За что Поп Один Балду не любит

«Сказка о Попе и работнике его Балде» написана А.С. Пушкиным сходу – едва ли не в один день 13 сентября 1830 года. В советское время она толковалась как антиклерикальное и даже атеистическое произведение.
Однако так кажется только на первый взгляд. Уже второй примечает, что БАЛДА-то – сам поэт, который только что сделался владельцем села Кистенево, части родового имения Пушкиных БОЛДино. У олицетворяющего православное российское государство Попа (митрополита Филарета) Балда-Пушкин – единственный сотрудник: соРАБОТНИК. Причем, многостаночник – «повар, конюх и плотник».
Как «повар», в виде стихов и поэм «варит» он «пищу» для ума и сердца своего народа.
Как «конюх», заботится о средствах передвижения – о прогрессе, просвещении российского общества.
Как «плотник» (в отличие, от вольных каменщиков-масонов), «уПЛОТняет» – укрепляет основы российской православной государственности.
Автобиографичны для поэта и обстоятельства жизни его героя:

Живет Балда в поповом доме
Спит себе на соломе,
Ест за четверых,
Работает за семерых;
До светла всё у него пляшет,
Лошадь запряжет, полосу вспашет,
Печь затопит, всё заготовит, закупит,
Яичко испечет да сам и облупит…

«Поповый дом» – православная Россия.
«Спит» – в определенном смысле обездвижен, ограничен в действиях и перемещениях: практически всю жизнь состоит под надзором царской охранки, Церкви и масонского братства.
«На соломе» – не имеет собственного угла, пребывает если не в ссылках, то в поездках по стране.
«Ест за четверых» – не имея верного помещичьего дохода и часто проигрываясь, постоянно нуждается в деньгах, живет долгами.
«Работает за семерых» – является едва ли не единственным в стране пробудителем «чувств добрых» в самых разных своих современниках:
в женщинах («Попадья Балдой не нахвалится»);
в молодежи («Поповна о Балде лишь и печалится»);
в будущих поколениях («Попенок зовет его тятей; // Кашу заварит, нянчится с дитятей»).

И делает все это Балда Попу добровольно и почти бескорыстно:
               
Балда говорит: «Буду служить тебе славно,
Усердно и очень исправно,
В год за три щелка тебе по лбу,
Есть же мне давай вареную полбу».

На «ВАРЕНУЮ ПОЛБУ» – церковное ОКОРМЛЕНИЕ работника Балды – идет странноватого вида зерно, нечто среднее между пшеницей и ячменем: ни то ни се. Как, на взгляд Пушкина, недавние филаретовские ему поучения на мотив его собственных стихов 1828 года «Дар напрасный…». «Три щелка» – это, по сути, право работника Балды высказать своему работодателю-Попу оценку его менеджерских способностей.
Труды же Балде от Попа достаются непростые – не только на «подворье», а и у МОРЯ. А это в пушкинской системе символов, сформированной еще в его программной в этом плане поэме «Руслан и Людмила», означает прямо-таки государственно-политические. Вспомните хоть лукоМОРСКИХ витязей – будущих декабристов. Совершенно, кажется, невыполнимую задачу поставил перед Балдой-поэтом Поп-митрополит: привести их, сознавшихся в государственном преступлении, и к полному церковному покаянию:

Вот он кричит: «Поди-ка сюда,
Верный мой работник Балда.
Слушай: платить обязались черти
Мне оброк по самой моей смерти;
Лучшего б не надобно дохода,
Да есть на них недоимки за три года.
Как наешься ты своей полбы,
Собери-ка с чертей оброк мне полный».

Задача для Балды тем более сложная, что речь идет даже не о сосланных в Сибирь бывших приятелях поэта, а о пятерых казненных лидерах восстания. Их косточки, пересыпанные негашеной известью и захороненные на взморье невского островка Гоноропуло, за прошедшее с лета 1826-го время – более чем ТРИ ГОДА – полностью растворились в воде…
В пушкинской рисованной сюите ПД 914, л. 4 об. в черновиках сказки верхнее правое изображение – портрет «попа ОДНОГО». То есть, попа в России №1 – Митрополита Филарета. Он и по положению в стране – «верхний»: выше всех, включая царя. И по профессии, должности – главный:  всегда прав. И по мировоззрению – неизменно консервативен: тоже прав. Прозвище Попа – «тоЛОКОнный лоб» – как бы зеркальное отражение части титула Филарета – Митрополита Московского и КОЛОменского. Нарисованный на фоне вроде как развешенной митрополичьей мантии клирик и с виду похож на этого российского первоиерарха.
Текст в линиях рисунка такой: «Митрополитъ Московскай и Коломенскай Филаретъ. Къ его руке я не подойду ни за что. Я его не уважаю. У меня къ нему нетъ доверiя. Я не хочу цаловать ему руку. Онъ могъ меня понимать, но не хотелъ. Щелкать по лбу я научился у него. Сказку я написалъ о немъ. Не думаю, что онъ столь прозорливъ и развитъ, что узнаетъ меня по стихамъ. Я буду свистеть ему въ спину».
Благословляющая правая кисть первосвятителя с его парадного портрета периода служения на Московской кафедре на рисунке переосмыслилась в собственную руку поэта. Похожим на митрополитовский жестом она наносит герою сказки Попу условленную им с его работником Балдой плату за труды – щелки по лбу.
Знаменателен способ, которым коллектор-Балда ухитряется доставать поповских должников:

Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошел, сел у берега моря;
Там он стал веревку крутить
Да конец ее в море мочить.

В доме повешенного не принято говорить о ВЕРЕВКЕ. А Балда веревкой нарочито размахивает – «ХОЧЕТ море морщить» да бесов, «проклятое племя, корчить». Не спорит с Попом по поводу абсурдности его задания Балда потому, что оно частично совпадает с его собственным желанием. Его самого, взрослого и самостоятельного человека, давно уже достала критика и справа – в лице  Булгарина (в якобы верности декабристским убеждениям своей юности), и слева – со стороны сибирских сидельцев (в предательстве братских идеалов того же самого периода его жизни).
Вылезший из «сморщенного» Балдой моря Старый Бес похож на карикатурно состаренного пушкинского приятеля, вождя Северного общества декабристов Кондратия Федоровича Рылеева. Текст в этом рисунке такой: «Кондратiй Рылеевъ – самый главный бесъ, Вельзевулъ на дне речки. Я не зналъ о подготовке бунта. Я хотелъ ехать узнать про себя. Я узналъ, что тела пятерыхъ казненныхъ деятелей 14 Декабря въ Iюле закопали въ извести въ яме на дне Невы».
«Внучок» Старого Беса – мелкий бесенок – литератор и журналист Борис Михайлович Федоров. В своих изданиях он старается вытащить на свет Божий любовно-декабристские грехи пушкинской молодости. То есть, воскрешает в памяти общества и расследующей историю появления на свет поэмы «Гавриилиада» церковно-государственной комиссии ситуацию изгнания Пушкина на юг, которую поэт сам постарался обставить как ссылку по мотивам политическим.               
Текст на этом рисунке следующий: «Какъ Балда Пушкинъ сумелъ обмануть и Царя, и Митрополита Московскаго и Коломенскаго Филарета (Дроздова) въ связи со своей поэмой «Гаврiилiада». Я имъ сказал: «Поэму написалъ я не самъ, а со своимъ приятелемъ Дмитрiемъ Горчаковымъ». Онъ умеръ еще въ 1824. Борисъ Михайловичъ Федоровъ, издатель альманаха «Памятникъ Отечественныхъ Музъ на 1827-1828 годы», безъ меня напечаталъ въ немъ «Фавна и Пастушку».
В истребовании поповского «оброка» Балда трижды побеждает  провокатора-бесенка, подосланного к нему вместо себя Старым Бесом. В «обегании около моря» Балда обхитрил бесенка с помощью «ДВУХ ЗАЙКОВ», которыми сам «суеверный» Пушкин оправдывался перед братьями-декабристами за  неучастие в бунте на Сенатской площади, на который он якобы добросовестно ехал из своего ссылочного Михайловского.
В бросании на дальность ПАЛКИ Балда впечатлил бесенка своим намерением зашвырнуть ее аж за тучку. Напомнил, как «степенный» и «порядочный человек» (сам Пушкин), замаранный вечными федровскими журнальными обзывалками («пьяница, урод, развратник! зубоскал, писака! безбожник, нигилист!»), однажды «больно побил» своей «ТРОСТОЧКОЙ» этого горе-издателя в образе кидающегося грязью мальчика Ванюши. Однажды – значит, в единственной в пушкинском творчестве «Детской книжке», пародии на многочисленные федоровские нравоучительные издания для детей.
В поднимании и несении «СИВОЙ КОЛЫЛЫ» Балда обскакал от натуги «упавшего и ножки протянувшего» бесенка. Открытый Федоровым альманах «Памятник Отечественных муз», в понимании Пушкина – это несущее бред сивой кобылы издание.
Однако ни «Детская книжка» ни тем более «Сказка о Попе и работнике его Балде» в пушкинское время не подлежали печати. Поэт прекрасно это понимал. Для чего тогда все это писал? А для освобождения души от негативных эмоций. Проявив смекалку, Балда выполнил поповское задание. Что вовсе не входило в планы Попа, неблагодарного человека и не умеющего стимулировать своего работника на дальнейшие труды хозяина:

Только поп один Балду не любит,
Никогда его не приголубит.

А потому с оценкой Попа как распорядителя работ на собственном «подворье» Балда холеной пушкинской рукой в перстнях не церемонится:

С первого щелка
Прыгнул поп до потолка;
Со второго щелка
Лишился поп языка;
А с третьего щелка
Вышибло ум у старика.
А Балда приговаривал с укоризной:
«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

«Дешевизна» для Пушкина с давних пор – светское ханжество и религиозное кривляние при дворе царя Александра I. Отправляя экземпляр «Гавриилиады» князю Вяземскому 1 сентября 1822, Пушкин ерничает: «Посылаю тебе поэму в мистическом роде – я стал придворным».
При всем во многом беспочвенном скептицизме Пушкина по отношению к главе Церкви, он вполне обоснованно считает, что она придирается к нему зачастую напрасно, как-то по инерции. Заодно с государством, которое неутомимо преследует его за мнимый же его декабризм. То есть, совершенно не замечая личностного и духовного взрастания поэта. Ну, что, действительно, за религиозная крамола – та же не понравившаяся Филарету строчка «И стая галок на крестах» в «Евгении Онегине»? А ведь жаловался митрополит и на эту строчку пушкинскому «куратору» Бенкендорфу…
По мнению Пушкина, на окормление гения – настоящего своего соработника – от Церкви требуется творческое отношение к делу, индивидуальный подход. Его, как известно, поэт за жизнь так и не удостоится, и отважился  на покаяние лишь в последние часы своего земного существования, на смертном одре.