Ни до, ни после

                Ни до, ни после.

       Маргарита Ивановна сначала была оно. Никто не мог, даже б если хотел, определить хотя бы с наиболее близкой достоверной долей вероятности её пол. Причина в том, что Маргарита Ивановна была уродлива. Настолько, насколько это можно себе представить. Горбата, не на один, а на два горба. Как это бывает у двугорбых верблюдов бактрианов.
        Одного глаза у неё вообще не существовало. Хотя признаки присутствия весьма просто обнаруживались в области слуха. Так её обделила природа. Глаз как бы получался, встроен в среднее ухо. Короче вторым своим оком Маргарита Ивановна созерцала мир ухом. Его им и слышала. Конечно, разбираться в сиём феномене было не досуг абсолютно никому на свете. Но знали о нём немногие. Только она сама.
        Фразы, брошенные в её адрес, мерзостный урод, тварь сучья, гад или гадина, вначале её существования, детьми, а впоследствии прохожими, и в том же роде – как сладостный фимиам растекались по её уродливым линиям в силу как бы общения с потусторонним миром, а может и с миром с другой стороны. Главное, хоть какое общение. Со стороны. В её сторону.
        Правая линия щеки отстояла наружу и вниз от её левой оконечности лица ровно наполовину этого самого лица, если вообще линию, которая очерчивала её архитектурную композицию под названием голова, можно назвать лицом. Именно спереди. А не сзади. Потому что запросто перёд и зад у Маргариты Ивановны перепутывался для не посвящённых. Поэтому другая линия, губ, смещалась в противоположную сторону. И удачно вся композиция уже завершалась в районе того самого среднего уха. Или глаза. Если хотите.
        Естественно, не надо подробно излагать причины особого ухода за новорождённым дитя. От которого не глядя отказалась её мать. Это существо отдали в дом малютки. Где оно содержалось под строжайшим надзором. В силу особых обстоятельств и примет, которым данное создание напоминало миру о своём существовании.
        Надлежало его укрощать и ограждать от всевозможных непрогнозируемых эксцессов как с её стороны, так и со стороны остального мира. Поэтому оно содержалось в клетке. И когда другие дети в доме ползали окрест по полу, данное реликтовое чудище припадало всеми линиями к клетке, осознавая свою особую значимость, следя видимо за тем, как и кто вокруг ползает.
        По другой необъяснимой причине, ей так и не довелось найти удобоваримое название. А называли его – К ноге. Оно было К ноге. Или ещё так. У неё имя было К ноге. Так как то его позвал один гость, которому Маргариту Ивановну забавы ради показали. Чтобы он на спор определил её пол. Не смог.
        Уродство было зарыто так глубоко, что много позже, когда генетика достигла своих размахов, ни один из ведущих специалистов в этой области так и не смог определить её пол. Кто ж это такое. Он или она. Или всё-таки оно? Солидный консилиум врачей и учёных был созван для оного действа. Существо даже возили в клетке далеко, чтобы там вблизи разобрались. А не взглядом со стороны. Так и случилось. Не смогли запросто определить. Применили различные способы науки. И опять. Впустую.
         Сошлись на том, что мать природа может одурачить кого угодно. И единого мнения у них не создалось. Первичные там, вторичные половые признаки – это оказалось всё херня. На более глубоком профессиональном уровне также последовало аналогичное фиаско. Например, наличие или отсутствие таких чисто женских органов как матка, не подтвердилось. А возникло подозрение о возможных разрастаниях, как при доброкачественных, так и при злокачественных опухолях, наподобие рака.
        А прозвище решили поменять. Не К ноге. А стала она называться Маргарита Ивановна. Как это обычно бывает у мумий. Когда тех в иных или опять же в тех позах находят где-то в пустыне Наска. Или во льдах Антарктиды. И ласково обзывают. Опять тех. Например, Аглая. Или. Эврика. Потому что нашли. Или Иван Петрович. Или Сэм. Джордж. И т. д.
        Но и это ещё не всё. Врачи, было, хотели пойти дальше в своих исследованиях. Но помешала война и дальнейшее бурное развитие общества в стране в сложный период её существования. Причём, в силу известных причин и следствий вмешался ещё к тому злой рок. Информацию либо засекретили в каких-то тайных лабораториях, либо она просто исчезла из-за обычной халатности. В связи с опять-таки катастрофически надвигающимися и изменяющимися событиями того времени.
        Если с уродством разобрались. Что конкретно ясно, нет никакой необходимости рассказывать, как Маргарита Ивановна прожила до восьмидесяти пяти лет. Конечно, её давно уже выпустили из клетки. И даже она успела проработать на каком-то заводе. Вышла на пенсию. И доживала свой век в однокомнатной квартире. Редко выходя на Свет Божий. Чтобы кто ещё не сблеванул от её уродства. Потому что с возрастом оно стало ещё круче. Ещё душевней. Кстати, соцработник, которому поручили ходить за престарелой дамой, появлялась по службе у Маргариты Ивановны всегда в маске. Как которую надевают при гриппе. Ну, просто. Так она решила. Надевать профилактическую маску. Потому что разные иные специфические перестраховывающие способы кроме данного не работали.
        Ну и вот.
        На дворе был 1999 г. Маргарита Ивановна, так и не познавшая своего принца, которого она ждала, быть может, всю свою мерзкую для окружающего людского сообщества жизнь, смотрела на мир Божий через окно своей квартиры на третьем этаже трёх этажного дома. Через которое она и была с ним знакома. И кроме проезжающих мимо машин. Проходивших людей. Пробегающих собак или кошек. Видела ещё полог леса, простирающего свои беспредельные размеры далеко во Вселенную. О которой Маргарита Ивановна знала ещё через телевизор. Люди меняли людей. Таяли и исчезали бесследно. Годы шли. И у этих без конца появляющихся людей, и у этого же без конца исчезающего потока людских ресурсов. И у Маргариты Ивановны.
        Дело было под вечер. Когда никому ненужное старое существо вывалилось из своей однокомнатной квартиры на третьем этаже трёх этажного дома. Стараясь не шибко привлекать к себе внимание ещё людей, дабы не испортить ни им, ни себе настроение, покатилось в сторону леса. До которого было рукой подать. Там, на опушке, огородники с прилегающих и не прилегающих домов, содержали свои огороды. Пространства всем хватало. Власть отдала его на откуп людям. Потому что, во-первых, чтобы лес не разрастался, и стал вообще близок человеку, вместе со всеми своими обитателями, а во-вторых, чтобы обеспечить людскую занятость территории, которая мгновенно б заросла сорняками и пр. неприглядной растительностью.
        В дальнейшем, эту территорию планировали под постройку размашистого развлекательного туристического оздоровительного комплекса. Вбили даже по периметру огромные деревянные столбы с какими-то начерканными номерами на них, не понятными никому. По примеру, как то нумеруют брёвна сруба бани или коттеджа, которые должно затем собрать сообразно пронумерованным брёвнам. И всё дело на том и заглохло. А люди что. Приложили немало сил и превратили свои огороды под дачи. И поставили дома. Кто что. Просто окультурили. Потому что тяга к прекрасному и полезному у людей неизбывна.
        Красивые цветочки у них росли на этих под дачах. А кроме них росли дикие. Например, топинамбур. С красивыми жёлтыми. А прям у опушки леса тоже какие-то красивые большие жёлтые. Но не такие большие как у борщевика. Потому что он очень вреден и опасен для жизни. И сколько его не вырубай, чтобы не отравлять дачникам жизнь, вырастает вновь. И Маргарита Ивановна это знала. И от людей. И от телевизора. Чистотел тоже дикий. Но уже очень полезен. И его в отличие от постоянно вырубаемого борщевика, очень много вокруг. И тоже с жёлтыми цветами.
        Была весна. Май месяц. Природа раскрывала свои необъятные объятия. И Маргарита Ивановна нарвала себе тех самых больших жёлтых, никому не нужных цветов без названия у самой опушки леса. Конечно, её могли видеть и немало глаз из окон своих квартир и соседи, и кто другой. Стемнело уже настолько, что едва хватало различать, что цветы это цветы, а прочее это то самое и есть.
        С цветами она как-то забралась к себе обратно. И поставила букет в вазу с водой. Долго-долго смотрела на это чудо. От которого её сердце замирало.
        Её женское сердце. И теперь она это точно знала. Чего не знала ни она, да и никто другой. До самого момента.
        На следующее утро Маргарита Ивановна встретилась с женщиной у себя в квартире. Она попросила соцработника, чтобы та занялась оформлением её в дом престарелых. А свою однокомнатную квартиру она завещала ей. Чем та и занялась. А Маргарита Ивановна опять прильнула к окну, как много-много лет назад, она смотрела на мир, прильнув к металлическим конструкциям клетки в доме малютки.
        Рядом стояла ваза с жёлтыми цветами. Которые раскрывали её сердце для общения с вечностью. Которую она ждала всем своим уже точно женским сердцем, как никогда ни до, ни после.