Записки конформистки. О сладком запахе оттепели

Не скажу, что как-то особенно озабочена этим. Ну, просто уже написала... Контент! В последнее время стала так бережно относиться к контенту... Так мало времени, чтобы писать.

Так ностальгически вспоминаю время, когда носила мысль, и к вечеру могла ее выписать. А щас чувствую себя прогульщицей... Но я только что сдала еще один урок, могу себе позволить, да и мысль выписалась прямо такая большая и дорогая сердцу... Ну вот...

Мои родители примерно ровесники Евтушенко, Вознеснскому, Ахмадулиной: 30-33 года... Ваши, наверное, тоже? Они тоже жили во времена оттепели?

Наши мамы носили такие же узкие туфельки и пышные юбки, как Бэлла. А папы - кудрявые чубы и белые рубахи, как Аксенов. У половины - матери были вдовы. Жили бедно и трудно. Почти каждый помнил голод войны и послевоенную разруху.

Про стихи не знаю, вряд ли. Песни пели. "Юная девушка в кофточке белой, где ты, ромашка моя?" - любимая песня моего папки.

Они ехали на великие стройки. Там была работа, давали жилье. Ехали. Строили заводы, добывали руду, осваивали целинные земли. Рожали детей - нас, между прочим! И уже мы свидетели, что это было.

Они, наши родители, отдавали стране силы, время, труд, знания, профессионализм, энтузиазм - все! - и получали все, что она могла им дать. Не так и мало, между прочим!

Мамка рассказывала, как они получили двушку: говорит, вошла в нее, легла на пол, обняла этот пол и расплакалась. От счастья. Им было по тридцать пять.

И таких я знаю, как минимум, шестьдесят человек - родители моих одноклассников. И точно знаю еще про пятьдесят тысяч. Это люди, которые построили город моего детства, и были там счастливы, благоустроены и молоды. И таких было полстраны. Или больше...

Их отчаянные усилия вырвали родину из разрухи и нищеты. И страна построила для них целые города: квартиры, школы, детсады, разве нет? Московское снабжение, льготные очереди на машины. Таких нарядных людей я не видела после даже в столицах. Разве этого не было?

И скорее всего, они узнали про оттепель лет через двадцать, из книжек. Такие дела. Не их вина, что не знали. Просто жили другим. Заботами, семьей, бытом. Но на выходе все-таки созиданием.
 
Зарабатывали хорошие деньги. Вкусно кушали. Покупали книжки по талонам. Мебель. Ходили в гости друг к другу. Хвастали достатком. Не их вина, что  теперь от их поколения остались на слуху только гламурные диссиденты, утонченные и непонятые художники,и чудовищный миф о том, какая она лживая сука - родина.

А потом, я помню, как появились более молодые, более счастливые. Я помню эту эпоху, прямо эпоху: на праздники к нам приходили мамкины сослуживицы-инженерши: они были моложе матери лет на пятнадцать. То есть примерно ровесницы Бродскому.

Выпускницы московских-питерских, уральских-сибирских химико-технологических, поголовно спортсменки, поголовно курящие, пили совсем чуть-чуть, смеялись. Стильные. И так танцевали! И в капроне!
 
Они все получили свои двушки к двадцати пяти, через пару лет после распределения.  А к тридцати купили машины. Это с ними приехала мода на салат Оливье и седелку под шубой. И муравейник - тогда он вычурно  назывался "муравьиная горка". От них реально веяло такой весной! Легкостью! Молодостью! Благополучием! Каким-то сибаритством. Немножечко пороком, потому что пудрой и духами! и табаком!!!

Мне было четыре-пять, и я смотрела на них со сладострастием, если такое слово можно произнести в хорошем смысле - в смысле сладкой страсти! как на какое-то невозможное чудо. Недостижимый эталон. И долго потом переваривала эти впечатления.
 
Может, поэтому я так люблю Ахмадуллину. В ее стихах я почти физически ощущаю этот сладкий запах маминых молодых подруг, запах праздников из детства, запах оттепели.

Но если бы мне тогда сказали, что вот это и есть женщины, задавленные  тоталитаризмом, лишенные прав и свобод, знаете, я бы не поверила! Как не верю в это сейчас, оборачиваясь на свою жизнь, прожитую в эпоху свобод, в стране, избавленной от диктатуры.