Mon gris et ma grise, или бескорыстная любовь

    
     Вначале была собака. Её звали Лапа. Она была чистокровной дворнягой, приземистой, с кривыми лапами и висячими ушами. Дворник в два счёта вытурил бы её с территории института, но её любил ректор, и она имела права, которыми редко наделяют даже благородных собак.

     Она могла взойти по парадной лестнице в холл первого этажа, минуя охрану, тогда ещё просто дежурную старушку, и растянуться перед бюстом Ленина. Было очень удобно лежать в прохладце на бетонном полу, или нежиться зимой в теплоте. Тогда ещё не жалели газа для отопления. Студенты, улыбаясь, проходили мимо: поток влево, поток вправо к лестницам, ведущим на этажи. Иногда Лапа тоже поднималась по лестнице, но не выше второго, обычно пустынного, этажа, и в излюбленной позе располагалась перед приёмной ректора. Она была достаточно мудрой и лежала в отдалении от двери приёмной, чтобы не мешать входящим и выходящим из ректорского кабинета.

     Посетители, большей частью преподаватели, высоко ценили её деликатность, умильно отпускали ей комплименты, ласковые словечки и безбоязненно проходили мимо. Ей очень нравился этот политес. В знак благодарности она чуть шевелила пальмообразным хвостом.

     Иные, будучи несколько сентиментальными, свой восторг изливали в стихах, из которых следовало, что они обожают «друзей человека» и Лапу в особенности. Завистники, а такие всегда найдутся, это те, которые стихов писать не умеют, говорили, что в честь Лапы была написана и исполнена на вечере Восьмого марта, песня, исторгнувшая массу аплодисментов.

     Странное дело, территория института, весьма пригодная для «прозябания» на ней немалого числа бродячих собак, ибо, кроме разного рода убежищ, обладала двумя бесценными достоинствами. В институтском городке было две великолепнейшие свалки! Однако, двор был пуст. Ни одна собака со стороны не смела приблизиться к бакам. Как удавалось Лапе удерживать их, уличных собак, от неизбежной агрессии, могла бы поведать сама Властительница. Но она умерла, ничего не сказав, на сей счёт. Тогда-то на завоевание этого долгожданного пространства бросились все бездомные собаки города.

     И тогда же выяснилось, что человеческая любовь к собакам сильно преувеличена: стихов уже никто не писал, а некоторые дошли до того, что стали их бояться и даже требовать их уничтожения. Якобы нашлась такая псица, что осмелилась цапнуть некоего хрюкина за палец. Конечно, безобразие, и общественное мнение было, как всегда, право.

     Борьба пошла успешная, но и собак тоже много. Хуже: одни исчезают, появляются другие. Одни (люди) радуются, другие (тоже люди) радуются, но, видимо, те, из чувствительных, что писали и, неплохие, стихи, печалятся.

     Вот тут только начинается мой рассказ.

     Одна сука, похожая на овчарку, но не овчарка, поскольку ростом была меньше и доброты и красоты необычайной, родила штук восемь столь же прелестных щенков. Щенки были так хороши, что их почти всех разобрали. Студенты наши все из деревень, а хорошая собака при доме – счастье. Вскоре исчезла и сама мать, куда, одному богу известно. Мы все надеялись, что кто-нибудь и её увёз в село. Это не конец истории. Осталось два щенка, брат и сестра. Как они выживали, неизвестно, но выжили, стали взрослыми, но продолжали ходить парой, как тогда, когда вылезли из ямы, покрытой ветками и всякой огородной ботвой. Мы часто с нашим кокером-спаниелем встречали их на лугу, где они охотились на мышей и кротов. Наш Бонифаций, однажды, обнюхав их, более интереса к ним не проявлял. Они же, встретив меня, идущим в институт, радовались, выражая чувство по-собачьи, хотя я никогда не приносил им никакой еды. Надо честно сказать, что не одна женщина из нашего дома, называвшегося преподавательским, выносила им вечером и утром обильную порцию чего-нибудь.

     Я верю, что каждая собака хочет, чтобы у неё был свой хозяин. Не понимаю только, почему эти две выбрали меня. Рано утром мы с Бонифацием выходили на прогулку, а они уже ждали меня. Стоило мне сесть на скамейку, как она вскакивала на неё и садилась рядом, а он клал мне голову на колени. Наша соседка по площадке, истая собачница, увидев эту картину, была потрясена: невероятно!

     Я дал своим собакам имена по их чудесному окрасу – Мон гри (Мой серый) и Ма гриз (Моя серая). По-французски выходило красивее, чем наше Серый и Серая. А они, казалось, поняли меня с первого раза. Мне нравилось произносить их имена, Магриз Монгри, они тотчас оборачивались ко мне и улыбались. Ведь собаки умеют улыбаться!

     Вдруг они исчезли, обе. Мне стало их жалко почти до слёз. На лугу я их звал свистом, не тем разбойничьим, как мы в детстве пересвистывались в Саратове, а деликатным тихим, предназначенным только им, так, что даже Бонька не обращал внимания на него. Для Бони был особый сигнал. Всё напрасно. Соседка-собачница сказала, что будто видели, как сестру задавила машина, а брат исчез.

     Что поделаешь, такова участь всех городских собак. Обе наши собаки, прожившие с нами по десять лет, или почти, умерли не своей смертью, обе на моих руках. Но об этом так горько вспоминать! Я не то, что стал забывать их, просто смирился с их отсутствием, как все мы, в конце концов, смиряемся с отсутствием любимых друзей. Увы! И с нами будет то же.

     Бонифаций весело ускакал в луга, распутывая мышьи ходы, а, может быть, заячьи следы, ибо у нас на лугу водятся зайцы, ранней весной подгрызая на огородах лук и салат, а я тихо шёл по бетонке к Трубежу, собираясь заставить Боньку поплавать в реке, как сзади, кто-то лизнул мне руку. Совет: когда вам лижут сзади руку, не дёргайтесь! Собака, есть собака, она испугается и куснёт вас. В детстве со мной такое было, к счастью, овчарка лишь порвала мне штаны, новенькие. Но, что такое новые штаны в 1950 году?

     Жизнь любит устраивать не только неожиданности, но и, время от времени, повторять их. Не далее, как за неделю до этой незабываемой прогулки, я вызывал лифт на девятом своём этаже. И тоже случай – я не отдёрнул руку, а тихо повернул голову! Передо мной стояла гигантская овчарка, никак не меньше собаки Баскервилей.

     Я понял всё. Она легко поднялась до моего этажа, а идти вниз боялась. У собак это часто бывает, их нужно приучать к спуску. Значит, она раньше не жила и не живёт в многоэтажке – как быть? Я открыл лифт и позвал её. Она не пошла, боится. Пришлось вернуться в квартиру. Я взял кусок колбасы и, отламывая по кусочку, всё же вынудил овчарку сойти вниз.

     Я не дёрнулся и в этот раз. Но произошло что-то небывалое: моя кисть, вся очутилась в пасти собаки. Монгри! Рядом с ним радостно виляла хвостом Магриз, но в каком виде! Половина бока, обращённого ко мне, была ободрана, но уже покрылась крепкой коркой и по виду не доставляла ей мучений. Нет, она не погибла тогда, где и как лечилась она, где она отлёживалась вместе с братом, чем питалась? А, между тем, казалась вполне сытой. До конца лета они сопровождали меня на луг. Монгри каждый раз захватывал мою кисть, как бы говоря, вот и я, и я так тебя люблю, что ты можешь быть спокойным!

     Осенью Монгри и Магриз исчезли. И в этот раз навсегда.