Б. Мескита, Дж. Лью Культурная психология эмоций П

Оценка
Оценки – «психологические репрезентации эмоционального значения ” (Clore &
Ortony, 2000, p.32). Культурные модели проявляются в оценках. Так, независимые оценки состоят из воспринимаемого значения ситуации для целей индивидуума, в то время как оценки, основанные на взаимозависимости, вероятно подчеркивают роль ситуации для целей отношений. Вполне естественно, что культурные модели различаются не только по одному лишь соотношению индивидуального и коллективного смысла. Более сложные описания культурных моделей, как правило, дают более точный контекст для понимания культурной специфики оценок.

Что такое эмоциональная ситуация? Оценка эмоциональной ситуации основывается на суждении о том, что собой представляет соответствующий стимул. Некоторые называли это «оценочное» измерение интересным: какая же ситуация могла бы быть релевантной для меня? (Ellsworth,
personal communication, 2004; (Frijda, 1986). Можно найти ряд свидетельств того, что анализ реальности исходит из определенной культурной модели. В недавнем выборочном исследовании Ойши и его коллег (Oishi, Diener,
Scollon, & Biswas-Diener, 2004), исследователи обнаружили, что поскольку социальный контекст влиял на эмоциональный опыт в культурах с коллективистским сознанием (interdependent cultures), дело обстояло иначе в независимых культурных контекстах. Соответственно, согласно этому исследованию, эмоции испытывались сходным образом в ситуациях, в которых участвовали другие индивиды, и в тех, в которых других не было, в культурном контексте с превалированием автономии личности, но эмоциональный опыт в «коллективистских» культурах различался в зависимости от присутствия определенных других людей. Способ анализа реальности, как представляется, различался. В этом исследовании студенты американских колледжей в средней части Запада США (в основном европейцы), испанские студенты, живущие в Калифорнии, японские студенты колледжей, живущие в Японии, и студенты-индийцы в Индии, заполняли анкетный лист  оценки эмоционального состояния/ настроения пять раз в день. Опросный лист настроения состоял из положительной и отрицательной шкалы аффектов. Каждый раз, когда они заполняли опросный лист настроения, респонденты также указывали на характер ситуации, а именно, с кем они находились в тот момент. Было предложено шесть вариантов: один (одна), вместе с другом, с однокурсником/ сослуживцем, с партнером, с незнакомым человеком и с семьей. Хотя адекватность позитивного и негативного аффекта в разных ситуациях превалировала во всех четырех культурах, аффект оказывался в более сильной зависимости от типа ситуации в «коллективистских» (испанской, японской) культурах, нежели в культуре, основанной на автономности личности (американцы неиспанского происхождения). Точнее говоря, в испанской и японской группах средний уровень позитивного аффекта, испытываемого в семейном контексте несущественным образом кореллировал с позитивным аффектом в целом ряде других социальных ситуаций. Напротив, позитивный аффект среди американцев европейского происхождения был адекватным во всех шести эмоциональных ситуациях.  Если говорить о негативном аффекте, то испаноговорящее население было единственной группой, в которой отмечался различный средний уровень аффекта в семейном контексте, в отличие от других социальных ситуаций; негативный аффект  в остальных трех культурных группах был сходным в других ситуациях. Можно заключить, что в целом, в данном исследовании,  в частности,  в случае позитивного аффекта, точный характер социального контекста имел большую значимость для переживаний групп, живущих в коллективистской культуре, в данном исследовании, нежели для тех, для которых более существенна автономность личности.
Ойши и его коллеги также рассчитали различия по степени общих внутриличностных  колебаний аффективного опыта в зависимости от ситуации. Это производилось путем вычисления стандартного отклонения среднего позитивного и негативного аффекта по шести ситуациям для каждого индивидуума. В целом стандартное отклонение было более существенным для позитивного, чем для негативного аффекта, и это означает, что тип ситуации оказывал большее влияние на позитивные, чем на негативные эмоции.
Кроме того, отмечались явные культурные различия в направлении, в котором их можно было бы ожидать.  Для позитивных эмоций средние различия внутриличностных проявлений в разных ситуациях были более существенны среди японских и испанских респондентов, чем среди американцев, в то время как для негативных эмоций все три взаимозависимые культурные группы демонстрировали более существенные средние внутриличностные расхождения в разных ситуациях, чем американцы. Следовательно,
у отдельных индивидов уровень позитивных и негативных эмоций в большей мере находится под влиянием специфической социальной ситуации во взаимозависимых, чем в автономных культурах, что соответствует ориентации на отношения, преобладающей в взаимозависимых культурах. Следует отметить, что эти различия в колебаниях интрапсихических процессов в различных ситуациях накладывались на мощные универсальные межличностные эффекты.  Аналогичность межличностных эффектов означала, что  в различных культурах, средний уровень аффекта личности предсказывал его или ее аффект в различных ситуациях. Исследование эмоционального восприятия согласуется с мыслью о том, что реальность по-разному анализируется в зависимости от культурной модели. В этом исследовании респонденты рассказывали об эмоциональном опыте других людей, нежели о собственном. Японцам и американцам европейского происхождения показывали «живые мультики» с изображением центрального персонажа, который выражал гнев, скорбь или счастье, окруженный четырьмя другими, лица которых менялись независимо от выражения лица центрального персонажа
(Masuda, Ellsworth, Mesquita,
Leu, & Veerdonk, 2005). Респондентов попросили оценить эмоциональный опыт центрального персонажа. Результаты свидетельствуют о том, что данная ситуация воспринимается как ситуация отношений японцами, но не американцами европейского происхождения. Сообразно культурной модели автономии индивида, американцы судили об эмоциональном опыте центрального персонажа только лишь по его выражению, не обращая внимания на эмоции окружающих людей. Японцы же, в духе коллективистской модели, рассматривали эмоции всех лиц на картинке. Следовательно при оценке эмоционального опыта центрального персонажа на японцев оказывали влияние эмоциональные выражения других в этой ситуации, а не выражение центрального персонажа. К примеру, оценка гнева разгневанного лица повышалась, если другие люди в той же ситуации также были разгневаны, по сравнению с той ситуацией, в которой другие не были разгневаны. В группе японских респондентов эмоции второстепенных персонажей влияли на восприятие эмоций центрального персонажа.
Японские респонденты приписывали центральному персонажу, испытывавшему чувства гнева, радостные переживания (happiness), когда этот персонаж был окружен счастливыми людьми. Следовательно, смысл ситуации в японском контексте взаимозависимости можно обнаружить в том, что происходит со всеми в социальном взаимодействии. В последующем эксперименте Масуда и его коллеги
(Masuda et al., 2005) измеряли движение глаз в ходе того же задания по оценке эмоций и обнаружили, что в то время как американцы больше внимания обращали на центрального персонажа, со второй секунды внимание японцев стало раздваиваться между центральным персонажем и окружающими людьми. Итак, реальность, воспринимаемая, или на которую обращали внимание, как представляется, сразу стала различаться при выполнении задания. Независимые модели связаны с восприятием индивида, осознающего свои границы, в то время как коллективистские модели служат ориентиром и позволяют создать представление об отношениях.
Аналогичные результаты были получены (Tsang & Wu, 2005), которые попросили тайваньских студентов оценить, насколько счастливы схематические репрезентации улыбающихся или раздосадованных лиц. Вокруг центрального образа располагались еще четыре лица, которые либо улыбались, либо выражали грусть, и менялись независимо от выражения центрального персонажа. Как и в случае тайваньских моделей, основанных на парадигме взаимозависимости, центральный персонаж получал более высокую оценку по показателю «счастье», когда он был окружен скорее более счастливыми, чем грустными лицами.
Tsang and Wu использовали две различные формы для окружающих лиц. Эти лица были либо круглыми, как и центральный персонаж, либо яйцеголовыми,
слегка отличаясь от центрального персонажа. Эмоциональное воздействие окружающих лиц на оценку центрального персонажа смягчалось степенью сходства между центральным и окружающим персонажами. Окружающие лица, которые были похожи на центральный персонаж, имели значительно большее влияние на оценку по критерию счастья, чем окружающие лица, которые отличались. На основе этих результатов можно сделать вывод, что в контексте взаимозависимой культуры, другие люди становятся частью эмоционального стимулирования в тех пределах, в каких они рассматриваются как связанными с индивидом или принадлежащими к той же группе. Таким образом, культурные модели допускают определенное восприятие эмоциональных стимулов. В то время как эмоциональный опыт в парадигме взаимозависимости сосредоточен на группе, эмоциональный опыт в контексте автономии личности связан с вниманием к индивидууму. Эти различные формы восприятия реальности являются основой различных типов эмоционального опыта. В будущих исследованиях целесообразно рассмотреть различные значения этих типов эмоционального опыта с точки зрения их когнитивных и поведенческих последствий. Когнитивные и поведенческие последствия также могли бы подтвердить достоверность этого подхода.

В чем перспектива этой ситуации? Как представляется, культурные модели отражаются в эмоциональном опыте еще одним образом, а именно исходя из перспективы эмоционально значимых событий. Поскольку люди, существующие в культурной среде, в которой акцентируется автономность личности, рассматривают эмоциональные ситуации прежде всего со своей личной точки зрения (этот подход обычно именуется интравертным)  (Hamaguchi, 1985), люди в «коллективистском» культурном контексте оценивают эмоциональное значение с точки зрения других людей, либо определенного «другого» или обобщенного «другого» (cf. (Mead, 1934). Последний подход называется «экстравертным»(Hamaguchi, 1985).Существует несколько исследований, которые указывают на то, что взгляд других людей воспринимается как часть оценки ситуации в взаимозависимом контексте, но в гораздо в меньшей степени в контексте, подчеркивающем автономность личности. К примеру, в исследовании Mesquita, 2001 сопоставлялись эмоции в автономном и взаимозависимом культурных контекстах в Нидерландах. Респонденты указывали на несколько типов эмоциональных событий в прошлом: позитивные, неприятные, аморальные ситуации. Суринамские и турецкие меньшинства в Нидерландах, группы, существующие во взаимозависимых культурных контекстах, по данным опросов, лучше осознавали возможное восприятие ситуации другими людьми, чем респонденты из группы голландского большинства, воспитанного на  культуре автономии личности. Турки и суринамцы рассматривали культурный смысл ситуации как более очевидный, чем голландцы, они полагали, что другие могли бы интерпретировать, чувствовать и действовать подобно тому, как поступали бы они сами в соответствующей ситуации. Значение эмоциональной ситуации в контексте культуры, основанной на ценностях взаимозависимости, воспринималось как черта мира, которая может восприниматься только аналогично другими, в то время как в культурном контексте, в котором отстаивается автономия личности, ее значение интерпретировалось исходя из интравертного подхода.
В той мере, в какой люди полагали, что оценка события или лица разделяется другими людьми, эта оценка с большей вероятностью превращалась в устойчивое представление. (Mesquita, 1993). К примеру, в суринамской и турецкой группах, обида, нанесенная другом вызывала устойчивое мнение о том, что друг не достоин дружбы, с большей частотой, чем в голландской группе. Точки зрения других людей рассматривались как согласующиеся с собственной точкой зрения, и придавали оценке определенное обоснование. Точно также в сравнительном исследовании американских и японских респондентов, университетских студентов и выборке из сообщества, японские респонденты, воспитанные на культуре взаимозависимости, давали больше оценок, которые отражали их представление о значении ситуации для других, чем американские респонденты (Mesquita et al., 2005). Однако, в отличие от групп респондентов, воспитанных в традициях культуры взаимозависимости в Нидерландах, японцы представляли перспективу других людей отличную от своей собственной. Респонденты в этом исследовании говорили о своем эмоциональном опыте и поведении в определенной ситуации из прошлого – обиды, унижения, или оценки по достоинству. Рассказ об эмоциях респондентов записывался, а затем им присваивали определенный индекс. В частности, в негативных ситуациях японцы рассматривали значение событий для других людей как отличавшееся от собственного.К примеру более 40% японцев, в отличие от 0% американцев, объясняли ситуацию исходя из перспективы третьих лиц или обобщенного другого, оценки, которая, по-видимому, отражает экстравертный подход.

Представление японцев о дивергентной перспективе другого, может объяснять то обстоятельство, что наиболее частой реакцией на обиду было бездействие, в отличие от чрезмерной настойчивости и агрессии в культурной среде американцев европейского происхождения. Маловероятно, чтобы знание перспективы другого  заставило человека действовать против обидчика.

Свидетельства экстравертного подхода в культурах, основанных на взаимозависимости и интравертного подхода в культурах, основанных на автономии личности, также вытекает из исследования канадцев западного и восточного происхождения о влиянии эмоционального опыта на других. (Cohen & Gunz,
2002). Респонденты вспоминали эмоционально значимое событие из прошлого, которое вызвало ту или иную эмоцию. После отбора эмоции были сгруппированы попарно, так что если один человек испытывает одну эмоцию, то можно ожидать, что другой человек, находящийся с ним в отношениях, испытывает комплементарную эмоцию.
(к примеру, сострадание – грусть).
После того, как одна эмоция была выделена, респонденты оценивали несколько картинок с лицами, выражавшими противоречивые эмоции. Поскольку важно, что в контексте, основанном на взаимозависимости между людьми, рассматривать собственные эмоции исходя из перспективы другого человека, как ожидалось, восточные люди узнают больше взаимодополняющих эмоций в представленных лицах. Западные респонденты, которым не хватает перспективы взаимодополняющих эмоций, скорее, как ожидалось, полагаются на собственный опыт при считывании выражения лиц людей, испытывавших противоречивые эмоции. Результаты подтвердили эти прогнозы. К примеру, когда рассматривалась эмоция сострадания/ сочувствия, восточные люди воспринимали более высокий уровень взаимодополняющей эмоции грусти. С другой стороны, представители западной цивилизации воспринимали лица как более похожие на эмоции, которые они только что описали. Когда они испытывали сострадание/ сочувствие, они воспринимали больше сочувствия в лицах, представленных на картинках. Канадские респонденты восточного происхождения (культурная модель, основанная на взаимозависимости), проявили внутреннюю осведомленность об эмоциях респондентов, исходя из перспективы других людей, в то время как западным респондентам не хватало такого перспективного подхода.
Оценка отношений. Социальные и отношенческие последствия эмоционально значимых событий более явно подчеркиваются представителями коллективистской культуры, по сравнению с культурой, основанной на автономии личности. Прежде всего, статус отношений с другими имеет тенденцию становиться центральным в «коллективистском», нежели в основанном на автономии подходе  к оценке. Китаяма и его коллеги
продемонстрировали, что эмоциональная оценка ситуации, как межперсонального взаимодействия были более превалирующие в Японии, чем среди северо-американской студенческой популяции
(Kitayama, Markus, & Kurokawa, 2000;
Kitayama et al., in press). В первом исследовании, Китаяма и Маркус  (Kitayama and Markus) добавили японские слова «которые предполагают присутствие других» (см. в
Markus & Kitayama,
1991, p. 238) к стандартному списку английских слов, выражающих эмоции, и представили предварительно составленный список эмоций японским студентам, которые оценили сходство всевозможных пар эмоций. Помимо удовольствия и возбуждения, которые, как правило встречаются в исследованиях рейтинга сходства, использующих обычные западные термины для выражения эмоций, японские рейтинги выработали  измерение межперсонального взаимодействия, в котором на одном полюсе представлены оторванные от социума эмоции, такие как гордость и гнев, до эмоций, служащих маркерами принадлежности к социуму (socially engaged) таких как стыд, и чувство сопричастности/ сопряженности с кем-либо (fureai) на другом полюсе.
В последующем опытном выборочном исследовании, в контексте Японии эмоции, как с позитивными , так и с негативными коннотациями, встречались более часто, чем внесоциальные эмоции, в то время как противоположное было характерно для основанного на автономии личности контекста американцев европейского происхождения
(Kitayama et al., in
press). В этих исследованиях японские и европейские студенты оценивали социально ангажированные/ приемлемые эмоции (socially engaged), а также (меж)личностные впоследствии в ежедневном выборочном исследовании и в ответ на 22 совершенно различных эмоционально значимых события. В этих исследованиях наиболее отличные оценки были даны (меж)личностным (socially disengaged) эмоциям. В то время как японские, и американские студенты европейского происхождения оценивали ситуации с точки зрения их значения для их участия/вовлеченности в отношения, американские студенты европейского происхождения отмечали более высокий уровень (меж) личностных эмоций как в позитивных, так и в негативных ситуациях. Эти различия в эмоциях вне социальной среды, таким образом приводило к сравнительно более значимой роли оценки социально ангажированных/ приемлемых эмоций  в японском культурном контексте.
Emotion 19
Аналогичные свидетельства были получены в результате еще одного выборочного исследования с участием американцев европейского происхождения и двух групп японских студентов колледжей, одной проживающей в США, а другой в Японии.
(Mesquita & Karasawa, 2002). В этом исследовании респонденты рассказывали о последних эмоциях, которых они испытывали каждые три часа на протяжении недели, и  оценивали ситуацию, складывающуюся в итоге, в отношении удовольствия, а также количества измерений оценки, которые представляли независимые оценки (такие как самоуважение и контроль), а также оценок взаимозависимости (таких как близость и потеря лица), и указывали, насколько приятной или неприятной была ситуация.
Чувство удовольствия в двух японских группах предсказывалось взаимозависимой, нежели независимой оценкой. В группе американцев европейского происхождения удовольствие в меньшей степени базировалось на оценках респондентов, воспитанных в культуре автономии личности, чем тех, кто руководствуется принципом взаимозависимости. То, что чувство удовольствия не было детерминировано оценкой, основанной на принципе автономии личности, в отличие от оценки, отстаивающей взаимозависимость, возможно не должно удивлять. В контексте культуры американцев европейского происхождения «положительные чувства связаны с участием в некоторой форме взаимно поддерживающих отношений» (Kitayama & Markus, 2000). Итак, отношенческая оценка может быть максимальной в том случае, когда отношения способствуют чувствам собственной эффективности и самоуважения. Соответственно, оценки, основанные на автономии личности, и оценки взаимозависимых респондентов, в только что описанном выборочном исследовании повседневного опыта, находились в высокой корреляции. С другой стороны, первые оценки в японских группах находились вне корреляции с оценками, основанными на взаимозависимости. В японских группах  положительные эмоции об автономных аспектах «Я» не связаны с наличием позитивных связей с другими, и именно последнее, скорее чем первое, позволяет судить о том, хорошо ли себя чувствует человек (Kitayama &
Markus, 2000).

Уважение и статус были характерными социальными измерениями среди суринамских и турецких респондентов в голландском исследовании, описанном ранее (Mesquita, 2001). Позитивные события описывались в контекстах взаимозависимости, как повышающие статус и респектабельность, а также статус своей семьи и группы лиц с общими интересами, в то время как негативные события описывались как угрожающие или наносящие ущерб статусу и уважению, что едва ли было так в голландском контексте, основанном на взаимозависимости индивидов. Итак, основанный на взаимозависимости акцент на последствия эмоционально значимого события для чьего-либо социального блага, предполагался также и этим исследованием, несмотря на тот факт, что в него были включены совершенно различные культурные группы. Акцент на социальных последствиях эмоциональных явлений можно найти  в культурах, в которых многие события наполняются смыслом из их тесной взаимосвязи с понятием чести. Честь в этом смысле основана на личной силе и власти по отношению к другим. Личная честь помещает человека в социальный контекст и определяет его право на превосходство (Abu-Lughod, 1986; Cohen, 1996;
Cohen & Nisbett, 1994, 1997; Cohen, Nisbett, Bowdle, & Schwarz, 1996; Peristiany,
1966). Итак, эмоциональные оценки в культурах, в контекст которых включено понятие чести, имеют тенденцию быть всецело основанными на учете социальной позиции и социальных отношений индивида. Социальная позиция иногда может служить предметом переговоров
(Cohen, Nisbett, Bowdle, & Schwarz, 1996), но она также может восприниматься как результат естественного порядка вещей, таких как более низкий статус (и тем самым большая уязвимость)  женщин по сравнению с мужчинами (Abu Lughod, 1986).
Из предварительного исследования можно получить дополнительные сведения по различным  вопросам, имеющим ключевое значение для эмоционального опыта.
(Chentsova-Dutton & Tsai, 2005). Студенты колледжей – участники исследования, среди которых были американцы азиатского и европейского происхождения, были произвольно выбраны для составления либо личных дневников, в которых они писали «о себе и условиях и собственной жизни», либо дневников, посвященных отношениям, в которых они писали «о членах семей и событиях в их жизни». После выполнения письменного задания респонденты смотрели грустный и развлекательный клип. Американцы европейского происхождения, которые смотрели развлекательные клипы, выражали позитивные эмоции с большей интенсивностью и больше улыбались после заполнения личных дневников, чем после дневников об отношениях. Напротив, респонденты азиатского происхождения выражали и показывали больше позитивных эмоций после заполнения дневника об отношениях, чем после записей в личный дневник.
Одна из интерпретаций этого вывода заключается в том, что эмоциональный опыт обычно ассоциируется с вопросами автономии личности в соответствующем культурном контексте, а также с вопросами взаимозависимости и отношений в культурном контексте взаимозависимости.  Как только соответствующие вопросы актуализируются, эмоции становятся более интенсивными. Возражение в связи с интерпретацией этого вывода состоит в том, что не наблюдалось значимой корреляции между культурой и дневником состояния после просмотра грустных видеоклипов.