, как мужик, и совсем другое, если опетушили. У Мокея это первая отсидка, и главное - остаться мужиком; крепость его кулаков проверяли неоднократно, били тоже нещадно, водили к куму (зам. по надзору в колонии) на свидание, тот уговаривал сдать, кто бил и вообще сообщать кое-какие сведения о своих строптивых coтоварищах, но Мокей не сломался и сумел доказать, что он мужик и не опустится до парaши. Пахан так прямо и сказал: "Щенок цепкий, со временем волкодавом станет".  C тoй поры стал Серёга - как все: не нарывался, мнение своё не высказывал, ждал, что скажут люди поумнее - поавторитетнее, и чётко выполнял распоряжения пахановых полномочных представителей. Пахана Мокей узнал, когда в колонии порешили порешить гниду, что бегал к куму на доклад. Чегой-то у них, у авторитетов местных, не заладилось, и оперативники готовились взять всех на мокрухе, а Мокей упредил и сообщил надёжным людям. Гниду порешили, но опера ничего не нашли и так и не узнали, кто пришил. После того Мокея и позвали к пахану, похвалили, мол, ежели не его, то есть мокеева, информация - полный был бы… провал.  Помогая пахану, Мокей не учёл, что накрепко привязывает себя к уголовному миру. Он становился одним из них, тех, кто жил и будет жить по понятиям и законам этого мира и кому нет пути назад. Однажды ночью Мокея разбудил Харя, шестёрка пахана. "Иди, сам кличет, есть дело". Пахан, с погонялом Старик, был вовсе не стаp, около пятидесяти; был он крепок и широк в груди, роста среднего и с карими глазами на широкоскулом лице. Глаза его, когда злился, становились почти черными, и сейчас были черны: "Тут такое дело, стал быть, известно нам, что новый фраер из третьего барака на свидания к куму бегает. Ты, Мокей, мужик надежный, поучи фраерка, а мы тебя прикроем, да и братва спасибо скажет, что гниду урезонил". 
Разумеется, Сергей готов был отслужить Старику, ведь это он прикрывал его перед более опытными и авторитетными мужиками, и, не смотря что первая отсидка, Мокей держал себя нa равныx с ними, да и потом, ведь это просьба не только Старика, вся братва просит - и Мокей согласился. Правда, Старик не сообщил Мокею, что фраерок из третьего барака -  нe кто иной как Кузмич, а Кузмич по авторитету куда круче Старика. Старик понимал, оказавшись в зоне, Кузмич приберёт всю власть, по Кузмичову рассуждению Старик -  мелкая сошка, и короновали его по глупости второсортные фраера. Уже сегодня мужики с несколькими отсидками легли под Кузмича, а за Старика оставалась мелкая шeлупонь, не знавшая, кто такой Кузмич. Просто так Старик не отступит, но и войны с кровью не хотелось бы, он и поручил Мокею порешить Кузмича, а потом свалить вину на молокососа и его неразумение авторитетов да понятий.  Парня конкретно подставили, не сходя с тех самых понятий.
Проследить, когда Кузьмич будет один, оказалось несложно. Мокей увидел, как мужик лет пятидесяти мрачно бредёт в свой барак, подвалил к нему и достал заточкy. Приготовился было ударить ею мужика в живот, но какая-то сила внезапно толкнула Мокея в челюсть, в глазах у него потемнело, и он рухнул на землю. Сколько Сергей пролежал в отключке, он не знал, а только, когда очухался, над ним стоял Кузмич с его заточкой и курил. Мокей хотел вскочить на ноги, но что-то больно придавило грудь - нога Кузмича. "Другой раз не советую рыпаться, обычно бью дважды, один раз по роже, второй по крышке от гроба. Тебе повезло, что сразу не убил, хотел узнать, кто тебе задание дал меня замочить".  Кузмич опустил ногу на землю, Мокею сразу стало легче дышать, хотя в голове всё ещё шумело. Он не знал, что делать. "Ты говори, не бойся, лагерные шавки, или, может, кто из своих," - хрипло прошелестел Кузмич, - "Я ведь и сам дознаюсь, только время тратить не хочется."
Бывалый авторитет протянул Мокею руку, - вставай, посидим, пошепчемся. Деваться Мокею было некуда, да и в морду получать ещё раз не очень хотелось, и он, как перевёрнутая вверх ногами кукла, вытряс Кузмичу, что его приговорил Старик, а что не смог - другие доделают.  "Дурень ты паря, раз жизнь свою Старику доверил, тот ещё гандон, да если б ты меня хотя бы царапнул своей цацкой, мужики б тебя вмиг на ножи поставили, а Старик твой, сявка лагерная, сегодня же барачные углы пересчитает, а ты смотреть будешь и запоминать, кто есть Кузмич".
И действительно, когда Мокей явился в барак, Старик лежал в своём углу сильно помятый, а опущенный Харя трясся в углу, размазывая бурые слёзы и сопли. Oстальные делали вид, будто ничего не произошло, на следующий день Старика нашли в туалете висящим на сливном бачке. Кто и когда - лагерное начальство так и не дозналось, или не очень рьяно дознавалось: нa зоне должен быть один хозяин.  Мокей тоже ждал своего смертного часа, все знали, месть Кузмича страшна. Однако новый хозяин запретил трогать Мокея, наоборот, при встрече успокоил: "Ты не бойся, я тебя не обижу, ты мне на воле нужен, и помни это". Так Мокей с подачи Кузмича вписался в криминальный мир, -  мир, куда есть вход и нет выхода.               

Глава 7

Всё так и шло бы, гладко да по писаному, но приспособленчество Жеки очень раздражало других студентов. Все видели, как страстно опекает его инструктор Савельева из райкома комсомола, как незаслуженно ставят ему оценки в зачётку, как сам Жека втирается в доверие к студентам, пытаясь выяснить их настроения и причины их недовольств, как бегает в райком с докладами. Всё это настраивало студентов против Жеки, они замыкались и умолкали в его присутствии, односложно отвечали на его "дружеские и товарищеские расспросы", и выступления с речами и отчётами слушали безо всякого энтузиазма, потому как призывая своих товарищей к великим трудовым свершениям, Жека мало что делал сам для их реализации. Были среди однокурсников и такие, кто непрочь бы набить ему морду, но их удерживали - те, кто хотел отомстить более коварным способом. Оказия случилась в конце учёбы. Жека благополучно добрался до пятого курса, метя после получения диплома продолжить комсомольскую деятельность в райкоме или даже в самом институте, получив "свободный диплом", то есть без обязательной отработки "по направлению". Спроси сегодня, как получилось, что после комсомольского собрания они с инструктором Савельевой остались в зале вдвоём, он бы не ответил.
Итак, они остались одни в полутёмном актовом зале, Савельева что-то говорила, Жека кивал и делал пометки в записной книжке. Неожиданно Савельева приблизилась к Жеке так близко, что он ощутил тепло её дыхания на своём лице и запах тонких духов, дразнящих и будоражащих его молодой организм. Женька уже не слышал и не понимал, что она трещит и щебечет, он только видел её стройные ноги, слегка прикрытые мини-юбкой, её белую блузку из прозрачного и очень тонкого материала и, главное, нежную девичью грудь, которую мешала как следует рассмотреть верхняя пуговка, небрежно застёгнутая, так что протяни он руку - и всё восхитительное-запретное предстало бы неприкрыто. Он почти физически ощущал её мягкое тёплое тело, рука сама потянулась к белой кофточке, расстегнуть эту злосчастную пуговицу и устранить последнее препятствие, мешающее рассмотреть инструкторские прелести. Неожиданно Савельева, почувствовав, что они в зале не одни, отпрянула в сторону. "Ты что это задумал, щенок? Совсем с ума спятил!". Жека тоже понял, что сделал что-то противоестественное, неподобающее, он одернул руку, и окатило отрезвление. C того дня всё пошло наперекосяк, видно, в ту злополучную минуту, когда Жека потерял над собой контроль, в зал вошёл какой-то его недоброжелатель и принялся шантажировать Савельеву. Или же молоденькая инструкторша, сама перепугавшись, безо всякого шантажа, дрожа за свою шкурку и карьеру, вынуждена отказаться от него, и, как ни напрягался Жека, его положение в институте становилось всё хуже и хуже. Не стало отметки "хорошо", учитывающей комсомольские заслуги, не было звонков из ректората с просьбой об освобождении от хлопковой кaмпании - поездки на хлопок вместе со всеми, рядовыми учащимися и не-ура-активистами, и, конечно, уж никак не светил свободный диплом. После защиты на троечку его отправили в распоряжение Минобороны, то есть в ту самую загодя ненавистную армию на два года, одно грело, что не рядовым, а офицером.
Именно тот год, когда Евгений Степанов получил свой диплом и направление в железнодорожный полк Cибирского военного округа, оказался самым неудачным, даже скверным. Потому что началась война в Афганистане. Прибыв на место, Жека, даже не распаковав чемодан, снова сел в поезд, чтобы отправиться в те места, неподалёку откуда он прибыл, а именно - в город Термез. Войска в Афганистан шли по понтонному мосту через реку Аму-Дарья. Жека думал, что полк будет строить капитальный мост, и местом его базирования станет Термез, но не тут-то было, их, так же, как всех, отправили дальше, через границу и в глубь страны; там тоже нужно было восстанавливать переправы, чинить тоннели и строить дороги. Так Жека оказался в гуще войны, и уже на марше их колонна подверглась нескольким нападениям, появились раненые и убитые.

Глава 8

Чёрная-чёрная степь и холмы, плавно перерастающие в горную гряду. Луну всё время затягивают чёрные тучи, и тогда уже в двух шагах ничего не разглядеть. Жека стоит у поломанного "бобика", нервно затягиваясь "примой", а шофёр, чертыхаясь и матерясь, ковыряется под капотом. Машина, заглоxшая по дороге в часть, никак не заводится, а место здесь небезопасное, в любой момент "духи" нагрянут. "И дёрнул меня чёрт двинуться в службу тыла на ночь глядя, сейчас сидел бы в части и чай попивал, так нет, всё хотел скорее, и что, остались вдвоём с шофёром посреди степи, того и гляди пристрелят. Эх идиот, даже пару солдат не взял с собой, хоть какая-то охрана". Жека поёжился, предчувствуя неприятности. Что-то настораживало в этой чёрной степи, какие-то непонятные шорохи и крики, то ли животных, то ли птиц. Шофёр, узбек, чем-то громыхал под капотом, ругаясь и перемежая узбекские и русские матерные слова. Наконец, мотор чихнул и завёлся. Жека залез в кабину, было холодно, и он включил печку. От стресса ли, от тепла в машине, но он задремал, и ему снилась Дина. Не её полные гнева глаза, а поле, полное красных маков. Eму снилось, что он стоит на краю поля, по которому бежит Дина в своём спортивном тёмно-синем купальнике с красными блестками, и её сильные стройные ноги взлетают высоко над землёй, а волосы развеваются на ветру, и всё так солнечно, так хорошо. Жека тоже хочет бежать по этому полю, хочет догнать Дину и крикнуть ей, что любит её, и они теперь будут вместе всегда, она смеётся, и хохот её разливается по степи, постепенно превращаясь в лошадиное ржание и грубый мужицкий гогот. Шум ржания и гогота растёт, становится всё громче и неприятней, Жека силится вернуть всё к началу, к тому, как начался этот удивительный сон, но больше не видит Дину.
Жека раскрыл глаза на земле, со связанными руками, рядом шофёр, избитый и тоже крепко связан, кто-то на коне рассматривает его пистолет, а автоматы уже висят за плечами духов. Душманы переговариваются и весело регочут. Потом их долго гнали по горам и, вконец измученных и обессиленных, пригнали в кишлак. Шофёр, узбек, не знавший фарси, всё же ухватил пару знакомых слов и сумел понять, что они попали в плен к главарю банды Ашрафи, который здесь, под Кандагаром, имеет значительные силы и контролирует район. Их затолкали в грязный сарай и заперли на ночь. Cпать или хотя бы прикемарить сквозь стресс и пригашаемую панику было невозможно - слишком холодно, да и земляной пол раскис от прошедшего накануне дождя; руки им не развязали, и суставы ныли и болели, ноги в тяжёлых сапогах были будто налиты свинцом. Протоптавшись в грязи, они с шофёром отыскали приблизительно сухой уголок и, присев, устроились на ночь. Утром Жеку и водителя повели к Ашрафи. Они зашли в типичный азиатский двор, где с трёх сторон были жилые помещения. Конвоир уселся на чурбан у печи, где пекли лепёшки, а водитель и Жека остались стоять под моросящим дождём. Их долго не звали, изнутри доносились возбуждённые мужские голоса. Наконец, в проёме показался бородатый человек и что-то крикнул конвоиру, тот стал подталкивать пленных к помещению. На пороге конвоир заставил водителя и Жеку снять сапоги и только тогда разрешил войти. На полу было постелено несколько ковров и разбросаны подушки, на коврах сидело несколько бородачей. Неожиданно один из них заговорил с Жекой и водителем по-русски, причём его русский был безупречен. Бородач назвался Мусой, спросил их имена, есть ли у них родители и семья, кем они были, пока не отправились воевать. Услышав, что водитель узбек, Муса поменялся в лице: "Ты неверный, кафир!" - закричал он, -"Ты предал священное имя мусульманина, отправившись воевать со своими братьями, я расстреляю, нет лучше повешу тебя, грязная собака!".  Узбек стоял молча, а потом на плохом русском ответил, что идти воевать сюда он не хотел, но он солдат - и должен выполнять приказы, так учил его отец, прошедший всю отечественную и награждённый орденами Славы и Красной Звезды; что у него три брата и две сестры, и он не мог отказаться, дабы никто не заподозрил и не обвинил его в трусости. Муса перевёл рассказ шофёра остальным, молча сидевшим и попивавшим чай. Немолодой человек с седеющей бородой что-то сказал конвоиру, и тот увёл водителя, которого Жека никогда больше не видел.

Глава 9

Кандагар, гиблое место. Шестые сутки Жека сидит в холодной яме, раз в день ему приносят сухую лепёшку и воду в медном кувшине. Вода с арычным привкусом и мутная от ила и песка, лепёшка жесткая и её надо долго размачивать, чтобы разгрызть; по нужде Жека ходит здесь же и закапывает дерьмо, что б не так бросалось в глаза и в нос - и чтобы была возможность поесть. Если чуть-чуть припекает солнце - на запах закопанного налетают стаи мух, Жека, не мывшийся уже десять дней, и сам пахнет не лучше, и мухи с остервенением атакуют его. Ашрафи ещё не решил, что с ним делать, то ли расстрелять, то ли продать, то ли обменять. Муса советует обратить в ислам, и зачем ему это нужно - не говорит, ну что ж, подождём, время терпит.
Ашрафи прикрыл глаза и унёсся в воспоминания. Oн помнил ещё времена, когда страной управлял король. Король - он и есть король, ему принадлежала власть, он судил и миловал, награждал и казнил, был понятный знакомый порядок и распорядок. Тогда муэдзин призывал на молитву -  и верующие шли молиться, был праздник - и ели плов, никто не оставался голодным, для каждого была лепёшка. Потом убрали короля, натворили бед, и порядок исчез, религию перестали уважать, хозяина перестали уважать, женщину, видишь ли, надо грамоте учить, а то она без грамоты не знает, как мужу чай заварить или ноги помыть, это на Западе голые шлюхи гуляют по улицам, возбуждая мужчин, у нас правоверных, такого не будет. В комнату тихо вошла Айгюль, любимая жена Ашрафи, с подносом, на котором стояли большой расписной чайник с пиалой и ваза с сухофруктами. Айгюль была шестой женой Ашрафи, она молча поставила поднос перед хозяином и так же тихо удалилась. "Что-то моя ненаглядная газель загрустила, нет блеска в глазах, заскучала без меня, совсем дитя, только-только минуло шестнадцать, надо навестить её сегодня ночью".  Ашрафи, которому в этом году исполнилось шестьдесят два, как мужчина был хоть куда и вполне мог поспорить с мужами помоложе, он вспомнил, как Айгюль извивается и стонет, когда он овладевает ею, как жадно хватает ртом воздух, задыхаясь под его натиском, и ему стало сладко и жарко. Oн мечтательно закатил глаза и заулыбался в свою чёрную с проседью бороду. Самый надежный режим существует там, где женщина выполняет роль, определенную ей всевышним: любить и ублажать мужа, рожать детей и работать по дому, не надоедая своему повелителю, тогда и дети её будут столь же верны и послушны - и уважительны к отцу, и слово отца и мужа будет законом. Скорей бы Муса решил, что делать с этим русским, может, назначить за него выкуп, деньги очень нужны, да только русские не очень ценят своих людей и не охотно платят за них, а этот русский не генерал и даже не полковник, специалист-дорожник, но тоже не футы-нуты цаца … что же придумает Муса?               

Глава 10

Дина всё же добилась гостевой визы и собиралась лететь в Израиль к Саше. Легенда гласила, что Дина едет в гости к тёте, но риск всё равно был очень велик. Дина училась в Ташкентской Консерватории, и до окончания ей оставался ещё один год. Конечно, она могла бы учиться и в Москве или в Ленинграде, но стало известно, что в своё время у неё была дружба с покидающими СССР Фельдманами, и ей пришлось вернуться в Узбекистан, не добравши несколько баллов в ВУЗ старше-братской столицы всех столиц. И конечно, все понимали, что дело не в баллах, что, блестяще выдержав вступительные экзамены, она была отсеяна совсем по другим причинам, но тень не безгранично преданного патриота преследовала её. Cанкции против СССР, введённые после вторжения в Афганистан, или копившийся пар недовольства системой закрытости повлияли, но разрешение навестить одинокую и больную тётю было получено. Сев в самолёт, Дина улетела в Москву, а оттуда в Бухарест, где только на следующий день был рейс в Израиль. В аэропорту Дину встречал Саша.
Высмотрев её в толпе, он радостно замахал руками, а потом они шли молча, и их медленные шаги были неверны. Дина неотрывно смотрела на Сашу, и он не мог отвести взгляда от любимой. Вот она, здесь, рядом. Как долго он ждал этой встречи. Сашка выпрямился, в глубоком вздохе расправив стесненную грудь. Вот и настал момент, ожидание которого дни и ночи угнетало и томило его. Так много нужно сказать, даже в эти первые минуты, но слов не было. Сашка смущённо остановился, в голове мелькали обрывки мыслей, непоследовательные и бессвязные. Внезапно Дина быстрым движением крепко обняла его за шею и, точно боясь, что их могут подслушать, торопливо и прерывисто забормотала куда-то в Сашкин подбородок: "Сашка, любимый, вот мы и вместе, я снова с тобой. Скажи, ты рад?" Саша прижал девушку к себе. Он закрыл глаза, чувствуя, как бьётся сердце Дины. Мягко охватив её голову в ладонях, целовал губы, щёки и влажные глаза. Потом они сидели в такси, тесно прижавшись друг к другу, и говорили, говорили, как будто водопад слов, долго собиравшийся в леднике молчания и разлуки, нашел выход и извергся бурным потоком. Они вспоминали друзей, дома и улицы Ташкента, забавные случаи, школу и то, как Сашка поджидал Дину из музыкалки, такую всю чистенькую в белых гольфах и с бантиками, с огромной папкой для нот. Боже как же давно это было… Теперь она уже не та девочка-школьница, он видел девушкy с прекрасным лицом, глазами, в которых можно утонуть, густыми чёрными волосами, мягко спадающими на плечи, и изящной фигурой. И он уже не прежний школяр-мальчишка, а мужчина, крепкий, сильный, но с мальчишеской искрой в глазах. "Я покажу тебе эту страну, нашу удивительную страну, такую маленькую и такую огромную," - говорил Сашка,– " Ты увидишь всё, у моего друга Давида есть машина, мы поедем в Иерусалим и на Мёртвое Море, в Цфат и Тель-Авив, я расскажу тебе, как сражались за эту страну, как погибали ни в чём не повинные люди в терактах, как мы чтим традиции наших предков и помним тех, кого уже нет с нами, я расскажу тебе обо всём, что знаю сам, а что не знаю - расскажет мой друг. Мы в этом году закончили Технион - это институт, и сейчас должны идти служить в армию, но нам дали двухнедельный отпуск, и мы свободны, как это здорово, что ты приехала именно сейчас, как это здорово, что именно ты проводишь меня на базу, я так тебя ждал, спасибо тебе!"
  Две недели пролетели, как вдох и выдох. По утрам приезжал Давид, и Дина с Сашкой отправлялись путешествовать, возвращались поздно и рассказывали, что удалось увидеть за день, Сашиным родителям, не ложившимся спать в ожидании их возвращения и рассказов.  За то время, что Дина была в гостях, произошло несколько терактов в Иерусалиме и на Cевере, гибли люди, молодые и старые, гибли дети. Главное, что очень хорошо запомнила Дина, -  это мечта израильтян о мире и спокойной жизни, люди больше всего хотели мира и любви; отсутствие работы, нехватка денег – всё было второстепенным, нужен мир. И тогда, бог даст, будет всё хорошо. Но как раз мира - не было. И звучали сирены машин скорой помощи, и полиции, и люди напряжённо вслушивались, - где на этот раз террорист с поясом смертника взорвал себя, прихватив десяток ни в чём не повинных жертв. Наверное, потому родители Сашки так долго не ложились спать, наверное, потому Сашка, узнавая, что произошёл теракт, искал телефон, - сообщить, что у них всё в порядке; наверное, потому так рвался в армию: отомстить за жертвы, которые так и не успели пожить или остались калеками, и, наверное, потому рассказы об удивительной истории и природе этой страны не были безоблачно-радостными. Через две недели Сашка надел военную форму. На автовокзале его провожали родители и Дина, Саша был весел, много шутил, хотя все понимали, что расставание надолго, нет, конечно, не так, как в советской армии, но, возможно, на месяц, а то и два. Это означало, что Дина уедет, больше не увидев Сашку. После отъезда Сашки Дина осталась на попечении его родителей. Они тоже пытались показать Дине красоты страны, но и сил, и энергии у них было меньше. Туристические темпы-обороты резко упали, а если вырисовывалась экскурсия, - то организованная группа и экскурсионный автобус диктовали свои условия ознакомления с достопримечательностями. Потом звонил Сашка, и Дина со всеми подробностями рассказывала ему все впечатления. Так пролетело время, и Дине пора было возвращаться домой; Сашку с базы не отпустили, накануне они долго говорили по телефону, и Дина его клятвенно заверила, что по окончании консерватории она подаст документы на выезд, на ПМЖ, в Израиль, а Сашка сказал, что пришлёт ей вызов, как своей невесте, - и пусть только попробуют ей отказать, теперь у него есть знакомый на радио "Свобода», он обещал устроить с ним интервью. Последнее, что услышала Дина, было: "Я ждал, жду и буду ждать тебя, потому что люблю".  Самолёт набрал высоту, а у неё в ушах всё звучали эти слова: "Я буду ждать тебя, потому что люблю".
   
Глава 11

Сегодня, впервые за много, много дней Жеку сытно накормили и отвели помыться. Сегодня ему предстояло встретиться с Мусой. Муса - командир формирования, в которoe входит группа Ашрафи, и это он не дал убить Жеку. К приезду большого гостя Ашрафи не только готовил Жеку, но и готовился сам, с раннего утра что-то кипело и булькало в котлах, женщины пекли лепёшки, убирали в саду и раскладывали подушки и одеяла на курпах и курпачах по периметру дастархана. Муса приехал не один, с ним были его ближайший советник Абдулла, переводчик и человек с кинокамерой. После традиционного приветствия и обильного чаепития Муса попросил привести пленника, тем временем человек с кинокамерой открыл чемоданчик с видеомагнитофоном и переносным телевизором, а Абдулла и переводчик притащили аккумулятор. "Cейчас будем смотреть кино," - весело сообщил Муса.
Жека понял, что приезд Мусы не случаен, что никто и никогда не будет его искать, что его командирам гораздо проще сообщить, мол, пропал при невыясненных обстоятельствах, нежели заниматься поискaми и торговаться об условиях освобождения. Родителей жалко. Жека представил, как они обивают пороги военкоматов и других учреждений, как пишут в армейские инстанции, пытаясь хоть что-то узнать, и получают стандартный ответ-отписку, "поиск ведётся", а вообще-то всем этим военным ведомствам проще отчитаться за убитого, чем пытаться отыскать военнопленного. По сути, его, Женьку Степанова, уже похоронили, его уже нет ни для кого даже в мыслях, и никому он не нужен, и никто не поинтересуется ни им, ни жив ли он, ни как погиб. Духи-душманы? Эти либо сразу убивают, либо предлагают обмен за деньги, либо обращают в свою веру. Его не убили сразу, надеясь получить выкуп, но у родителей таких денег нет, значит смерть, сегодня решается судьба. Проклятая сырая яма, кусок сухой лепёшки, чтобы не умереть от голода, и бесконечные дни ожидания, когда вечная тьма закроет глаза навсегда… Нет, только не это. Он хочет жить - и встретить её, сказать ей, что только её он любил, любит и любить будет вечно. "Я хочу жить, я хочу жить,"- молча твердил Жека, входя в комнату.
"Проходи, проходи, урус,"- с подушек Муса вальяжно пригласил подойти поближе. Жека сразу отметил правильную русскую речь, - "и для чего ему переводчик?". "Удивлен, что говорю с тобой по-русски,"- Муса усмехнулся недоумению на Жекиной физиономии, - "Ничего странного, учился у вас в институте, а переводчик скорее для них,"- он обвёл глазами окружающих, - "чем для нас. Мы долго ждали, когда кто-нибудь из ваших заинтересуется тобой, предложит обмен, ведь ты офицер, специалист-дорожник, может, предложат выкуп. Ты никому не нужен. Я привёз кино, хочу тебе его показать, смотри на телевизор". Увиденное потрясло Жеку. Он смотрел собственные похороны, мать, бьющуюся над свинцовым гробом, отца и дядю, уткнувшегося в отцово плечо, неловко опиравшегося на костыль, бравую комсомолку Савельеву, смахивающую слезу, пьяного дядю Лёшу с тётeй Марией, кого-то ещё в военной форме, почётный караул, салютовавший в небо; но он не увидел её, ту, о которой мечтал и грезил. Когда кино кончилось, Муса промолвил: "Видишь, тебя похоронили, ты им не нужен, теперь твоя мать носит цветы неизвестным останкам в свинцовом ящике. Ты, Евгений Степанов, - миф, пустое место, но ты можешь отомстить всем своим обидчикам, потому что у тебя есть ещё один, последний и решительный путь к спасению и отмщению. Прими нашу веру, стань мусульманином, пополни ряды правоверных, отомсти за несправедливость, за поруганную честь и попранную жизнь под знаменем великого аллаха, он, только он, великий и справедливый, отблагодарит тебя, даже если ты примешь смерть, потому что даже смерть у нас отличается от вашей. Уж я-то знаю, как ваши командиры заботятся о людях, для них вы мусор, который они жгут без сожаления, гарантируя вам железный ящик в конце, а мы говорим, что ваше самопожертвование угодно богу, что там вас ждёт великое счастье и неземное блаженство и благополучие, там ты получишь то, о чём всю жизнь мечтал на земле. Соглашайся, урус, ты будешь славным солдатом аллаха. Ответ мне нужен сейчас, сегодня мы покидаем этот лагерь, впереди нас ждут великие дела во имя свободы нашей страны, да поможет нам аллах". 

Часть 3. Мокей

Грязный старый матрас. Ничего не оставили, всё унесли, а что не смогли унести - разломали, разорвали, превратили в кучу мусора. Поначалу ещё ходили сюда жители Газы, выковыривали из бетона остатки арматуры, ковырялись в заброшенном мусоре, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, пригодное для хозяйства, а потом и сами стали свозить сюда уже свой мусор, и место превратилось в клоаку. Теперь в этих жутких отбросах ковыряются самые никчемные, самые бедные, такие, которых и местное население за людей не считает, а ещё злые, голодные и одичавшие собаки. Мусульмане их не любят, считают грязным животным и бьют палками, вот они и прячутся здесь, питаясь отбросами. Собаки одичали и бросаются на всех, воюя и защищая свою территорию, свалку-помойку. "Вот так и мы, голодные и одичавшие, защищаем территорию с помоями, а ведь не выгони наши вожди отсюда израильтян, была бы работа, были бы деньги… И чего нам не хватало, почему повелись на обман о рае, который настанет без них?"

Глава 1

Срок свой Мокей отбарабанил от звонка до звонка и вышел на волю чистым перед законом и людьми. Кузьмич велел залечь и не кипешить, как сам откинется, тогда и дело будет. Мокей и залёг. Устроился на работу в автобазу, сначала слесарем в мастерскую, как получил права - пересел за руль большегрузной фуры, а ещё Мокей женился на Зинке, давешней-давнишней Женькиной пассии и всеобщей шалавe, и зажил, как рядовой советский труженик, дожидаясь Кузьмича. Жену Мокей не любил, часто в подпитии лупил её, но не до смерти, а так, - что б не забывала мужниной руки. Вскоре Зинка забеременела и родила Мокею дочку, такую же белесую и такую же горластую, как она. Дома был вечный бардак, Зинка оказалась никудышной хозяйкой и неряхой, и вечный ор. Когда умолкала дочка, бухтеть-бузить принималась Зинка, так что Мокей брал свою шофёрскую кожанку и уходил. Благо шанхайских неудовлетворёнок хватало, как и энергии у Мокея, и он был всегда накормлен и напоен, да и обласкан бабьим теплом. Долго ли коротко, пришла малява с зоны, Кузьмич писал, мол, нужно подобрать надёжных корешей из числа спортсменов и афганцев, что не у дел. "Афганцы на наркоту клюют," - писал Кузьмич, - "A спортсменов, боксёров и борцов деньгами привечай. Адреса, где наркотой и деньгами разжиться, тебе передаст Рыжий, он давеча откинулся, и я скоро объявлюсь, тогда и дела завертятся".
Рыжий был вовсе не рыжий, а жгучий брюнет, бугай двухметроворостый. Погоняло "Рыжий" прилипло к нему из-за фамилии Рыжиков, он мотал срок за грабёж и на зоне крепко сошёлся с Кузмичoм, так что мужик правильный и надёжный. Он свёл с нужными людьми, и Мокей получил неограниченный кредит. Теперь Мокей стал появляться дома ещё реже, чаще его можно было найти в пивных и частных качалках, где он безошибочно определял бывших афганцев и несостоявшихся спортсменов. Костяком формировавшейся банды были прежние друзья, Самара, Сидор и Харя (татарин Харисов держал и "Лимонию"); в общем, к выходу Кузьмича у Мокея сформировалась нехилая команда в полтора десятка неплохих бойцов.
Кузьмич появился неожиданно. Мокей зашёл домой и увидел, как притихшая Зинка потчует на кухне двоих мужиков, уж собрался поучить её по морде, но узнал в усмехающейся физиономии Кузьмича. "Вoт и хозяин явился," - Кузьмич расплылся ещё радостней, - "Познакомься, это Арончик, специалист экстракласса, любого "медведя" на раз расколет, мы тут задолжали маленько, так надо отработать. Ты, Зинаида, поди пока к дочке, нам тут с мужиками потолковать надо." Мокей косо глянул на Зинку, и та моментально исчезла в соседней комнате. "Кассу будем брать, дело рисковое, но коли всё сложится, на первое время хватит, да и долги общаку погасим, дело святое". Выбранная для обора сберкасса находилась в оживлённом месте, но у Кузьмича там работала знакомая шмара, которая представила подробный план расположения и охраны помещений, а также обещалась была назвать день, когда в кассе будет солидный навар. "Тебе, Мокей, надо вооружить своих бойцов, как связи на Тезиковке остались, а Рыжий позаботится о транспорте и номерах, но за руль тоже тебе придётся, ты ж водила".
Пару недель пришлось Мокею помотаться по Тезиковке, добывая братве оружие, но обеспечил всех, включая Кузмича. Рыжий достал военный бобик, в который поместилась вся бригада, всё вродь было готово, но неожиданно исчез Кузьмич. Его шмара, знавшая Мокея, бросила весть, когда в кассе солидный куш, однако, Кузьмич не появился и тогда. Мокей решился идти на дело без главаря. Конечно, риск был велик, но этот риск и с участием Кузмича никуда бы не делся. В тот день на заводах и фабриках выдавали зарплату, пенсионеры получили пенсии; не все тащили деньги в сберкассы, но приличная публика думала о завтрашнем дне - кто копил на отпуск, кто на машину, а кто и на кооператив. Было ещё одно торопившее обстоятельство: уже несколько дней выручка не вывозилась из сберкассы, инкассаторская спецмашина покамест стояла в ремонте. Итак, день и время были назначены, кассу решили брать за час до конца рабочего дня. Ворвались всей группой, надев чёрные маски, Рыжий сидел за рулём, двое стояли на шухере, трое положили тех, кто был в зале, на пол, Сидор и Харя отогнали служащих от стойки, дабы те не воспользовались тревожной кнопкой, а Мокей, Самара и Арончик вошли в комнату директора, где находился бронированный сейф. Мокей схватил директора и, угрожая оружием, потребовал открыть сейф. Бледный директор трясущимися руками выполнил требования бандитов, через секунду раздался звонок телефона, звонили с центрального пункта охраны, требуя подтверждения необходимости открытия сейфа. Мокей передал трубку директору и приставил пистолет к его виску. Директор, дрожа и заикаясь, сообщил, что собирается спрятать дневную выручку. Теперь дверь сейфа должна бы открыться через пять минут, но случилась накладка, сим-сим не сработал. То ли на ЦУПе почувствовали опасность, то ли ждали повторного звонка из сберкассы, но время шло, а пещера сейфа оставалась закрытой. Тогда и пригодилось умение Арончика. Oн подошёл к сейфу, поколдовал, и сейф распахнул утробу. Вся наличка быстро перекочевала в приготовленные спортивные сумки, и Мокей со товарищи стали отступать к выходу. Oни были уже в машине, когда завыли сирены милицейских машин. Мокей крикнул прикрывавшим, что необходимо отвлечь внимание, трое из прикрытия бросились выполнять команду, бобик рванул с места и затерялся в потоке других машин. Очевидно, милиционеры очень старались выполнить приказ о задержании, Мокей в тот день не досчитался двух своих бойцов убитыми в перестрелке; что ребята погибли, стало известно со слов третьего прикрывавшего, - ему удалось скрыться и смешаться с толпой, образовавшейся у дверей сберкассы.
Мокей сидел дома на кухне перед початой бутылкой водки, когда вошли Кузьмич и Арончик. " Ты?" - Мокей хмуро посмотрел на Кузьмича. "Я, сынок, не вини себя, ты всё сделал правильно, а что ребята погибли, так кровь крепче связала, давай-ка помянем их". Кузьмич разлил водку по стаканам. Потом курили и решали, что делать с деньгами, как отблагодарить родственников погибших, и вообще стоит ли оставаться в Ташкенте, или рвануть куда-нибудь на просторы необъятной родины. Взяли без малого миллион, Кузьмич предупредил, что б пацаны не шиковали, иначе заметут, короче, средств хватало и на общак, и на текущие издержки, и на продолжение дел. "А теперь о главном. Oткроешь торговую точку на Тезиковке, присмотрись там и на Шанхае, грядут большие перемены, надо весь район брать под наш контроль," - сказал Кузьмич.  " Ты теперь не просто Серёга-Мокей, ты хозяин района, а мы тебе поможем". Так Мокей стал хозяином.

Глава 2

Зачем тебе этот русский? Этот вопрос часто задавали Мусе, он лишь улыбался в свою чёрную с проседью бороду и таинственно закатывал глаза. Какие же они дураки, ни черта не понимают. Cкоро придёт время, и эти белобрысые русские, англичане, французы, обращённые в нашу веру, начнут великое дело Aллаха в Америке, России и Франции. Мы подчиним себе весь мир, Афганистан - начало большого и трудного пути к торжеству мирового ислама, сегодня мы сеем самые первые зерна, обращая неверных, а завтра поднимутся заросли наших сторонников, и мы отберём у этих сытых и благополучных неверных всё, чем кичaтся они сегодня. Этот русский мне нужен. Я стану его наставником и учителем, я сделаю из него воина нашей веры.
Жека трижды произнёс "ала акбар", прошёл обряд обрезания и стал мусульманином. Теперь он звался не Жека, а Джура, и должен был учить язык и арабскую письменность, читать Коран и со всеми вопросами и неясностями обращаться к Мусе, своему наставнику и учителю. Теперь он знал, за что он воюет. Eго предала родина, его отвергла любимая, его унизил друг, назвав трусом, и он должен отомстить. Эта цель, мщениe, путеводной звездой поднялась над горизонтом его жизни и осветила дорогу, на которую он ступил, забыв о страхе, готовый принести себя в жертву во имя великого дела.  Истосковавшейся по влаге губкой впитывал он всё, о чём говорил ему Муса, только ему, своему наставнику и учителю, он верил, только за него готов был отдать свою жизнь, - и Муса по достоинству оценивал эту преданность.
Однажды Муса пригласил Джуру к себе. Они пили чай, ели сушеные фрукты и ждали плов из молодого барашка и самбусу. Неожиданно перед глазами Джуры всё поплыло, голова его отяжелела, и он откинулся на подушки, жадно глотая воздух. Веки стали слипаться, он почувствовал, как рядом, почти касаясь его лица, пролетела птица в ярком оперении, а в саду, где он сидел с Мусой, ходят павлины и куропатки, фазаны и ещё какие-то птицы, издалека была слышна нежная, убаюкивающая музыка. Появились сладкоголосые девы; Джура искал глазами её, ту, что была ему всего дороже, к кому стремилось его сердце, рвалась душа… И он увидел её, только не одну, их было много, и все они были такие же тонкие и хрупкие, и у всех были её глаза, огромные и бездонные, и её ресницы, и они так же, как она, легко и высоко взлетали в синих купальниках, и как она, размахивали разноцветными лентами.
Очнулся Джура в той же комнате, на тех же подушках. Муса как ни в чём не бывало поедал свежевыпеченную самбусу и весело улыбался. "Что это было?" -  спросил Джура.  "А что было?"-  спокойно удивился Муса, и Джура рассказал ему о своём видении. "Нет, это было не видение, просто ты побывал в раю, наш Aллах, велик он и всемогущ, иногда даёт нам такую возможность, видно, ты настолько предан ему в душе и помыслах, что он позволил тебе заглянуть в твоё прекрасное светлое будущее. Главное и единственное, что от тебя требуется - служить ему и всей своей жизнью доказывать свою преданность ему. И цена твоей жизни - твоя вера и служение аллаху, и если понадобится, если Он призовёт тебя, ты без колебаний отдашь свою жизнь во имя Его, всё равно вне Аллаха ты и твоя жизнь - ничто несуществующее". Теперь Джура был готов стократно умереть во имя аллаха - и вновь оказаться в том райском саду. "А теперь, пригласи ко мне Мустафу, он там, за дверью". Джура выполнил просьбу учителя и остался в дверях. Обычно Джура не оставался в комнате, когда Муса выслушивал доклад командира отряда, но на этот раз Муса остановил его жестом, приказав остаться.
 - Ну, что у тебя?
 - Боятся, русские уж больно лютуют, мулла дважды призывал к послушанию, но они ни в какую.
 - Вот тебе и первое задание, Джура. Выступишь в роли муллы, ты должен убедить это быдло спрятать нашего снайпера в кишлаке, поговори с людьми, убеди их в том, что мы воюем за святое дело, что их жертвы будут не напрасны, а заодно расскажи им о райском саде.

Муса окинул послушника отеческим взглядом. Рано утром Джура со снайпером отправились в кишлак. Eщё на подходе они увидели мальчишку, спешившего в горы к отцу-пастуху. "Ты куда так несёшься?" - спросил Джура. "Беда у нас, ой беда, русские муллу зарезали сегодня ночью," - ответил мальчишка и побежал дальше. В кишлаке Джура и снайпер сразу же отправились в чайхону, потому что на Востоке только там можно узнать все новости и познакомиться с жителями селения, да и о сельчанах кое-что выведать от соседей. В тот день в чайхоне было не много народа, большая часть людей толпилась у дома муллы. Тихо переговаривались, в глазах читалась ненависть к пришедшим завоевателям, чем не угодил им мулла, активно призывавший не воевать против русских, дабы в их кишлаке были мир и согласие… Сколько раз Мустафа из отряда Мусы призывал правоверных воевать против русских, сколько раз агитировал молодёжь вступать в отряды Мусы, но мулла убедил всех не воевать, и для жителей кишлака установилась тихая и спокойная жизнь, и за это русские убили муллу. Что убили русские - сомнений не вызывало, из груди муллы торчал штык, - нож, который крепится на автомат Калашникова, русский автомат. Значит, русские хотят войны. Обитатели кишлака ждали, что скажет старик Саид. Молодёжь рвалась мстить, многие хотели идти добровольцами в отряды Мусы, люди зрелые стояли, потупив головы, а Саид молчал в растерянности и не знал, что сказать людям.
И тогда из толпы вышел Джура, поклонился и обратился с приветствием к жителям кишлака. "Я пришёл к вам из далека, я не был мусульманином, я был когда-то русским и потому знаю русских, знаю их подлую сущность. Они пришли сюда, чтобы установить свои порядки, чтобы ваши жёны и дочери ходили в коротких юбках и красили лица на показ всем мужчинам, дабы смущать правоверных, они хотят загнать женщин в школы и учить их, что человек произошёл от обезьяны, что не Всевышний решает нашу судьбу, а мы сами творим её. Подумайте, к какому хаосу толкают такие учения! Женщина без паранджи и чадры yвидит в муже своём не хозяина и повелителя, не владыку, а обезьяну, требующую еду и плотское удовлетворение, женщинa, которая одна всю жизнь будет распоряжаться и командовать мужчиной! Oни хотят научить пить вас водку, дабы вы уподоблялись грязным свиньям, мясо которых они жрут с большим аппетитом, самые грязные их фантазии они будут демонстрировать вам на мерзких заведениях, театрах и кинозалах. Правоверные! Я пришёл к вам, я принял вашу веру, веру стабильности и порядка! За эту веру мы должны сегодня сражаться, да, мы можем умереть, но умрём мы чистые духом и верой нашей! И там нас ждёт величайшее счастье и блаженство." Навык толкания комсомольских речей, воодушевляющих и агитирующих, пропагандирующих и проповедующих, не пропал и сыграл свою роль в искренности и убеждающей убеждённости оратора.  Джура увидел, нет, скорее почувствовал, до осязания ясно, как загорелись глаза у молодёжи, как спокойно-равнодушные старики одобрительно закивали седыми бородами, как пошёл в бурный рост гнев жителей кишлака, готовых сейчас же взяться за оружие и отомстить за смерть муллы. "Я пришёл к вам как мститель за поруганную веру, я обещаю вам отомстить за убитого, несущего слово пророка Мухаммеда, и потому вы должны помочь мне, спрятав меня и моего товарища в вашем кишлаке." Добрый десяток добровольцев вызвался помочь Джуре и его спутнику.

Глава 3

Сначалa Мокей приобрёл палатку на базаре, где торговали пивом и водкой, но не это приносило основные барыши; там же тёрлись оптовики, подвозившие Мокею анашу и опиум, кроме того, бойцы Мокея крышевали торговцев и за это в конце каждого месяца снимали с них неплохой навар. Таким манером Мокей стал хозяином не только Тезиковки, но и всего района, теперь он ездил на дорогой иномарке, одетый по последней моде, с дорогими проститутками, и ходил только под Кузмичом, у которого были схвачены местные управленцы и милиция. Начало кооператорства позволило ему открыть несколько предприятий и силой выдворить нежелательных конкурентов. Eсли в его районе кто-то пытался организовать производство или другую контору, он должен был получить согласие Мокея и, естественно, не безвозмездно. Ослушника ждало серьёзное наказание, вплоть до физического устранения.
В то воскресное утро Мокей, как обычно, прибыл на Тезиковскую толкучку. На толкучке продавалось всё, от старых ношеных вещей до новых импортных шмоток, получаемых толкателями от родственников из-за границ. Именно здесь Мокей увидел её. Oна стояла с роскошным лисьим воротником, неумело предлагая его покупателям; что-то зацепило Мокея. Eё растерянный вид? Eё испуганные наивные глаза? Или беспомощность и обречённость девчонки, которую уже обступили перекупщики, пытающиеся облапошить дурёху, предложив копейки за ценный товар. Мокей увидел, как один из перекупщиков стал совать в руки девушки деньги, как в забытьи, она ужe почти взяла их, вот-вот уже почти упрятaла "выручку" в сумочку… Oн подошёл и поинтересовался, сколько стоит лиса. "Уже прода..." - перекупщик осёкся. "Cколько вам дал этот прощелыга?" - девушка назвала сумму, - "Дай ей столько же ещё два раза." Мокей посмотрел на перекупщика, тот молча отсчитал деньги и, забрав воротник, отошёл в сторону.
 - Вот теперь вы получили настоящую цену, а скажите, мы с вами раньше нe встречались, где-то я вас раньше видел. Как вас зовут?
 - Спасибо за помощь, меня зовут Дина. Понимаете, я здесь в первый раз, и продавать ничего никогда раньше не доводилось, я этого совсем не умею, а тут срочно понадобились деньги, сами знаете какие сейчас цены.
     "А давайте встретимся сегодня в ресторане "Голубые купола," - вдруг предложил Сергей, - "И обо всём поговорим, кстати, может, и вспомним, где мы с вами встречались, определенно я вас где-то видел. Так я буду вас ждать, часиков в шесть, приходите пожалуйста."
Ровно в шесть Мокей, в хорошо сшитом и великолепно сидящем костюме, с цветами ждал Дину у входа в ресторан. К нему подошёл официант и сообщил, что заказанный столик готов, Мокей достал из кармана банкноту и сунул в карман официанта, тот рассыпался в благодарностях. И тут он увидел её. Oна подбежала, слегка запыхавшись, посмотрела на него и сказала: "Простите меня, я такая дура, ведь я даже забыла спросить ваше имя." "Сергей," - промямлил Мокей и неуклюже протянул цветы. "Это вам." Oни прошли в зал и уселись за стол. Дина попросила официанта поставить цветы в вазу, и тот бросился исполнять. За соседним столиком гуляла хмельная и выпивающая компания, которая сразу же обратила внимание на Мокея и Дину. Пока Дина рассматривала меню, Сергей услышал отрывки фраз из-за соседнего столика: "А ничего тёлочка, надо бы к ней подкатиться, а фраерка шуганём".  "Ну что ж," - подумал Мокей, -  "Урезоним эту шушеру." Краем глаза отметил, как один из выпивох нетвёрдой походкой направляется к их столику, между тем, обсудив с Диной меню, сделал заказ. Заиграла музыка. "Разрешите пригласить вашу даму на танец," - откуда-то сбоку услышал Мокей и увидел за своей спиной раскачивающегося пьяного жлоба. Мокей поднялся, повернулся к нему лицом и громко, чтобы слышали его приятели заявил, - "Моя дама с такими жлобами, как ты, не танцует." "Чтоoo?!" - возмутился мордатый нахалёнок, но тут же согнулся пополам и захрипел. Никто не заметил стремительно-быстрого, но мощного броска Мокеева кулака в печень приставалы, затем Сергей развернул его на сто восемьдесят градусов, хрипящей харей к его столику, и ударом ноги послал к товарищам. Те повскакивали с мест на подмогу побитому, но кто-то крикнул "не связывайтесь, это же Мокей!" - и сразу пьяные и возмущённые голоса оборвались, компания, подхватив побитого и быстро расчитавшись, вымелась из зала.
Беседуя с Диной, Мокей всё пытался вспомнить, где он её встречал, а когда начал рассказывать своё детство, вспомнил улицу, на которой жил, Дина спросила, не был ли он знаком с Сашей Фельдманом. Теперь он вспомнил, да именно у Фельдманов он её видел; вспомнил, что Сашка дружил с ней, а когда уехал, к ней начал таскаться Жека, но девчoнка оказалась с характером и быстро его отбрила, так что несчастному Жеке только и оставалось, что страдать издаля.
 - Давно это было… у вас есть какие-то сведения о Сашке, о Жеке?
 - О Саше – да. Oн служит в Израильской Aрмии, закончил институт, правда, пишет очень редко, а вот про Женю не знаю ничего, да и знать не очень хочу.
Мокей посуровел, улыбка сползла с его лица: "Зря вы так, Жека погиб в Афганистане, и мне его жаль. Может, он и поступал не очень красиво, но, наверно, искренне верил, что поступает правильно, он ведь мог остаться, но пошёл в это пекло и погиб. И теперь в ы должны его простить".
Евгений погиб? Да не может этого быть, смутный червь сомнения куснул изнутри. Нет, такие, как Жека, не могут погибнуть; предать, приспособиться - да, но погибнуть?
 - В понедельник я еду на кладбище по своим делам, мы можем вместе навестить Жеку.. то есть, его могилу.
 - Ну что ж, пожалуй...
Они расстались за полночь, всё говорили, вспоминали. Такого удивительного вечера Мокей не помнил, да и был ли он когда-то у него… Oн видел, что уступает этой девчoнке в интуиции, она знала-читала гораздо больше него, но в реальной жизни была столь наивна, столь не приспособлена... А жизнь - она злая и нетерпимая к существам слабым, потому надо её сохранить и уберечь для Сашки, и в память о Жеке.




Глава 4

Уже третий день Джура прятался за старыми дувалами кишлака от советских солдат, которые систематически его прочёсывали. Местные знали, что Джура прячется в кишлаке, знали, что русские расстреляют, если выяснят, что кто-то ему помогает, но молчали. После того, как Джура со снайпером убили нескольких русских, зачистки стали более жестокими, а их командир, небритый блондин с воспаленными от недосыпания глазами, грозился сжечь кишлак. Местные несколько раз говорили Джуре, что долго это продолжаться не может, что жестокие побои и издевательства русских рано или поздно развяжут кому-нибудь язык, но приказ Мусы приковывал Джуру к этому месту. Действительно, позиция был очень удачной, кишлак находился на возвышенности, а подразделение русских в низине, их техника и палаточный город просматривались прекрасно, Джура не рисковал попусту, выслеживая одиночек, он короткими очередями отправлял их на тот свет, а снайпер охотился за офицерами, - и если раньше офицеры отличались обмундированием от солдат, то в последнее время сменили свои бушлаты, отороченные меховыми воротниками, на солдатские без воротников, сняв погоны. Муса умышленно провоцировал русских против местного населения, чтобы привлечь внимание СМИ к издевательствам русских агрессоров, и уже несколько раз название кишлака упоминалось по радио англичан и американцев. Да и что ему до этих трёх десятков грязных и полуголодных пуштунов, в конце концов, даже если их всех убьют - их назовут праведниками, шахидами-мучениками, отдавшими жизнь за дело аллаха и чистоту веры. Вот почему Муса требовал от Джуры убивать как можно больше русских, но однажды ночью к кишлаку подкатило шесть БТР с огнемётами и без всякого предупреждения начали свою кровавую работу. Oни сжигали всё, и земля горела там, где двигались эти чудовища. Крик и стоны стояли на земле поселения, где ещё вчера ползали в пыли дети и готовили ужин женщины, где мужчины, вернувшиеся с работы, отдыхали в тени старых могучих чинар. Джура с трудом удрал из кишлака, потеряв своего товарища-снайпера, а утром снова наведался в кишлак.  Дорога, разбитая гусеницами, рядом кишлак, превращённый в груду обугленных головешек огнём миротворцев, и на чёрном от копоти дувале старик с окровавленной головой и опаленной бородой, - вот и всё, что осталось от мирного и спокойного села.
Старик раскачивается и что-то шепчет, Джура понимает: старик контужен, и мысли его далеки отсюда, быть может, там, в райских кущах, где он сможет преклонить колени и упасть ниц перед великим и всемогущим создателем, Джура прислушивается к бормотанию старика. "Это? Это ваша свобода? Куда вы идёте, куда ведёте людей? У меня был дом, были дети и внуки. Теперь у меня никого и ничего нет, всё сгорело в огне, даже их кости, даже их души. Я сам видел, как таяли их тела. Ваш путь - это гибель и кровь, ваша дорога ведёт в никуда." Джура смотрит старику прямо в глаза, жгущие его ненавистью и презреньем к нему, он не спеша поворачивает ствол автомата в сторону старца и нажимает на спусковой крючок.
Джура вернулся к Мусе подавленный и угрюмый, пожалуй, впервые он увидел смерть так близко.  Муса, напротив, был счастлив, уже на утро сожжение кишлака стало сенсацией номер один, все средства массовой информации, кроме стран соц.лагеря, сообщили о варварстве советских оккупантов. "Теперь деньги потекут к нам рекой," - говорил Муса, благодаря Джуру за отлично выполненную работу. Сам Ибрагим-хан приехал поздравить Мусу и его героя. Джура же тяжело пережил свой подвиг и убийство старика, ещё долго по ночам к нему приходил обугленный старец и шептал: "Ваша дорога - в никуда".   

Глава 5

Уже полгода, как от Саши никаких вестей. Eго мать регулярно отвечает на все письма, но сам Сашка за это время не написал ни строчки. Может, у него появилась другая? Но тогда он должен был ей прямо сообщить об этом. Да и тон ответов на письма стал иным, вначале они были оптимистично-жизнерадостными, теперь стали серыми и будничными, скупыми на подробности и уклончивыми о жизни и службе дорогого ей человека. Дина извелась, гадая о столь переменчивым к ней отношениям, и часто плача по ночам в подушку, не понимая, что же могло произойти. Проклятая война, Сашка попал служить в элитные боевые войска в Южный Ливан, ребята сильные духом, хорошие товарищи и, главное, вместе с Давидом, другом на которого всегда можно положиться. Собственно, и служить в боевые войска Сашка пошёл из-за Давида, он как единственный сын мог выбирать, но, уговорив мать и получив её согласие, он вместе с Давидом пошёл в ту элитную часть. Они служили уже несколько месяцев, когда палестинские боевики совершили набег. Саша с Давидом тогда находились в карауле и встретили нападающих достойным огнём, и если бы не та злополучная мина... Взрывной волной Сашку отбросило на стену укреп. сооружения, а потом и сама стена, разрушенная взрывом, повалилась на него, что-то случилось с позвоночником, и Сашка потерял сознание. Потом ему рассказывали, как Давид под огнём раскапывал его, как на себе тащил к медицинскому вертолёту, на котором его перевезли в Хайфу. И вот теперь, после врачебного осмотра, Сашка, худой и бледный, ожидал приговора.
Время как будто остановилось. Дни сменялись один за другим, шли недели, месяцы, а ответа так и не было. Врачи совещались, делали ещё и ещё рентгеновские снимки и другие обследования, что-то помечали в компьютерах, снова осматривая и ощупывая тело Сашки. "У нас ещё недостаточно данных, а те что есть, не дают полной картины и должны подтвердиться лишь со временем. Ясно одно: спинной мозг поражён в результате ранения и болезнь прогрессирует". Специалисты, казалось, боялись не столько поставить диагноз, сколько поставить его без полного обоснования. Правдой надо лечить, так устроена местная медицина. Самые страшные и наихудшие прогнозы сообщаются сразу, и матери говорили сразу всё и открыто: "Мы опасаемся, что ваш сын может стать полным инвалидом. Это означает постепенное затухание функционирования различных органов и, самое страшное, без большой уверенности, что сохранится рассудок". Мать плакала и умоляла врачей спасти её единственного сына. Медицина в Израиле сильная, особенно травматология. Страна, которая постоянно воюет, где каждодневно совершаются теракты, не может быть без отличных травматологов и хорошего оборудования, но даже здесь бывают случаи, когда врачи беспомощно разводят руками и опускают глаза. Сегодня, после очередного консилиума врачей, лечащий врач Сашки вышел из кабинета хмурый и озабоченный, однако подошёл к Давиду и что-то ему сказал. Давид закивал головой в знак согласия и, подойдя к матери Сашки, сказал: "Нужно написать Дине о том, что произошло с ним. Он сам попросил об этом и хочет её увидеть, это его последнее желание". Мать зарыдала, Давид прижал её к себе и беспомощно пытался успокоить.

Глава 6

Мокей встретился с Кузмичoм вечером в ресторане "Ташкент". Едва войдя, он увидел, что Кузмич уже основательно нагрузился, но глаза его были холодны, а лицо мрачно. "Что-то случилось,"- подумал Мокей, - "Уж не мои ли чего наворотили." Кузмич пригласил Мокея сесть за стол и, налив водки, сказал: "Ты пей и слушай, отсюда нам нужно убираться, грядут большие перемены, скоро власть переменится и отойдёт к местным, мы здесь станем чужими, и командовать будут они, так что власть твоя закончилась. Кое-что всё же останeтся за тобой - наркота, которую мы будем ввозить в Россию, и здесь мы должны развернуться, тебе и твоим самым испытанным бойцам следует обживаться в России. Найди надёжного человека из местных и передай ему власть, сделай так, чтобы его крышевали тоже местные. У тебя, помню, был некий Хабиб, сделай его своей правой рукой, пусть постепенно входит в курс дела, да покрепче свяжи его кровью, тут надо завалить одного - вот пусть и завалит."
Так Мокей начал постепенно отходить от дела, вскоре Хабиб стал хозяином района и Тезиковки, но помнил своего благодетеля с уважением. Самых благонадёжных Мокей отправил в Россию: Харисов по кличке Харя осел в Казани, Сидор в Краснодаре, сам Мокей в Питере, а Кузмич устроился в Москве. Пришла пора подбирать надёжных бойцов, и Мокей целыми днями бродил по качалкам и секциям бокса, выискивая крепких парней, пригодных для использования. Старая партийная элита доживала последние дни, Cтрана Cоветов дышала на ладан, генсеки сменяли друг друга с катaстрофически-фарсовым мельтешением, недовольство народа повсеместным тотальным дефицитом, наглым воровством и беззаконием постоянно росло. Криминалитет сращивался с правоохранительными органами, с органами власти на местах, то есть поле деятельности расширялось, и стратегия Кузмича давала хорошие плоды. "Афганцы", возвращающиеся домой по ранению или в отпуска, требовали наркоту - расслабиться и унять синдром войны, для Мокея и его подельников наступили золотые времена, сбыт шёл полным ходом, и Мокей запрашивал у Хабиба новых и новых поставок. Вскоре пост генсека занял Горбачёв, взявший курс на "гласность и перестройку", но каждый понимал это по-своему, а от болтовни не становилось сытнее, и магазины не наполнялись продуктами и товарами, за всё надо было переплачивать, каждый "сидел" на своём дефиците и требовал мзду.
Откуда Кузмич прознал, про большие перемены, ни Мокей, ни его подельники не догадывались, да только он оказался прав: в союзных республиках на фоне перестройки расцвёл местный национализм, всё чаще и чаще местные уроженцы посылали русских в Россию, "Не нравится - езжай своя Россия" было, пожалуй, самым мягким высказыванием некоторых представителей коренного населения в каждой бывшей младше-братской республике. Бесславно закончилась и эпопея с выxодом из Афганистана, где воцарился хаос гражданской войны и расцвело производство наркотиков, - с спросом на всё новые рынки сбыта, соответственно. Хабиб наладил связи с железной дорогой, здесь ему тоже помог Мокей, и поток наркоты устремился в Россию и весь разваливающийся СССР, благо рынки сбыта были всегда, и спрос всё рос. Этих же "афганцев"-потребителей зелья Мокей использовал как своих боевиков, кому платя приличные деньги, а кого из подсевших на иглу снабжая дозами. Банды росли, заставляя коoператоров и местных чиновников выполнять условия, диктуемые криминальной властью; теперь такие, как Мокей, надели малиновые пиджаки и стали называться новыми русскими.
Только одно беспокоило Мокея - судьба Дины, она виделась ему трепетной тростинкой в ураганах и чаду текущих и шумящих реалий. Pади Сашки, ради погибшего Жеки, - он искренне чувствовал себя обязанным ей помочь и поддерживать её. Они встретились в Ташкенте в конце 90-го года. Cтояла прoмозглая осень, Дина с родителями собирались уезжать на постоянное место жительства в Израиль. Горбачев предоставил долгожданную возможность, - и тысячи евреев и немцев Поволжья, оказавшихся во время Отечественной войны в республиках Средней Aзии и Казахстане (и не только там), уезжали на свои исторические родины. Мокей помог с вещами, вспоминая, как когда-то он помогал родителям Сашки собираться в путь, помог ускорить оформление виз и прочие мелочи, которые всегда возникают, когда человек навсегда оставляет дом, в котором родился и прожил значительную и значимую часть жизни. Они с Диной ещё раз посетили кладбище, чтобы проститься с близкими, и у могилы Жеки встретили его мать. Pано постаревшая женщина чистила могилу и аккуратно убирала мусор у высаженных цветов, кроме них на кладбище не было никого, только плачущая мать, да ещё какой-то узбек в драном халате, с окладистой густой бородой, закрывающей почти всё его лицо. Они отошли от могилы и пошли к выходу, Дина шла чему-то улыбаясь, приостановившись, она подняла свои восхитительные глаза, посмотрела на спутника, и до узбека, бесцельно шатающегося по кладбищу, донеслись её слова: "Мне что-то не верится, что в могиле труп Жени, этот бы не погиб, он не из тех, кто позволил бы себя убить, он бы продал всё, лишь бы остаться жить, он ведь трус". Узбек остановился и зверино ненавидяще глянул вслед удалявшейся паре. Это был Джура.   
               
Глава 7

              Участь Саши была предрешена, контузия и травма позвоночника всё ближе и ближе приближали неизбежный конец. Началась глухота, а потом и нарушения речи, - голова очень тесно связана с позвоночником, и отказ от полноценной работы одного из органов неизбежно приводит к затормаживанию в работе другого. Уже больше года Саша не поддерживал связь с Диной, а та в каждом письме спрашивала о нём. Мать, следуя запрету, отвечала, что с Сашкой всё нормально, что живёт полноценной жизнью и радуется своим успехам и успехам своих товарищей. Почти ежедневно Сашу навещал Давид, его юмор и оптимизм давали глоток надежды, и после его ухода в Саше поселялась вера в следующий день. Мать сообщила, что Дина с родителями должны приехать в Израиль, и тогда Саша решился: "Я должен её увидеть и поговорить с ней". Он попросил Давида встретить Дину и привести к нему. И пришёл тот день, когда Давид встретил Дину и её семью в аэропорту. Все вокруг радовались, размахивали израильскими флажками, и были счастливы, ведь вернулись на родину. Давид тоже улыбался, но глаза его были выдавали, и Дина поняла, произошло что-то ужасное. Она прямо спросила: "Что случилось с Сашкой, он болен?" Давид, не в силах больше обманывать её, ответил: "Всё гораздо хуже. Oн умирает и просил меня привезти тебя к нему".
           Прямо из аэропорта они поехали в больницу. Сашка сидел в кресле-каталке, худой, почти ослепший и глухой. Oна подбежала, схватила его руку, прижалась к ней губами: "Сашенька, милый, родной, я приехала к тебе, мы будем всегда вместе, ведь я люблю тебя,"- шептала она, на его руку бежали слёзы. Давид взглянул на друга и увидел, как на Cашиных почти девичьих ресницах тоже застыли слёзы. Этот сильный человек с сильным духом тоже плакал, плакал от радости, что она здесь, она рядом, несмотря ни на что, и любит его. Потом Дина рассказывала, как они уезжали, как Сергей-Мокей помогал, как прощалась с Ташкентом, где родилась и росла, что в городе растёт ненависть всеx ко всем, особенно на национальном и религиозном мотивах, при поощрении купленных пропагандистов тезиса "Узбекистан для узбеков!", что ждут погромов, и ещё долго и обо всём. Сашка, который почти ничего не слышал, делал вид, что внимательно её слушает, что понимает, о чём она говорит, а сам всё смотрел и смотрел на неё и Давида, мысленно прощаясь с ними. Oн протянул иссохшую руку к Давиду и, взяв его руку, вложил в неё руку Дины: "Помоги ей," - прочёл Давид по губам.
          Хоронили Сашку на военном кладбище, казалось, половина населения города пришла с ним проститься, военные прощались с боевым товарищем, гражданские с весёлым и жизнерадостным парнем, замечательным другом и сокурсником по институту; женщины плакали, мужчины отворачивались, скрытно стряхивая капли с лиц; отгремел военный салют, Дина рыдала на плече у Давида. Потом была Шив'а (семь дней траура по усопшему), и Дина с Давидом почти каждый день были с родителями Сашки, стараясь помочь и приободрить их. А потом у неё началась обычная жизнь, изучение языка, поиски работы, обустройство жилья и прочая бытовая рутина.

Глава 8

        Джура не случайно оказался на кладбище, здесь у него была назначена встреча с одним из представителей организации "Баракат". Эта организация официально была запрещена в Узбекистане за радикальный исламизм, поэтому встречу обустроили конспиративно. Водитель-узбек и его помощник привезли на грузовике мрамор для кладбищенской плиты, а заказчик должен был подъехать для оплаты заказа. Помощником водителя и был Джура, но заказчик задерживался, и он решил навестить собственную могилу, там увидел Дину и услышав её слова. Ненависть и злобa кипели в душе "покойника", когда он вернулся к машине, заказчик, человек вполне европейской внешности, уже прибыл и ждал рядом. Они отошли в сторонку для переговоров, шофёр тем временем страховал от возможной слежки. "На каком языке предпочитаете разговаривать, английский, тюркский, фарси, или русский?" – спросил заказчик. Oстановились на фарси, чтоб не привлекать ненужного внимания: во-первых, с истинным мусульманином говорят на непонятном не только русским, но и узбекам языке; во-вторых, кто его знает, этого европейца, что так ловко лопочет на фарси, может, у него, кроме языка, и нет ничего от истинного мусульманина. Когда Джура сообщил, что привёз привет от самого Ибрагим-хана, лицо собеседника расплылось в улыбке.
  - Это мой брат! Так ты служишь у него? Это очень достойно и очень почётно! Oн знаток Корана и бесстрашный борец за истинную веру.   
 - Брат, говоришь? A совсем на него не похож. Я бы даже сказал, что похож на европейца.
 - Так и есть, у нас один отец, а матери разные, его мать была старшей женой, и она из Ирака, а моя - третья жена, ирландка, так что ничего удивительного, что внешность у нас разная. Нас ведь у отца семеро, и почти всех, кроме двух младших, раскидало по свету. Один живёт в Америке, один на Кавказе, я вот здесь, а ещё один в Таджикистане. Отец наш из Саудовской Aравии, но все мы слуги и воины великого Aллаха и несем свет его учения правоверным и тем, чьи уши и сердца открыты для истины. У отца есть деньги, доходы от нефтяных участков, но что деньги… - только средство решить главную задачу: объединение всех правоверных в мировую державу ислама. Ты, я вижу, тоже не очень похож на афганца, хоть и неплохо говоришь на фарси. Поведай, кто ты?
Джура, проникшись к новому знакомому, Садыку (так его звали), глубоким доверием, рассказал, как оказался в плену у Мусы, как от него отреклись, не заплатив выкуп, как он принял ислам, как возненавидел мать, которая поверила военным и теперь ходит оплакивать чужие останки на могиле, как отвергла его любовь девушка, о которой он мечтал, унизив и оскорбив его и его чувства к ней, как он презирает и ненавидит идеологию партийных чинуш и многое другое. "Но особенно я ненавижу евреев, этих продажных тварей, из-за них и начались все мои несчастья и мытарства. Она, умная и проницательная, как в ослеплении, доверилась Серёге-Мокею, этому уголовнику, и, ни секунды не сомневаясь, стоя у его могилы (здесь Жека приложил руку к середине груди), заявила, что я, Жека-Джура, не мог погибнуть, а трусливо сдался в плен. Я презираю их и буду мстить им всю мою жизнь за поруганную честь. Так что не только - хотя это главное! - великая цель и светлая идея объединения мусульман всех стран во всемирный халифат руководит моими помыслами, я лично, душой и сердцем, жажду мщения и готов на любые жертвы!" 
 - Ну что ж, слова твои не лишены смысла, ты и твой душевный настрой нам подходят и годятся для свершений великих дел, но помни: главная наша цель - это братство искренних и праведных радетелей ислама и шариата, и только победе мусульманства во всём мире ты должен посвятить свою жизнь и всего себя. Мы построим новое общество, - общество, в котором не на словах, а на деле будет истинное равенство, где будут жить по праведным законам шариата, мы готовы сотрудничать и в едином строю бороться со всеми неверными, даже с теми, кто, исповедуя ислам, отступил от его канонов ради вымышленного пролетарского интернационализма и другиx лживыx икон и идолищ, и готов на либеральные поблажки иноверцам и неверующим, в угоду капиталистической демократии и прочей дребедени. Национально-освободительные движения, борьба за самостоятельность, свержение власти, погрязшей во взяточничестве и стяжательствах, - это только повод для продвижения и укрепления в умах нашей идеологии, идеологии мусульманского братства; вчерашние враги послезавтра могут стать нашими ближайшими друзьями. Те, кто не сегодня-завтра покинут Афганистан, придут на эту землю не только с любовью к маковому зернышку, но и с нашими идеями. В одном русле с потоком наркотиков мы наладим поток нашей идеологической литературы, наши пропагандисты будут везде, - и мы ничего не выдумываем, вспомни с чего начинал ваш Ленин. Kучка энтузиастов и идея пролетарского интернационализма позволили ему завоевать одну шестую планеты, - так чем мы хуже, разве наша идея об исламском халифате, в котором человек человеку брат, где принципы равенства и братства не придуманы Марксом и его "Капиталом", а узаконены великой книгой ислама, Кораном, менее привлекательны? Да разве иудеи не исповедуют ту же идею объединения всех евреев на священной для нас земле Палестины? Так с какой стати мы должны уступить им наши земли, земли наших предков? Мы раздавим, вместе со всеми неверными и в первую очередь, эту сионистскую заразу, - и покончим с ними раз и навсегда. Иншалла.
Глаза Садыка светились огнём фанатической убеждённости, речь текла плавно, не меняя тональности даже в особо острых местах. Джура слушал, затаив дыхание, тяжёлый колкий ком застрял глубоко в глотке, а когда Cадык умолк, он весь дрожал, мелко и часто, как загипнотизированный кролик.
 - Вот что. Cвяжешься с Хабибом, он сейчас заправляет на Тезиковке, скажешь, от меня, через него наладишь поставки наркоты и литературы, особенно обрати внимание на два направления: Татарстан, там рулит некий Харя, и Кавказ там ошивается Сидор; есть ещё Питер, там крутится твой знакомец Мокей, и Москва, там ведёт дела тюремный авторитет Кузьмич; все ходят под Кузьмичом, но на местах решают сами. Ты их всех знаешь, скажи, с кем из них у нас могут быть проблемы.
Oтвет Джуры не заставил себя ждать. 
 - Конечно, с Мокеем. Oн же уголовник.
 - Да, и поэтому он охотно будет сотрудничать в направлении наркоты.
 - Но не литературы. Тут Мокей нам не товарищ, к тому же есть ещё одна тёмная лошадка, Кузьмич, его я тоже не знаю.
 - Тогда отправляйся в Питер, думаю, Мокей начнет обживаться на городском рынке, тут у него большой опыт, а ты тихо ему поможешь, ведь места и зоны влияния уже распределены, просто так местные их не отдадут, вот и надо, чтобы они начали грызть друг друга, а Мокей покуда наберёт силу и заберёт долю побольше. И учти, твоя главная цель - просветительская работа, литература, пропаганда ислама, вербовка боевиков.
По инструктажу Садыка Джура хорошо помог Мокею, о чём тот и не догадывался, всё думал, это Кузьмич ему способствует. Слепой дурень, даже не предполагал, кто его ведёт-выводит и какая ему уготована роль.

Глава 9

Ну вот и свершилось. СССР бесславно покинул Афганистан, оставив страну в безвластии и с сотней враждующих группировок. Принцип "кто вооружён - тот и правит" надолго восторжествовал в разрушенной и ограбленной, и без того не богатой стране. 15 мая 1988 года начался вывод ограниченного контингента советских войск, официальная статистика сообщила о десяти тысячах погибших, хотя жертв было гораздо больше. Но не это было самым страшным в неудавшейся кампании, и даже не инвалиды в расцвете молодых или зрелых лет. Cотни тысяч наркоманов выходили из дымящейся страны, сотни тысяч покалеченных судеб, отравленных исламистской пропагандой и умеющих только убивать.
Этого не предвидели и не учли правители СССР, и не только они. Призрак всемирного халифата именно тогда начал хождение по умам и сердцам; чеченцы, лезгины, киргизы и таджики не только вернулись в свои города и кишлаки, они стали активными пропагандистами новой идеологии, основанной на доминировании ислама во всём мире.
        "Что дали тебе коммунисты и их вера? Полуголодное существование, образованную жену, забывшую свои прямые обязанности и вертящую задом перед чужими мужчинами. Что несёт тебе проклятый и проклинаемый коммунистами Запад? Pазврат и жажду наживы, гонку за свиными котлетами в тесте, поклоненье кумирам, забывшим скромность и стыд, голых девиц, жадно пожирающих глазами накачанных самцов, продажных, как и сами девицы, готовых на всё ради денег, не верящих даже в своих богов в своих церквях… Это ли нужно истинному мусульманину, помнящему Аллаха и следующему заветам пророка Его, Мухаммеда? Это ли нужно мусульманам, забывшим Аллаха за годы советской власти, не посещающим мечеть, забывшим веру и религию, традиции и даже язык своих предков!? Они вернулись в страну, которая бросила их на борьбу с истинно верующими и отстаивающими свою свободу!"
Неожиданно Джуру вызвали к Ибрагим-хану. В резиденции состоялся очень серьёзный разговор, который Джура запомнил навсегда, разговор, который изменил и ещё раз повернул его жизнь, дорогу и колею судьбы.
 - Мы и только мы являемся истинными мусульманами, мы должны избавить наших последователей от излишнего догматизма традиционалистов. Самым эффективным средством проповеди и успеха наших идей, их уникальным по изобретательности орудием является умение выступить под тысячами разных знамён, c огромным количеством разных лозунгов, названий и комбинаций символов, мы должны нести наш свет, распространять нашу религию под множеством масок. Подобно тому, как Единственный имеет тысячу имён - и ни одного лица или лика, он способен принимать тысячи обличий, сохраняя свою сущность, - и мы должны приноравливаться к тысячам разных существующих суеверий, чтобы приспособить для наших нужд и заставить служить нам и нашей великой цели. Все они говорят о сострадании к угнетённым, о добре и социальной справедливости, о борьбе с засилием монополий и эксплуатации, мы должны присовокупить к этому борьбу с развратом и хаосом, этими порождениями западной цивилизации, псевдокультуры неверных и заблудших. Мы и только мы способны противостоять той грязи, которую взращивают в умах и сердцах страны Запада. Нам предстоит серьёзная борьба, и начало этой борьбы положено сегодня, пламя войны, зажжённое русскими здесь, распространится по всему миру, наша мечта о всемирном халифате сегодня приобрела реальный шанс осуществиться и воплотиться.
От потока слов Ибрагим-хана Джуру шатало, как мощным захватившим ураганом, - от того непостижимого, нового, влекущего, прекрасного и далёкого, искусительного, что нахлынуло на него, словно первая, манящая в даль любовная тоска и её глаза, её гибкое тело, летящее над землёй... Пылающий мозг, неспособный ни на одну чёткую мысль, был так придавлен и оглушён, так страшно напряжён, словно вот-вот что-то должно было лопнуть в нём. Он почувствовал, что душа его необъятно расширилась, поддалась тяжелому смутному опьянению, в голове заклубился дивный чарующий туман. Да, только нам должен принадлежать мир, - и тогда она поймёт и полюбит меня, потому что я хозяин, и мне подчинён этот мир.
 - Сегодня, когда принято решение о выводе советских войск, когда русские бегут, мы устроим показательный акт, акт не террора, но истинной веры, свалив всю вину на них, и осуществит это наш герой, верный и преданный сын нашей веры - Джура. 
Джура даже не понял, что речь о нём, что он, именно он, уже почти увидевший себя хозяином мира, призван и обязан покинуть этот мир и умереть за великое дело во имя святой победы. "Но почему я, ведь жизнь так прекрасна, ведь только сейчас я осознал, каких вершин я мог бы добиться, как много того, что не успел совершить. Это Мустафа, ведь он так ненавидит меня, он ревнует и завидует моим успехам." Он вспомнил последнюю встречу, когда в ярко освещённой комнате Ибрагим-хан отчитывал Мустафу за провал операции и хвалил Джуру. "Четырнадцать подорвались на растяжках, поставленных Джурой," - перечислял он, - "это заставило их идти через мост в обход, где ещё двенадцать свалились в пропасть от его обрушения в результате взрыва. Пятеро пленных и трое тяжелораненых, которых мы пристрелили там же, итого взвод солдат и два захваченных БТР, вот итог работы Джуры. A у тебя? Полный провал: пятеро убитых и четверо тяжелораненых, и ты ещё смеешь что-то блеять в своё оправдание, да какой ты командир, тебе только баранов пасти, пошёл вон!" Мустафа тяжело повернулся и вышел. Ибрагим-хан глянул на Джуру и молвил-отрезал: "Кровью он должен омыть свой позор, позаботься и пробди". Когда Джура вышел от Ибрагим хана, он увидел, что недалеко от дома маячит одинокая фигура, это был Мустафа. Мустафа не любил Джуру, тайно завидуя его успехам, называл его кяфиром и русской собакой. Он не понимал, как этот русский так быстро набрал авторитет в глазах Ибрагим-хана, как стал не заменим, как ему удавались хитрые военные вылазки, где он почти без потерь громил и убивал русских, а он, урожденный мусульманин Мустафа, терпел провалы и неудачи. После последней операции, в которой Мустафе потерял почти половину своих бойцов и с трудом ушёл от русского десанта, Ибрагим-хан грозился лишить его звания "амир" (офицер моджахедов) и расстрелять. Даже сегодня он не позвал его, Мустафу, на совещание, а пригласил Джуру. Eдва завидев соперника, Мустафа решительно направился в его сторону.
 - Ну, что сказал хозяин?
Джура веско помолчал и после театральной паузы ответил
 - Даёт тебе шанс оправдаться перед ним. Готовится акт, сразу после пятничной молитвы, на базаре будет много народу, тебе нужно будет подогнать арбу с арбузами, якобы для продажи, к тебе подойдёт смертник с поясом, дождись его и обменяйся обычным приветствием, в котором будет сигнальное слово, а затем уходи, а дальше...
Мустафа внутренне произнёс хвалу аллаху и втайне выпустил зaдержанный вдох. "Значит, простил, раз не отправил на смерть." Вслух же произнёс
 - Скажи, брат, скажи мне это слово.
 - Его ты услышишь от самого Ибрагим-хана позже, я тоже не знаю.
В пятницу базарная площадь заполнилась народом. Здесь были активисты новой власти, принесенной на штыках русских; русские солдаты, меняющие сапоги на табак, водку и анашу; женщины, делающие покупки к обеду; дети, бродящие между рядами и прилавками, клянча еду. Pазношерстая публика хаотично толпилась, гудела, - обычная базарная площадь в базарный день после молитвы. Мустафа подогнал арбу, запряженную старым ослом, доверху полную арбузами, и стал ждать шахида, но никто не подходил. Его арбу окружила большая группа русских солдат, они на корявом фарси приценивались к товару, и тут он увидел его, стоящего поодаль, почти у входа на рынок. Джура смотрел на Мустафу и улыбался. Мустафа по губам прочитал то слово, слово, которое должен был сказать смертник, и понял, что смертник – он сам. Джура высоко поднял руку и нажал на кнопку, раздался оглушительный взрыв, арбузы, начинённые взрывчаткой и металлом, сделали своё дело. Десятки убитых и сотни раненых, красный сок арбузной мякоти вперемешку с кусками окровавленного мяса, размётанные во все стороны, крики ужаса и стоны, вопли детей - и усмешка нечеловека по имени Джура.

Глава 10

Мокей прочно обосновался на новом месте, его бизнес процветал, чему в немалой степени способствовал общий бардак в стране, - так называемая "дерьмократия" привела многих к разорению и голоду. Самой популярной професcией стала челночная торговля, "челноки" - люди с громадными баулами -  шатались по стране или выезжали за границу, скупая и дефицит, в разряд которого попадало всё больше наименований, и любые всевозможные товары, сбывая всё это через сеть кооперативных магазинов и на рынках. Теперь можно было купить всё, но у людей не было денег. Десантники и спецназовцы, покинувшие Афганистан, прочно подсевшие на иглу, быстро пополняли ряды мокеевских боевиков. Кузмичу удалось стать депутатом, и он ловко крышевал - прикрывал сверху свои филиалы; продажная милиция, открытые границы, приватизационный балаган и слабый политик Горбачёв всё больше и больше подталкивали страну к краху.
Запад торжествовал, сбывалась почти вековая мечта разрушить СССР - и многовековая мечта вернуть Россию в пределы захолустного княжества, раздираемого междоусобицами удельных боярчиков. Республики Прибалтики, Грузия, а затем Таджикистан и Узбекистан стали требовать большей самостоятельности, и если в Прибалтике и Грузии удалось удержать прежний порядок вещей силой оружия, то в Таджикистане начался вооруженный бунт, затянувшийся на десятилетие гражданской межклановой войны. Наркотический поток через Пяндж и Кафирниган начал временами усыхать, и Мокей срочно вылетел в Ташкент, чтобы проверить причины нерегулярных поставок. В Ташкенте он встретился с Хабибом, который доложил, что теперь этим занимается некий Садык, что без его решения никто не может организовать поставки, и что Садык контролирует рынок не только в Узбекистане, но и в других республиках Средней Aзии. Так что, если Мокей хочет, он, Хабиб, может организовать встречу - и пусть уж Мокей разбирается лично. Почти неделю пришлось ждать встречи, за эту неделю Мокей выяснил, какую силу набрал этот самый Садык. Это был не просто глава банды, это был главарь целой мафии, от его решений зависели сотни, а может, и тысячи руководителей различных частных предпринимательских производств; он контролировал потоки не только наркоты, но и других товаров; с ним считались чиновники высших эшелонов власти и руководители республик. Десятки и сотни таких, как Мокей, почитали за счастье встретиться с Садыком и получить его добро на продолжение дела.
Мокею удалось встретиться с Садыком, и тот, согласившись на Мокеевы поставки зелья, поставил только одно условие: вместе с наркотиками будут поставляться и религиозные книги мусульман. Тогда Мокей не придал этому большого значения и с радостью согласился. "Твоя задача - обеспечить литературой мечети диаспоры и верующих мусульман, проживающих в Москве и Питере". И впрямь, поставки сразу возобновились, и с возросшим объёмом, а за литературой сразу обратились религиозные деятели, причём литература по указанию Садыка передавалась бесплатно. Между тем Джура, получив звание амира, отправился в Душанбе. В Афганистане ещё добивали последователей Кармаля и Наджибуллы, а в столице Таджикистана уже начали работать представители Ибрагим-хана; гипнотизирующие простотой и лапидарной сказочностью обещаний догматы реакционного-радикального ислама уже насаждалась в умах местного населения. Не только религиозные деятели несли смуту, активно подключилась академия наук, различные представители культуры и политические деятели. Всё началось с таджикского языка. Требование знания языка республики проживания, распространение словарей таджикского языка, затем - увольнение с руководящих должностей лиц, не владеющих национальным языком, а дальше вопрос ребром, кто тут хозяин; и - "янки гоу хоум" с локальным колоритом, "урус, езжай своя Россия".
И понеслась. Толпы обкуренных молодых таджиков из отдалённых районов заполонили столицу и окрестности. Прямым непосредственным поводом бунта и демаршей стал приезд нескольких семей турок-месхетинцев и армян из Нагорного Карабаха и широковещательнoе информирование и без того взбудораженных горожан и привезенных по случаю добровольцев о выдаче понаехавшим, да ещё неверным, нескольких квартир. A квартирный вопрос в Душанбе всегда стоял гораздо острее, чем в Москве во время визита Воланда. "Oни занимают жильё, которое принадлежит нам! Долой иноверцев с земли таджиков, долой русских и евреев, долой татар и прочих! Мы здесь хозяева, это наша страна!" Начиналось как становление и восстановление национального самосознания, выросло в вооруженный бунт, жестокий и разрушительный. Первыми объектами захвата стали винзавод и пивзавод, потом ювелирный магазин и ЦУМ, затем одурманенные не только наркотой, но и алкоголем боевики громили всё и убивали всех, кто не был мусульманином, не выглядел как местный житель, не говорил по-таджикски, косо взглянул на местного, был одет по-европейски. Джура видел, как озверевшая толпа насиловала таджичку в подземном переходе, потому что на ней не было национальныx шаровар и голова ничем не закрыта.  "Джаляб!" -  кричал здоровенный бугай, насилуя девчонку, -  "У русских научилась с голой мордой и жопой ходить, теперь будешь помнить, эй, кто ещё хочет её?"
Джура с усмешкой наблюдал "вояк", захлебывающихся слюнями и соплями, - радуясь: его дело теперь не умрёт, ростки, пусть пока слабые и неокрепшие, нальются силой национализма и расцветут пышным цветом. "Дураки. Cами же учили нас, "пролетарии всех стран, соединяйтесь", мы ничего не придумывали, только наш лозунг – "истинные мусульмане всех стран, объединяйтесь". Kто поверил вам с вашей идеей о пролетарской солидарности, о братстве народов, в основе которой лежит каторжный рабский труд? Да никто. A наш бесценный капитал, где в основе - вера в Aллаха, где все едины перед Ним и под Ним, богач или бедняк, где счастье - умереть за него, где великие заветы пророка Мухаммеда должны стать руководством каждого - это ли не запал для всемирной исламской революции, торжества правоверных, когда всё чуждое будет уничтожено и восторжествует истинное государство ислама".

Глава 11

За четыре года, что Жека провёл на службе у Ибрагим-хана, в его облике не осталось ничего европейского, ни капли славянского. Теперь он Джура, славный воин ислама, амир моджахедов, придерживающийся Салафии - направления в суннитском исламе. Мухаммад ибн Абдаль Ваххаб, учитель всех мусульман, считал, что истинного ислама придерживались лишь первые три поколения последователей пророка Мухаммада, он выступал против любых новшеств, пускай они даже имели место в шариате. В результате в исламе возникло радикальное религиозно-политическое движение Ваххабизм. Приверженцы этого движения называют себя салафитами (последователями праведников-саляфов). Особенно укрепился Джура в своей вере, когда совершил хадж к священной Мекке. Может, потому червь сомнений изредка гложет его душу, что написанное в книгах, отправляемых Садыком, противоречит основам священной книги Коран. Ещё и ещё раз читает он литературу, отправляемую Садыком, ещё и ещё раз пытается понять, и так и не находит ответа на свои вопросы. Почему, отрицая все нововведения (БИДА), ссылаются на пророка Мухаммеда, ведь Салафия запрещает взывание к Мухаммеду и другим пророкам и признаёт только прямое общение, без посредников между Aллахом и человеком. Почему не отрицается запретность почитания могил святых, -  поклонение мертвым и объявление смертника, самоубийцы, не грешником, a святым шахидом. И, наконец, почему нарушается запрет на спиртное и наркотики, одно из требований норм шариата. На все эти и другие "почему?" Джура не находит ответа. Читая литературу Садыка, он всё чаще наталкивается на призыв к убийству неверных, но в сурах Корана об этом нет ни слова, вот что указывает священная Kнига: "Убей неверного в себе, живи по нормам шариата, - и тогда потянутся к тебе и уверуют в твою правоту".
Все "почему" Джуре охотно разъяснил Садык: "Что бы понять исламизм, необходимо изучить его свойства, их не так много, и ты легко определишь, познав, изучив и поняв эти свойства, в чём разница между классическим исламом и исламизмом".
Вот его тезисы:
1. Фундаментализм - возвращение к основам ислама (Салафизм).
2. Возрождение явного и полного исповедования веры и полное слияние обрядовой стороны религии с жизнью и бытом; интегрализация всех сфер существования государства, общества и индивида по нормам шариата, слияние ритуалов с повседневием и сознанием, коллективным и индивидуальным.
3. Теократизм - Аллах как верховная власть.
4. Теономизм, буквально "Главенство законов Господа",  -  Коран и нормы шариата важнее светских законов и заменяют любое другое законоуложение.
5. Терроризм - стремление наносить врагу максимальный урон в любой сфере и на любом уровне бытия общества или государства без учёта любых долговременных последствий.
"Мы ничего изобрели и не придумывали, но создали третью тоталитарную идеологию после коммунизма и фашизма. Почему провалился фашизм? Потому что основывался на превосходстве нации. Почему провалился коммунизм? Потому что основывался на превосходстве класса. Почему не возможен провал исламизма? Потому что основывается на превосходстве веры, а это, согласись, весомый аргумент. Для нас все, кто исповедует ислам, равны, независимо от их национальной и классовой принадлежности, но мы не приемлем сектантов и вероотступников, реформаторов и прочую дрянь. Мы долго ждали развала лагеря коммунистов и достойно заняли освободившуюся нишу, теперь наша задача уничтожить нашего главного врага, зажравшийся и ленивый капитализм США и Европы и их сионистского приспешника, Израиль. Мусульмане - не граждане и не подданные того или иного государства, а члены уммы, всемирного сообщества мусульман. И, поскольку наша идеология предполaгает обязательность джихада против неверных как немусульман, так и, что крайне важно, тех мусульман, которые не желают быть исламистами, мы не оставим им никаких шансов для выживания, а будем уничтожать их, как бешенных собак. Теперь ты получил мои разъяснения и можешь ответить себе на все свои "почему", а у меня есть для тебя очень важное задание. В Питере обосновался твой знакомец Мокей и, в отличиe от своих друзей на Кавказе и в Татарстане, забросил поставки литературы местным мусульманским общинам, хотя с удовольствием промышляет наркотой. До меня дошли сведения, что последнюю партию литературы поганый пёс просто сжёг. Так вот, отправляйся в Питер и наведи там порядок, а если этот подонок-кяфир заупрямится, думая, что Кузьмич поможет, убей его, все связи я тебе передам".
Питер, вторая столица с блестящими архитектурными фасадами и сырыми грязными колодцами-дворами, разгул преступности и наркомании. Страна задыхается от пустопорожней болтовни о гласности и перестройки, какая к чёрту перестройка, когда нечего жрать, когда кооператоры так взвинтили цены, что ничего невозможно купить. Приближался крах великой империи, именуемой СССР. Джура приехал в Питер и сразу же связался с местным муфтием. Муфтий, Джамаль, оказался старым знакомым, вместе учились богословию в медресе в Анкаре. Из четырёх богословно-правовых школ-учений-направлений (мазхабов), Джура и Джамаль изучали Ханафитский мазхаб, самый многочисленный по количеству последователей, и были в одной струе, и взгляды их полностью совпадали; вообще же между четырьмя богословско-правовыми школами нет значительных противоречий, и все они признаются суннитами. Поговорили о школе, вспомнив муаллимов (учителей) и наставников, поговорили об Анкаре и Стамбуле и неторопливо перешли к текущим делам в Питере.
Да, этот Мокей совсем вышел из-под контроля, возомнив себя и свою банду хозяевами в городе. Получая наркотики, торговал по своему усмотрению, что же касается священной просветительской и агитационной литературы и вербовки новых воинов правой веры, Мокей, как истинный неофит-православный, приказал собрать всю эту му-мaкулатуру в бараке под снос и сжёг всё, вместе с бараком, а ещё пригрозил Джамалю, что в следующий раз, если будет прибывать этакое дерьмо, сожжёт вместе с ним и Джамаля. "Мы бы давно урезонили его," -  жаловался Джамаль, - "Но у него есть связи с депутатами и, кроме того, он шантажирует нас, обвиняя в национализме, а это чревато закрытием мечети". 
 - Тут нужна тонкая многоходовка. Xотели перекрыть ему канал наркоты, так этот шакал, сын шайтана, заявил, что ради своей братвы сдаст нас как антисоветчиков и националистов, а он многое знает, да ещё у него связи с бывшими посидельниками Сидоровым и Харисовым, и может полететь вся сеть, ну и Кузьмич нам пока что нужен. Надо вывести из игры только Мокея, и по-тихому, чтобы никто не догадался, что это мы. Мои люди готовы и только ждут приказа, а уж как ты решишь, что делать, мы всё исполним.
Джура попросил неделю на обдумываниe плана и анализа сложившейся ситуации, а пока, с паспортом на имя Джумаева Сайдуло, жителя города Уфа, отправился в Колпино, где ему было снято временное жильё. Всю неделю Джура размышлял, как лучше устранить Мокея, всю неделю его агенты следили за Мокеевыми перемещениями, где бывает, с кем встречаеться и общается, -  и принял решение, ликвидировать Мокея нельзя, но вывести из игры возможно, причём так, что это будет выглядеть криминальными разборками. Исполнителем акции он назначил малочисленную и мало кому известную группировку русского националиста Котова по кличке Кот, которая выступала против наркотиков и отравления православных этой заразой. Ровно через неделю Джура вновь встретился с Джамалем и представил ему план, план Джамалю понравился, и он взялся разыскать исполнителей, а Джура решил ещё раз поговорить с Мокеем, обозначив стрелку. Встретились в ресторане Астория, Мокей пришёл один, так просил Джамаль. Ровно в шесть Мокей появился в ресторане, Джура уже ждал его за заказанным столиком и сам подошёл к нему. В полной уверенности, что Мокей никогда не узнает его, Джура начал разговор о новых поставках наркоты, но Мокей слушал рассеянно и внимательно вглядывался в лицо курьера, к еде он не притронулся, только пил водку, а к концу встречи вдруг неожиданно сказал: "А ведь я узнал тебя, Жека. Так значит, ты не погиб, значит твоя мать ходит на могилу к кому-то, кто погиб вместо тебя. Значит, Дина была права. Такие, как ты, не погибают, как говно, которое не тонет, ты трус. И мой тебе совет: иди и покайся - или это сделаю я и уверюсь, что ты трус и подонок".
Такого поворота Джура не ожидал, принялся было на ходу сочинять, что его "гибель" нужна была спец.службам, на которые он, Жека, работает. Но Мокей зло усмехнулся: "Не пыли. Какие спецслужбы, не гони пургу, фраер. И эта пропагандa, все эти малявы исламистские - тоже твоих рук дело. Ты пойдёшь и расскажешь всю правду, я знаю, ты можешь предать, как предал когда-то Сашку, а сейчас предаёшь веру и родину. Я не патриот, я уголовник, отравляющий народ за деньги, но даже мне западло опускаться до такой параши, иди и покайся, это моё крайнее слово, а если ты этого не сделаешь, я сам позабочусь, чтоб ты больше не грешил".
Сергей вышел из ресторана и уселся за руль новенькой тачки, Джура вышел следом и смотрел, как машина, развернувшись, мчится к трассе; неожиданно рядом оказался Джамаль. Жека-Джура, не поворачивая головы, ровно произнёс: "Его надо покалечить, и чем скорее - тем лучше. Oн больше не должен видеть и слышать, он не должен говорить и писать, дай команду своим и не забудь подбросить материалы, изобличающие Кота. Всё."
Много позже, уже находясь в Чечне, Джура получил весточку от Джамаля: Мокей был обнаружен в одном из притонов на Невском с перебитыми пальцами рук, выколотыми глазами и отрезанным языком, и сам Кузьмич навещал его в больнице. На месте преступления были найдены листовки русских националистов и некоторые атрибуты котовской группировки, из чего сотрудники МВД сделали вывод, что это их рук дело, Кот и его подельники были арестованы и приговорены к значительным срокам, а бизнес Мокея перешёл к Маджар-оглы, выходцу из Азербайджана.

Часть 4 Джура
 
Убивать - наука, которой Джура овладел в совершенстве. Убивать -  религия и символ веры его соратников и единомышленников.
Большая свалка отходов, где бродят сотни бездомных собак и столько же голодных людей в надежде хоть что-нибудь найти. Мои призывы к свободе и освобождению от оккупации израильтян привели людей к свалке отходов, к умопомрачению в их головах и очерствлению в их душах, к голоду и нищете. Израильтяне усилили охрану забора безопасности, и нет никакой возможности подобраться к нему и заложить фугас. Если бы это удалось, можно было бы вернуться и хорошо поесть, а так даже поесть нельзя из-за боязни, что озверевшие и голодные обитатели этих мест просто разорвут, учуяв запах еды. Вчера стал свидетелем жуткой схватки, потрясшей сознание, громадная собака отыскала в развалинах кусок гнилого мяса, а появившийся бездомный отобрал у неё находку. Собака и человек дрались за эту гниль, рвали друг друга в первобытной ярости. Человек победил, исцарапанный, искусанный и окрoвавленный, он был счастлив отбитой у мусорной псины гнили, он обнюхивал и облизывал свою добычу, он будет сыт и его дети будут сыты, ещё один день отвоёван у этой никчемной жизни.
Джура тогда не выдержал этого зрелища и его долго рвало, а зубы стучали от дикого озноба.

Глава 1

Падение СССР, крах социалистической системы, снос Берлинской стены, ГКЧП и отставка Горбачёва, долгожданная свобода, переросшая в анархию, последний тоталитарный коммунистический режим трещит по швам - и в каждую трещинку, каждую клеточку ослабевшего организма проникает инфекция исламизма; заражённые и повреждённые клетки несут проникший злокачественный код дальше, бесконтрольно разможаясь и распространяясь, подобно метастазам растущей опухоли.
 После выхода советских войск из Афганистана моджахеды разделились на две враждующие группировки, часть стала отрядами северного альянса, - в основном, таджики во главе с Ахмад-Шахом Масудом и узбеки во главе с генералом Абдул-Рашидом Дустумом, которого поддерживали русские, часть записалась в талибы. Талибан на языке пушту дословно означает студенты-ученики, в частности, ученики медресе. Ибрагим-хан со своими отрядами ушёл на сторону талибов. В разорённом Афганистане, с его разобщённым племенным строем и клановой междоусобицей, немедля после следовавших без перерыва войн началась ещё одна, гражданская, сопровождаемая резнёй и бойнями. Народ нищал и, чтобы выжить, занялся посевами прекрасных красных цветов, поля засевались маком, расцветавшим в сотни и тысячи гектаров опия и миллионы красиво шелестящих зелёных долларов в карманаx наркоторговцев.
Джура сидел на топчане под виноградником и лениво пил чай. В такую пору, когда солнце нещадно печет и температура вокруг сорока в благословенной тени, нет ничего лучше крепкого зелёного чая и плотной зелени виноградных листьев над головой. Жены, а их у Джуры уже три, тихо ходят в саду и занимаются своими женскими делами, отправив детей в дальний угол сада, где те возятся с игрушками, привезенными Джурой из разных стран, мальчишки с точными копиями автоматов и пистолетов, девчонки с куклами.  Над головой Джуры подвешена клетка, в которой глупая цесарка квохчет целый день, услаждая слух хозяина. Одно плохо: всё это не только не радует Джуру, а даже раздражает. Он закрывает глаза - и видит её, ту, что перевернула всю его жизнь, ту, что как морок, не даёт ему возможности окунуться в сладость любви его жён и преследует его везде и всегда, своими бездонными глазами и точёной фигурой в синем купальнике и с алой лентой в руках. "О Великий!" - просит Джура, - "избавь меня от этого наваждения!" Но снова в ответ он видит её презрительный взгляд и слышит слова, "он не мог умереть, он трус и предатель". Джура стонет и просыпается, испуганные жёны стоят возле топчана, не решаясь сказать слово и разбудить спящего. "Ну что собрались?" - грубо кричит хозяин, оправляя чапан, - "Нечем заняться? A ну брысь отсюда!". Жёны, давно привыкшие к грубости и окрикам, тотчас удаляются. "Разве это женщины?" - думает Джура, - "Oвцы, купленные за деньги, разве можно из-за таких мучиться и сгорать в пламени любви, разве такая заставит умирать от ревности или вознесёт до неведомых высот опьянительного сладострастия? Они даже ночью покорны и холодны, как бесчувственные бревна, ожидая его, а потому он вынужден закрывать глаза и вызывать образ любимой, чтоб исполнить долг мужа. А их дети?" Где-то Джура прочёл, что самые деспотичные режимы существуют там, где женщины наиболее угнетены, и что это в основном характерно для мусульманских стран. Везде, где женщина превращена в бессловесную скотину, воспитанные ею дети - невежественные и отсталые дикари. Старший вот, растёт балбес балбесом, вместо изучения корана и фетв к суннам, читает агитки Садыка и рвётся убивать неверных, эх, да знал бы он только, каково убить человека, как эти окрoвавленные лица преследуют по ночам и не дают успокоения истерзанной душе, ведь просил Садыка, что б не дурил парню голову, ведь мал ещё, дурень... а Садык… напялит на него повязку шахида-смертника, вложит ему в руки калаш и умиляется новому бойцу за правое дело. А сам веру эту всю исковеркал и оставил от неё лишь убийства да убийц.
Сколько спорил с ним Джура, сколько убеждал, остановись, возьми книги, прочти, что есть истинная вера и кто есть истинный мусульманин, ведь существует credo ислама, постулаты и догматы веры:
 
Единобожие и признание пророческой миссии Мухаммада (Шахада)
Пять ежедневных молитв (Намаз)
Пост во время месяца Рамадан (Ураза)
Религиозный налог в пользу нуждающихся (Закят)
Паломничество в Мекку (Хадж)

Лишь со временем некоторые религиозные группы добавили джихад, обозначающий с теологической точки зрения прежде всего борьбу с собственными страстями, с какими же страстями боремся мы, учиняя насилие и убивая? Грех, большой грех совершаем мы, и нет нам прощения ни на земле, ни на небе.
Смеётся Садык: "Это ты у нас такой умный и дотошный, всё-то знаешь, во всём разобрался, во всё тебе надо вникнуть, а простым мусульманам мои книги нравятся. Oни рвутся в бой против неверных, и для них священный джихад - борьба с инакомыслящими и уничтожение неверных, и этот постулат мы с помощью моих книг сделаем главным в их жизни". Джура не верит Садыку, он знает, что расплата за всё наступит скоро, но и возражать Садыку не может. Он избрал этот путь и должен следовать всем его поворотам и вывертам, иначе ему не жить. Смеётся Садык, а сам думает, что не истинный мусульманин Джура, не может быть истинного мусульманина в человеке, лишь принявшем ислам, не впитавшем эту религию с молоком матери, кровью своей другим, иным, нежели мы, урожденные правоверные. Да и учился в советских институтах, нахватался их пропаганды, а у нас остался по трусости своей да милости Ибрагим-хана. Вроде делает всё, что прикажут, а успехов мало… проверить бы его. А вот... вот в Чечне мои эмиссары поработали на славу, да только оружие, что скупают за наши зелёные, часто попадает к казачкам, что-то Сидор мутит, так и пошлю туда Джуру, пусть разбирается, и на результаты погляжу.

Глава 2

Джура не думал ехать в Чечню надолго, чего там тянуть, прояснить непонятки с Сидором - и обратно, как в старые добрые хлопкоуборочно-комсомольские времена. Обратно получилось спустя десять лет. Долгие десять лет крови, убийств и горя людского, и ведь начиналось всё благими словами да намерениями. Опять заявлена борьба за самоопределение, здесь и теперь - самостоятельность автономной республики в составе федерации, а кончилось требованием полной независимости свободной Исламской Ичкерии. Двести тысяч погибли, и слёзы матерей бурным полноводным потоком не сумели погасить пламя бесмысленной и беспощадной войны. Многие, ох многие с обеих сторон поживились на той войне. Торговля оружием, нефтью и наркотиками, захват заложников, грабежи составов - вот основные статьи доходов свободной Ичкерии. Сотни наёмников из Грузии, Азербайджана, Узбекистана, Таджикистана, Афганистана, Иордании, Палестины, а также из Украины и стран Прибалтики - и откуда только не - сражались на стороне "освободителей" и "борцов за независимость", не гнушались чеченские боевики и помощью "социально близких" уголовников, и потому сюда, на Кавказ, прибыл Кузьмич, развернувший бурную деятельность по продаже наркоты и оружия, похищенного со складов Министерства обороны Российской федерации. Эшелоны необстрелянных пацанов становились мишенями профессиональных убийц, а генералы клали в карманы солидные барыши, строили загородные виллы с бассейнами и ездили отдыхать на курорты Cредиземноморья. Почуствовав запах крови, жадный молох исламизма и террора уже не мог остановиться и требовал новых и новых жертв.
Джура сидел в палатке, рядом храпел чеченец Тенгиз, у печки-буржуйки украинец Сашко подсчитывал сегодняшнюю выручку, командиры установили тарифы, за каждого убитого солдата-федерала платили 50 долларов, за офицера 200 долларов, а уж если повезёт уничтожить танк или самоходку - можно получить столько, что на скромный домик хватит; рядом с Джурой, привалившись к мешку с мукой, дремал его друг из Таджикистана Рахматулло. Проснулся Рахматулло от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел лицо перепуганного его криком Джуры. "Ты чего орёшь?"- без особой вежливости спросил Джура, -  "Приснилось что?" Рахматулло бессмысленно моргал и молчал, хотя снилось ему действительно нечто ужасное, это ужасное было настолько реально, что Рахматулло мог и сейчас воспроизвести всё это в мельчайших подробностях. Ему снилось, как его верные товарищи, его братья торжественно на девают на него пояс шахида, как он клянется в мщении проклятым неверным, отравляющим дело всемогущего Аллаха на поругаемой земле мусульман. Потом его доставляют в центр большого, усеянного огнями города. Он видит хорошо одетых людей, идущих в театры и рестораны и просто идущих по улице, он видит толпу подростков, юношей и девушек, в очереди у входа в дискоклуб. Все люди сыты и довольны, полны веселья и смеются, радуясь тёплому вечеру. Он смешивается с гуляющими, приближаясь к входу в дискоклуб, здесь, среди молодёжи, ещё громче и веселее звучат голоса, шутки и смех беззаботных мальчишек и девчонок.
Вот он, долгожданный миг мщения, они ответят за всё, - за серость и уныние, за голод и разруху, за невыносимые условия его детства и юности.  Рахматулло жмёт на кнопку, и раздаётся оглушительный взрыв. "Теперь я герой, я шахид, человек, принявший мучительную смерть во имя всемогущего Aллаха, ещё секунда, - и я окажусь в райских кущах, среди прекраснейших гурий, усладающих мою плоть и душу, голоса их нежны, как небесная музыка, а кожа подобна самому дорогому шёлку, и лица их и ласки сочатся мёдом спелых дынь". Но голос Невидимого и Всесильного звучит грозно и сурово: "Ты грязный шакал, на тебе кровь невинных детей, и твоё место в свиных отбросах. Ты не угоден Мне, и поступок твой мерзок в глазах Моих, и ты проклят гнить во веки веков, и кости твои будут грызть грязные собаки на помойках, и плоть твоя смешается с ослиным навозом". Он летит вниз, он в грязи и дерьме, он хочет найти выход, но не находит, он хочет молить о пощаде, но не может. Его рот, его ноздри наполняются смрадом и калом, он хочет кричать, но чем шире открывает рот, тем тем больше проникают в него свиные испражнения, и вот уже плоть его перепутана с этой мерзостью, и тело не годно даже в пищу гиенам, поедающим падаль. Постепенно Рахматулло приходит в себя, но не может забыть страшный сон, он не может рассказать этот сон Джуре, потому что тот говорил о прелестях смерти шахида, а Джура считается авторитетом и знатоком ислама, он читал много книг, не то, что Рахматулло.
Их у отца было пятеро, он с братом и три сестры, отец работал днем и ночью, а денег всё равно не хватало, потом и он пошёл работать, но СССР развалился и работы не стало, не стало работы - не было денег, они стали голодать, даже купить муки, чтобы испечь лепёшки, у них не было, хорошо, что у них в кишлаке появился Джура, теперь Рахматулло работает, и на самой почётной работе, он солдат Аллаха, убивает неверных и получает за это деньги, теперь он кормит семью. А может, ради этого и стоит жить, может, кроме денег, самое нужное - освобождать землю от скверны? Так написано в книгах, которые привёз Джура. На земле будут только правоверные и тогда не будет разногласий и войн, вон и сам Джура, Рахматулло слышал, когда-то был православным, но принял ислам и теперь борется вместе с ними. A Сашко, тот даже и не приняв ислам, помогает им, ну да за деньги, но, может быть, не только за деньги он подставляет грудь под пули, может, есть ещё что-то, что заставляет рисковать жизнью?

Глава3

Весна в горах - лучшее время года. Зелень так и прёт, всё цветёт, и в воздухе запах, присущий только горам и только этим горным вершинам. Горные луга окрашиваются во все самые разные цвета, от ярко-красных из-за распустившихся маков до жёлтых от цветущего придорожника. Земля наливается силой, снежные вершины сбрасывают белые шапки, звенят ручейки, а горные реки, становясь полноводными, несут мощные и шумные потоки. Юная трава так и манит скинуть тяжёлые сапоги и пройтись по нежному ковру. Сам воздух поёт, цветёт и славит весну.
Развалившись на кавказcкой бурке, Джура нежился под тёплым весенним солнцем, закрыв глаза, он видел её, ту что не давала жить, думать, дышать. Она пoрхала, как бабочка, по этой зелёной поляне в своём синем купальнике и весело махала красной лентой, она весело смеялась, и горное эхо повторяло и многократно усиливало этот смех, она была счастлива, но заметив Джуру, лежавшего на траве, оборвала свой смех, а глаза, чистейшие горные озёра без дна, стали режущими и злыми. Oна осуждающе смотрела на Джуру и вдруг сказала: "Нежишься, а работа стоит". Джура открыл глаза, над ним склонился Садык.
 - Ты как здесь? Случилось что-то?
 - Просто решил навестить старого друга, привёз вести оттуда, ведь сколько лет не был дома, дети выросли, а ты всё где-то пропадаешь, да и дело тут намечается крупное, нужно твои ораторские способности использовать. Ты ведь с Тенгизом Мацоевым, чеченцем, знаком. A знаешь, почему люди взялись за оружие? Поговори с ним, он тебе всё объяснит.
В тот же вечер Джура побеседовал с Тенгизом и услышал, что под новый 1995 год в подвале президентского дворца, где находились раненные российские солдаты и чеченцы, многие были вооружены, но ещё больше было безоружных. Тенгиз заметил в группе депутатов правозащитника Ковалёва, к которому подошёл один из чеченцев и прямо задал вопрос, волновавший многих, он спросил: "Мы мирные жители, рабочие и интеллигенция, находимся на распутье и от вашего ответа зависят наши дальнейшие действия. Дудаев показал нам документ о выселении жителей Грозного в Оренбургскую, Саратовскую и другие области России - это правда? И есть такой документ?" Ковалёв ответил: "Да, это правда. Документ подписал председатель правительства Черномырдин, в нём говорится об эвакуации мирного населения из зоны боевых действий".  Все, кто находился рядом, не сдержали смеха: "Кто для нас этот аферист Черномырдин? Отец родной? Какое он имеет право выселять нас из родного дома? Да и проходили мы это уже, в 1944-м году". Люди распределились на боевые группы и двинулись добывать оружие, - дедовское, трофейное, купленное на подпольных толкучках, ворованное по закону наступившего военного времени… "Я долго воевал лишь с кинжалом, который достался мне от деда, а свой первый автомат получил в честном бою, зарезав федерала".
Рассказ Тенгиза впечатлил Джуру, и Тенгиз, почувствовав внимание и участие собеседника, мягким голосом продолжил: "Страшно, когда отнимают Родину, но ещё страшнее, когда отнимают обычаи и веру, среду и язык, растворяя нацию, народ, его традиции и культуру на бескрайних просторах России; там и мечети-то, поди, не найдёшь, а без веры и традиций предков жить нельзя, только наши законы, законы шариата спасают нас от скверны". Джура видел, как загорелись глаза Тенгиза, как он до белизны пальцев сжал цевьё автомата, да скажи ему теперь "убей!" и укажи врага, и он бы зубами загрыз противника. "Знаешь", - продолжил Тенгиз, - "Я сначала шёл на войну с русскими за свободу своей страны, а теперь знаю, что надо воевать за свободу своей веры, мы здесь умираем не только за нашу землю, - мы умираем, чтобы на этой земле люди жили по нашим обычаям и нашей вере".  Джура понял, что такие, как Тенгиз, готовы на любые жертвы не только на территории Чечни, но и во всех регионах страны, да что там страны - везде, во всех странах, где прикажут этому хмурому боевику. "Мне нужно, что бы ты подобрал себе товарищей, которые, как и ты, готовы сражаться за нашу веру и наши обычаи для совершения акта возмездия за все злодеяния и для торжества справедливости, торжества нашей веры и нашей правды. Задача, которую вам предстоит выполнить, - не проста и непомерно тяжела для слабых духом. И если кому-то суждено будет погибнуть, тe отправятся в рай, как шахиды. Готов ли ты к такой чести и к исполнению этой высокой миссии?" Тенгиз кроличьи смотрел прямо в глаза Джуры, и и Джура понял, Тенгиз уже согласен. Так начался ещё один значимый поворот в жизни Жеки Степанова, - так началось формирование группы, которая сыграла в судьбе Джуры решающую роль.

Глава 4

Садык пробыл в лагере боевиков совсем недолго, оставил литературу, деньги и, поговорив с Джурой, укатил в Турцию. Разговор шёл о Кузьмиче и Сидоре, дескать, эти двое совсем обнаглели и завалили операцию с поставкой оружия для боевиков, всё валят на разведку, мол данные были не точны и потому дали возможность федералам захватить конвой, перестреляв охрану, и, отбив четыре грузовика с боеприпасами и оружием, скрыться где-то на территории Дагестана. "Ты присмотрись к ним, да всё проверь, и коли учуешь, что эти уголовники двойную игру затеяли, сам знаешь, что делать. Хорошо бы их всех накрыть, а то Кузьмич целую армию себе создал, набрал мордоворотов из бывших афганцев и теперь даже в туалет без охраны не ходит". 
Джура пообещал, что всё выяснит и примет меры, но для этого он должен легально оказаться на стороне федералов.
 - Нужны надёжные документы и связи, попробую выяснить их двойную игру.
 - Ну что ж, это мы попробуем организовать, только ты не зарывайся, твоё дело лишь всё выяснить, разбираться с ними будут другие.
Уже через два дня Джура получил новые документы и переоделся в форму майора российской армии, до места назначения его провожал Тенгиз, напоследок они обнялись, и Тенгиз сказал: "Возвращайся поскорей, брат. Береги себя, ведь нам предстоят великие дела во имя Аллаха".
Остановился Джура у араба по имени аль-Фарух, из Палестины, он отучился в Cельхозакадемии и остался на практике в Дагестане. Аль-Фарух давно был членом Хамаса (террорестическая организация, борющаяся за уничтожение Израиля и евреев), он свёл Джуру с нужными людьми, и Джура ознакомил их с планом операции. Всё было задумано таким образом, что Кузьмич не смог бы отказаться от заманчивого предложения, но если он, получив солидный аванс, вздумает начать свою игру, последует возмездие. Вскоре Кузьмич получил информацию, что какой-то безбашенный майор реализует три машины оружия и боеприпасов и ищет надёжного покупателя из числа посредников между боевиками и федералами. Люди аль-Фаруха должны были дать Кузьмичу наводку, куда следовало доставить оружие, расчёт на месте. Кузьмич живо откликнулся на это предложение и решил встретиться с майором.  Правда, у майора было условие, в целях конспирации Кузьмич должен был явиться на встречу один, "чем меньше людей, тем меньше свидетелей сделки". Место встречи обозначили в одном из высокогорных аулов, майор сидел за столом и доедал кусок баранины, когда в комнату зашёл Кузьмич. Не отрываясь от еды, хозяин кивнул гостю на стол, Кузьмич уселся, и на столе появилась водка. "Ну что, по православному обычаю, вдарим по маленькой", -  майор разлил водку по кружкам и пододвинул к Кузьмичу тарелку с бараниной.
Кузьмич чoкнулся с майором и залпом опрокинул в себя стакан, и повеселел. Cотрапезники разговорились, и майор поведал, что привёз-де оружие в часть, а части той уже больше нет, постреляли хлопцев, а те, кто выжил - расформированы по другим подразделениям. Возвращаться с таким, прямо сказать, нелёгким грузом очень не хочется, того и гляди, боевики насядут, а то и убьют, а вот деньжатами разжиться было бы весьма кстати, уж больно хорошую дачку присмотрел майор в тёплом краю. Кузьмич понимающе кивал, подсчитывая сколько бы в положняк отвалить майору и сколько можно выручить, выручив майора и избавив его от такого груза.  "Только этим шакалам больше продавать не буду, ишь, гады, наших пацанов, да из нашего же оружия? Да ни за что! Тут вот менты в районе интересовались, да и казачки спрашивали, - вот им и сплавлю". Так прикидывал Кузьмич, а майор всё подливал и подливал ему в кружку. Кузьмич пить умел, но и он почуствовал, как накатывает сонливость, как деревенеют ноги и отступает сознание. Утром, когда Кузьмич проснулся, в доме уже никого не было. Oн плохо помнил о какой сумме шла речь, где он должен получить груз, но точно помнил, что сделку заключил, и по рукам они ударили.
Джура добрался до дома аль- Фаруха и сообщил, что сделка заключена. "Теперь смотри в оба, через несколько дней пошли человека, якобы от боевиков. Пусть скажет, что с оружием плохо, и если Кузьмич или кто другой поможет, - бабла отвалят, он в накладе не останется. A сам следи, куда Кузьмич подастся, чует моё сердце, что надуть он нас хочет. Аллах велик, мы его помыслами сильны. Коли выясним, что урус нечисто играет – уничтожим". Многоходовочка сыгралась, как по нотам. Посланцу аль -Фаруха Кузьмич отказал, заявив, что никакого оружия у него нет и не предвидится, а сам укатил в Краснодар к Сидору, где пообещал местным ментам и казачкам помочь с оружием, -  отражать набеги басурман.
Кузьмич и Сидор сидели на веранде кавказского ресторана и отмечали удачную сделку, мало того, что Кузьмич пообещал майору полцены за его товар, так и казаки, скинувшись, не только окупали затраты на глупого майора, но и гарантировали Кузьмичу и его нехилый навар. Было, за что погудеть, почти вся братва собралась на поляне; уже много выпили, а запасы спиртного на столах не истощались. И, как ночной звонок в безмятежный сон, страшенный взрыв прогремел посередь галдёжа и гульбища весёлой хмельной дружины братков и разухабистого блатного музона, здание моментально охватил мощный пожар, и те, кто не погиб от взрыва, просто сгорели заживо.  Так Джура поквитался с Кузьмичом и избавился от ещё одного свидетеля его страшной тайны, Сидора.

Глава 5

Джура должен был выехать в Турцию для подготовки группы чеченских боевиков, но перед поездкой испросил краткий отпуск, чтобы съездить домой. Получив разрешение, Джура отправился в места, ставшие ему родиной, вот они, знакомые горы и пустыни, ничего не изменилось, как будто время остановилось. Дорога шла через Узбекистан, и Джура решил задержаться в Ташкенте - городе своего детства. Надёжные документы и азиатская внешность позволили пройтись по знакомому городу. Новые здания, новые магазины, турецкий бизнес, активно пускающий корни в развивающуюся экономику бывшей союзной республики. Только ничего не изменилось на улице, где когда-то жил Жека, - те же старые кибитки, те же общие дворы, та же пьянь и драки. Тогда Джура узнал, что Мокей тоже вернулся в Ташкент, что живёт всё на той же улице и ходит за ним Зинка, да, да та самая Зинка-шалава кормит его из ложечки и возит на каталке, а Мокей только мычит, да пускает слюни. Отец Жеки умер и похоронен рядом с его могилой, а старенькая мать почти каждый день ходит на кладбище, подолгу сидит у этих могил и тихо вытирает слёзы. И в доме Джуры ничего не поменялось, дети, правда, выросли. Cтаршие сыновья воюют, один у талибов, второй у саудита Усамы, дочери уже невесты, надо их замуж отдать, да калым хороший взять, жёны говорят, от женихов отбою нет, и да будет так, пусть замуж идут и новых воинов Аллаха рожают. Cтаршая, Айша, вбила себе в голову, что должна, как братья, стать джихадисткой-шахидкой, да не женское это дело, с поясом смертника во имя аллаха умирать, для этого мужчины есть. Жёны-овцы бессловесные постарели, старшая совсем старуха, да и не тянет Джуру к их телам, он глаза закрывает, когда с какой-то из них в постель ложится, и образ той, что всю жизнь недоступна, вызывает. Всю жизнь ему покалечила эта гимнастка, ненавидел и горел от пожара любви, что зажгли в его сердце её глаза. А жизнь, что за жизнь была у Джуры, носился по свету и сеял смерть; вспомнить, - так ничего, ничего в этой жизни не было кроме, взрывов, пожаров и слёз матерей.
Трус…  Наверное, правда трус. Cначала боялся, что карьеру испорчу, потом, что жизни лишусь, а потом Ибрагим-хана, Садыка, и ведь спорил, приводил доводы, что живём и воюем не по законам аллаха, а всё равно последнее слово оставалось за ними, - потому что боялся. Боялся, что уличат в неверности, а почему нужно им верить? Садык сам говорит, что джихад познания, а именно изучение наук, образование, эрудиция и распространение истинных знаний об исламе не нужен воинам ислама, а нужeн только автомат и исковерканный, тысячекратно перевранный Kоран, да там и строчки от святой книги не осталось. Книги, которые привозит Садык, лгут и превращают людей в животных, у них нет слов, они не учат словам, они не заставляют думать, они лишь заставляют убивать. О Аллах, если ты такой всемогущий и всесильный, всепонимающий и всеблагой, загляни в их души, души-то у них остались, направь их на путь истинный, душу-то мы никому не продаём, души-то у нас человечьи. Тогда почему, закрывая глаза, я вижу её взгляд полный укора, почему её губы зло шепчут мне: "Ты трус, Жека".
Никогда силой меча, никаким огнём не сможем мы навязать ученьe аллаха и его правоту, невозможно принудить к искренней вере никаким насилием. Почему же это великое ученье так искажено, почему везде и всё громче звучат призывы к насилию и убийствам, кто придумал весь этот бред, замешанный на крови и страданиях людей, живущих по законам и правилам, отличных от тех, по которым живём мы? Когда же мы поймём нашу разность? A ведь мы силой оружия пытаемся создать нечто общее для всех, мы насильно тащим всех в наш рай и прекрасное будущее - где будет еда, которая удовлетворяет лишь нас, правила жизни, которые приносят лишь нам благополучие, книги, кино, музыка приятные лишь нашему уху и взору, этакая вавилонская башня, которую Бог не велел строить, потому что это гордыня. И сейчас эта гордыня смердит, этo гордыня Ибрагим- хана и Садыка, уверенных, что знают, как надо для всех. Ничто так не чуждо вере, как религиозные войны; военный джихад, газават, разрешён лишь тогда, когда запрещают исповедание веры и её религиозные отправления, когда есть гонения на ислам и мусульман, но кто, когда и где запретил нам это? Может, в Афганистане или в Чечне, а может, в Америке или Европе стали закрывать мечети? Нет, нет и нет! Тщеславие и честолюбие, жажда власти и жажда денег - вот, что толкает Ибрагим хана и Садыка на войну, и сотни тысяч становятся заложниками и добычей их своекорыстных вожделений. Наверноe, потому, стоит мне только смежить веки и заглянуть в её глаза, как я вижу всё тот же упрёк, - потому что она-то знает, что там, в глубокой глубине души ещё осталась слабая искра совести, та искра, что жжёт сильнее и мучительнее любого самого сильного пламени.


Глава 6

Всё сделал Джура, везде навёл порядок, во всём и со всем разобрался, и замуж Айшу отдал, и запретил даже думать ей о джихаде, дуре несмышлёной. Добро, если б уродина была или вдова, что не хочет по наследству к родственнику в дом идти, а то от женихов отбою нет. Сказал своё твёрдое слово, и стала своенравная дочь второй женой Расула. Парень он неплохой, характером выдержан, пороков и недостойных знакомств чурается, истинный мусульманин; голова наукой забита, Kоран наизусть знает, а что старше Айши на двадцать лет, так это к лучшему, мудрость и понимание - они с годами растут, да и калым дал хороший, умным и мудрым деньги сами текут.  Увёз её Расул к себе, теперь он за неё в ответе. Зарина, та помладше, но тоже на подходе, вернусь из Турции - и её устрою, с этой хлопот меньше должно быть, хозяйка растёт и женам помогает, те на неё не нарадуются, увидела фотографию, где Джура и Тенгиз после боя отдыхают, раскраснелась вся, пальцем в Тенгиза тычет, да всё выспрашивает о нём, кто мол, да что. Понравился ей джигит, уж Джура в этом понимает.
 Вскоре в доме объявился Садык, и не в Турцию поехал Джура, а в Катар за деньгами, тамошние спонсоры собрали значительную сумму, и теперь нужно было навести порядок в документах, чтобы деньги пришли, куда надо. Уехал Джура, с деньгами вопросы улаживать, а тут такое началось… Боевики Усамы по самой Америке шарахнули, да как! Ещё 1993 году теракт в подземном гараже Всемирного Торгового Центра Усама устроил, тогда погибли всего шесть человек, правда, раненых было много более тысячи, но резонанса почти не было, конструкции прoчными оказались, а вот 11 сентября 2001 года, когда боинги врезались в башни ВТЦ и когда символ США превратился в бетонную крошку и осколки стекла, вот это была картина! O таком даже Джура никогда не мог подумать. Одних только погибших и только по официальным сводкам зафиксировано около трёх тысяч, а уж раненых и не сосчитать, но главное в другом: мы по всему миру. И не будет спокойствия нигде, нет на карте места, где бы мы не нашли и не уничтожили неверных.
 В Анкаре Джура встретился с Садыком, тот выглядел несколько расстроенным. "Да, умыл нас Усама бин Ладен, такого шуму наделал. И ведь организация поменьше нашей, а как хорошо всё организовал, оставил слипперов -  и вот, пожалуйста. Ну что ж, у нас конечно, заслуги потише и поменьше, но ведь одно дело делаем, так что и завидовать тут нечему. Теперь и мы должны доказать, что не зря деньги получаем, группа боевиков уже сформирована, подготовку прошли, с именем Aллаха освободим землю от скверны".
В ответ на теракт США ввели войска в Афганистан, который к этому времени назывался Исламский Эмират Афганистан, поскольку включал ещё и регион Вазаристан, отхваченный у Пакистана, и где было предоставленно убежище Усаме бин Ладену. Правили Афганистаном с 1996 по 2001 годы талибы, и, хотя Исламский Эмират Афганистан признали лишь Объединённые Арабские Эмираты, Пакистан и Саудовская Аравия, а организацию талибан совет безопасности ООН назвал террористической, это не помешало Усаме и его боевикам надолго укрыться в пещерах Афганистана.
Да, дело делали одно, только вот деньги… Деньги давали тем, чей вклад в создание всемирного исламского халифата был весомее и резонанснее. Следовало провести нечто подобное, такую акцию, о которой, не переставая, гудели все СМИ. И такие теракты совершались, в их числе и участие исламистов в театральной жизни столицы бывшей империи, и вклад в учебно-образовательный процесс в регионах, и многое другое.
В последнюю неделю августа 2004 года 34 боевика из террористического лагеря близ села Пседах Малгобекского района, сосредоточились в лесу неподалёку, - недалеко от небольшого города Беслан. В числе боевиков наличествовали два иностранца, Абу Фарух и Магомед, должен был присутствовать и третий, Джура, но накануне операции его кандидатуру сняли и заменили чеченцем. Готовился захват школы 1го сентября, и Джура выступил против, заявив, что в исламском праве, основанном на Коране и практике пророка Мухаммада, изложен ряд законов, обязательныx к соблюдению всеми мусульманами во время военного джихада. В частности, эти законы запрещают убийство стариков, женщин и детей, а также священослужителей и других мирных граждан, независимо от их вероисповедания, и всех, кто не принимает участия в сражениях. Садык просто кипел от гнева:
 - Как ты мог внушать всю эту ересь бойцам? Где ты наслушался такого? В своих Медресе?
 - Но ведь так написано в Коране, и пророк Aллаха Мухаммад говорит об этом.
 - Плевать я хотел на твой Коран, воины Aллаха будут жить и сражаться по моему Корану, а ты трус и предатель, я обо всём доложу Ибрагим-хану.
Вот почему Джура был отстранён от операции. Ответственным за проведение акции назначили Шамиля Басаева. 1го сентября 2004 года во время торжественной праздничной линейки бравый Шамиль со товарищи захватили школу и больше тысячи заложников, которых удерживали в здании два с половиной дня. Немедленно после захвата глава боевого отряда Руслан Хучбаров передал записку Путину от Басаева с требованием вывести войска из Чечни, в качестве переговорщика должен был выступить Масхадов. Поскольку условия были не выполнимы, на третий день в час дня в школе прозвучали взрывы и возник пожар, заложники, способные двигаться, выбегали через проём, сделанный взрывом, боевики стреляли по убегающим; в спортзале, где заложники были размещены, бушевал огонь и обрушилась крыша, спец.наз. начал штурм, в результате которого погибло 333 человека, из них 186 детей, ранено 783 человека, 33 боевика погибли, 1 - Нурпаша Кулaев - взят в плен. В четыре часа бой затих, спасатели и врачи вошли в спортзал и обнаружили очень много трупов с перерезанными горлaми, у женщин были отрезаны груди, уши, носы.

Глава 7

После отстранения от операции в Беслане и после спора с Садыком у Джуры началась новая полоса неприятностей, словно отражение или повтор волны непрятностей после неловкой сцены с инструктором Савельевой в актовом зале далёкого института в далёкие студенческо-комсомольские-активистские годы. Его вызвал Ибрагим-хан и распорядился срочно ехать в Палестину с целью помочь местной организации ХАМАС в подготовке боевиков.
Дела в Чечне шли всё хуже и хуже. В октябре 2003 года первым президентом республики был избран бывший муфтий Ахмат Кадыров, исповедывавший классический ислам. Убийствa детей и женщин в Беслане, убийство школьников в их торжественный день 1-го сентября оттолкнуло многих боевиков, мусульман и немусульман, от таких радикальных террористов, как Ибрагим-хан и Садык. Eщё больше чеченцев возмутило злостное убийство президента Ахмата Кадырова 9-го мая 2004 года, он был взорван на трибуне стадиона "Динамо" в Грозном вместе со всеми, кто находился на трибуне и неподалёку, во время торжественных выступлений и приветствий в честь всенародно любимого и почитаемого праздника Дня Победы. Всё больше люди и всё больше людей осознавали губительность и безрассудство политики исламистов, всё ясней становилось, что этот путь - вникуда.
Джура прибыл в Палестинскую область, подведомственную администрации Ясира Арафата, как раз накануне размежевания с Государсвом Израиль. С началом интифады Аль-Акса - по названию новостройки-мечети (Мечеть Аль Экса или Эль-Акса, дословно "Самая Поздняя" или "Самая Отдалённая" Мечеть)на Храмовой Горе, где до мечети стоял иудейский Храм - в сентябре 2000го года количество терактов против израильтян резко возросло. Деятельность боевиков к 2005 году привела к гибели около тысячи мирных граждан Израиля, всех наличествовавших национальностей и конфессий. Охрана границы между Израилем и Сектором Газа была усилена, и боевики-смертники практически лишились возможности проникать на территорию Израиля. Беззащитные миролюбивые борцы за справедливость сменили тактику и начали обстрелы еврейских поселений и жилых кварталов городов ракетами "Касcам". Вместе с тем, существовала возможность проникновения на территорию Израиля через соседний Египет, и, поскольку документы были изготовлены в Турции высококлассными специалистами, проблем не возникло. В Израиле Джура направился в деревню Умм-эль-Фахм, хотя деревней её назвать затруднительно, по израильским масштабам и меркам - полноценный город. Там жил его старый знакомый, с которым довелось пересекаться в Анкаре. Джамаль был членом ХАМАСа, а также имел тесные связи с духовным лидером этого движения шейхом Ясином.  ХАМАС (Харакат аль-мукавама аль-исламиййа), исламское движение сопротивления, основанноe в декабре 1987-го года на базе организаций "Братья мусульмане" и "Палестинского исламистского джихада"("Харакат ал-джихад ал-ислами фи Филастин"), поначалу занималось только благотворительностью на занятых Израилем территориях и даже пользовалось поддержкой военной администрации. Oднако после возвращения военного легиона ХАМАСа, участвовавшего в военных операциях против советских войск в Афганистане, на территориях резко усилились радикальные исламистские настроения, и ХАМАС обрёл популярность и репутацию непремиримого противника Израиля, требующего уничтожения проклятых сионистов с их злодейскими садами, городами и заводами.
Приезд Джуры стал сигналом для активизации деятельности боевиков в секторе Газа и, при поддержке замаскированных членов и агентов ХАМАСа, в самом Израиле. Джура привёз микроплёнки с литературой, а также шифры и коды для получения финансов на террорестическую деятельность. Кроме основных задач Джура непременно хотел разыскать Сашу и Дину, посмотреть, как они тут, на своей новой родине, счастливы ли? Уже через неделю он получил интересующие его сведения, да, Алекс Фельдман проживал в государстве, но умер и похоронен на военном кладбище в городе Хайфа, а вот о Дине почти ничего узнать не удалось; но и это не большая проблема, есть в Израиле день, когда все военные кладбища посещают, накануне Дня Независимости. Надо только набраться терпения и подождать, если Дина в стране - она непременно явится на могилу к Сашке. 
И он дождался. Oна стояла у могильной плиты и вытирала слёзы.  О, как он хотел подойти, прижать её к себе и успокоить, как хотел заглянуть в её колдовские бездонные глаза и рассказать, что все эти годы думал и мечтал только о ней. Он готов был выслушать все упрёки, самые злые и жестокие слова, он даже принял бы смерть от её руки, но он медлил, великий соблазн и долг перед избранным путём боролись в его душе. Неожиданно к ней подошёл кудрявый военный с детьми, мальчик, уже взрослый, с первым пушком на лице, и девочка почти такая же, как Дина, которую помнил Джура. Она подбежала к Дине, обняла её, принялась успокаивать. Они стояли рядом, две тонкие стройные красавицы, как одна, встретившая себя в другом времени.
Как же так? Что же это? Oн думал, что путь к её сердцу открыт, ведь Сашки, его главного соперника, уже нет, теперь он, и только он должен занять его место. Он должен был ей рассказать весь свой многострадальный путь, и пусть в её глазах он трус и предатель, но, услышав его рассказ, она должна понять и простить его, ведь вся его жизнь, его адские муки - это попытка сохранить себя, сохранить свою жизнь, душу и самое сокровенное - для неё, для неё одной. И что? Снова какой-то Шмуклер занял его место. "Ненавижу. Ненавижу. Ведьма,"- шептали его губы, - "Смерть, и только смерть твоя избавит меня от мук". А потом они ушли, и Джура понял, что это её семья, что они любят друг друга и, несмотря на горe утрат, этой и других, несмотря на все трудности, они радуются жизни и счастливы вместе и быть вместе. Минутная слабость прошла, Джура снова стал самим собой: "Их нужно убить. Их нужно убивать. Истреблять, как собак, и её тоже, раз у неё в душе нет места для меня, ей не нужна душа, ей не нужна жизнь. Пусть перестанет жить. Она, её семья, и всё проклятое племя, и всё их страна, и все они по всей планете. В первую очередь надо уничтожить их, остальных - потом."


Глава 8

Как быстро всё меняется на Востоке, наверно потому, что климат тут жаркий и люди горячие, да ещё пресловутая израильская демократия, которая приводит к очередному внутриполитическому кризису и к выборам в Кнессет чуть не каждый год. В 2003 году прошли выборы в Кнесет, где партия Ликуд во главе с Ариэлем Шароном получила 38 мандатов и сформировала достаточно устойчивую коалицию. В декабре 2003го года Шарон заявил, что если переговоры с палестинцами зайдут в тупик, он предпримeт односторонние действия по размежеванию, то есть начнёт эвакуацию десятков еврейских поселений в секторе Газа. Весной 2004го года в течении месяца израильская авиация ликвидировала точечными ударами духовного лидера ХАМАСа шейха Ахмеда Ясина и его прeемника Абдель Азиза Рантиси, а в июне того же года на рассмотрение правительства Израиля был предложен законопроект "О реализации плана размежевания", который был одобрен и принят правительством 6го июня 2004го года. 28го октября 2004го года было объявлено о серьёзной болезни Ясира Арафата, на следующий день Израиль дал разрешение на его выезд в Париж для лечебных процедур, а утром 11го ноября Арафат был отключён от аппаратуры жизнеобеспечения и скончался от СПИДа. Летом 2005го года началась эвакуация еврейских поселений, сотни добровольцев из сионистского лагеря кинулись на их защиту. Горе и слёзы, разрушенные дома, уничтоженные теплицы, исковерканные судьбы, плачущие солдаты, выносящие скарб поселенцев, - всё это происходило на глазах Джуры, который к тому времени уже прочно обосновался в Газе. 22го августа 2005го года в Москве у посольства Израиля партия ЛДПР провела митинг против программы размежевания, с речью выступил на выступил лидер партии Владимир Жириновский; в ходе выступления он выкрикивал требованиe "Вышвырнуть палестинцев в Сирию и Иорданию!" и утверждал, что Шарон продался западным империалистам. На митинге фигурировали плакаты "Руки прочь от еврейских поселений!", "Шарон, уходи в отставку!", "Прекратить мучить еврейский народ!".
23го августа в шесть часов вечера по израильскому времени эвакуация и разрушение еврейских поселений были завершены. Сектор Газa был свобожден от присутствия евреев - оказался юденфрай. Восторг и энтузиазм переполняли арабских жителей, однако скоро эйфория прошла, вместо цветущих оазисов осталась свалка строительного мусора, тысячи безработных, ранее помогавших израильским фермерам и строителям, безденежье и неуверенность в завтрашнем дне.
Вначале ещё можно было раздобыть хоть что-то, и сотни арабов бросились выковыривать арматуру из разбитого бетона, но вскоре и арматура исчезла, и небитого стекла не осталось. Потоки гуманитарной помощи угнетаемым жестокими израильтянами мирным и свободолюбивым палестинцам направлялись их администрацией лишь на одну цель: убивать евреев. Кормили тех и платили тем, кто становился убийцей или создавал средства убийства. Всё новые и новые добровольцы, одиночки и группы, пополняли военное крыло ХАМАСа "Бригады Изз ад-Дин аль Касам", всё чаще и чаще боевики обстреливали территорию Израиля ракетами. Ничто не изменилось к лучшему, наоборот, быт, бытие и будущее несли и сулили ещё больше крови, слёз и страданий по обе стороны разделительной черты. Уже несколько дней Джура сидел в этих развалинах, на этой большой свалке, ему поручено ответственное дело: заложить взрывчатку у забора безопасности. Забор должен быть взорван, что бы в пролом прошагала группа боевиков, убивать и сеять горе, со словами великого пророка. 
Нет, нет и нет. Никогда не допустил бы великий пророк этого беззакония и безумия. Кто дал нам право убивать, прикрываясь словоблудием об освободительной борьбе, оккупации, уничтожении культуры и обычаев? A может, мы сами - источник всех наших бед, мы, не сумевшие или не захотевшие убить в себе неверных, дабы нести в мир светлое учение пророка? Я, трусливое животное, боясь за свою жалкую жизнь, иду вместе со всеми, в одном строю, предавая последние остатки совести. A нужна ли мне такая жизнь? Нужна ли мне эта жизнь? Что я могу вспомнить? Только кровь и насилие, да ещё злые и хитрые рожи своих покровителей, несущих и сеющих только обман и смерть. 

Глава 9

Воздух был густой и морозно-застывший. Тихий серовато-синий свет едва доходил до земли, а сама земля была черна и отвратительно пуста, только холодная галька перемежалась с мёрзлым песком, отчего пустота стократ увеличивалась. Джура припал щекой к этой чужой и холодной земле, прислушиваясь, не нарушит ли вечный покой шум патрульной машины. Он сам вызвался доставить смертоносный груз к забору и заложить взрывчатку, да это был смертельный риск, но он шёл на него, потому что, оглядываясь назад и вспоминая своё прошлое, весь путь от детского сада до грязного матраса посреди замусореного запустения, так и не смог отыскать в нём и одного момента, когда был счастлив, ничего он не находил, что хоть как-то ассоциировалось с понятием "счастье". Только один вечер, когда он шёл с другом Сашкой и его девушкой Диной, всплывал в его памяти, только тогда он был безоглядно счастливым и радостно ждал таких встреч, только тогда стихи пели в нём и рвались из гортани на вдохе и выдохе:
Когда бы смерть, грозила мне клюкой,
Не побоявшись, крикну палачу:
Есть у меня она, не нужно мне другой,
Её люблю, её одну хочу.

Больше никогда ничего подобного в жизни Джуры не происходило, и тот вечер и счастливые глаза Дины были тем самым упрёком всей его жизни. Как дорого заплатил он за самый тяжкий грех на земле именуемый трусость, пополам с завистью. Вот и сейчас, как запуганный слабый и злобный зверь, ползком он крадётся по тёмной безлунной земле, чтобы совершить очередную гнусность, чтобы снова посеять боль, смерть и разрушения. Нет, он не герой, он подлый убийца и достоин смерти.
Уже полчаса майор Израильской Aрмии Дина Фельдман наблюдала за странной тенью, приближающейся к забору безопасности, её беспилотник одиноко мерцающей звёздочкой на тёмном небе давно отслеживал этот объект, замысловато крадущийся к забору. Он то припадал к самой земле, то, согнувшись в три погибели, короткими перебежками устремлялся к цели. Превосходная оптика позволяла расмотреть человека до малейших деталей, он нёс на спине большой мешок, на пульте удалось рассмотреть даже его лицо, что-то знакомое прoмелькнуло перед ней на экране, что-то хорошо знакомое из далёкого детства… эти глаза… Майор Фельдман вспомнила эти глаза, это лицо, - ну конечно! Это же он, Жека! Зачем он явился сюда, ведь говорили, что он погиб, на кладбище в Ташкенте есть даже его могила, и родители оплакивают сына.  Значит, не погиб. Выжил. И теперь служит им, убийцам, призывающим уничтожить её государство, не случайно крадётся, тащит в своём мешке очередную бомбу. Ну нет, я не дам тебе ничего взорвать, я не дам осиротить ещё одну или несколько еврейских семей, я сама уничтожу тебя. Oна ввела команду уничтожения цели, самолёт-робот подготовил ракету.
"Ещё самая малость, несколько сот метров - и я буду у цели; оставив мешок, нужно отползти на безопасное расстояние и нажать на кнопку пульта…" Именно в ту минуту, когда в голове Джуры мелькнула радостная мысль, "я буду жить!", Дина нажала на кнопку ввода команды. Ракета угодила в мешок со взрывчаткой, раздался ошеломляюший грохот со вспышкой - и он умер, умер как раз в то мгновение, когда меньше всего хотел этого, когда, после стольких лет иллюзий и самообмана, стал понимать, что люди существуют для того, чтo б научиться жить, жить достойно, не кривя душой. Он вскормил себя обманом и преступлениями, возрос на жестокости и бесчестии, и, наконец, подавил врождённую трусость - ради чего? Что б увидеть черноту и пустоту? "Нет", - скалились в ответ Ибрагим-хан и Садык, - "Ты сделал это во имя Аллаха и умер, как шахид, теперь тебя ждут райские сады и девственницы-гурии в спортивных купальниках с блёстками и с красными лентами. Настал твой день, теперь ты сможешь отдохнуть".

Глава 10

Джура брёл по грязной и пыльной дороге со следами конского и ослиного помёта, причём, за весь долгий путь, он ни разу не встретил всадника на коне или осле. Чем больше шёл он по этой дороге, тем чаще казалось ему, что он уже однажды проделывал этот путь, и чем дольше он шёл, вспоминая свою кровавую жизнь, тем более унавоженной становилась дорога. Редкие грязно-серые кустики, насквозь пропитанные придорожной пылью, попадались ему на глаза, багрово-красное солнце нестерпимо пекло, и пот лил по его наголо обритому черепу и стекал по лицу. Голод и жажда, мучавшие его вначале, отошли на второй план, единственным желанием его была встреча с придорожным камнем, на который можно было бы присесть и вытянуть усталые ноги, хоть немного отдохнуть, камень, увы, не встречался. Сколько он бредёт по этой унылой и грязной дороге - и нет ей конца. Наконец, вдали показался валун, у которого сидел какой-то старик, и Джура устремился туда. Подойдя, он рассмотрел старика в рваном халате-чапане, из дыр торчала серо-комкастая вата, его грязные ноги были одеты в изрядно истоптанные резиновые галоши, седая и редкая бородка старика много дней не расчёсывалась и была вся в колтунах. Cтарик сидел на земле, оперевшись спиной o валун, постоянно утирал пот и почёсывал бороду. Джура вежливо поприветствовал старика и спросил:
 - Скажи, отец, куда ведёт эта дорога?
 - Эта дорога… я уже говорил тебе, эта дорога ведёт в ад. Это путь вникуда. Уже много лет, и не вспомнить, сколько, я иду и иду по ней, вспоминая прожитую жизнь - и нет ей конца. Видно, таков наш удел. Вместо обещанных райских садов и златокудрых гурий - брести по этой пыльной дороге, где кроме пыли и грязи - лишь навоз и ещё грязь. Ведь вся наша жизнь, подобно этой дороге, унавожена лишь желанием убивать. Знаешь, сынок, нельзя оказаться в раю, если путь твой проложен убийствами и кровью. Великий Аллах не прощает тех, кто сеет смерть и разрушения, их колея вечно брести вникуда. Ну, я пошёл, а ты отдохни, присядь на мгновение - и снова в путь, унылый и трудный, ведь теперь это и твоя дорога, у тебя много времени вспомнить и оценить свою жизнь. И помни, чем больше грехов ты собрал на себе и за собой за жизнь, тем более грязна дорога, тем трудней будет путь, потому что это - путь вникуда.

Вместо эпилога

Вот и закончен роман, pазныe жизненныe пути, разные судьбы. Ушедшие из жизни герои романа обрели и там свой путь, у кого-то он лёгкий и приятный, у кого-то трудный и тернистый. Главное, как он прожит здесь, на земле. Любая вера, иудаизм, христианство или ислам, определены основными законами Всевышнего, по ним он судит каждого из нас, и их нарушение грозит безжалостным наказанием. Свою книгу я адресую в первую очередь молодым, тем, кто не знает о том, что пришлось пережить нам, - и не прошли наших путей. Помните - и не повторяйте ошибок предыдущиx поколений.
Автор с глубокой благодарностью готов получать ваши отзывы о прочитанном и постарается учесть все ваши замечания.

В. А. Гайсинский
Хайфа
25.12.2015