Гралия Часть 2 Пролог

Часть II. Любовь

«Любовь не есть страсть. Страсть есть животное, бессознательное чувство, которое сжигает дотла, а любовь есть душевная близость, привязанность, которая позволяет бесконечно долго гореть»
 
Пролог

«Ах, какой же сегодня чудесный день, все еще тепло и холодами даже и не пахнет», – радовался Мелем, шлепая босыми ногами по земле, гоня стадо баранов вдоль Т'Больского земельного тракта. Молодняк весело играл, так и норовя отбиться от стада. Разрозненная какофония голосов животных соединялась в причудливую мелодию, понятную и близкую сердцу только любящему животных пастуху.
– Стой! Куда! – закричал Мелем на своих подопечных и, понимая, что слов мало, подкрепил их звучным ударом хлыста по земле или боку самой непослушной овцы.
Он перегонял стадо к дому своего хозяина, день близился к концу, но до заката было еще очень и очень далеко.
– Корноух! – пастух позвал себе на помощь огненно-рыжего, не считая черных задних лап, вечно взлохмаченного пса. – Где тебя кнезы затоптали, старый ты пройдоха! Корноух!
Собака отозвалась не сразу. Она всегда была где-то рядом, но от своих обязанностей откровенно отлынивала, желая более поживиться чем-нибудь вкусненьким, чем нести службу. То похрустит косточкой, что обронил кто-то на обочину, то прихватит молодого кролика или нерасторопную куропатку, учуяв животину в поле.
Прибежав на зов хозяина, Корноух с деловым видом начинал обегать вверенное ему поголовье и тявкать на них, мол, недаром свой хлеб ем! Звонкий лай перекрикивал теперь недовольное, возмущенное собачьей бесцеремонностью блеяние баранов. Корнух хоть и был уже довольно стар, Мелему казалось, что он знал пса всю свою жизнь, но еще сохранил подвижность, а зрение и слух пока ни разу не подводили его.
– Вот это другое дело, – обрадовался появлению помощника Мелем. – Ай да старый хитрый пройдоха. Где ты шарахался?
Хоть он и ругал пса, но без него за пределы хозяйского дома он ни ногой. Мелем был по жизни слабым, худощавым, да и к тому же не умеющим толком постоять за себя парнем. Нет, он смог бы ударить задиру, что был меньше его и слабее, но вот с равным или тем, кто вымахал выше него, дела не ладились. Вот тогда-то и приходил на выручку Корноух. Собака заходилась в бешеном лае, показывая обидчику своего друга пожелтевшие, но еще вполне острые клыки, при этом брызгая во все стороны слюной. Так и отлаивала Мелема, спасая от побоев.
Корноух, сделав пару кругов почета, подбежал к своему хозяину и, виляя хвостом, потрепанным в схватках со своими сородичами, подставил голову, желая получить порцию ласки от хозяина. Он их получил сполна. Пастух присел на корточки и, обняв лохматую дворнягу, погладил пса по его бугристой голове.
– Что, помощник, опять где-то загулял? Что-то нашел вкусненькое?
Собака утвердительно тявкнула, будто поняла, о чем ее спросили, и, выскользнув из объятий человека, помчалась в травяное море.
– Уверен, это куропатка!? – прокричал ей в след Мелем, теряя четвероногого друга из виду. – Или какая-нибудь другая летающая дичь.
Стадо поднялось на небольшой холм, и тут Мелем заметил, что из стоящего локтях в шестистах от него перелеска выехали несколько всадников, которые бодро сорвались с места, направляясь в его сторону.
Сердце пастуха сжалось и медленно начало спуск к пяткам. «Где же этот дурной пес, когда он нужен?» Звать собаку он не решился, ожидая прибытия грозных гостей. Подъехав к нему, подняв клубы придорожной пыли, они окружили Мелема. Их внушающие страх фигуры нависли над маленьким человеком. Все хорошо вооруженные мужчины в плащах, из-под которых виднелись террониевые  доспехи. «Такие есть только у моего господина, и то лишь нагрудник и налокотники, а тут они все в нем укрыты. Эх, не к добру это, не к добру».
– Как тебя зовут, раб? – задал вопрос один из всадников, безошибочно определив общественное положение пастуха.
– Мелем, я, Мелем.
Говоривший, видимо, был зертом этого отряда – крепкий рослый мужчина с аккуратной окладистой бородкой.
– Кто твой хозяин?
– Я раб Нега Леонида. Он землевладелец из здешнего варта.
– Понятно. Это хорошо, что он землевладелец, меньше будет вопросов, если что пойдет не так.
«Что пойдет не так?» – испуганным полевым кроликом выпрыгнула из небытия мысль пастуха, тут же скрывшись.
– Значит так, раб, ты сейчас отгонишь своих баранов вон в ту низинку и встанешь со своим стадом на дороге, в месте, где земельный тракт сужается, опускаясь как бы в канаву, а обочина поднимается выше него.
Пастух хотел было уже выполнить поручение, но вдруг засомневался.
– Я же тогда застопорю движение по дороге. Конный и пеший пройдут, а повозка и раторк вряд ли.
Всадник сурово поглядел на пастуха. Мелему сразу стало ясно, что лучше не спорить и делать, как сказано. Раб принялся щелкать хлыстом, спеша направить стадо в указанном ему направлении. Бараны упрямились и без особой охоты сходили с земли на каменистую поверхность тракта. Передвижение стада сопровождалось громогласным блеянием.
Мелем шел к низине, тем временем всадники, рассеявшись на вершинах прилегающих к дороге холмов, спешились и вели какие-то спешные приготовления.
– Вот угораздило меня попасть в переплет. Везет же мне. А как все хорошо начиналось. Был чудный денек, а теперь мне не до чудес.
Оказавшись в низине, овцы немного поутихли. Они укоризненно, непонимающе поглядывали на пастуха, словно спрашивая: «И чего мы тут делаем? Нам что, камни грызть? Травы-то тут нет». Мелем понимал недовольство своих подопечных, но что он мог поделать?
Задрав голову, пастух попытался разглядеть всадников, но его попытка была безуспешной. Снизу людей, укрывшихся в траве на вершине холма, абсолютно не было видно.
«Похоже, они готовят кому-то засаду, а я и овцы нужны им как расходный материал. Скоро окажусь в самом центре событий. И что же мне тогда делать?»
Мелем задрожал от страха. Он хотел свистом подозвать пса, рядом с ним ему всегда было как-то спокойнее, но не смог, сложенные в трубочку губы издавали невразумительное шипение. В этот момент одна молодая овца выпрыгнула из стада и решительно направилась в обратный путь. Пастух не растерялся. Он поднял кнут и смачно ударил непокорную по спине. Та, вздрогнув, лягнула копытами и, поняв, что дела ее плохи, поспешила вернуться.
– Вот и мне бесполезно дергаться, а то еще и по спине схлопочу!
Мелем подошел к вернувшейся овце и, присев, потрепал ее по голове. Он чувствовал вину за то, что применил излишнюю силу к своей подопечной. Пастух, продолжая ласкать обиженную, но теперь покорную скотину, посмотрел ей в глаза и спросил:
– А если сейчас поедет кто-то другой, не тот, на кого охотятся незнакомцы, что будет тогда? Что мне делать? Может, попросить их о помощи? Да и вообще, кто такие эти всадники? На простых разбойников они не похожи, не видал я разбойников в террониевых доспехах. Да и не работорговцы. Те в душе торгаши и одеваются сообразно. А эти…
Мелем услышал какой-то шум, доносившийся с той стороны земельного тракта, которая была скрыта от него за пологим подъемом. Раб оставил в покое овцу и, встав, зашарил глазами, пытаясь понять, кто едет по тракту, но не смог ничего разглядеть.
«Да уж, пойми, кто там в гости пожаловал».
В этот миг на тракте появился раторк, запряженный четырьмя крепкими жеребцами, сопровождаемый десятком пеших немиторов .
– Вот сейчас мне попадет. Засада точно не против жрецов, а значит, мне сейчас перепадет от служителей Башни.
Мелем взмахнул кнутом и стал направлять стадо своими ударами и окриками в противоположную сторону от приближающегося раторка. Овцы не сразу поняли, что от них хотят, и в замешательстве кинулись кто куда: одни – к приближающимся немиторам, другие – в противоположном направлении.
«Как же жалко, что я сегодня сломал свою палку, – сокрушался пастух, – с ней-то бараны были куда понятливее. Как не кстати!»
Первые из овец достигли упряжки раторка и кинулись в ноги лошадей, немиторы не смогли помешать их стремительному восхождению.
– Вот бараны мои овцы! – схватившись за голову выругался Мелем. – Сейчас будет мне хороший денек!
Кони остановились. Их дальнейшему продвижению мешали подопечные пастуха. Раторк к этому времени уже наполовину спустился в низину. Его дверь открылась, но наружу никто не вышел, однако последовал какой-то приказ, который заставил часть немиторов устремиться в сторону Мелема.
Бежать не было смысла. Да и куда бежать. «От судьбы, как говорится, не уйдешь, – решил раб, ожидая скорой неминуемой расправы над собой. – Только бы не сильно побили, только бы чего не переломали».
Немиторы обнажили мечи и начали нещадно сечь направо и налево бедную скотину. Сердце Мелема ушло в пятки. Он застыл на месте как вкопанный, таращась на бессмысленную резню. Такого поворота событий он никак не ожидал.
Ближайший немитор был в паре шагов от Мелема, готовясь расправиться с пастухом, занес меч над своей головой, как с вершины холма, засвистев, полетели стрелы. Первая из смертоносных посланниц попала прямиком в неприкрытую шею немитора. Он тут же рухнул прямо под ноги пастуха. Мелем, опомнившись, припал к земле. Поджав к животу ноги, он свернулся клубком, уткнулся носом в землю и изо всех сил зажмурился, не желая и не имея больше сил смотреть за происходящим. Теперь он мог только слышать. Овцы, охваченные животным страхом перед смертью, истошно блеяли, как будто вокруг них были не люди, а стая волков. Издавали гулкие ухи террониевые доспехи, в которые ударялись стрелы нападавших. Если же немиторы отбивали их мечами, то это сопровождалось звонким дзиньканьем. Раздавались людские выкрики, свидетельствующие о ранениях, о боли. Заржали испуганные кони. Звонкий хлыст кнута перекрикивал ужасную какофонию. Стук копыт начал приближаться. Боясь даже приоткрыть глаза, не видя раторк, но понимая, что он движется в его сторону, Мелем, не поднимая головы, извиваясь, как уж, пополз к краю дороги.
Вот стук копыт пробил свою дробь где-то совсем близко. «Боги, боги!» Скрежет металла, ломающегося дерева, ржание в исступлении лошадей, предостерегающие окрики людей, гулкий грохот завалившегося на бок раторка – все слилось воедино. Кто-то налетел на прижавшегося к земле Мелема, сильно ударив его по ребрам, упав рядом с ним на камни тракта.
Пастух машинально открыл глаза и тут же зажмурил их снова. Увиденное повергло его в шок. Трупы овец, смертельно раненные или скрючившиеся в предсмертной агонии немиторы, пытающиеся выбраться из упряжки пара истыканных стрелами лошадей. И кругом кровь. Много, очень много крови. Так много, если бы сейчас пошел кровавый дождь. Мелем почувствовал, что его грудь и живот становятся мокрыми. Это теплая, липкая кровь потекла ручьем по земельному тракту. Пастух трясся от ужаса, бормоча что-то нечленораздельное, подвывая, подпевая таким нехитрым образом смертельной песне.
Сколько прошло времени, Мелем не знал, но грохот боя сменился стонами, свидетельствующими о его окончании. Раб еще не осознал перемен, когда чьи-то сильные руки подняли его с земли и поставили на ноги.
– Открой глаза, раб! Смотри, тебе говорю, а не то хуже будет!
Мелем боязливо приоткрыл один глаз. Перед ним стоял зерт всадников, тот человек, который поручил ему встать в низину. По месту бойни ходили люди из его отряда и добивали израненных немиторов. Один из спешившихся конных, что стоял недалеко от Мелема, пнув ногой, перевернул тело павшего и вонзил ему под подбородок свой клинок, сказав: «Бестолковые, не могли надеть нормальные доспехи. А так, полтела все равно, что голое! Тупицы!»
Пастух широко распахнул оба своих глаза. Теперь он видел все. Треть его стада погибла, как и теперь уже все немиторы, лошади и жрец, который смог выбраться из перевернувшегося раторка, но был прикончен ударом в спину.
– Что же мне с тобой делать, раб?
– Убей его, зерт! Зачем нам свидетель?! – предложил командиру один из его людей.
– Свидетель?
– Он все равно проболтается. Да и как раб объяснит своему хозяину потерю овец?
– Пожалуй, ты прав. Но, с другой стороны, он же нам помог.
– Сейчас помог нам, а потом поможет другим – скажет слово против нас.
– Ладно, разберись с ним тогда сам.
Зерт отбросил Мелема, который еле держался на ногах, как тряпичную куклу, в сторону своего говорливого подчиненного. Тот, ловко ухватив раба за шиворот, достал из-за пояса загнутый полумесяцем кинжал. Пастух пытался что-то сказать, чтобы предотвратить неизбежное, но не мог выговорить членораздельно ни слова.
Державший его мужчина был довольно-таки молод. У него были красивые черты лица и приметная родинка на левой щеке. Он улыбнулся и, подняв кинжал, быстрым движением руки проткнул глаза Мелему. Пастух издал безумный вопль. Мир померк, больно почти не было, но было ужасно страшно, отчаяние и, как ни странно, обида, да, да, именно обида овладели рабом. «Не делай добра – не получишь зла». Следующий удар кинжала пришелся на шею раба. Мелем понял, что захлебывается собственной кровью. Палач перестал держать раба, и он рухнул на мощеную мостовую. Пастух схватился за горло, пытаясь закрыть рану руками. В голове загудело, зашипело, Мелема оставили силы.
Внезапно он перестал задыхаться и почувствовал, что начинает подниматься вверх, словно взлетать. Боль оставила его, как и страх. Это длилось какие-то считанные мгновения, прежде чем Мелем камнем рухнул вниз. Пастух заморгал. Яркий свет ударил ему в глаза. Он снова видел.
– Боги! Боги! Чудо! – затараторил раб, видя слепящие лучи Ченезара и ярко-голубое небо прямо перед собой.
Мелем понял, что лежит на земле лицом вверх. Он судорожно полной грудью вдыхал воздух. Ничего не болело, словно и не прошел по нему нож палача.
– Слава богам! Слава! Чудо! – продолжал кричать пастух.
– Не просто чудо! – раздался откуда-то совсем рядом незнакомый голос, заставивший вздрогнуть раба и повернуть голову на его звук.
Это был жрец, который, как думал Мелем, был убит, но оказалось, что только тяжело ранен. Он лежал на земле и протягивал к пастуху руку, на которой красовался глубокий кровоточащий шрам, переходящий с ладони на запястье, проходя через все его предплечье.
– Не просто чудо! – повторил служитель Башни. – Каури!
Мелем не знал, что такое каури, услышанное новое слово заставило его насторожиться.
Из глаз жреца лился свет, как если бы в глазницах были две уменьшенные и немногим менее яркие копии небесного светила. Он издал стон.
– Дай мне руку!
Страх снова вернулся к рабу, сам не желая, пастух протянул руку жрецу. Мелем увидел, что на его ладони тоже красуется неизвестно откуда взявшийся порез, который, однако, не переходил на предплечье, как у служителя Башни. Жрец крепко сжал руку раба. Мелем ощутил странное чувство – холод среди жаркого дня прокрался в его тело. Он замерзал. Голова шла кругом, тошнило.
И тут, откуда не возьмись, появился как всегда взлохмаченный Корноух. Пес рычал и скалился на жреца. Издав грозный рык, собака вцепилась в руку служителя Башни и принялась лихорадочно ее трепать, словно это была не человеческая конечность, а пойманный ею в поле кролик. Жрец не пытался как-то прогнать пса, а только сильнее впился своими пальцами в кисть Мелема.
Пастух ощутил сильный удар в грудь, потом еще и еще раз. Но его никто не бил, по крайне мере никого, кроме пса и жреца, перед ним не было. Корноух, поняв безуспешность своего дела, отпустил руку жреца и, запрыгнув ему на спину, вцепился в его затылок. Это был верный выбор. Жрец отпустил руку и попытался совладать с псом, но было поздно. Зубы собаки вошли уже слишком глубоко.
Неожиданно Корноух отскочил от жреца и обиженно заскулил, потирая лапой свой нос, как будто его укусила оса. Израненный человек дернулся, выгнулся в дугу и поник, опустив голову на мостовую. Его глаза больше не светились. «Умер», – вполне отчетливо осознал случившееся Мелем, в тот же миг обретя волю над своим телом, холод быстро покидал его.
– Гав, гав! – раздался победный, добродушный, зычный, такой знакомый лай Корноуха, который тут же уткнулся мокрым носом в щеку пастуха и принялся лизать его своим теплым языком.