Ангелы на краю ада. Сын легионера, ученик дьявола

Глава II. Сын легионера, ученик дьявола
 
   Париж. Полицейский участок в Нантере. Май 1968 года.
   Я смотрю на Шарло, который сплевывает на пол кровяную слюну из разбитого гнезда, где еще полчаса назад торчал его белоснежный клык.
   Шарло хорохорится: "Быть свободным в 1968 году означает не быть в стороне!".
   Этими дурацкими лозунгами разрисованы все стены кампусов в филиалах Сорбонны. Там еще много других глупостей. Хотя я предпочел бы малевать на стенах куплетики Гавроша: "Все обитатели Нантера, уроды по вине Вольтера". Юный персонаж бессмертного романа Гюго был куда остроумнее нынешних ниспровергателей, зовущих на баррикады.
   Шарло - дурачок, как и все мои однокурсники, для которых в эти весенние дни кумиром стал рыжий Дани Кон-Бендит.
   Я не антисемит. Хотя дед мой продолжает утверждать, что революцию в России организовали жиды. Деду виднее, но Кон-Бендит никакой не революционер. Обычный немецкий еврей, жаждущий очередной студенческой секс-групповушки.
   У нас в Нантере Кон-Бендит возглавлял движение за сексуальные свободы. Прославился тем, что во время приезда в университет министра по делам молодежи Франсуа Мисофа попросил у него прикурить . Затянувшись табачным дымом "рыжий" сказал: "почему вы ничего не пишите о "половом вопросе".
   Дани очень хотелось устроить массовую групповуху в Нантере. И эти акции привлекли к нему внимание студентов, с которыми он впоследствии организовал Движение 22 марта, группу преимущественно анархо-коммунистического толка, включавшую также троцкистов. А вот что касается Лейбы Троцкого, то при упоминании его имени мой дед Павел Колосов начинал материться так, что, наверное, его станичники покраснели бы в могилах.
   - Шарло! Какого хера мы полезли в эту заваруху. Тебе что нужна такая свобода. Да, мы положили ... на ажанов, но мне этот Дани и вся его анархическая шушера по...
   За Шарло, который лишь болезненно морщится, отвечает Анри, у которого под глазом начинает распускаться всеми цветами радуги дивный цветок под названием фингал.
   - Жан-Пьер, я ничего не хочу этим сказать, но твой антисемитизм продиктован...
   - Да, Анри, конечно, сейчас ты попрекнешь меня моим полурусским происхождением, и тем, что мои русские соотечественнике в Бианкуре, которые горбатятся на конвейере "Рено", плевать хотели на международную солидарность. Только знай, мон шер ами, что мой дед никогда не прислуживал нацистам, в отличие от парижской охранки, которая с радостным визгом легла под гестапо. Хотя мой дед продолжает ненавидеть большевиков и будет их ненавидеть до гроба.
   Я плюю на пол. Дежурный ажан собирается отвесить мне затрещину, но внезапно появляется комиссар в сопровождении улыбчивого седого старика, который смотрит на нас с нескрываемой иронией.
   -Жан-Пьер, - говорит он мне, - кончай свою агитацию. Забирай своих маоистов, поедем в берлогу зализывать ваши раны.
   - Месье комиссар, честь имею, - он едва приподнимает шляпу. Комиссар почтительно прощается с этим пожилым господином, на которого Анри, Франсуа и Шарло смотрят, разинув от изумления рты.
   Еще бы! Хотя этот месье и не Лоуренс Аравийский, но в Индокитае он вытворял такое!
   Мы покидаем участок и размещаемся в просторном ситроене месье Алена Бодэ, моего двоюродного деда по материнской линии.
   - Антуан,- говорит дед своему немногословному, как слуга Атоса Гримо, водителю, - домой.
   (Из досье)
   "События мая 1968 года начались в парижских университетах, сперва в университете Париж X - Нантер, а затем и самой Сорбонне. 23-летнего Даниэля Кон-Бендита французские СМИ назвали одним из лидеров студенческого восстания наравне с Жаком Саважо, Аленом Гейсмаром и Аленом Кривином. Оппоненты студенческого движения часто напоминали про его "иностранные" корни, и студенты во время выступлений часто скандировали "Nous sommes tous les juifs allemands" ("Мы все немецкие евреи"). Движущей силой студентов, помимо общего молодёжного протеста (самый знаменитый лозунг - "Запрещать запрещается"), были различного рода крайне левые идеи: марксистско-ленинские, троцкистские, маоистские, анархистские и т. п., нередко также перетолкованные в романтически-протестном духе. Общее название этих взглядов, или, вернее, настроений - "гошизм" (фр. gauchisme), первоначально обозначало "левизну" в переводе работы Ленина "Детская болезнь левизны в коммунизме". Практически невозможно определить все политические убеждения студентов, активно принимавших участие в акциях протеста. Особенно сильным было анархическое движение, центром которого являлся Нантер. Немало было среди участников мая студентов, иронизирующих над левыми и анархистскими лозунгами так же, как и над любыми другими. Студентам сочувствовали и многие левые преподаватели Сорбонны, включая, например, Мишеля Фуко. Сами участники событий позиционировали себя как "новые левые".
   Лидер Французской Коммунистической Партии Жорж Марше назвал Кон-Бендита "немецким анархистом" и объявил студентов, участвующих в протестах, "буржуазными сынками" ..., "которые быстро забудут про революционный задор, когда придёт их черёд управлять папочкиной фирмой и эксплуатировать там рабочих". Впрочем, жестокое подавление студенческих выступлений полицией вынудило профсоюзы и, впоследствии, Коммунистическую партию, поддержать студентов, и 13 мая во Франции началась всеобщая забастовка.
   Сам Даниэль Кон-Бендит в этих событиях участия не принимал.
   10 мая он уехал с несколькими друзьями на атлантическое побережье, в город Сен-Назер, откуда был депортирован 22 мая в Германию.
   30 мая после массовых демонстраций было объявлено о проведении выборов в Национальную Ассамблею: они состоялись в конце июня, и закончились победой сторонников де Голля".
 
   Мне было семь лет, когда мой дед Поль Колософф явился навестить нас, прямой, словно проглотил накануне аршин, и что самое смешное в солнцезащитных очках, которые он откровенно презирал. Сначала он молчал, потом седые его усы стали влажнеть от скатывавшихся на них из под очков слез, потом он обнял меня и сказал: "Ванька, отца больше нет". И тогда я понял, что мой отважный папенька лег во вьетнамскую землю во имя чести той страны, что стала моей родиной, поскольку в отличие от него и деда Павла, я уже был законным гражданином Франции.
   Отец погиб во Вьетнаме, как и многие его доблестные товарищи по Иностранному легиону. Легион - это у нас семейное.
   Мой дед - славный рубака Пашка Колосов (Поль Колософф) оказался в 1-й бронетанковом полку Иностранного Легиона в момент его создания в 1921 году на основе кавалерии разбитой армии Врангеля.
   Конечно, мой героический папа мог выбрать себе иную стезю. Особенно после того как покорил сердце моей маман Мари Форестье дю Буа, которая предпочла бравого "казака рюс" аристократическим хлюпикам, искавшим ее руки и денег.
   Пьер Колософф, чье отрочество прошло в Париже, где офицеры Вермахта чувствовали себя словно в райских кущах, а гестапо, как лисы в курятнике, сначала рвался со всем своим юношеским пылом в "маки". Не получилось. Когда закончилась война, и ему исполнилось девятнадцать, подправив бумаги и заручившись протекцией своего доблестного батька, Петр Павлович Колосов (Пьер Колософф) попал в элитный 1-й Бронекавалерийский иностранный полк.
   Как он завоевал сердце моей маменьки? Право не знаю. Но легионер Пьер Колософф и "Бель Мари" оказались упорными влюбленными и аристократические контрэскарпы многочисленного родства моей шер маман пали под ударами их пылкой страсти, чему в немалой степени способствовало мое шевеление в животике малышки Мари. Возможно, я родился на свет с серебряной ложкой во рту, поскольку брак Пьера Колософф и Мари Форестье дю Буа был освящен двумя церквями - католической и православной, а также светскими властями в лице муниципальных служб.И казалось бы ничто не предвещало дальнейшего моего сиротства...
   Но счастье молодоженов длилось недолго... Еще тогда, когда меня даже не было в замыслах Господа Бога и его сотрудника Гименея в Индокитае стали разворачиваться драматические события.
   Из досье:
   Судьба Вьетнама, как и судьба многих стран мира, решалась на июльской конференции в Потсдаме. С точки зрения великих держав, речь шла о не самом важном вопросе разоружения японского контингента, а посему страну, не долго думая, разделили по 16-й параллели. Британцы получали Юг, китайские националисты - Север. Это была формула катастрофы. Командующим британским контингентом был генерал Грэйси - типичный колониальный офицер с ограниченным политическим опытом. Он любил своих индийских солдат, но относился к ним патерналистски, и искренне верил, что "дети природы" должны подчиняться европейцам. Лорд Луи Маунтбаттен, командующий союзными войсками в Юго-Восточной Азии запретил ему вмешиваться во внутренние дела вьетнамцев и поручил заниматься исключительно разоружением японцев. Грэйси, однако, инструкции нарушил. Несмотря на то, что первоначально он принял ханойскую "Декларацию независимости" Хо, уже через несколько дней он заявил, что "установление французского контроля - вопрос нескольких недель".
   Сайгон в то время погрузился в хаос. Дискредитированная французская администрация, добитая капитуляцией Японии, развалилась. Французские колонисты готовились к кровавой войне всех против всех. Комитет Вьетминя боролся за власть с Жаном Седилем - представителем, которого де Голль послал для наведения порядка в Индокитае. Секты Као Дай, Хоа Хао, троцкисты враждовали между собой и все вместе - с Вьетминем.
   "Бин Ксуен" - вооруженная и организованная банда продавала свои услуги тому, кто больше заплатит. На протяжении последующих 10 лет ее использовали и Хо Ши Мин, и французы, до тех пор пока она не была уничтожена президентом Южного Вьетнама Зьемом. Последняя задача, которую выполняла эта наемная армия - исполнение роли французской полиции, в обмен на франшизу на бордели, казино и опиумные притоны. Седиль находился в невозможной ситуации - с одной стороны, де Голль приказал ему не принимать Декларацию независимости Вьетминя, с другой стороны, Вьетминь не соглашался ни на что меньшее. Французские "ветераны" - торговцы, плантаторы и чиновники также на него давили, призывая проявлять жесткость к "Вьетам" и "бандитам", и говоря о том, что местные понимают только язык силы.
   В то время как лейбористы в Британии намеревались предоставить независимость Индии, Грэйси поддержал французских колониалистов, ввел военное положение, установил комендантский час, запретил собрания и митинги и закрыл все вьетнамские газеты. Для осуществления мероприятий подобного масштаба у Грэйси попросту не было достаточно сил - под его командой было всего лишь 1800 британских солдат и индусов. Поэтому он согласился освободить и вооружить интернированных японцами французских солдат. Речь шла, прежде всего, о членах Иностранного Легиона и десантниках.
   Освобожденные легионеры и десантники немедленно принялись наводить в Сайгоне "колониальный порядок". Расстреляв часовых, они ворвались в мэрию и изгнали оттуда временный Комитет Вьетминя. После этого легионеры захватили полицейские участки и другие административные учреждения, развешивая повсюду французские флаги. К ним присоединились озлобленные и напуганные французские гражданские. Все вместе они начали громить вьетнамские лавки и избивать дубинками всех вьетнамцев, попавшихся под руку.
   Грэйси и Седиль были потрясены подобным безобразием, виновниками которого они сами отчасти и были, и призывали всех успокоиться - но было слишком поздно. Вьетминь также осознал, что если он не перейдет в контратаку, то потеряет импульс и народную поддержку.
   24 сентября 1945 года была объявлена всеобщая забастовка. Этот день стал той злосчастной датой, которую можно считать началом индокитайской войны, продолжавшейся еще долгие 30 лет. После 24 сентября пути назад не было, и все последующие попытки мирного урегулирования заканчивались крахом. Утром Сайгон был полностью парализован. Электричество было отключено, вода не подавалась, трамваи стояли на путях, даже рикши куда-то исчезли с улиц. Французы, напуганные еще больше, баррикадировались в своих домах или бежали под защиту британских и французских офицеров в комплекс отеля "Континенталь". По всему городу были слышны выстрелы и разрывы минометных снарядов. Боевые отряды Вьетминя штурмовали аэропорт, сожгли центральный рынок, и освободили из тюрьмы сотни своих товарищей, задержанных французами. В это же время наемники из банды "Бин Ксуен" под предводительством агентов Вьетмина ломились в дома французов, убивая всех без разбора - женщин, детей, стариков. В результате нападения были убиты 150 гражданских лиц. Еще 100 человек были взяты в заложники, многие из них изуродованы.
   Британия оказалась перед нелегкой дилеммой. С одной стороны, ей не хотелось ввязываться во вьетнамские проблемы Франции и навлекать на себя гнев антиколониального американского общественного мнения и осуждение Китая. С другой стороны, англичане не могли просто, поджав хвост, покинуть Индокитай - это произвело бы дурное впечатление на их собственные колониальные владения в регионе. Как всегда, гении в британском МИДе придумали блестящее решение: "перебросить немедленно французские войска в южный Вьетнам, а самим немедленно эвакуироваться по их прибытии".
   Это действительно произошло очень быстро: американцы разрешили передать французам свое оружие и технику, британцы организовали быструю переброску французских подразделений на собственных кораблях и сами поспешили ретироваться. Генерал де Голль, между тем, сделал два символических назначения, которые должны были продемонстрировать его решимость, во чтобы то ни стало удержать Вьетнам. Высшим комиссаром Индокитая был провозглашен адмирал Жорж Тьерри д"Аржанлье - фигура практически средневековая. Адмирал, после первой мировой войны, ушел в монахи, и покинул монастырь только ради того, чтобы присоединиться к Свободной Франции. Самонадеянный и негибкий, адмирал разделял святую веру де Голля в "величие Франции", что неизбежно ставило его на курс лобового столкновения с не менее спесивым Вьетмином. Военным командиром при адмирале был назначен знаменитый генерал Жан-Филипп Леклерк, 2-я бронетанковая дивизия которого в 44-м освободила Париж. Леклерк первоначально последовал совету американского генерала МакАртура: "Везите солдат, еще солдат, как можно больше солдат", но вскоре осознал необходимость поиска политического решения для выхода из хаоса, в котором оказался Индокитай.
 
  Когда закончилась пленка в проекторе, и экран вновь стал белым, в просторном кабинете Алена Боде зажглись светильники, и провисла гнетущая тишина.
   Эти кинокадры, снятые скрытой камерой одним из китайских диссидентов, сумевшим бежать в Гонконг, а оттуда в Сайгон, впечатляли. Молодые люди, некоторые почти дети, выволакивают на площадь несколько десятков учителей Пекинского университета, мажут им лица грязью, надевают на головы издевательские колпаки. Их заставляю встать на колени, иных, кто сопротивляется - избивают. Женщин раздевают догола. Прижигают спичками волосы на их лобках, а тем, кто стыдливо прикрывает рукой гениталии, ломают руки...
   Парад в Пекине. Мао в военной форме, в которой его не видели с 1949 года, на площади Тяньаньмэнь приветствует сотни тысяч юных китайцев, которые отныне именуют себя "красными охранниками" (хунвэйбинами). Девочка из пекинской школы, в которой учились множество детей высшего руководства страны, в том числе и две дочери Мао надевает на руку Председателя повязку хунвэйбинов. Эта девочка была в числе тех, кто пинал и топтал ногами директора школы - пожилую женщину, которую затем начали поливать кипятком. Затем её заставили носить тяжелые кирпичи, и когда она спотыкалась, били тяжелыми армейскими ремнями с латунными пряжками и утыканными гвоздями деревянными палками. После этого женщина, мать четверых детей умерла.
   Председатель Мао спрашивает девочку, как ее зовут.
   - Сун Биньбинь, - отвечает девочка.
   -Значит ты "Бинь" - "образованная и нежная", - говорит Председатель. И добавляет, - это никуда не годится. Зови себя "яростной"!
   Мой дядюшка сидит, прикрыв глаза, хотя уверен он уже успел составить для себя мнение о каждом из нас. Ален Бодэ - старая индокитайская ищейка. Сейчас он на пенсии. Это официально.
   Я знаю, что весь этот кинопросмотр устроен не столько для моих бунтарей-однокашников, сколько для меня. Старина Ален пару лет назад вдруг начал оказывать мне знаки пристального внимания. Познакомил кое с кем из "старой гвардии" французской внешней разведки. Из всех этих ветеранов наиболее колоритной фигурой был Константин Константинович Мельник-Боткин. Как и я, он родился во Франции. Но только лет на двадцать раньше, в 1927 году в семье русских эмигрантов первой волны: белогвардейского поручика, выходца из семьи зажиточных волынских крестьян Константина Мельника и Татьяны Боткиной, дочери лейб-медика семьи Николая II Е. С. Боткина.
   Не могу понять, что связывало его с моим дядюшкой, скорее ему больше подошло бы приятельство с моим отцом, который был не намного старше этого аристократического отпрыска. В отличие от моего пэра Пьера Колософф избравшего вслед за свои пэром и моим дедом Павлом стезю легионера, Константин Мельник был одно время переводчиком в американской армии, потом сотрудничал с ватиканской организацией "Russicum". В русской школе отцов-иезуитов, располагавшейся в парижском пригороде Медоне, Константин сделал первые шаги на стезе советологии под руководством отца Сергея Оболенского - племянника Льва Толстого, чья молодость прошла в Ясной Поляне. Там же он дебютировал и в качестве "агента". Под началом кардинала Тиссерана и полковника спецслужб Арну он выполнял тайные миссии - перевозил в Италию деньги и документы, предназначавшиеся для Ватикана.
   Изучение советских реалий Мельник продолжил под руководством полковника Эскарпи.
   Окончив Парижский институт политических наук, где был первым на своем курсе, с 1952 года Мельник работал в Министерстве внутренних дел Франции. Потом он оказался в Америке, где несколько лет проработал в корпорации RAND, став затем её представителем в Париже.
   В 1959 году, тридцати двух лет от роду, Мельник был назначен советником премьер-министра по контрразведке, получил доступ ко всем государственным секретам и стал одним из самых влиятельных деятелей Пятой республики. Вероятно, именно в эти годы он и сошелся с моим дядюшкой Бодэ.
   В 1962 году он отходит от секретных служб и начинает заниматься издательской деятельностью. Но поскольку отставных шпионов не бывает, а бывают только "спящие агенты", как говорил мой дядюшка, то у меня есть все основания полагать, что Константин Константинович просто надолго ушел в тень. Так же как и мой легендарный дядюшка, постоянно отслеживавший индокитайские перипетии.
   Но вернемся к тому злосчастному дню, когда Ален Бодэ вызволил нас из полицейского участка в Нантере и показал кинохронику китайской культурной революции.
   После гибели отца под Дьен Бьен Фу, я рос сиротой в дворянской семье моей маменьки. Ма мэр Мари в своих грустных снах, когда она разговаривала со своим Петьей-Пьером, обсуждала с покойным легионером будущее его чада, которого она видела или юристом, или финансистом. Таким, знаете ли добропорядочным рантье, которые встретит свою Брижжит или Катрин, наплодит кучу отпрысков, ну а дальше...
   Мои планы кардинально расходились с мечтами матушки, поскольку я с младых ногтей мечтал о Легионе.
   Иностранный легион - дело для Колосовых семейное. Да вот только дражайшая моя маменька Мари Форестье дю Буа заявила: или Сорбонна, или она повторит безрассудства Анны Карениной. Я считаю поступок Анны Карениной отвратительным со всех точек зрения. Так испоганить свое прелестное тело? Эротическая недопустимость!
   Поэтому дальше, все шло так, как и наметила Мари, ради которой я отказался от службы в Легионе. Я поступил в Сорбонну, но тут пришел май 1968 года. И я оказался чисто случайно в том полицейском околотке...
   (Из досье)
   Преамбула французской войны в Индокитае
   Как уже отмечалось ранее, разоружить японцев в Северном Вьетнаме по потсдамскому соглашению, было поручено солдатам Чан Кайши. Прибытие 200 тысяч китайских солдат Гоминьдана в Ханой и окрестности посеяло ужас среди местного населения. Контингент генерала Ла Хуна больше напоминал тучу человеческой саранчи. Голодные, обмотанные в тряпье, босые, болеющие цингой китайские солдаты прибыли не одни - они волокли в своих обозах жен и детей. Они сметали все на своем пути - конфисковали коров, громили курятники, охотились на голубей. Прибыв в Ханой, они начали методичный грабеж. Закончив с рынками, китайцы вламывались в частные и государственные здания, выкручивали лампочки, снимали проводку, двери, выставляли стекла и рамы. Некоторые китайские солдаты принимали куски мыла за некий пищевой концентрат и пытались их есть. На более высоком уровне, китайские офицеры немедленно конфисковали всю французскую собственность, установили монополию китайской торговли и узаконили ограбление, сделав обязательной к приему ничего не стоящую китайскую валюту.
   Провозгласившему декларацию независимости Хо Ши Мину нужно было срочно извернуться и сбросить с себя иго подобного рода "освободителей"
   Дядя Хо был вынужден начать серию сложных политических маневров. Перед появлением китайцев он убедил население Ханоя сдать в его пустующую казну золото. Теперь он поделился им с Ла Хуном и подарил ему набор прекрасно исполненных опиумных трубок. У Хо и Ла Хуна была общая цель - не допустить восстановления французской колониальной администрации на севере страны. Но Ла Хун пытался установить власть своего протеже - националистического фронта VNQQD.
   Хо Ши Мин пошел на вынужденный компромисс. В ноябре он формально распустил коммунистическую партию, согласился на участие в выборах и сформировал коалиционное правительство, в состав которого вошли члены VNQQD и Вьетмина. Лидеры VNQQD, однако, были в ярости от "предательства" Ла Хуна и начали собственную кампанию уничтожения Вьетмина. Будущий национальный герой индокитайских войн Во Нгуен Зиап едва спасся от их вооруженных банд. Одновременно Хо подозревал, что Чан Кай Ши договорится за его спиной с французами и позволит им оккупировать северный Вьетнам в обмен на отказ от прав на концессии в Шанхае и других китайских портах (такая сделка действительно была заключена в феврале 1946). Хо оказался в ловушке. Соединенные Штаты, несмотря на его надежды и мольбы, решили поддержать Францию. Советский Союз не только не поддержал его режим, но даже не прислал наблюдателя в Ханой. Глава французской коммунистической партии Морис Торез сообщил, что он "не готов пожертвовать французскими позициями в Индокитае".
   А в это же время адмирал д"Аржанлье развил бурную политическую деятельность. Не будучи расистом, он назначал вьетнамцев на ответственные посты. Но, как и его адмиралы-предшественники, правившие Вьетнамом в 19-м веке, он предпочитал латифундистов, докторов, адвокатов - тех людей, которым было что терять в случае ухода французов. Адмирал назначил в Консультативный Совет Кохинхины (Южный Вьетнам с административным центром в Сайгоне) 8 вьетнамцев и лишь 4 французов. 7 вьетнамцев, однако, были натурализованными гражданами Франции.
   Радикально иной была ситуация на севере, где тысячи освобожденных из тюрем уголовников терроризировали сельскую местность. Лидер Вьетминя почувствовал, что у него нет иного выбора, как договориться с французами. Хо начал давать интервью, в которых сообщал, что "у нас нет никакого желания разрубать те связи, что объединяют наши два народа". Посредником Хо стал Жан Сентини, сын видного ханойского банкира. Он представил предложения Хо Леклерку, который замещал отсутствовавшего д"Аржанлье.
   Леклерк предпочитал дипломатический компромисс большой войне, которую Франция не могла осилить. На всякий случай, он послал в Тонкин несколько боевых кораблей с французским десантом на борту. В последний момент открытое столкновение было предотвращено. Франция признала Вьетнам в качестве "независимого государства в составе Французского Союза". Хо согласился с присутствием на территории Северного Вьетнама 25 тысяч солдат в течение следующих пяти лет. Судьба страны должна была быть решена референдумом.
   Однако это соглашение никогда не было ратифицировано. Также не был установлен конкретный срок плебисцита, что, теоретически, позволяло французам оставаться во Вьетнаме неопределенно долго. Громадный престиж Хо заткнул рот его оппонентам. Но, стратегически он был в любом случае прав: во-первых, французы признали легитимность Вьетмина, во-вторых, ввод французских войск на север означал вывод оттуда войск китайских. Хо безапелляционно сообщил своим критикам в Ханое: "Вы идиоты! Вы не понимаете, что в противном случае китайцы останутся? Вы забыли собственную историю? Когда китайцы пришли в последний раз, они остались на тысячу лет. Французы - иностранцы. Они слабы. Колониализм умирает. Я предпочитаю пять лет нюхать французское дерьмо, чем жрать китайское до конца моих дней!" .
   Хо при этом решил оставить большие проблемы, вроде статуса Южного Вьетнама на потом - они должны были быть решены на конференции между высшими французскими и вьетнамскими представителями в Париже. Хо вылетел в город своей юности 31 мая. Как только он покинул страну, адмирал д"Аржанлье в одностороннем порядке и ни с кем не советуясь, провозгласил "Республику Кохинхина". Хо, между тем, был изолирован от своих поклонников и сторонников в Фонтенбло. К унижениям Хо был добавлен тот факт, что ни один из видных французских политиков не принимал участия в конференции - ее проведение было поручено второстепенным колониальным чиновникам. Хо также не мог рассчитывать на поддержку коммунистов, представитель которых был на конференции - они поддерживали националистическую идею Великой Франции.
   Между тем д"Аржанлье созвал собственную контрконференцию в Далате, близ Сайгона. Конференция должна была определить будущее Индокитая и в ней принимали участие представители Вьетнама, Лаоса, Камбоджи и "Республики Кохинхина". Париж не только не одернул адмирала, но тайно одобрил его действия. После восьми недель бесплодных переговоров удалось достичь взаимопонимания лишь по "вопросу французских экономических прерогатив в Северном Вьетнаме". Вопрос о "Республике Кохинхина" даже и не поднимался. Хо отослал всю свою делегацию домой и остался на переговорах один. 19 сентября Хо встретился с "министром заморской Франции" Мариусом Моте. Он уступил французам Кохинхину, что и было закреплено в соответствующем "промежуточном меморандуме". Выходя из кабинета Моте Хо пробормотал своему французскому телохранителю "Я только что подписал собственный смертный приговор".
 
   - Нет, мой дорогой Жан-Пьер, обратно дороги уже не будет. Ты можешь продолжить играть с твоими приятелями в карнавальный бунт, но я же знаю, что ты презираешь их фрондерские игры. Пока вы торчите на своих игрушечных баррикадах, стреляя из рогаток в полицейских, в мире проходят всякие серьезные передряги, самая гнусная, из которых творится сейчас в Китае.
   Поднебесная, конечно переживет и этот политический катаклизм "великого кормчего". Вот только опасаюсь, что эта их очередная чистка нации под товарной маркой "культурная революция", дающая молокососам право убивать любого, на которого укажут мясники Мао, перекинется в скором времени на Индокитай. Вьетнам, возможно, решит зачистку по-тихому.
   В Лаосе горцы тоже сумеют за себя постоять за отсутствием какой-либо культуры, кроме того там у них очень умный наставник - генерал Ванг Пао. И потом там много героина. А это товар нужен и Мао и Джонсону.
   А вот Камбоджа с ее наивными принципами божественности самдеха Сианука и его папы с мамой, скорее всего, станет полигоном для такого эксперимента, от которого у мира глаза полезут на лоб. Жаль, что мир этот, рассеченный баррикадами большевизма уже давно страдает близорукостью. Никто не видит, или делает вид, что не видит, как янки заварили во Вьетнаме  кашу из дерьма. Расхлебывать ее они не станут. Янки как всегда, когда им надерут уши, отползут на свой континент, где этим воякам не угрожают ни с юга, ни с севера, и продолжат печатать доллары, которыми оплачивают всю кровь мира. Они уже давно, едва ли не с президентства Кеннеди, не видят дальше своего носа, посылая в нашу бывшую колонию все новых и новых солдат. Только толку от этого, продление нашей агонии под Дьен Бьен Фу во всевьетнамском масштабе.
   В тот вечер дядюшка Ален, подобно змею-искусителю, ловко запеленал меня в свои агентурные сети. Да мне и самому хотелось чего-то другого вместо тягомотины экономических учений сорбоннских мудрецов.
   Через пару недель, продолжая числиться студентом факультета экономики в Пантеон-Сорбонна, я был зачислен на секретные курсы Службы внешней документации и контршпионажа (SDECE).
   Из досье:
   "Служба внешней документации и контрразведки (фр. Service de documentation ext;rieure et de contre-espionnage, SDECE) - внешняя разведка Франции с 1946 по 1982 годы.
   В связи с тем, что унаследованная от "Сражающейся Франции" разведслужба - Генеральный директорат по исследованиям и анализу имела в своих рядах немало агентов советской разведки, правительство Четвертой республики в 1946 провело реформу, сформировав новую разведслужбу - Службу внешней документации и контршпионажа (фр. Service de documentation ext;rieure et de contre-espionnage, SDECE), которая напрямую подчинялась премьер-министру.
   В 1962 году президент де Голль переподчинил SDECE министру обороны, ограничив круг задач спецслужбы только военными вопросами. Деятельность SDECE в 1960-1970-х годах вызывала критику со стороны левых сил Франции, в частности, "Общая программа", представленная социалистами и коммунистами в 1972 году, включала требование коммунистов распустить SDECE. Однако во время первого президентства Франсуа Миттерана социалисты попытались реформировать SDECE. 17 июня 1981 года директором SDECE был назначен Пьер Марион, бывший директор парижского аэропорта, а 4 апреля 1982 года SDECE была переименована в Генеральную дирекцию внешней безопасности (фр. Direction Generale de la Securite Exterieure, DGSE)".
   Вот так я, Жан-Пьер Колософф, стал профессиональным агентом, которого научили многому. Никому не верить! Никого не любить! Точнее, любить так, чтобы в минуту оргазма, твоя прелестная Мата Хари, сказала бы что-то на родном матерном. Носить по меньшей степени дюжину личин. Быть вхожим к министрам и бандитам (что в принципе одно и тоже). Пить как лошадь и при этом не терять последний миллиграмм памяти.
   А главное быть нацеленным на выживание, когда это уже нереально.
   Возможно, жизнь моя сложилась бы иначе, но тогда на мое решение проторить тропинку в Индокитай, если не через Иностранный легион, так через резидентуру SDECE, сложилось окончательно и бесповоротно. Потому что мой французский дядюшка знал, на какую почву упадут его шпионские зерна.
   У каждого из нас на подготовительных курсах был свой куратор. Мне достался лучший. Полковник Антуан Савани считал себя воспитанником Алена Бодэ, который покинув Индокитай в конце 30-х годов, передал своему молодому коллеге всю свою агентурную сеть в знаменитой секте Као Дай.
   Мое знакомство с Антуаном Савани началось с того, что этот высокий поджарый месье, насмешливо оглядев "сорбоннского смутьяна", спросил, - что я собственно знаю о Вьетнаме вообще и секте Као Дай в частности. А поскольку знания мои не простирались дальше трагической осады Дьен Бьен Фу, где сложил свою буйну головушку бравый легионер Петр Палыч Колосов, то первые уроки моих шпионских университетов прошли начались с лекций месье Савани о таинственной вьетнамской душе.
   - Вьетнамцы, как и их соседи по полуострову считают, что человек после смерти вступает в новую жизнь и получает возможность влиять на дела своих здравствующих родственников и других людей, - начал свой рассказ месье Савани. - Этот культ предков является не столько народными суевериями, широко распространенными в среде неграмотного крестьянского населения, сколько освященной традицией, представленной как на семейном, так и на общегосударственном уровне. Для общения со своими отошедшими в иной мир предками, а также для поклонения наиболее почитаемым национальным героям в Индокитае существовала отработанная веками обрядовая церемония. Желающие шли к местному медиуму, с просьбой вызвать нужного им духа, общались с ним, получали потусторонние рекомендации и... приступали к их выполнению.
 
   Предшественники моего дядюшки Алена и его преемника Савани в спецслужбах французской колониальной администрации детально изучили структуру вьетнамской традиционной концепции потустороннего мира и сочли возможным видоизменить ее, не разрушая и не противопоставляя себя ей фронтально. Они решили создать религиозную секту, которая была бы полностью совместима с традиционной обрядностью и глубоко укорененной идеей культа предков, но одновременно предлагала бы вьетнамцам такой пантеон, поклонение которому фактически облегчало французам дело колониального управления Вьетнамом.
   Поскольку католическая церковь была практически несовместима с вьетнамскими национальными традициями, а ее туземные неофиты представляли главным образом компрадоров, влияние папского престола на духовность местных жителей оставалось незначительным, несмотря на подвижничество иезуитов. Зато родившийся в недрах колониальной полиции синкретический мутант, которым явилось новое религиозное учение "каодаизм", стал частью традиции, во многом определявшем ситуацию во Вьетнаме на протяжении всего ХХ столетия.
   Как отмечал мой куратор Савани, традиционные формы общения с потусторонним миром существовали во Вьетнаме с незапамятных времен и были широко распространены в народе. Для вьетнамцев так же естественно при помощи медиума вступать в контакт с отошедшими в иной мир предками, как в момент "общения" с умершими предками обсуждать частные семейные проблемы.
   Каодаистская церковь ненавязчиво политизировала предмет диалога с потусторонним миром, соединив частную тематику с общественной. В роли посредника между мирами стал выступать уже не деревенский медиум, а соответствующим образом подготовленный профессионал - служитель каодаистской церкви. Совет ее медиумов состоял из 12 священнослужителей. По мере роста популярности каодаистов начали вводиться запреты на деятельность "обычных" деревенских медиумов, которых стали называть малограмотными и подозревать в "злоупотреблениях". Был сделан шаг в направлении монополизации религией Као Дай связи с потусторонним миром. Фактически французские "координаторы" работы секты получили в руки уникальный инструмент воздействия на внутренний мир вьетнамцев.
   Из досье:
   "Као дай" в переводе означает "Верховный Храм" - храм без крыши, где восседает Высший Дух. Основателем секты был Нго Ван Чиеу, чиновник французской колониальной администрации во Вьетнаме. Он родился в 1878 году, получил образование в колониальной школе, увлекался мистикой, в частности, спиритизмом. С 1902 года он сам стал проводить спиритические сеансы. С 1920 году ему стал являться дух, который назвал себя Као Дай.
   В 1920-х годах вьетнамские поклонники спиритизма стали создавать свои кружки. Последователи Нго Ван Чиеу получали откровения духа Као Дай, а последователи другого медиума Фо Лоуна с июня 1925 года связывались с духом, представлявшимся как "ААА" (24 декабря он "открыл" свое имя: Нгок Хоанг Туонг Де Вьет Као Дай Гиао Нам Фуонг - "Нефритовый император, называемый Као Дай, духовный хозяин Южной Части").
   В январе 1926 года произошло слияние двух кружков, в результате которого возникла секта "Као Дай". Полное название секты: "Као Дай Тьен Онг Дай Бо Тат Ма Ха Тат".
   Суть нового учения сводилась к тому, что на протяжении всей человеческой истории Верховное Божество (Као Дай) обращалось к людям с проповедью Истины, которая впоследствии затемнялась и искажалась последователями разных религий. Поэтому Верховное Божество решило обратиться к людям напрямую - через спиритические сеансы.
   Вскоре у секты появились новые последователи среди увлекавшихся мистицизмом образованных вьетнамцев. Центром новой секты стало провинциальный центр Тэй Нинь близ Сайгона. Именно там Верховное Божество повелело основателю секты Нго Ван Чиеу и первому "патриарху" Ле Ван Чунгу построить храм новой истинной веры.
   Количество последователей "Као Дай" быстро росло. Во многих соседних районах появились маленькие храмы, в миниатюре копирующие главное святилище в Тэй Нине. Быстрое распространение секты во многом было связано с поддержкой, которую оказывали ей французские колониальные власти. Показательно, что на пышно организованной церемонии открытия первого храма присутствовали высшие представители французской администрации Южного Вьетнама, а также сам генерал-губернатор Индокитая.
   Вероятно, французам импонировала прозападная ориентация секты. Среди ее последователей преобладала европеизированная вьетнамская интеллигенция - преимущественно чиновники, получившие европейское образование в католических школах Вьетнама.
   Первоначально западная составляющая синкретического учения секты была более заметна. Над крышами храмов "Као Дай", включая верховный храм в Тэй Нине, возвышались кресты.
   Однако в 1930-е годы на фоне усиливавшегося национально-освободительного движения настроения в секте несколько изменились. Центральный храм был перестроен в восточном стиле, кресты с крыш были сняты, а их изображения с публикуемых в сектантской литературе фотографий уничтожались.
   Деятельность секты теперь уже неприкрыто была связана с политикой. Официально каодаисты объявили себя силой, борющейся за освобождение страны от иностранного владычества. Однако в действительности секта выражала интересы умеренных реформаторов, находившихся под контролем колониальных властей. Даже во времена жесткого противостояния, когда французским войскам приходилось подавлять восстания в разных частях страны, в окрестностях Сайгона абсолютно открыто действовала "антифранцузская" религиозная организация".
 
   - Как ты уже понял, Жан-Пьер, - Савани выдержал небольшую паузу, - главным куратором секты со стороны политической полиции при генерал-губернаторе был твой дядя Ален Боде. А вот теперь пришла пора поддержать семейную традицию... его племяннику. "Као дай" переживает сегодня не лучшие времена, но если мы сохраним этот Храм Веры, Франция останется в Индокитае, после того как американцы потерпят там самое сокрушительное поражение в своей истории.
 


Рецензии