Князь А. Н. Церетелев. Забалканский поход 1877 г

Князь Алексей Николаевич ЦЕРЕТЕЛЕВ (1848 - 1883)

ПИСЬМА С ПОХОДА (1877 год)

("Русский Вестник". 1878. Кн. 9 (сентябрь). С. 251 - 272)

ПИСЬМО X.
Хаин-киой, 3 июля 1877 г.

Дневка! дневка! Какое блаженство, какая прелесть! Можно утром спать до 6 и даже до 7 часов, можно спокойно умыться, спокойно напиться чаю, да еще с молоком! Можно даже о роскошь, о нега! надеть белье, всполоснутое накануне в ручье казаком, и целый день гулять в бешмете, валяться на сене или в палатках, а в полдень поесть похлебки с МЯСОМ! Да, вот что значит ДНЕВКА! А как оценить ее после десяти дней безостановочного похода, хлопот. Теперь я спокойно лежу на турецком ковре, разостланном на снопах, на крыльце избы. Но для ясности надо рассказать все постепенно. Мое последнее письмо было из гнусной стоянки в Зимнице, среди пыли и смрада. 19 июня я был в Систове, надеясь отправиться на разведки с молодым Скобелевым. Но дело не состоялось. Затем пришли перемены; начальником отряда был назначен генерал Гурко, вызванный из Петербурга. Я решил уйти в свой полк. 21-го назначено было нам выступать. Накануне нас объехал Государь; я стоял в рядах. В самый день выступления уже снимали палатку, и я доканчивал мое последнее письмо, вдруг приказание явиться нам, состоящим в штабе отряда, ко временному командиру отряда генералу Рауху. В то же время узнаю что Суханов, мой приятель детства, будет ординарцем у генерала Гурко, до приезда которого генерал Раух приказал мне остаться при штабе. В Главной Квартире встречаю полковника Д., предлагающего сейчас ехать на рекогносцировку по направленно к Рущуку. Еду, но отпущен с тем лишь условием, чтобы к утру нагнать отряд наш, переходящий в то же время Дунай. Мы едем сперва ко князю Святополк-Мирскому, разведку брода приходится отложить до следующего утра, и я еду ночью отыскивать свой отряд, предварительно пообедав хорошо у князя Святополк-Мирского. За то ехать по незнакомой дороге пришлось ночью. Около Систова я сбился, лошадь моя устала, и я остановился около какого-то домика, где достал ячменя для лошади и ночевал лежа на бурке и не забывая сторожить лошадь. На заре поехал я далее и лишь часа через три нашел лагерь нашего отряда. Первые два дня похода мы очень бедствовали. Все собрались наскоро: не было ни палаток, ни возможности что-либо поесть. Пришлось мне хлопотать и устраивать шашлык. Сам я от неожиданного отъезда пострадал более всех. Изо всех моих вещей осталось лишь то, что было со мной в сумках; остальное пошло совсем в другую сторону. Там были, увы! неоцененные сокровища: четыре фунта чая и два чайника! Все горевали о моем горе. Словом, нам было голодно. Первую ночь мы остановились в селении Акчаир. Турецкое население все бежало, и мы питались оставленным добром, особенно курами и индейками, которых ловили сами. Барантовали (приличное слово чтобы сказать грабили) все. Я, впрочем, лишь обобрал фрукты. Но потери Туркам были не чувствительны: они бежали все, чтобы не возвращаться, и взяли все ценное имущество; остальное разносили за нами или прежде нас Болгары. Однако, в этот день, чуть ли не первый на походе, даже положительно первый, я был не в духе: для лошади не оказалось торбы, украли у меня треногу, и в беспорядке некому было поручить мою лошадь. Чаю не давали. Хлеба не было. Есть нечего. Я ворчал и жалел, что не удалось уйти в полк. Утешали меня Суханов и Скалон, бед-ствовавшие подобно мне: им спать пришлось на траве. Следующий день мы простояли в Акчаире, все немного обошлось: чай мы сварили в котелке, пили из баночек и сткляночек и обедали все гуртом у генерала Цвецинского, командира стрелковой бригады, и были совершенно сыты, даже пирожное было, мед. Уже в этот день новое начальство стало извлекать из меня пользу: меня возмущала с самого начала кампании неудовлетворительность нашей карты и наше равнодушие к ее ошибкам. По расспросам жителей я составил карту разных перекрестных и даже больших дорог, о которых у нас и не слыхали. В этот вечер уже появились кое-какие знаки пребывания среди неприятеля: привели раненых казаков, несколько пленных. Чуялась близость дела. Но мое желание быть впереди не осуществлялось: мы шли с пехотой (мы, штаб), а впереди верст за 30 уже проходили кавалерийские разъезды.
Из Акчаира мы выступили по направлению к югу; через час ходу нас нагнал начальник отряда, генерал Гурко. Это коренастый небольшого роста генерал с резким голосом и резкими манерами, очень деятельный, неутомимый и, - это главное его в моих глазах качество - не боящийся ответственности и не ожидающий вечно и во всем приказаний свыше. Начальником штаба у него полковник Нагловский, мягкий, спокойный и рассудительный человек. Представили нас тут же в поле.
Следующая стоянка была в Батаке. Тут я в первый раз увидал село, пострадавшее от войны. Турки сделали по нашим драгунам несколько выстрелов. За то село было отчасти сожжено и беспощадно разграблено шедшим вслед Болгарским ополчением. Мы стояли бивуаком под деревьями, но после обеда решились идти смотреть что делается в селе. Турки все забились в один двор: тут были и раненые - человек пять, в том числе женщина, раненая пулей (конечно случайно). Мы вошли втроем, без оружия в эту толпу, старались успокоить и ободрить их, роздали несколько денег, словом, сделали что могли. Некоторые неподвижно стояли в стороне, большая часть целовали наши руки, полы платья. Вечером мне приказано было собрать самые подробные сведения о дорогах в Тырново. Гурко, едва приехав, решил сделать усиленную рекогносцировку к Тырнову. Ночью спать совсем не пришлось. Приказано было быть готовым к трем часам утра. В 2 3/4 часа, при освещения заходящего месяца, мы стояли при лошадях, проглотив пред тем наскоро стакан кипятку-чаю и сунув в карман несколько черных сухарей. «К коням», - скомандовали сопровождавшей нас полусотне Уральцев. Сели и мы и поехали.
Да, день 25 июня останется в числе памятных мне. Я должен был вести отряд чрез посредство местных проводников. Ответственность за дорогу лежала на мне. Вся трудность в подобных случаях в том, чтоб узнать, проходима ли дорога для артиллерии, и опасность заключается в том, чтобы не затесаться в какую-нибудь трущобу. Верст двадцать шли мы по хорошей дороге чтобы соединиться с драгунскою бригадой Его Высочества Евгения Максимилиановича. Мы его нашли в селении Мурад-бей-кей. Опять мне пришлось хлопотать о проводниках, и в восемь часов утра мы выступили с шестью эскадронами и пятью орудиями по неизвестной дороге, которая, по моим сведениям, должна была вывести нас над Тырновом. Предполагалось напугать Турок, но весьма немногие - я был в их числе - думали, что мы возьмем Тырново.
День стоял жаркий. Местности самые живописные и для меня новые. При том мы шли теперь уже впереди, проходили ПЕРВЫМИ болгарские села, где нас встречали с колокольным звоном, радостными лицами и ведрами холодного красного вина, вынесенного на улицу. Дошли мы и до турецкого села. Жители встречали низкими поклонами, сдавали оружие. Войдя на гору близь села Коябуняр, мы заметили за проходившим в лощине шоссе, на холме, какие-то войска. Некоторые думали, что это наши. Послали разузнать сводный гвардейский полуэскадрон. Мы видели все поле как на ладони. Заметив, что наших так мало, Турки (это были Турки) сели на коней и стали окружать кучку гвардейцев. У нас замерло сердце. Немедля послали на рысях эскадрон. Глядя в бинокль на тянувшуюся на подкрепление темную полосу эскадрона, мы испуганно переносили взгляд на кучку наших впереди. Турки ее окружали со всех сторон, пыль неслась клубами, вот еще минута - все смешалось, все мы замолкли... Но вот, как стук падающих досок, раздались выстрелы, еще и еще... Пыль рассеялась, и мы увидали, что ваши спешились и стали отстреливаться. Турки струсили: вместо того, чтобы броситься в шашки, они стали тоже перестреливаться и тем дали время нашим подоспеть на помощь. Увидав подходивший эскадрон, Турки бросились бежать. Дело кончилось потерею трех раненых и одной убитой лошади. Когда кавалерия скрылась, мы стали продолжать дорогу и скоро по указаниям местных жителей поднялись, как я ожидал, на гору над Тырновым, между двумя шоссе, обстреливаемыми Турками. В городе было около пяти батальонов пехоты и артиллерия, то есть более трех тысяч человек; у нас же около восьмисот. Заметив нас на горе, турецкая батарея открыла огонь. Послали цепь спешенных драгун, которые, впрочем, не особенно охотно полезли вперед. За то конная артиллерия молодцом въехала на позицию. Гранаты стали падать и разрываться вокруг нас, но сравнительно с Парапаном и Малорошем это были пустячки. «Вы в первый раз под огнем?» - спросил меня Гурко. - «Никак нет, уже третий», - самодовольно отвечал я. Наши орудия действовали отлично. Я поехал посмотреть что впереди, въехал на кряж - пусто; еду далее - пустая турецкая батарея и внизу, в городе все тихо. Оказалось, что я выехал вперед нашей цепи. Увидав, что неприятель внизу не находится, я вернулся наскоро сказать, что все благополучно. В это время турецкая колонна отступала уже быстро, и артиллерия снялась. Гурко приказал сотне казаков на рысях идти в город. Я подскочил спросить позволения вести ее, так как знаю улицы, и мы пустились под гору крупною рысью. Наши гранаты летели над городом вдогонку отступавшим Туркам; слышался редкий ружейный огонь отсталых; узкие улицы Тырнова были переполнены народом с радостными, сияющими лицами: одни плакали навзрыд, целовали руки, обнимали нас, другие тащили вина, поливали улицу водой; цветы летели градом, сыпались, а кликам, радостным, восторженным кликам, перебегавшим как электрический ток через весь город, им не было конца. Казаки изумленно смотрели, ничего не понимая. По недоразумению нас остановили среди города. Я с пятью казаками остался один у присутственных мест и слез с лошади. Тут меня узнали знакомые Болгаре, схватили и начали качать. «Ваше благородие, ваше благородие, - испуганно говорили казаки,  - садитесь скорее, надо уезжать, а то не успеем». Казаки, по-видимому, вообразили, что меня рвут на части. Через четверть часа вступили остальные силы; отслужили молебствие: было 5 часов. Мы ровно 14 часов не сходили с коня. Дело завершилось блистательно. Но видя, как нас мало, Болгары немного струхнули... Мы тоже, по выражению Гурко, должны были «держать ушки на макушке». Турки бежали, правда, в панике, побросав ружья, лагерь, все запасы, даже письма и знамя. Но все-таки их было втрое больше нас, и они могли вернуться. Немедля все ординарцы, сделавшие уже в этот день около 80-90 верст, были разосланы в разные направления, чтобы собрать наши силы. Меня послали всего верст за десять (разумеется, все мы на свежих лошадях) и оставили, чтоб устроиваться с Болгарами. Видно, на роду было мне написано хлопотать в Тырнове коли не коммиссаром, то урядником. Болгары выбрали немедля совет и очень удачно продовольствовали весь наш отряд.
Мы простояли в Тырнове два дня. Но мне отдыха было мало: приходилось и отводить квартиры, и отыскивать проводников и посылать лазутчиков. Вот среди этих-то расспросов и удалось мне добиться подробностей о пути, который давно интересовал меня на Хаин-киой. Счастие помогло. Я нашел человека, который сам ездил когда-то этою дорогой и который взялся вести вас. Итак, сам того не подозревая, стал я мостить путь к нашему знаменитому Хаинкиойскому переходу с десятитысячным отрядом по ущелью, о котором прежде и не слыхивали.
Но об этом в следующий раз.



ПИСЬМО XI.
Казанлык, 15-го июля.

В последнем письме я описывал взятие Тырнова. Но конечно самая главная служба, которую мне удалось сослужить нашему отряду, это перевал через Хаин-боаз. Тут впервые я почувствовал ответственность.
Выступили мы из-под Тырнова с сотней Уральских казаков и со сводною конно-саперною сотней, выбранною из разных казачьих полков. Эту передовую колонну передового отряда вел генерал Раух. При самом выступления, главный наш проводник, по имени Хаджи-Стоя, вдруг исчез. Поднялся переполох. Я повел сам, наскоро нашел какого-то другого проводника, и хотя взял все на свою ответственность, признаюсь, смутился на минуту: пропавший проводник ОДИН знал всю тайну нашего движения. Но припомнив его честную рожу, я успокоился. Точно, придя на ночлег в селение Пляково, мы там застали его озабоченного приготовлениями ужина. Вообще во все это время мне приходилось и приходится иметь дело с разными лицами, которым мне нужно давать весьма секретные поручения; собирать о каждом справки невозможно, и я единственно руководствовался первым впечатлением. До сих пор мне это удавалось. Посланные мною возвращались и приносили самые точные сведения.
В Плякове мы переночевали. Штаб нашего маленького авангарда был очень многочислен - разные гвардейские офицеры были причислены к сотням. Еще при выходе было решено, что наш отряд, то есть все 10.000, находящиеся под начальством генерала Гурко, пойдут по открытому мною проходу, и мы с самого начала приступили к поправкам дороги: где можно расширяли путь, заваливали ямы, срывали крутые подъемы. Я при каждой новой трудности чувствовал громадную ответственность, лежащую на мне. Вдруг в конце путь окажется непроходимым? - спрашивал я сам себя, и сейчас же приставал с новыми расспросами к Хаджи-Стое, нашему проводнику, об ожидающих нас трудностях.
От Плякова мы дошли 29-го июня до селения Райковцы, где и ночевали. Стал накрапывать дождь. Есть нечего; скверный чай варить в котелке не особенно привлекательно. Но тут оказал нам всем свое гостеприимство граф Р., командир этих двух сотен и чудак каких мало: бранили его, смеялись над ним и все в сущности любили его. Он пробыл двадцать лет в отставке и поступил вновь на службу с тем, кажется, чтобы, стать генералом. У него был и чай, и stara vudka, и всякая прелесть. Отдохнули мы немного, выспались, а на заре опять в путь. Тут дорога стала еще подыматься до последнего перевала. Было пасмурно, холодно; густые серые тучи тяжело тянулись над самыми нашими головами. Я невольно подгонял мою усталую лошадку. «Далеко ли еще до перевала, ей, Хаджи-Стоя?» - допрашивал я. «Э-э-э, тука, тука», - тянул он, показывая пальцем на вершину с несколькими деревьями. Проехали мы сельцо Паровцы, поднялись на горку, я хлестнул моего коня и первый въехал на перевал. Горы расступались вправо и влево, внизу мрачно темнелось ущелье и шумел ручей, бежавший уже на южную сторону Балкан в Тунджу, Марицу, Мраморное Море. Да, мы добрались до перевала. Появление наше было так неожиданно, что жители разбежались было. Послали их собирать. Мы пока разложили костер, я закутался в бурку и задремал. Но лишь только собрались проводники, мы пустились далее расследовать спуск, пока наши казаки обрабатывали подъем. До выхода из ущелья было всего верст двадцать. На той стороне по долине стояли Турки; нас же было человек двести, верстах в пятидесяти от своих, не зная даже что делается. Приходилось быть очень осторожным. Потому, проехав еще немного по ущелью, мы остановились, боясь наткнуться на Турок и выдать, что мы так близко. Однако мы наткнулись на трех женщин из Хаин-кей; выпускать обратно не следовало: стоит проболтаться Туркам, и не только мы бы попались, но весь отряд генерала Гурко был бы в критическом положении. Но удержав их, мы произвели бы переполох в селе, вызвали бы поиски, потому решили отпустить этих баб, строго-настрого запретив им говорить. И что же? Еще два дня протянули мы в ущелье, жители работали на дороге, носили нам провизию, доставляли вести с той стороны, и никто не выдал нас Туркам. Все - в умении взяться за людей, обращаться с ними. Мало того, мы отправили нашего Хаджи-Стою в самый Хаин-кей, и он доставил нам письменные сведения о числе Турок в соседстве. Одно меня тревожило, что мы не знали в точности выхода из ущелья, не знали НАВЕРНО, что оно не занято и проходимо для артиллерии, а нельзя было идти осмотреть, потому что, увидав одного казака или офицера, Турки узнали бы, что мы в ущелье. Я решился переодеться Болгарином и пойти все-таки разведать дорогу.
Переночевав, я рано на заре - было это кажется 1-го июля - пустился в путь. Казак мой тащил грязный сверток грязного платья, порванные шаровары из какой-то дерюги, пояс, куртку с заплатами и черную шапку. Я преобразился, оставил платье за кустом, и, сев на болгарскую клячонку, поехал вперед. Во ста шагах шел впереди Болгарин, а там далее еще другой, чтоб остановиться и предварить в случае чего-либо подозрительного. Третий шел рядом со мною. Я рассчитывал, что в случае встречи с пешими Турками я могу ускакать, а если встретятся конные баши-бузуки, - спрятаться в горы. Во всяком случае бегущий Болгарин не мог внушать подозрений. У меня был с собой револьвер и бинокль - конечно живым меня бы не взяли. Впрочем, у меня опасений не было. Погода была ясная, небо синее и на душе бодро и весело, как всегда при предприятии, где надо преодолеть опасность. Версты три прошли мы вместе с генералом Раухом и капитаном Сахаровым. Потом они свернули осматривать обходную тропинку, по которой можно было бы провести войска в обход самого ущелья. Я продолжал дорогу тихо, внимательно, осторожно. Прошел первую поляну, второе ущелье, вышел на третью поляну и стал подбираться к третьему и последнему ущелью. Местность была голая, узко сходившиеся скалы едва поросли кустарником, дорога вилась вдоль горного ручья, пересекая его. Болгары мои стали приостанавливаться, толковать, что там на мельнице при выходе есть Турки, что далее идти опасно. Но я хотел во что бы то ни стало убедиться, что дорога до конца, до выхода из ущелья, проходима, что там нет завала или укрепления. Поручив мою лошадь двум из трусливых, я пошел пешком со стариком прямо по дороге и дошел до долины. Это была самая щекотливая минута. Наткнись мы на баши-бузуков, мои Болгары наверно удрали бы с лошадью, и мне пришлось бы бежать пешком. Эта мысль мелькнула у меня, но потом я так был озабочен тем, чтобы быстро и тщательно осмотреть дорогу, что и не думал о Турках. Мне повезло. Я дошел обратно до лошади, сел под куст и стал внимательно разглядывать долину и Малые Балканы. Приятно было думать, что вот-вот мы выберемся на простор, горы уже позади, а пред нами долины, движение, неприятель.
Вернувшись с собранными сведениями, я уже застал под горою три сотни казаков. Это была голова нашей колонны. К вечеру она стала спускаться, но только уже в совершенной темноте прибыл генерал Гурко. Он благодарил меня, заявив при всех, что мне обязаны этим путем. Ночевка была скверная. Огни разводить было запрещено, мы были лишь в десяти верстах от неприятеля, а сырость и холод были ужасны. Однако, сбившись как бараны в палатку графа Ронекера, мы кое-как уснули. Я забыл сказать, что на самом перевале, на память о нашем переходе, граф Ронекер поставил огромный столб из полуобтесанных деревьев, на сторонах которого были вырезаны имена офицеров, перешедших первые Балканы.
2-го поля ваши войска должны были выступать. Как единственный прошедший ущелье, я вел авангард. Впереди меня шли четыре пластуна, потом сзади две пластунские сотни, батальон стрелков и все остальное. Версты за три до того места, куда я доходил накануне, встретили мы баши-бузуков, успевших ускакать. Значит, я тогда счастливо проскользнул. Мы ускорили шаг, но не спокойно. Вот мы и вышли, оцепили мельницу. Пусто. Старик-мельник, Болгарин, объявил, что Турки разбежались в разные стороны. Повернули мы влево. Вот и лагерь турецкий. Пластуны идут в боевом порядке - несколько выстрелов - перестрелка, но десяток пущенных гранат обращает все в бегство, и лагерь со всем что было, даже готовым шашлыком и рисом, попадается в наши руки. Стрелки преследуют неприятеля до селения Конары, где берут другой лагерь, больший. Я, впрочем, этого дела уже не видал. Заметив, что казаки на рысях пошли в обход, чтоб отрезать путь в Казанлык, я попросился идти с казаками, и на рысях, через буераки, пустился за пылящею колонной. Перепрыгнув несколько канав, я нагнал их. Мы спустились с горы и направились на шоссе в перерез тянувшимся обозам с бегущими Турками. Вот мы подскакиваем к селу Ново-Махале. Командуют: «1-й взвод 2-й сотни вперед!». Я пристраиваюсь к этому взводу. Обскакиваем мы село; человек 15 из нас - я в том числе - врываемся в село, выстрелы из домов. Посреди площади мечеть - двор полон людей - крики, ворота отперты, нас встречают залпом шагах в тридцати, но все мимо. Мы подскакиваем еще ближе и начинаем стрелять в ворота и чрез стеку. Вдруг я вижу: мелькает синий мундир среди баши-бузуков. Во дворе их много, человек сто, но они видимо нас боятся. Я кричу по-турецки как умею - бросай оружие! Человек 30-40 выходят. Мы посылаем их сносить оружие; они же накладывают его на возы, и мы отправляем их за деревню. Однако не все выходят из мечети, слышатся выстрелы - рядом со мной ранен казак. Надо прибавить, что с казаками на этом месте офицера не было, я оказался старшим урядником и принял начальство. Видя, что дело затягивается, и боясь, чтобы нас не отхватили как-нибудь, я обратился к казакам: «Что с ними возиться, ребята, вперед, в шашки!» - и, соскочив с лошади, взял шашку в руку, а в левую револьвер и пошел вперед. Человек шесть пошло со мной, остальные держали лошадей. Первый попался мне заптие, я выстрелил в него и промахнулся; он бросил оружие, подвел сам свою лошадь и сдался; за ним побросали оружие и другие. В это время мне сказали, что невдалеке убит казак. Отправив забранных людей вне села, я поехал забирать тело. Турки, засевшие в доме, стреляли по нас, и мы зажгли соседний амбар, чтоб их выкурить. Но тут протрубили сбор, и нам пришлось уходить за село. Оттуда уже сотни пошли по другому направленно, а я с генералом Раухом вернулся в Хаин-кей. В первый раз я видел, как рядом со мной дрались и убивали людей. Казаки были очень ожесточены. Я хотел спасти какого-то старого Турка, которого они хотели зарубить при мне - он сдавался, бросил ружье, но в ту минуту как казак приостановился, он выхватил пистолет и выстрелил чуть не в упор. Его немедля зарубили; таких случаев было несколько.
В этот же день было дело вечером около Твардицы, верстах в десяти от нас, а на другой день около Орезари, верстах в пятнадцати, мы разбили пять батальонов Турок. Но я лично в делах этих не участвовал и потому их не описываю.
3-го июля пошли мы на Казанлык, рассчитывая стать бивуаком в Магличе. Гурко и штаб его шли при пехоте, под горою, кавалерия левее. Около леска, близь села Лофанли, мы были встречены сильнейшим ружейным огнем. Мы как-то попали сейчас за цепью, и притом мне пришлось еще ехать отыскивать для справки переводчика по совсем ровному месту. Пули щелкали вокруг меня, подымая точно легкие дымки пыли. Свист пуль, особенно очень усиленный, положительно хуже действует чем граната. Та летит себе, неся смерть для 10-20 людей, по большей части разрывается где никого нет, а то и совсем не разрывается. Пуля же всегда кажется именно назначена для того, около кого свистнула.
Дело под Лофанли блистательно выиграли стрелки. Они густою цепью бросились на ура. Перебито было Турок человек 300; взято знамя, каймакам города Казанлыка и много пленных. Наступление наших было так быстро, что мы не успевали менять место; тут я насмотрелся на убитых: многие лица резко врезались в память, например, один негр с черепом, пробитым осколком гранаты, некоторые были спокойны, точно спали.
Уже ночью, отдохнув немного по окончания дела, дошли мы до Маглича. Вьюки не пришли. Мы сами держали лошадей. Есть было решительно нечего. Я спал на снопе среди вспаханного, но увы! не поросшего поля вместе с моим соседом майором Лигницем. Мы глодали с двух сторон турецкий сухарь, вынутый из кармана убитого Турка. Лигниц дал мне пол-палочки шоколату, я принес воды, и вот наш ужин. Для лошади я ходил сам рвать кукурузу.
4-го июля утром мы двинулись на Казанлык. Я попросился идти с кавалерией, и благодаря этому опять попал вперед. Когда пройдя на рысях верст с десять, мы подошли к знакомому мне Казанлыку, меня послали вперед парламентером, чтобы внушить Туркам необходимость сдать город и избегнуть бомбардирования. Дали сигнал остановить огонь; я прикрепил мой платок к пике и с трубачом, переводчиком и пленным каймакамом города выехал за цепь. Турки подпустили близко, но потом стали стрелять. Я вернулся. Мы открыли огонь, спешив драгун. Через полчаса жители вышли с белыми флагами. Его Высочество Николай Максимилианович  вновь послал меня, я поскакал уже один с казаком; объяснил вышедшим депутатам условия сдачи, потом, по приказанию Его Высочества, остался при Казанских драгунах, ожидавших вне города истечения назначенного срока. Гусары же, пошедшие в обход на Шипку, не подозревая, что город сдался драгунам, ворвались в него и разнесли телеграф. Я хлопотал, чтобы доставить часовых, помешать грабежу, потом поехал в Шипку к Гурко, но был так утомлен от всего этого, что отпросился в Казанлык, поужинал и, о роскошь! спал на кровати.


Тырново, 31 июля.
Как странно после постоянного житья в многочисленной компании, среди вечных хлопот, забот, не имея ни одного часа, которым бы мог располагать вполне, как странно очутиться одному-одинешеньку и с полною свободой дня на два. Спутники мои, Суханов и Скалон, сейчас уехали, я же только послезавтра еду в Главную Квартиру Главнокомандующего, куда я пока причислен. Теперь же я валяюсь на диване и перелистываю старые газеты в тихом домике на конце города. Улица глухая, слышны только голоса ребятишек, играющих на дорогах, да шум клокочущей Янтры, бушующей от сильных дождей. Небо все кругом заволокли тучи. Идет мелкий, жгучий дождь: это еще не осень, но напоминание, что осень будет, что осень впереди с дождями и холодами и бивуаками в грязи, с размытыми дорогами и разлитием речонок и ручьев. Но все это меня не смущает и не беспокоит. Мне приятен этот серый день, так хорошо гармонирующий с тишиною вокруг: отдыхает слух, отдыхает глаз, отдыхает мысль. Не режут глаз острые очертания Балкан, не ищет он в глубине долин темных колонн неприятельского войска, не слышен гул орудий, треск пальбы; да, все стихло. Хорошо бы теперь сидеть у камина, бессознательно следить за прихотливою игрой огня, хорошо бы отдаться вполне прихотливым переливам мысли, и дремать и видеть сны после горячки действительвости.
Однако теперь я опять начинаю новую главу моей военной жизни. Передовой отряд кончил свое существование, и я перехожу, вероятно не надолго, в штаб. Чтобы закончить картину нашего четырехнедельного Забалканского похода, надо рассказать последние дела и подвести итоги.
Если бы время и охота, многое мог бы я рассказать о нашей жизни в Казанлыке. Это был заслуженный отдых, которого, впрочем, на мою долю выпало очень мало. Жили мы все, весь штаб, в одном доме, и в комнате нас было четверо. К моим обычным, постоянным обязанностям касательно проводников, собирания сведений о неприятеле, лазутчиков, и т.д., присоединялись всевозможные обязанности вследствие знания болгарского языка и знакомства с разными Болгарами. То мне приходилось разбирать дела о грабеже, то ловить грабивших, то делать распоряжения о подводах и провианте, то выслушивать жалобы Болгар. Подымали меня в 5 часов утра, иной раз будили ночью. Прибавьте заботы об обеде и завтраке на 20 человек (я был артельщиком), да расспросы полдюжины корреспондентов, являвшихся постоянно ко мне. Но все же время было хорошее. Я не видал, правда, атаки стрелков наших на Шипку, но ездил на другой день и видел грозные укрепления, очищенные Турками вследствие нашего обхода и взятия Шипки, и изувеченные тела наших раненых. Со всех сторон шли сведения о переполохе Турок; города сами слали депутатов, призывая нас: турецкие власти из незанятых мест являлись на поклон. Наши разъезды ходили верст на 30-40 во все стороны, разгоняя баши-бузуков, обезоруживая Турок, нагоняя страх. Наконец мы отправились занять Эски-Загру, и оттуда посланы были летучие отряды ломать железную дорогу в Ямболи и в Филиппополь. Я пошел со вторым отрядом на станцию Каяджик. Мы пробыли на коне 21 час, в брод перешли Марицу и были на полдороге между Адрианополем и Филиппополем. Со мной был немецкий военный агент Лигниц. Всего за Марицей нас побывало человек сто. Разрушили дорогу, сожгли и взорвали станцию. Я специально занялся спасанием начальника станции, добродушного Немца со многочисленным семейством. Нам удалось поместить его с детьми и пожитками на воловьих подводах и увезти с нами, по его настоятельной просьбе. Стараясь успокоить ревущих детей и хныкающих женщин, я вошел в кабинет начальника: все чисто, уютно - вот полка с немецкими авторами - теперь мне жаль что я не взял Goethe - и лампочка и шкаф, все gemuethlich, rein - а внизу треск, гам, ломают все, взрывы динамита вокруг, горят уже пристройки - скорее, скорее, тороплю я их. Но вместо нужного тащат шляпные коробки, платья. Я хватаю одного из мальчиков и тащу его на подводы. Мы быстро отступаем. Оно и необходимо. Правда, в Каяджике мы встретили лишь полсотни бежавших баши-бузуков, но с обеих сторон от нас, верстах в десяти и пяти, турецкая пехота, могущая перерезать путь отступления. Мы идем весь вечер и часть ночи, а поднялись мы в 3 ; часа, переночевав в открытом поле. Кругом во всех направлениях зарево и пламя: горят турецкие деревни. Мы невольно призадумываемся, зная, что после нас Черкесы и баши-бузуки сожгут болгарские села.
Это время было самым блестящим временем нашего труда. Теперь видно, что если бы нас несколько поддержали, мы были бы под Адрианополем. Но подобно хору в операх мы проходили по сцене из правой кулисы в левую и da capo, и число наше все уменьшалось. Тщетно ждали мы подкрепления. Наконец с имевшимися силами 13 июля пошли мы на Эни-Загру. Жаль было расставаться с Казанлыком, где мы совсем обжились. Сделав огромный переход, отдохнув в селении Кишла, мы прошли горевшую деревню Балабанли, ночевали без костров на камнях среди ущелья в Чанакдаре, и утром пошли через Малые Балканы в Эни-Загру, куда еще с двух сторон сходились части нашего отряда. Дело под Эни-Загрой было блестящее (взято два орудия), но видел я его издали и потому ссылаюсь на корреспонденции «Московских Ведомостей», написанные очевидцем, моим константинопольским сослуживцем князем Шаховским, присоединившимся к отряду. Я приехал лишь после дела, видел раненых, убитых и развалины. В этот день мы дошли до Карабунара. Ночевали на соломе, против нас догорали дома, и на углях жарили мы гуся. Вьюки не пришли. Опять запасливый Лезгинец угостил нас чаем, воду кипятили в манерке, а пили чай из какой-то каменной лоханки соломинками (изобретение князя Витгенштейна).
19-го было самое тяжелое дело под Джуранлы. Мы потеряли около 400 человек. Были очень критические минуты, и тяжело было беспомощно смотреть сверху кургана на наступление Турок. Но, благодаря артиллерии со стрелками, мы опять разбили их. На кургане мы были под гранатами и даже пулями, а приказания пришлось мне два раза возить под сильным огнем. Наконец, уже когда наши заняли лес, меня послали к одному из полковых командиров. Я взял с собою Шаховского и благодаря ему только остался цел: по близорукости я прямо наехал на группу Турок; Шаховской остановил меня шагах во ста, выстрел пролетел мимо нас.
Чувство победы было омрачено известиями из Эски-Загры. Мы там потеряли до 800 человек, и Эски-Загра, где нас недавно принимали так гостеприимно, горела с четырех концов. Что за резня и безобразия происходили там, лучше не описывать - я их не видал к счастью. Мы пододвинулись под Эски-Загру, но с нашими силами было безрассудно атаковать целую армию Сулейман-паши, тем более что не хватало снарядов и патронов, и мы через ужасное ущелье от Далбока перешли со всем отрядом через Малые Балканы в долину Тунджи и потом в Хаин-кей. Турки же в свою очередь оставили Эски-Загру и отступили, очевидно смущенные нашим движением вперед. В Хаин-кей мы было укрепились, но приказание вернуться в Тырново заставило нас оставить совсем Забалканье. Угрюмые и грустные вернулись мы в Тырново, куда так весело входили месяц назад. Но это не наша вина и не по нашей воле. Перешли мы Балканы на обратном пути. Мне, привыкшему смотреть на Хаинское ущелье как на родное детище или на благоприобретенное имение, особенно больно было думать, что эти устроенные нами дороги может быть достанутся Туркам. Грустно было проходить по ущелью, где чуть не с каждым камнем связаны воспоминания о разведках и работах.
Но что об этом? Лучше подведу итоги. Мы в пять недель разбили в розницу 35 батальонов (около 21-22 тысяч) Турок, взяли 9 лагерей, 18 орудий, несколько знамен, массу снарядов, провианта.
А знаете ли, если бы меня теперь спросили: чего вы желаете? Я отвечал бы не задумываясь: пару сапогов. Да, мои стоптаны ужасно, а новых нельзя достать ни за какие деньги. Напрасно, думая о войне, представляют себе нас в дыму пороховом, в крови, с оружием. Нет, мы неприятеля почти не видали, а лишь чувствовали выстрелы. Лишения же наши - пыль, грязь, стоптанные сапоги, грязное белье, заплесневевший сухарь, ночей не знаем, ложимся не раздеваясь, усталость, вечное ожидание, вечная готовность. Вопросы о том, будет ли сегодня горячая похлебка, или опять придется грызть турецкий сухарь, будет ли сегодня чай - или опять придется пить ключевую воду, - вот для нас вопросы дня, вопросы животрепещущие. Становишься эгоистом и материалистом. «Господа, - кричит один, - овес есть», и все мы бросаемся за снопами. «А вот я гуся достал», - говорит другой и спешит жарить его, делясь разве с избранными. Тут же между шашлыком и чаем кто-нибудь промолвит: «А вот такой-то сегодня убит». - «Будто? когда?». - «Да при первой атаке, навылет в грудь». - «А», - равнодушно прибавит третий, и все тут. Под Казанлыком неожиданно, в засаде убили графа Р., поившего и кормившего нас в пути. Мы из вежливости пошли на похороны, но в сущности всем было не до того, у каждого свои заботы и хлопоты.
И среди этих дней на бивуаках, на позициях иной раз нечаянно, негаданно завяжется разговор о прошлом, о Москве, о Константинополе, о химии или живописи. И вспомнишь, что не весь мир в долине Тунджи...

КН. ЦЕРЕТЕТЕВ


ДЛЯ СПРАВКИ:

Церетелев, князь Алексей Николаевич — род. в 1848 г., первоначальное образование получил в Лозанне, а в 1865 г. поступил в Московский университет, на юридический факультет. С детства мечтая посвятить себя на служение славянскому делу, он, будучи студентом, изучал славянские наречия и, по выходе из университета, совершил поездку в Турцию и Сербию. По возвращении оттуда А.Н. поступил в азиатский департамент министерства Иностранных Дел и вскоре был назначен секретарем генерального консульства в Белграде, а в 1873 г. вторым секретарем нашего посольства в Константинополе. Когда начались турецкие зверства в Болгарии, Церетелев был (в мае 1876 г.) командирован в Адрианополь и Филиппополь для управления консульствами в этих городах. Ему, вместе с американским генеральным консулом в Константинополе Скайлером, было поручено произвести следствие по делу о турецких жестокостях. В начале русско-турецкой войны Церетелев поступил вольноопределяющимся рядовым в один из драгунских полков действующей армии; переведенный вскоре в Терский казачий полк, он был назначен ординарцем при М.Д. Скобелеве, при котором, во время переправы через Дунай, в первый раз участвовал в сражении. Когда дивизия Скобелева была расформирована, Церетелев поступил в отряд Гурко, с которым сделал оба Забалканских похода в качестве его ординарца, и оказал важные услуги действующему отряду при занятии Тырнова и разыскании Хаскиойского прохода; по заключении перемирия Церетелев был прикомандирован на время дипломатических переговоров к ген. Игнатьеву. С окончанием войны он снова поступил в министерство Иностранных Дел и 24 августа 1878 г. был назначен генеральным консулом в Филиппополь. Труды его по составлению органического статута для Восточной Румелии создали ему громкую известность в стране и доверие со стороны населения; но на этом месте ему пришлось пробыть недолго: в апреле 1882 г. он вышел по болезни в отставку, отправился в свое имение село Липяги, Спасского уезда, Тамбовской губ., где и умер 16 мая 1883 г.
Им напечатаны статьи в "Русском Вестнике"; 1875 г. кн. 8: "Бадний день и Божич в Сербии"; там же в 1878 г. кн. 9: "Письма с похода: Румыния, Тырново и первый Забалканский поход".

(О нём: "Исторический Вестник", 1883 г., кн. 10 (октябрь), стр. 230. — "Московские Ведомости", 1883 г., № 214. — Д. Языков, "Обзор жизни и трудов покойных русских писателей". Вып. III, стр. 89—90. — "Дело", 1886 г., кн. 2., отд. II, стр. 2—7, 29—30, в "Воспоминаниях газетного корреспондента о Болгарии". — Послужной список кн. Церетелева в Архиве Мин. Иностранных Дел).