Ленинградское речное училище

В 1950 г., После 7 классов школы, по данному мне работником РОНО совету (когда он смотрел нашу школьную самодеятельность) отправил я документы в ЛРУ, на штурманское отделение. Через некоторое время дали мне денег на два сидячих билета, горбушку хлеба, два яйца и бутылку молока. На попутной машине отправился я на станцию Старица, приехал в Ленинград, к родственникам Шибаевым. Валентин сопроводил меня в училище, там я и остался.
Вступительные экзамены мне как отличнику не нужно было сдавать, нужно было пройти медкомиссию. В то время училище было приписано к военному гарнизону Ленинграда, и медицинские требования были военно-морские. Прошел я всех врачей, все хорошо, но почему-то только в конце измерили рост – 1м 46 см. Заключение – не годен. Иду я в приемную комиссию, бурчу, чуть не плача: «Мне документы». Внимательная женщина оказалась, посмотрела мои документы, говорит: «Так у тебя же все хорошо, и ты отличник, а рост – подрастешь. Нет, не бери ты сейчас документы, а сходи-ка ты к начальнику штурманского отделения Герману Александровичу Покровскому». Пошел я к Герману Александровичу, он говорит: «Приходи к начальнику училища Арефьеву на заключительное заседание приемной комиссии». Пришел, посмотрели, пораспросили. «А чего ты маленький?» - «Я еще не успел вырасти». Посоветовались и приняли. А по окончании училища занесли мою фамилию золотыми буквами на мраморную доску.
Малый рост – это не что-то генетическое. Среди моих родственников есть большие дылды. На замедлении роста сказалось, конечно, военное и послевоенное детство. Впрочем, высоким я все-равно не вырос, но это позднее перестало меня занимать.

После приема оставался месяц до учебы, все разъехались, осталось нас в училище несколько человек. Я остался по банальной причине – обратный билет я почти весь съел на мороженом. Поставили меня на довольствие, поручили выполнять кое-какие работы. Сначала я подметал улицу перед училищем, а потом меня приглядела библиотекарша и взяла в библиотеку чинить потрепавшиеся книжки. Я усердно чинил, а на вечер брал какую-нибудь приглянувшуюся книжку читать. Потом все четыре года библиотекарши считали меня за своего, позволяли бродить среди стеллажей и выбирать что хочу.
В первый раз оторванный от дома, я ощутил тоску по деду, бабке, Люсе и всему, что меня до этого окружало. «Милая бабушка», - мысленно проговаривал я, забыв об антихристе. Но вот наступило 1 сентября, началась учеба и разные воинские занятия.

Несколько слов об училище. В то время оно было расположено на берегу Малой Невы, у Тучкова моста, в бывшем дворце Бирона. Два четырехэтажных корпуса, соединенных двухэтажным переходом. Стены толщиной метра полтора. Ляжешь на подоконник с ногами и только голову высунешь, чтобы посмотреть вниз. Бывших паркетных полов нет, все полы цементные. Большие комнаты – кубрики на 25 человек. В два ряда кровати, между каждой парой кроватей тумбочки. Все, нет и стола. Помню свое первое достижение – я научился ходить по спинкам кроватей от начала и до конца не падая (сказался опыт лазания по деревьям и крышам сараев). Ребята смотрели с интересом, но никто другой этой глупости не хотел повторять.
Аудитории для занятий. Актовый зал, библиотека, столовая, столярная мастерская  и прочее. Можно жить месяцами, не выходя из училища.
Большая территория училища обнесена высоким забором. Проходная, где пропускают только по увольнительной (впрочем, позднее мы научились при необходимости преодолевать забор). На территории футбольное поле, две волейбольных площадки, беговой 400-метровый круг, полоса препятствий для пожарников, которые у нас тренировались.

Режим в училище военный (к концу моего пребывания он стал слабеть). Все по часам. Подъем, пробежка по беговому кругу, зарядка на улице в любой мороз раздевшись, умывание, завтрак, занятия, обед, мертвый час, строевые занятия, самоподготовка в отведенной аудитории, маленькое свободное время (командир роты изредка интересуется - пишем ли письма родителям), вечерняя прогулка строем с песнями, отбой.
Много разных работ, мы в значительной мере на самообслуживании. Уборка помещений, колка дров, подвоз к камбузу дров и продуктов...

В очередь на сутки ты дневальный. Помню свое первое дневальство по роте. Отбой, в кубриках все улеглись, свет выключен, только тусклая лампочка в коридоре. Я сижу за столом, почитываю взятую книжечку. Вдруг входит дежурный по училищу офицер. Подошел ко мне вплотную, высокий, я его погон не вижу и не знаю, как обратиться. Соображаю и докладываю так: “Товарищ капитан первого ранга...” - “Да не первого”, - морщится он. “Товарищ капитан второго ранга...” - “Да не второго” - “Товарищ капитан третьего ранга, дневальный по роте Ширяев. Происшествий нет”. То-есть я на всякий случай пытался его повысить в звании.

Нам дают стипендию, 30 рублей на первом курсе, 50 на последнем. Помню, что билет в кино стоил 5 рублей, плюс обязательное мороженое. Впрочем, существует добровольно-принудительная подписка на облигации государственного займа. У меня и сейчас где-то валяются эти облигации.
Столовая - это наша Мекка. Кормят нас просто, но хорошо. Утром чай, 25 г масла и полбатона, а я до этого белый батон и не видал, да и домашнее масло было редкостью. Разносим, конечно, на подносе по очереди сами, так я усвоил некоторые официантские навыки.
В воскресенье, если ты не ушел в увольнение (часто мне некуда было идти), приносишь не съеденные пропустившими обед и ужин курсантами сардельки и кастрюлю компота, и тогда вместе с другими двумя-тремя такими же товарищами пир горой. Впрочем, если кто-то просит оставить - оставляешь.

Преподаватели были разные, и хорошие, и не очень. Запомнились как хорошие упомянутый Г.А.Покровский, Я.В.Небольсин, Н.И.Петров и еще капитан третьего ранга, фамилию которого не помню, потому что мы его заочно звали Сакеуари. Он преподавал навигацию, отличался большим флотским юмором, а на известного штурмана и автора учебника Сакеллари часто с юмором ссылался, да букву л произносил как у.

А вот командир нашей роты капитан Медведев запомнился мне другим. Вообще-то он был мужик неплохой, но солдафон и образованьица ему нехватало. И преподавал он у нас предмет “Фортификация пехоты”, надобность в котором мы, флотские ребята, не ощущали (но война недавно отгремела и страна еще не разоружилась). Медведев просто читал скрипучим голосом по конспекту, к  тому же его лекция была первой и ребята после хорошего завтрака примитивно засыпали. Заснувших он будил линейкой. Однажды, когда он что-то скрипел про количество бревен для устройства блиндажа, кто-то, вздохнув, негромко в тишине произнес “Капитан Медведев - ж..а”. “Кто сказал?!”. Молчание. “Кто сказал, понимаете!” ... “Кто сказал - капитан Медведев!” ... “Кто сказал - капитан Медведев ж..а?!”. Некоторые от смеха стали сползать под парты.

Но запомнился он мне другим. На первом же курсе меня избрали в комитет комсомола училища. Секретарем был Саша Беляков, отличный парень, он только-что закончил училище и стал освобожденным комсомольским секретарем. Наверно, далеко бы пошел, но через несколько лет умер от белокровия. В нашем взводе были, разумеется, очень разные ребята. Многие, как и я, из деревни, кто-то из детдома, но и несколько ленинградцев. Из ленинградцев выделилась группочка в 5 человек (Шашерин, Сапунов, Бонюшко и др.). Они учебе предпочитали танцульки, музычку, другие развлечения. В этом отношении они были более продвинутые. Помню наши споры о песне “О голубка моя...”. Впрочем, я к ней относился лойяльно. А за недисплинированность и пренебрежение к учебе я их не раз критиковал на взводном комсомольском собрании.
Они придумали выпускать рукописный журнал “Клякса”, несколько политически невыдержанный. На заседании комитета комсомола я мимоходом упомянул об этом, не предвидя последствий. А капитан Медведев в наше отсутствие произвел обыск во всех тумбочках, “Кляксу” изъял. Громкого резонанса это дело не получило, ограничились беседой с ленинградцами, но меня возмутил обыск.
И я вскоре на общеучилищном комсомольском собрании выступил и стал говорить не об учебе, а о возмутившем меня обыске. Президиум, в котором были и начальник училища, и райкомовские работники, пытался меня остановить, но зал зашумел: “Пусть говорит!”. В общем, сбил я собрание с запрограммированного толку. После собрания вызывают меня к начальнику училища Арефьеву, там еще двое моложавых мужчин в одинаковых черных костюмах. Разговор клонится к моему исключению из училища, так и формулируют, начальник училища молчит. Спасло то, что это все-таки я подал первый сигнал о “Кляксе”. Но на следующий, 3-ий год меня уже в комитет комсомола не выбрали. Я не переживал. Стал редактором стенгазеты, которая в отличие от “Кляксы” была политически выдержанной.

Много в училище было бурсацких шуток. Например, открываешь дверь в кубрик, а тебе на голову сваливается ботинок. Или приходишь поздно из увольнения, в темноте ложишься, берешься за спинку кровати, а тебя бьет током. Это Женя Шилов, успевший до училища поработать электриком, подвел одну фазу к кровати, а цементный пол смочил водой.
Или после отбоя у нас горит свет, дежурный офицер ругается, щелкает выключателем, а свет не выключается, офицер щелкает много раз и остается в недоумении. Просто выше выключателя провода замкнуты иголкой.
Вообще живем весело, в эти годы смешит все, если ты, конечно, здоров и сыт. Например, на уроке спрашивают Пашу Якушева, тугодума, - какие бывают якоря. Паша первую подсказку слышит и отвечает: “Мертвые...” Вторую подсказку он не слышит и добавляет: “И живые” (нужно - судовые). “А какие бывают шпангоуты?”. “Холостые... и женатые” (нужно - рамные). Преподаватель с трудом останавливает смех.
Или вот тоже смешно, но не мне. С набережной перед дворцом растаскиваем дрова из огромной кучи, выгруженной из баржи. Возим их к столовой. Осенний дождик, все мокро, дрова (точнее огромные дровины, которые еще нужно пилить и колоть) скользкие. Край кучи в одном метре от набережной. Я забираюсь наверх, чтобы сталкивать оттуда дрова. Наверху, поскользнувшись, теряю равновесие, скольжу вниз и бултыхаюсь прямо в Малую Неву. У самой набережной мелко, по пояс. Ребята ржут, глядя на меня вниз, подают глупые советы. Осторожно пробираюсь вдоль набережной к месту, где в ней разрыв и можно вылезти. Отправляют сушиться.

Нравится работа в столярной мастерской. Делаем скамейки и табуретки для училищных нужд. Я сделал скамейку, мастер осмотрел, сказал: “Комар носа не подточит”. Правда, маленькая щелка между двумя досками все-таки была, я ее тщательно заделал. Мне присвоили 3 разряд столяра, был об этом документ.
Иногда в училище танцы. Тогда девчонки рвутся к нам и их на проходной пропускают безо всяких. Я танцевать не умею.
Часто бываю у родственников Шибаевых, у Виктора Константинова. С закадычным дружком Петей Васильевым ходим в кино. Возвратясь с плавательской практики, идем с ним от начала до конца Невского проспекта, на каждом углу покупаем мороженое, потом идем в кино.
О плавании на судах я расскажу в другом месте.

5 марта 1953 года умер Сталин. Я в очередь с другими стою с винтовкой 2 часа у бюста Сталина. Сказано - не двигаться и даже не моргать. Все-таки переминаешься с ноги на ногу, но когда проходит офицер - замираешь. 18-летняя Зоя Ширяева из Коноши пишет мне: “Женя, как же мы теперь будем жить?”. Я этого пессимизма не разделяю - найдутся умные люди - так и отвечаю. Но когда в день похорон по всему Ленинграду долго гудят заводы, становится печально и тревожно.
Промчались юные годы, закончено училище. Всех ребят отправляют на 6-месячную военно-морскую стажировку, я от нее освобожден как отличник, направляемый в институт. Пришиваю на шинель лейтенантские погоны, еду на побывку в Мосеево. Перед самым отъездом узнаю, что погоны у речников отменили (Хрущев начал разоружение). Все-равно еду в погонах. Дед ходит возле моей шинели, сдувает пылинки и бормочет: “Внучек-то - офицер”. Всем знакомым показывает.
Делаю из досок и жердей туалет (просто навес над навозом, чтобы спрятаться, раньше все было на виду). Делаю для бабушки легкую скамеечку, чтобы ходить в полдень в поле доить корову (была тяжелая скамейка).
И отправляюсь в город Горький, в Горьковский институт инженеров водного транспорта (ГИИВТ). Я туда направлен как отличник в пределах 5% выпуска. Такая тогда была практика, хорошо себя оправдавшая.