Каков поп, таков приход

- Плохо дело, – говорил обычно батюшка Всехсвятской церкви, отец Никодим, когда прихожане совали ему в карман рясы переломленные пополам купюры за совершённое Таинство крещение младенцев. – Изводите вы меня своими подаяниями. Не стыдно, греховодники?

Лица прихожан в этот момент краснели, глаза хаотично мигали, а губы по-идиотски расползались в нервной улыбке.

Увидев испуг прихожан, он тут же менялся и принимался их успокаивать, говорил, что-то о грехе, всепрощении, исповеди и причащении. Постепенно, когда человек приходил в себя от шока, отец Никодим переводил разговор на мирскую лексику:

- Ну и сколько же положили на карман мне?

- Две тысячи рублей, батюшка…

- Усредненная цифра, усреднённая… м-да… во славу своего крещённого ребёнка могли бы и поусердствовать в пожертвованиях.

Прихожанин судорожно лез в свой карман и на ходу сбивчиво молол языком, что первое приходило на ум:

- Вы только скажите, батюшка… я любую цифру исполню. Для вашей оцерквленности ничего не жалко… Все мы под сенью вашего храма бодрствуем…без неё мы никто… так сказать…

- Эх, вы, падшие во грехе людишки… Эти цифры надо знать на зубок… три тысячи пятьсот рублей по прейскаранту за Таинство крещения и ещё - тысячу рублей пожалуйте на областной храм, коий строится в центре столицы Евлажской области, Владыко Пантелиймон, Благочинный епархии, молиться будет за вас…Окормлять Вас нашей церковью…

- Евлажский храм… это тот, что на месте снесённого городского парка? Сто лет стоял, а на сто первый снесли… Да, да… конечно… - лепетал прихожанин и униженно кланяясь, совал в карман батюшке зелёненькие, коричневых купюры. – Вот вам ещё две тысячки и три пятихата, батюшка. Извините, если что не так…

Кто-то из прихожан ропща по тихому, внутри себя, интересовался у Отца Никодима:

- Денежка, наша скромная, поможет ли благосостоянию храма ? Мы – люди бедные, недалёкие… многое, что не понимаем…

А некто из крутых пацанов, местных громил с бритой головой и золотой цепой на шее, припарковавший без соизволения отца Никодима свой новенький «нисан» почти у входа в храм и разогнав по бокам просящих милостиню убогих и нищих людишек – бабушек, дедушек и других болезных, набрался смелости и спросил:

- Тут братва интересуется, - от Святого Духа подпитывается духовностью наша местность или от поповского базара… Пахан мне на зоне говорил, что Богу бабло - пофиг..., а попы жируют…

- Иди с Богом… Отпускается тебе твой, только что совершенный грех…- Размахивая рукавом рясы, окрестил возроптавшего батюшка.

И так почти каждую субботу. Отец Никодим настолько свыкся со своей ролью денежной духовной миссии, что иногда ему казалось, что рубли приходящие ему на карман казались особым Божьим соизволением, некой манной небесной, которая ему даруется свыше… Окончив службу, он замыкался у себя комнате, обставленной офисной мебелью и находящейся сразу за алтарём, где когда-то хранились древние иконы, садился за стол, брал засаленную, чёрную книгу в деревянных крышках, на которой было начертано крупным полуставом «Евангелие», открывал её, вытряхивал из кармана на стол купюры и начинал разбивать денежку по кучкам, приговаривая вслух:

- На храм – тысяча 232 рубля… Многовато, конечно, ну, ничего… храм ещё десять лет будет строится, успеется,потом насобираем. Пятьсот - бабке Машке на свечки…полы в храме вчера хорошо помыла… хотя нужно с ея стольник исчесть…, ибо возроптала на меня за низкое жалованье… не по Божьему поступила… Евсейке, этому трутню, три тысячи за дрова… В Епархию - пять тысяч восемьсот, пусть Владыко порадуется живой копейке… Ну и себе на благотворительные нужды – двадцать три тысячи 345 рублей. Знатный расклад получился.

Озвученные цифры он тут же аккуратно записывал в деревянную книгу, из которой были выдраны страницы Евангелия от Матфея и вплетены пронумерованные от руки пустые листы бумаги. Последнюю сумму он обычно запоминал, и никогда не записывал. На всякий случай.

К вечеру, когда деревянная книга «Евангелие» стояла и пряталась на полке среди духовной литературы, а сумерки уже спускались на старое кладбище, в центре которого стояла Всехсвятская церковь, к нему, в заалтарную комнату, заявлялся пьяненький Евсейка с бутылкой водки. Сидели они с ним за тем же столом, где отец Никодим ранее подсчитывал дневную бухгалтерию, и по случаю субботы и крещения младенцев выпивали её почти до донышка. Евсейка, напившись, становился угрюмым и неразговорчивым, это очень нравилось отцу Никодиму, ибо сам в подпитии становился словоохотливым. Нравилось ему, когда его никто не перебивал, и он, отец Никодим, от этого ещё больше распылялся и начинал рассказывать вслух упитому Евсейки притчи о том, как Моисей вывел евреев из Египта, а царь Давид победил Галиафа и филистимлян. Перебил Евсейка отца Никодима всего лишь один раз, спросив:

- Батюшка, а ты сдачу от подаяний когда-нибудь давал прихожанам ?

- Какую сдачу? – Вытянул шею отец Никодим.

- Ну, к примеру, дал раб Божий тебе мзду за крещение младенца цельную бумажку в пять тыщ, а тебе нужно по установлению епархии взять с него тысячу… четыре тысячи отдаёшь ему или себе на чай оставляешь?

Батюшка попытался что-то ответить, но получились на выходе какое-то бульканье и обрывки звуков. Евсейка понял, что вопрос сильно расстроил отца Никодима и снова заугрюмился, уткнулся глазами в пол и больше никогда ничего не спрашивал.

Вопрос Евсейки больно ударил по самолюбию отца Никодима. Зная наперёд характер Евсейки, его молчаливость во время принятия во внутрь спиртного, батюшка разошёлся в речах:

- Плохо дело… Вижу, вижу, грешную твою душу, серой она обволочена, сапожищами затоптана, Евсеюшко, по потёмкам бродит… ищет пристанище… Накладываю на тебя во имя спасения твоей духовности епитимию: завтра привезёшь в храм Божий дополнительную машину дров за свой счёт и ещё с тебя тысячу рублей вычту в пользу строящегося Евлажского храма… Владыко говорил, что я потакаю грешникам и мало отчисляю в областной приход.

Евсейка как всегда промолчал, лишь только скривился и поводил по полу глазами, будто ища внизу обронённую пятысячную денежку.