Валерка

      Павел часто думал о том, какой будет его мирная жизнь, - без артподготовок, без наступлений. Не раз пытался представить себе, какой он построит дом, какой будет его жена. Они победят, - они не могут не победить! Он вернется с фронта и сразу же обязательно женится, и у него будет много детей. И в жены обязательно возьмет кареглазую красавицу. И дети у них будут красивые. И все они будут счастливы, обязательно будут.
       Четыре долгих года молодому артиллеристу навязчиво снился один и тот же сон: он приехал к маме, на родную Харьковщину. Не спеша идет знакомым двором к низенькому родительскому дому, рядом с ним красивая женщина с роскошными волосами. Она, улыбаясь, несет на руках маленького мальчика, их первого сына…


       Война – дело горькое и хлопотное, да только в жизни человеческой мечта о счастье с любой бедой рядом не стесняясь идет. И не один Павел про свою мечту на фронте не забывал. Посылки, приходившие к праздникам из тыла, встречали солдаты с особым трепетом. Адресованы они всегда одинаково: «Счастливому бойцу». Совсем не в консервах и конфетах здесь было дело! В каждой такой посылке, и правда, счастье – обязательно письмо, записочка, а то и несколько сразу. А в них – нежные послания от комсомолок и прочей сознательной несоюзной молодежи женского полу своим храбрым защитникам. Если очень повезет – вместе с письмом найдешь в посылке и фотокарточку с адресом на обратной стороне. Напишешь – быстрехонько прилетит тебе ласковое письмецо в ответ на твое сдержанное фронтовое «спасибо». И пусть один Бог знает, придется ли встретиться-свидеться или нет, - всем одинаково хотелось счастья попытать.
           Адрес незнакомой девушки, приславшей поздравительную телеграмму бойцам на фронт к седьмому ноября сорок третьего, Павел выменял на пачку хороших папирос и увесистую упаковку чая. Тонкие полосочки телеграфной ленты с заветными адресами, аккуратно отклеенные от телеграммных бланков, строго разыгрывали только между очередниками. Очередь была не его. Но семья девушки жила недалеко от Харькова - не мог Павел упустить эту драгоценную полосочку!
            Ее звали Алла. Совсем недавно она вернулась домой из эвакуации, поступила учиться в торговый техникум на бухгалтера-ревизора. Полгода приятной переписки. После тяжелых боев, по контузии получил Павел краткосрочный отпуск на родимую сторонку. Повидал родителей, конечно же, нашел в Харькове Аллу. Увидел ее и обомлел, и сразу же понял, что встретил ее – свою единственную, свою любовь. И, начистив до блеска зубным порошком ордена на отутюженной гимнастерке, спустя два дня после первого свидания, предстал перед своей будущей половинкой во всей красе с предложением руки и сердца. Девушка, засмущавшись, ответила согласием. Кареглазой красавице Алле совсем недавно исполнилось девятнадцать. Невысокая, но ладная. Разговорчивая, но скромная. Коса за плечами толщиной с руку. Да вот только ее родители и слушать не хотят о замужестве дочери, а парни во всей округе на нее заглядываются! Соблазнов на каждом шагу хоть отбавляй, девушка совсем молоденькая - на восемь лет младше. Не добившись скорой свадьбы, но взяв с невесты честное комсомольское слово дождаться его и себя живой сохранить, вернулся счастливый Павел на фронт.

          И вот позади Берлин и Рейхстаг, контузия и шесть рукопашных. Но ненавистная война не закончилась для сержанта Белова с объявлением победы: еще полгода его часть оставалась под Веймаром. К середине ноября сорок пятого Павел добрался до Москвы, пять месяцев восстанавливал слух и правую ногу в подмосковных госпиталях.
           Алла достойно дождалась жениха. С благословения семей сыграли свадьбу. В один день за праздничным столом сидели две счастливые пары – Алла с Павлом, и деверь со своей невестой. Завертелась, закрутилась счастливая жизнь. Вскоре Алла почувствовала, что беременна. Радости Павла не было конца! Их первенец умер через три месяца после рождения. Кто теперь скажет, что стало этому причиной: и сами жили впроголодь, и ребеночку дать того, что положено, не смогли, и медик - вечно пьяный санитар - один на всю округу. Сильно горевали.

            Прошло время, понемногу улеглось горе и решили супруги поискать лучшей жизни. Обосновались в Москве. Еще после лечения однополчане уговаривали Павла остаться в столице. Вот и приняли их приглашение да помощь. Работы вокруг предостаточно, требовались строители. Павел, освоив новую для себя профессию слесаря, получил место в рабочем московском общежитии. Да только не понравился супруге незнакомый огромный город. Суета, толчея, рядом нет ни родственников, ни подруг. Жилье – малюсенькая комнатка на окраине заводского района, какие уж тут дети! И мужа видит она редко: днем у него работа, по вечерам в будни и с раннего утра по выходным тренировки - Павел, несмотря на фронтовую контузию, подающий большие надежды полузащитник московского «Динамо». Неугомонный Павел не смог отказаться от футбола, к которому успел пристраститься в Харькове еще до войны, и, поселившись в столице, быстро вошел в запасной состав «Динамовской» команды.
             Все бы ничего, стерпеть да привыкнуть можно. А только вот родителям без них уж очень плохо: здоровье уже не то, бедность глухая. Волнуются, письма тревожные пишут. Через полтора года уговорила мужа настойчивая Алла возвратиться на батьковщину.
             Вернулись в Харьков. Молодых приютила свекровь, поселив в узкой летней кухне-мазанке. А что кровать рядом с дровяной плитой – так это здорово, сырыми зимними ночами теплее будет. В тесноте, да не в обиде! Главное – и отдельно от всех, и вся семья рядом. Обжились, устроились на работу, Павел решил пойти учиться, поступил в строительный техникум.

            Павел очень любил свою хозяйственную, упорную и необыкновенно красивую жену, и очень желал детишек. Рассудительная Алла долго сомневалась – вокруг сплошная послевоенная неустроенность да бедность, что они смогут дать своим детям? Помня их первую потерю, уговорила мужа сначала закончить учебу, получить диплом, отделиться от родителей, да при хорошей работе подкопить деньжат про запас, чтобы, когда придет время прирасти их семейству, не стать обузой родителям, чтобы их детки выжили, и хотя бы первое время ни в чем не нуждались. А когда решилась, оказалось, что со здоровьем у нее не все в порядке, дали о себе знать непосильная работа и тяжелая простуда в Сибирской эвакуации. Долго ждали они своего родительского счастья. Родственники из обеих семей деликатно не спрашивали их ни о чем; не хотели обидеть, боялись сделать больно. Когда Алла поняла, что вновь беременна – Павел от радости заплакал.
                Многочисленная родня с нетерпением ожидала появления на свет малыша: будущую маму обязательно раз в день кормили сливочным маслом, после обеда заботливо укладывали спать, по вечерам водили гулять. Всезнающие бабушки да тетушки уверенно предсказывали родителям сына. Сообща и имя младенцу придумали, решили назвать сразу в честь двух героев - знаменитого летчика Чкалова и деда Павла, красного командира кавалериста гражданской войны. Все девять месяцев внутри мамы Валерка вел себя идеально, а вот во время родов вдруг что-то пошло не так.
                На белый свет в конце января пятьдесят шестого он появился неудачно, с диагнозом «детский церебральный паралич».

                Двухэтажный каменный барак в поселке Артема – самая окраина Харькова – да какая разница где! Главное, что у жены и маленького сына есть над головой крыша. Счастье, что удалось найти отдельную комнату. И пусть рядом шестнадцать соседских семей, закопченная общая кухня со свисающими с потолка нитями-паутинами гари от еще довоенного керогаза, а из удобств только деревянный покосившийся туалет в глубине двора. Зато через дом вниз по улице – маленькая городская банька. А когда люди с завистью говорили: «Как вам повезло! Прямо у крыльца вашего подъезда единственная в округе колонка!» - Павел лишь улыбался в ответ. Надо работать, много работать, и ему, как передовику труда и фронтовику-орденоносцу, скоро обязательно дадут отдельное жилье. Его семье очень нужно отдельное жилье, или хотя бы просто с меньшим количеством соседей рядом.

                Валерка рос, болезнь не хотела отступать. Исправить было ничего нельзя, но и смириться невозможно. Павел и Алла не теряли надежды. Нескончаемая череда больниц и профилакториев стала для них привычной, но лечение не приносило результата, дела сына шли из рук вон плохо. С виду маленький Валерка пока еще ничем не отличался от здоровых детей. Если мама держала его на руках, никому из посторонних и в голову не приходило, что малыш болен. Да только все, что мог ее двухлетний сынишка – совсем недолго, лишь несколько минут, приплясывая и отчаянно шатаясь, стоять на своих непослушных ногах, и то, если кто-то крепко придерживал его под подмышки. Зато научился быстро ползать, ловко перебирая впереди себя маленькими ручонками, волоча за собой неподвижные ножки. Улыбчивый и любопытный мальчик быстро и надолго принял такой способ передвижения как привычный и единственный. В совершенстве его освоив, Валерка стал вездесущ – только бы мама хоть ненадолго отвернулась! Ему до всего было дело, и Алла, то смеясь, то ругаясь на верткого сына, частенько разыскивала своего малыша по комнатам соседей.

               До пяти лет Валерка не разговаривал. Заговорил он неожиданно, приведя всех этим в полное смятение. Случилось это в самый разгар лета, которое он проводил в деревенском доме деда и бабки; родители старались побольше заработать, на лечение сына уходило много денег.
               Шикарный велосипед «Украина» дед с гордостью величал веломашиной. Детям и внукам прокатиться на нем почти невозможно - неслыханная роскошь! Неловкая одиннадцатилетняя Зина, приходившаяся Валерке теткой, одним из вечеров не сумев договориться по-хорошему с дедом и стараясь незамеченной покинуть с велосипедом двор, второпях уронила его на так некстати попавшего под ноги племянника. Зина стремглав скрылась за калиткой, а Валерка предстал перед прибежавшим на шум дедом, сидя внутри велосипедной рамы.
- Да что же это такое! – бушевал дед. – Кто опять без разрешения брал веломашину?
- Да это Зинка, зараза, взяла машину! – отважно заявил Валерка, улыбаясь ему во весь рот.
             Мать на радостях отправила дочери телеграмму, смысл которой вряд ли кто смог бы понять. Недолго думая, бросив все свои дела, не на шутку испуганная тем, что с сыном опять что-то произошло, Алла на такси примчалась в Гетмановку, небольшую деревеньку под Харьковом, отмахав на потрепанной «легковушке» больше ста километров по разбитым сельским дорогам. Она дала себе слово, что все случившееся примет спокойно. Когда же увидев ее, мальчик закричал: «Смотрите! Смотрите! Мама приехала!» - с трудом удержалась на ногах.

            К пяти годам своей жизни внешне Валерка стал заметно отличаться от своих ровесников. Левая рука - тонкие косточки почти без мышц да согнутые не слушающиеся пальцы. Чувствуя что-то неладное во взглядах незнакомых людей он, то и дело, прятал ее за спину. Правая рука выглядела немногим лучше, и помимо его воли беспомощно поджималась к туловищу, как только он начинал двигаться, и сделать с этим мальчик ничего не мог. Да еще этот надоедливый тремор! Чтобы напиться, Валерка медленно скользил по поверхности стола к кружке ладонями; хорошо примерившись, сразу двумя руками хватал ее, подтягивал к себе и тут же вцеплялся в жестяной край зубами, чтобы непослушные, живущие своей жизнью руки не успели выплеснуть налитую в нее воду.
             Когда Валерка сидел, его ноги ничем не отличались от здоровых, разве что мышцы икр казались слишком тонкими для его плотного тела, да болезнь выдавали слегка припухшие коленки. Стоять без посторонней помощи он не мог. Как устоять на не распрямляющихся в коленях ногах? Даже когда Валерка лежал, переставшие расти мышцы не позволяли распрямить их до конца. В пять лет – две первые четырехчасовые операции сразу на обеих ногах, после них почти на год странные кожаные чулки-аппараты с множеством ремешков, да только толку пока никакого, ноги упорно не желали слушаться. От постоянной неподвижности Валерка располнел. Гулять мама выносила сына на руках, усаживала около подъезда на старый кухонный табурет и возвращалась к своим делам, присматривая за ним через открытое окно общей кухни.
             Работавшие вместе с отцом на стройке соседи по бараку, «химики» - условно досрочно освобожденные заключенные, не поладившие с законом в послевоенные годы по «криминальным» статьям, переведенные на режим вольного поселения до конца полученного срока с условием тяжелой работы за мизерную зарплату - не жаловали мальчика-инвалида. Взрослые в глаза не хаяли, даже жалели, а между собой судили по-другому. Что в нем проку? Сам не поймешь что такое, и семье на всю жизнь обуза. Ровесники же, наслушавшись «взрослых» разговоров, недобро подшучивали над ним, смеялись в лицо и дразнили. Собравшись стайкой у крыльца барака, не стесняясь, тыкали в него пальцами, уверенные в своей безнаказанности  - родители за это не накажут, а сам Валерка в ответ ударить не мог, лишь угрожая, огрызался и ежился на своем табурете. Ребята постарше и вовсе не церемонились: выбрав подходящий момент, подойдя сзади, крепким ударом сбивали с табурета на землю и, подпихивая со всех сторон, не давая подняться, от души забавлялись тем, как пухлый Валерка, пытаясь сесть, беспомощной рыбкой бился у их ног. Ударить он, и правда, не мог – соблюдая осторожность, они всегда предусмотрительно держали нужную дистанцию между ним и собой, не оставляя ему никакого шанса.
              Он не жаловался. Маме говорил, что сам по неловкости упал, а ночами, горько плача в своей кровати от обиды, так, чтобы она не слышала, представлял, как ему удалось схватить одного из них, подтянуть к себе, и…

              Сколько Валерка помнил себя, он всегда с удовольствием проводил в одиночестве целые дни, сидя на длинной лавке в бабушкином огороде. Пока та занималась грядками, с остервенением часами напролет кидал камушки в черенок воткнутой неподалеку лопаты. Со временем, после таких многочасовых тренировок, он легко мог попасть камнем любой величины в предмет любого размера на расстоянии пяти - десяти метров вокруг себя с руки, а при помощи рогатки Валеркина «дальнобойность» увеличивалась вдвое, благо природа подарила ему отличный глазомер.
               Карманы его штанов всегда были набиты разносортными «снарядами». Ему так было спокойней. Валерка никогда не стрелял по живым мишеням, он слишком хорошо знал, что такое боль. Даже не посещало его искушение попасть из рогатки в кошку или птицу, и уж тем более в человека. Все однажды случилось помимо его воли. Когда очередной раз великовозрастный соседский отпрыск сбил Валерку у подъезда с табурета и успел пару раз стукнуть в живот ногой, уже лежа на земле, он изловчился вытащить из кармана рогатку и несколько дробинок. Он не думал о том, что делал – ему было больно и обидно. Совсем немного больно и нестерпимо обидно. Выстрелил, закрыв глаза, наугад, не целясь. Крупная дробинка из патрона от дядькиного охотничьего ружья застряла у обидчика под кожей лба, прямо над переносицей, и тот, скорее от испуга, чем от боли потеряв сознание, рухнул у неподвижных Валеркиных ног. А Валерка, пока обидчик не очнулся, лежал с ним рядом, не пытаясь подняться. Просто лежал, и, вглядываясь в его лицо, старался понять, как у него все это могло получиться.
                А потом девочка-ровесница из соседнего подъезда, доведя насмешками Валерку до исступления, получила удар камнем из рогатки в висок. Чего от него хотела эта девчонка? Да ничего особенного. Просто ее забавляла игра: если подбежать к Валерке сзади так, чтобы он не сразу заметил, и вовремя отскочить на шаг назад, быстро дотронувшись до его щеки или лба ладошкой, маленький инвалид как не старался, не успевал схватить ее за руку. Он долго терпел. Девчонка звонко смеялась, а он сжимал в руке рогатку и терпел. Конечно, угрожал, что выстрелит, если она не отстанет, но не стрелял. Она была девочкой, а мама не раз говорила, что как будущий мужчина девочек Валерка обижать не может. Даже таких. Терпел и тогда, когда в их ссору вмешался соседский мальчишка. Некоторое время он стоял неподалеку, упершись плечом в дерево, вслушиваясь в их перебранку, а потом вдруг вступился за несносную девчонку.
- Ну, и что ты ей сделаешь? – стал подзадоривать он Валерку. – Сейчас как встанешь? Да? Как дашь? Да? Как побежишь?! Вот страшно!
                И Валеркино терпение кончилось. Он аккуратно нащупал в кармане брюк совсем небольшой белый гладкий камушек. Но мальчик стоял слишком близко, и, боясь серьезно ему навредить, намереваясь лишь напугать, выстрелил Валерка в дерево, и довольно ухмыльнулся, заметив, как вздрогнул еще недавно неустрашимый противник, увидев летящий в его сторону снаряд. Да на беду предосторожность оказалась тщетной: отскочив от толстой древесной коры камушек, словно нарочно, настиг свою жертву, - тут же пронзительно вскрикнула девчонка, растирая ладонью по щеке сбегавшую от виска кровь.
- Это он! Это он ее! Гадина! – закричал мальчишка, указывая на него пальцем.
              Когда взбешенный отец девочки кинулся к Валерке из дальнего угла двора, спасая себя, он мешком рухнул на землю со своего табурета и быстро пополз по пыльной траве к подъездным дверям. А потом, поочередно опираясь то на кулаки, то на колени, изо всех сил подбрасывая свое тело вверх над ступенями лестницы, успел вскарабкаться в общий коридор второго этажа барака. Понимая, что до спасительных родительских дверей уже не дотянуть, втиснулся под стаявшее возле стены длинное жестяное корыто. За ним, словно за спасительной заслонкой, и отсиделся, слушая, зажмурившись, как разыскивая его, вламывается в соседские комнаты и вопит здоровенный разъяренный мужик.
- А-алка! А-алка, – где-то совсем рядом истошно голосили соседки, - убьет он сейчас твоего Валерку!
               Прибежавшая на шум мать не стала терять времени на расспросы. Не проронив ни слова, словно заправский боксер, единственным и совсем не женским ударом в лицо, она отправила мужика в нокаут. Только когда он с грохотом упокоился на дощатом полу коридора, а Валерка выполз из-за старого корыта, Алла спросила, что случилось.
               В ближайшем отделении милиции, куда они с мамой вскоре попали по заявлению потерпевшей стороны, участковый выслушал Валерку молча, сложил бумаги в плоскую как у летчика сумку, и велел Алле унести сына домой.
               Обвинив все пришедшие на память органы в бездействии, соседи дружно признали мальчика с ума сошедшим. Шумно поскандалив с Аллой и Павлом, приказали им больше не выносить сына из дома – по их общему мнению маленький инвалид был смертельно опасен для их детей.

            В те дни у отца с сыном состоялся серьезный мужской разговор:
- А я не жалею, что все так вышло! – с вызовом кричал Валерка. – Так им и надо! Я не нарочно! Так получилось! Но им так и надо! И пусть они все теперь бояться меня!
- Я тебя понимаю, - сказал сыну Павел. – Но не все при помощи страха можно решить. Можно, конечно. Но только на время. Страх проходит. А вот уважение остается навсегда. А уважают за ум, настойчивость, трудолюбие, помощь и дружбу! – не один раз в тот день повторил отец.
             Гулял Валерка на своем табурете теперь только тогда, когда рядом была мама - так, на всякий случай. И частенько днями напролет сидел в одиночестве в маленькой комнатке, настойчиво пытаясь лепить трясущимися руками фигурки из пластилина. Они получались странными, а он безошибочно угадывал в них крылатых лошадей, жирафов и волшебных фей. Лепил и размышлял. Тогда Валерка не стал спорить с отцом. И сам понимал, что так нельзя, но страх в глазах наказанных им обидчиков вспоминать было очень приятно. Когда Алла снова решилась оставлять сына у подъезда одного, - соседские дети, явно побаиваясь, долго обходили его стороной.

             Большую часть первых семи лет своей жизни Валерка провел в одиночестве. В детский сад по понятным причинам его не брали. Уходя вслед за отцом по утрам на работу, мама закрывала сына одного в их маленькой комнатке, ключ оставляла сердобольным соседкам-бабулькам. Они сообща присматривали за ним: дважды в день приносили кашу и компот. Иногда, заглядывая через порог, спрашивали, не нужно ли чего, выносили горшок, и пять замыкали его на ключ. От скуки Валерка самостоятельно и не по возрасту рано научился читать. Все немногочисленные детские книжки, хранившиеся на высокой трехъярусной этажерке у его кровати, вскоре знал наизусть. Пробовал читать папины газеты. Получалось. Только многое из прочитанного понять не мог. Было не интересно.
               Из этого времени ярче всего сохранила Валеркина память то, как долгожданная мама зимними днями в обеденный перерыв иногда ненадолго прибегала из своей бухгалтерии проведать его; как затемно домой возвращался отец – днем строитель, вечерами бессменный левый полузащитник Харьковского «Динамо». Еще хорошо запомнил Валерка белые стены больничных палат. Белые халаты врачей. Белые, надвинутые на самые брови, шапочки медсестер. Белые, накрахмаленные, словно бумажные, простыни на больничных кроватях. Ярко-белый свет ламп в операционных. На всю жизнь запомнил: белый цвет – это цвет боли. Запомнил, как нестерпимо легко доводила его до слез неуместная, ненужная чужая жалость. Как собирая в кулак всю свою волю, учился не отвечать вызовом на слишком беззастенчивые взгляды прохожих.
               Хорошо запомнил Валерка и то, как первый раз встретился со смертью. Она прошла от него совсем близко по узкой пустой больничной палате - на соседней койке умер приятель. Он был ему ровесником. После рядовой операции на обеих ногах его привезли на высокой каталке два огромных санитара, при помощи простыни переложили на кровать, застеленную чистым бельем, укрыли по самый подбородок одеялом. Он лежал тихо. Валерка был опытным и не беспокоился на этот счет, знал – пройдет действие наркоза, и они снова будут болтать до утра. Рассказывать о своих увлечениях, спорить о том, кто из них первым сможет ходить. Изредка посматривал на знакомое до мелочей лицо соседа и сердился. Чего он так долго? Валерке не терпелось расспросить его обо всем, что он видел там, в операционной, и в коридоре, и как ехал в огромном больничном лифте. Когда дежурная медсестра подняла панику, никак не мог понять, что произошло. Их кровати стояли совсем рядом, но он, как ни старался, ничего не мог рассмотреть за спинами столпившихся врачей. Их было слишком много, они пугали его своей молчаливой суетой. Ему хотелось кричать во весь голос, чтобы сосед проснулся, что зря он затеял такую игру, и что из такой шутки ничего хорошего не выйдет. Он даже пересилил свой холодный страх, подтянулся на кровати, ухватился рукой за блестящую душку, повис всем телом над полом и попробовал потрясти его за плечо, когда ненадолго остался в палате с ним один на один. Но приятель не просыпался. А потом все те же два огромных санитара молча переложили его на знакомую каталку и увезли. И Валерка остался совсем один. Затаился под своим одеялом, словно застыл. Не мог позволить себе даже подумать, что случилось что-то плохое, непоправимое; чувствовал, всем собой чувствовал, но не мог поверить. На пустой соседней кровати простынь не успела измяться, но легкие вмятины на матрасе и низкой подушке напоминали Валерке о том, что здесь совсем недавно лежал приятель. Он смотрел на них из-под края одеяла и старался представить себе где он сейчас, и что с ним. За полночь, окончательно очумев от напряжения, чтобы заставить себя спать, старался совсем ни о чем не думать, считал вслух, до рассвета глотал соленые слезы и сердился на него за то, что из-за глупого своего упрямства на всю ночь он оставил его одного. А утром узнал, что сосед умер еще в палате, почти сразу после того, как его переложили на кровать. В то самое время, когда Валерка, то и дело, всматриваясь в его лицо, ждал, когда он очнется. Неделю провел без сна, мучаясь ночами напролет, боясь даже случайно взглянуть на пустую койку. Истерично кричал без причины на ставших вдруг слишком заботливыми нянечек и медсестер – они старательно делали вид, что ничего не случилось. И ему казалось, что они забыли приятеля, сразу же забыли! Как же можно вот так взять и сразу забыть? И вновь и вновь открывая тетрадку, впивался глазами в знакомые буквы, - накануне операции записанный рукой соседа харьковский адрес, они обещали друг другу стать верными друзьями на всю жизнь.

             А еще запомнил – как праздник, как сказку – летние месяцы в просторном бабушкином доме, где по выходным собиралась огромная шумная семья. Здесь Валерка не был изгоем, не то, что там, на табурете в своем дворе, - здесь он был равным. Даже имя у него здесь было другое - Вакад. И когда Валерка становился Вакадом - вся жизнь вокруг, весь мир становился другим.
              Многочисленные тети, дяди, двоюродные братья и сестры по материнской линии вели свой род от цыган, но давно не жили по законам табора. Даже самые старшие из них не помнили, когда предки кочевали. Не раз слышал Валерка рассказ о том, как прапрадед его, Семен Москаленко, будучи еще совсем молоденьким, украл на ярмарке у статного офицера красивого коня. Что в этом такого? Разве диво для цыгана коня украсть? Да только и подумать не мог, как тот дорожит своим породистым рысаком. Обнаружив пропажу, не поленился бравый военный обыскать с солдатами всю округу. К вечеру того же дня нашел привязанного к осинке в дальнем лесу своего любимого жеребца, а заодно и спящего рядом прапрадеда. Офицер имел высокий чин, служил в артиллерии. Торопиться не стал, раздумывая как наказать юнца за кражу, закрыл воришку на ночь в полковой конюшне. Побитый солдатами Семен проплакался в стоге сена, огляделся, и понял, что попал в цыганский рай. В стойлах ночевало лошадей тридцать разных мастей, артиллерийские трудяжки показались ему одна другой краше! За ночь вычистил цыганенок навоз, раскидал сено, прибрал и обиходил лошадок. Не потому, что хотел наказания избежать, – душа цыганская велела. Утром зашел офицер в конюшню, увидел все и засмеялся. И оставил сорванца при кониках служить. А через некоторое время выяснилось, что пацаненку дар Божий дан. Никогда этому делу не учась, умел, шельмец, лошадок лечить так, как образованным гарнизонным лекарям было не под силу. Словно насквозь все их немощи видел и неведомо откуда знал, как им в каком случае помочь. Дал господин офицер ему самый нижний солдатский чин, небольшое жалование положил, да койку в казарме выделил. Так и прижился прапрадед Семен конюхом при военных, две Крымских войны с ними прошел.
               Как-то раз под Севастополем к артиллеристам приехали с визитом офицеры из соседнего полка. Захотели на память сфотографироваться с одним из молодых жеребцов, очень он им глянулся. А тот с норовом, никого кроме Семена не признает и к себе не подпускает. Попросили господа конюха придержать под узды коня, а сами рядом встали сниматься. Кто они есть такие прапрадед не знал, да и дело ему до этого какое. Кто из них кто, пусть про это у командиров головы болят. Его должность маленькая – коня успокоить. Отбыли гости в свой полк, а вскоре передали цыгану в конверте с сургучной печатью фотографию, по тем временам очень дорогой подарок. Добрыми они и щедрыми людьми оказались. На снимке – господа офицеры на переднем плане, а чуть позади Семен с жеребцом. И надпись дарственная на обратной стороне: «На память о встрече в Крыму от графа Льва Толстого с сослуживцами».
               После окончания последней Крымской компании отправили цыгана конюха по протекции все того же офицера-покровителя на обучение в харьковское ветеринарное училище, прапрадед отказываться не стал – невиданная роскошь по тем временам для любого селянина, что уж там про цыгана говорить! При царских войсках еще до начала первой своей Крымской прожил Семен лет десять, успел жениться, нарожать троих деток. Пока воевал - жена померла, детей на воспитание забрал один из старших братьев. Как закончил обучение – в табор возвращаться не захотел, видел, что можно по-другому жить припеваючи. Пристроился в большом селе под Харьковом, на прибереженное за войну жалование выкупил просторную хатку, забрал к себе деток. Скотины в каждом дворе полно, работы пруд пруди. Не горюют, не голодают, да только за цыгана с тремя малолетками на руках замуж никто идти не хочет. А тут в соседнем селе нагуляла живот пятнадцатилетняя дуреха. Соседи от нее нос воротят, отец на яблоне в садку повесить грозится. Прознал про то прапрадед и поехал свататься. Такую невесту с рук сбыть семье счастье. Отдали - не задумались, не плача со двора проводили и приданого в телегу накидали не скупясь. Да и сама молодица упираться не стала. И что с того, что муж старше на двадцать лет? От такого позора на всю жизнь избавил! Зажили семейством, родился нагулянный, а потом и свой сынок подоспел. Прапрадед разницы между детьми ни в чем не делал – всех Бог дал. Когда на ярмарке в драке зарезали городские одного из братьев вместе с женой, забрал к себе троих племянников на воспитание. Так в общей сложности со своими и приемными набралось у Семена восемнадцать детей. Самого старшего из сыновей по протекции того самого офицера артиллериста, у которого он мальцом украл коня, в свое время пристроил в военное училище. И остальным наказал учиться, да правильно жить. С тех пор по его роду таборных цыган больше не было. Из тех родичей, кого Валерка помнил, еще до войны большинство обосновалось в Харькове, молодежь старательно получала образование, взрослые работали на заводах и в конторах. От цыганских корней Валерке достались густые и кудрявые от рождения волосы да задушевные песни, часто звучавшие за общим столом на втором родном для него с детства языке.

                В неполных семь лет мама отдала сына в самую лучшую из ближайших к дому школ, специальной для детей-инвалидов найти не удалось. Школа при машиностроительном заводе имени Малышева имела статус политехнической, выпускники вместе с аттестатом получали рабочую профессию - родители как могли стремились облегчить Валеркино неказистое будущее.
                В классе, напротив учительского стола, для него поставили отдельную парту. Не такую, как у всех – высокую и громоздкую, с не отодвигающейся скамейкой, а узкий, довольно низкий стол на тонких ножках. Возле него два деревянных стула с высокими спинками; на одном во время уроков сидел он, на другом соседка, самая маленькая и худенькая девочка в классе.
                К этому времени Валерка, плотно сжимая коленки и держась руками за стену или стол, научился недолго, но почти уверенно стоять на своих непослушных, не распрямляющихся ногах. По утрам Алла приносила сына в класс, а после уроков уносила домой, ноги все еще упрямо не желали ему служить. Валеркины руки все так же ходили ходуном, и манжеты школьных рубах сплошь пестрели огромными невыводимыми кляксами от разлитых им чернильниц-непроливаек, и каждый вечер мама намыленной щеткой оттирала его перепачканные пальцы.

               Была у Павла одна страсть – он обожал чинить часы. Часто вечерами по просьбе соседей возвращал к жизни то старые ходики, то шумно тикающие будильники в жестяных корпусах с облупившейся краской. По воскресеньям обязательно раскладывал на столе затейливые часовые механизмы, обстоятельно и подолгу при помощи совсем маленькой тонкой отвертки и еще каких-то блестящих, почти волшебных инструментов перебирал и прикручивал еле видимыми шурупчиками и гаечками крохотные забавные шестеренки, пружинки и маятнички. Валерке отчаянно хотелось хоть однажды повторить то, что так легко делали проворные и аккуратные отцовские пальцы. Да куда там! При первом же его прикосновении все это богатство со звоном разлеталось по полу.
              Павел не раз советовал сыну начать серьезно тренироваться, вызывался помочь. Проводя дни в одиночестве, еще задолго до начала занятий в школе Валерка сам пробовал урезонить свои руки. Наполнял до краев водой большую мамину жестяную кружку; крепко, до ломоты, впивался пальцами в широкую ручку, и, вытянув руку перед собой, старался удержать ее на весу столько, насколько хватало сил. А еще часами напролет учился вращать карандаш, перехватывая его пальцами только одной руки. Этот фокус показал ему один из двоюродных цыганских дядюшек, известный в то время в Харькове карточный шулер. При всей простоте таких незамысловатых тренировок руки после них подолгу ныли, а пальцы не раз сводило судорогой. Валерка старался, времени для занятий было хоть отбавляй, и однажды заметил, что вода из жестяной кружки расплескивалась не больше чем наполовину, а карандаш, до этого совсем не желавший подчиняться его неуклюжим пальцам, перестал из них выскальзывать. Отец такие упражнения причислял к забавам, подтрунивал над сыном и продолжал настаивать на серьезных тренировках.
- Ну, что ты такое говоришь! – сопротивлялась Алла. -  Ты что, боксера из него с перекошенным позвоночником сделать хочешь? Глупость какая!
                Валерка еще боялся открыто признавать свою пусть маленькую, но победу над собой, уж очень она была мала в глазах отца, да и мама не принимала ее всерьез, но в самой глубине своей души отчаянно начинал верить, что в его силах хоть немного изменить свое положение. Поэтому такая настойчивость отца глупостью ему казаться перестала, и первой школьной осенью один из папиных приятелей смастерил по его просьбе двухкилограммовые гантели. Они были несколько тяжеловаты для Валерки, но он начал тренироваться: ежедневно укладывался на спину на своей кровати, отец вкладывал гантели в трясущиеся руки сына, и мальчик старался удержать их поднятыми вверх над собой. Упражнения не были замысловатыми, но в первые минуты боль в мышцах казалась Валерке невыносимой. Его пальцы, белея, сплетались вокруг тельца холодных железяк в тугой узел, а неподвижные ноги сами собой подпрыгивали над одеялом. Во время таких тренировок Павел всегда стоял рядом - ловил руки сына, когда они совсем переставали его слушаться. А Алла, вдруг находя неотложное дело, старалась обязательно покинуть комнату, и неслышно плакала, слишком пристально разглядывая что-то через мутные стекла окна общей кухни.
                А Валерка не плакал, и не жалел себя. Он злился. И от этой своей злости  к окончанию первого класса свободно мог поднять над собой гантели сидя и лежа без посторонней помощи.

       Второй школьной зимой к новогодним праздникам товарищ, сосед по этажу барака, несказанно осчастливил Валерку, вылепив для него из пластилина десяток настоящих солдат! Он сам так не мог! Они были великолепны: на головах красовались каски, ноги были обуты в сапоги, поверх шинелей с погонами из фольги - словно настоящие! - ремни с крупными пряжками, в руках каждый из них сжимал тонкую длинную винтовку. Необыкновенное войско почти неделю красовалось на табурете возле Валеркиной кровати, пока одна из приехавших на праздники в гости тетушек случайно не помяла его. Валерка страшно разозлился! Смахивая то слезы, то капающие со лба крупные капли пота, за несколько вечеров вернул своим драгоценным пластилиновым солдатам их прежний вид. И только потом понял, что впервые в жизни, пусть совсем еще ненадолго, но полностью победил свои непослушные руки.
              Рисовать Валерка не мог, но приладился вылепливать, размазывая пластилин по бумаге, сначала занятные сложные узоры, а потом и поразительно похожие на оригинал портреты родственников и друзей.

              Одноклассники долгое время просто не замечали его. Ну, сидит он себе за своей партой все перемены, ну и пусть сидит, им-то какое до него дело? Валерка, так и не сумев еще до конца понять, почему только с ним все не так, не сердился на их невнимание, и охотно вызывался первым помочь решить сложную задачу по математике, на большой перемене делился с забывшими свой обед товарищами мамиными бутербродами. Он хорошо помнил разговор с отцом – ценят за помощь и дружбу. И Валерка искренне помогал и дружил, как мог, как умел.
               Мечтал - именно мечтал! - выйти к классной доске во время урока и на глазах у всех мелом что-нибудь написать на ней.
               Нет, он не стремился стать лучше других.
               Он хотел быть таким, как все.

               К концу третьего класса отношение к нему одноклассников стало меняться. Одни из них теперь откровенно презрительно игнорировали маленького инвалида, другие, как и прежде, старались не замечать. Нет, они не дразнили, не унижали его, как это часто случалось там, во дворе барака, но и дружбы, на которую так в глубине души он надеялся, ни с кем из них не получалось. Никому, даже самым терпеливым, «не ходячий» Валерка не компания побегать на переменке или поучаствовать в веселой затее после уроков.
- Да что ты его зовешь, – слышал он в свою сторону не раз, - он же слабый!
              Валерка знал, как можно показать свою слабость, и не раз пользовался ею в бабушкином доме, когда там собиралось много народу, всегда извлекая этим для себя пользу или выгоду. Но в школе Валерка не мог быть слабым! Он так старался не быть слабым! И ему казалось, что это у него хорошо получается. Даже когда к концу уроков смертельно уставал сидеть за своей партой - он не жаловался, он улыбался. Так почему они думают, что он слабый?
              Он часто слышал, как во дворе говорили соседки: «Вот красивенький какой, а больной!». Тоже мне, здоровые! У половины пацанов во дворе то кашель, то сопли, то вши, то понос с глистами! Валерка больным себя не считал. Да, они с мамой часто бывали у докторов, но и другие тоже бывали. Даже операции не в счет! Одной девочке в их классе тоже палец на ноге в больнице разрезали, она сама рассказывала! Нет, он не больной, и уж точно не слабый! Когда удавалось, была в том необходимость или нет, он крепко хватал за руки мальчишек-одноклассников, так крепко, что они, корчась, кричали: «Отпусти! Ты, ненормальный!». Пусть лучше ненормальный, чем слабый! Пусть знают – он не слабый! Пусть, пусть, раз уж им так хочется, - больной! Но не слабый! Он же совсем не во многом уступает им, здоровым! Хорошо! Пусть сейчас в чем-то слабее, но он вырастет и точно слабым не будет!

              А в четвертом классе произошел неприятнейший случай, который раз и навсегда уверил Валерку в том, что слабым он не то что быть, а даже казаться больше не может.
              Включая по просьбе учительницы свет в классной комнате - выключатель был на стене, совсем рядом с его партой, и он мог легко, не вставая со стула дотянуться до него рукой - Валерка сильно поранился о торчавшую из него железку. Жаловаться он не привык. Молча перевязал ладонь носовым платочком, к концу урока рана затянулась. На перемене, копаясь в портфеле, пристроил его в стороне от тетрадок на краю парты. Там его и заметил один из одноклассников. Началась веселая игра: на головы зазевавшихся девчонок кидали измазанный кровью платочек и те, визжа до изнеможения, под дружный хохот зачинщиков шалости старались от него избавиться. Валерка тоже смеялся вместе со всеми, со своего места наблюдая за странной игрой. Кто его знает, сколько бы это длилось, да по случайности ли, по умыслу ли, после очередного броска приземлился платочек на плечо крепкого парнишки-одноклассника, только что вернувшегося из коридора в класс, и едва успевшего усесться за одну из задних парт. Визжать он не стал, а грозно спросил: «Чье это?». Все принимавшие участие в забаве дружно указали в Валеркину сторону. Он улыбнулся, и, не почувствовав неладного, отпираться не стал. Что может случиться плохого? Здесь же все свои! А парнишка, посчитав себя не на шутку оскорбленным, вытащил за шиворот обнаруженного виновника у всех на глазах из класса в коридор, да так крепенько побил его, что Валеркино лицо на несколько дней превратилось в сизый пельмень.
               Сам по себе этот случай не стал особенным в его жизни, во дворе всякое случалось. До глубины души поразило его другое: ладно там, у барака, среди детей «химиков»-рецидивистов-долгосрочников, там каждый сам за себя. А класс – это товарищи, единомышленники, свои. Мальчишки-одноклассники часто защищали его на переменах, не давая в обиду пацанам из других классов. Но в этот раз никто не заступился. Никто не вышел следом за ними в коридор. Никто не сказал, что Валерка ни в чем не виноват. А все потому, что этот парнишка сильнее всех в классе. Значит, несмотря на всю дружбу и мамины бутерброды защиты ему нет, с силой спорить никто не стал. И во дворе тоже с сильными не спорят – у кого кулаки больше, тот и прав, того и уважают.
- Вот у Алки силища! – смеялись мужики после того, как мама памятным всем ударом уложила на пол погнавшегося за Валеркой дядьку, и смешливо, но уважительно раскланиваясь, открывали перед ней дверь в подъезд их барака…
               И Валерка решил, раз и навсегда решил, что такого с ним больше никогда не повторится. Что самая идеальная защита против силы - ответная сила, его собственная сила. Он сам должен быть сильнее всех. И до предела увеличил время и количество тренировок, а его гантели стали трехкилограммовыми.

              Валерке нравилось читать. Сначала, сидя в одиночестве так он просто коротал от нечего делать время, потом не на шутку втянулся. Мама искренне радовалась, когда видела сына с книжкой, а не только с ржавыми гантелями в руках.
- Будешь читать – будешь добрым, - говорила она. - Книги не дадут тебе озлобиться на этот мир.
              Да, в них, и правда, все кончалось торжеством добра, злых обязательно наказывали, а все незаслуженно обиженные получали признание. Вначале читал все, что попадало в руки: до библиотеки ему не дойти, а в соседских семьях книг держали мало – и взять негде, в магазине запросто не купишь, да и к чему они строителям-разнорабочим. Взрослея, научился чувствовать вкус того, что читал, и стал отдавать предпочтение классике. Настойчиво искал тех, кто согласился бы делиться с ним книгами. Всех книгочеев, с которыми в то время свела Валерку судьба, он поделил на две категории: пенсионеры-интеллигенты и дети богатых родителей. И тех, и других приходилось подолгу уговаривать, но только у них можно было разжиться романами Дюма, Диккенса или Купера.
             Со старичками-пенсионерами было проще. Общительный Валерка сам знакомился с ними в центральном парке, где они с мамой гуляли по воскресеньям. Все, чего требовали старички – обязательно вовремя вернуть книгу и не испачкать ее странички грязными пальцами. Вручая драгоценный томик, они неизменно обкладывали его обложку газетой, наказывая не снимать ее ни при каких обстоятельствах. (Однажды, наполовину сняв газетку с одной из книг, Валерка обнаружил под ней золотые, волшебно красивые буквы!). Обычно книгу давали на неделю, до новой встречи на парковой скамейке. Возвращая ее, Валерка втайне от мамы прикладывал к ней пару весомых сахарных кусков, которые старательно прятал в своих глубоких карманах. Алла теперь работала бухгалтером в большом продовольственном магазине, и он приноровился незаметно таскать из серванта всегда имевшийся в доме сахар. Валерке он казался необыкновенно вкусным и очень ценным – мама неохотно и редко давала его сыну, при своей неподвижности он слишком легко полнел. Пенсионеры улыбались, интеллигентно отнекивались, но брали такую плату. И в следующий раз, даже если он не платил им сахарную мзду, сами увеличивали отпущенное на чтение время.
             С детьми обеспеченных родителей было сложнее. Сахар им был не нужен. Валерка научился договаривался с ними через знакомых симпатичных девчонок - симпатичным девчонкам даже они редко отказывают. Как правило, такие давали книгу всего на пару дней или только на одну ночь. Тогда приходилось читать и с фонариком под одеялом, и даже во время домашних тренировок: мама прилаживала книгу к кастрюле или стеклянной банке с компотом как к подставке у самого края обеденного стола, и усаживала сына с гантелями в руках на стул напротив. Валерка прочитывал две открытые страницы, и прежде чем их перелистнуть, несколько минут работая гантелями, пытался представить себе то, что прочитал и угадать, что будет дальше.
            Еще Валерка любил пересказывать то, что успел прочитать. Всегда очень занятые своими делами многочисленные тетушки и дядюшки редко дослушивали его рассказы до конца. В самом интересном месте они обычно нетерпеливо спрашивали:
- Да? Ну, надо же! И чем все это кончилось? – и Валерка злился. Они же пропускали все самое главное! Он был уверен, что намного важнее развязки в любой истории было то, почему все сложилось именно так, а не иначе! А у них никогда не хватало терпения выслушать всю историю целиком!
           Самыми благодарными его слушателями становились соседи по больничным палатам. До пяти лет в больницах он лежал редко; врачи ждали, пока Валерка подрастет и наблюдали как развивается его болезнь. Теперь же на лечении приходилось оставаться часто и подолгу, а товарищи по общему несчастью от нечего делать с удовольствием слушали его. Так, бесконечно что-то рассказывая, припоминая мельчайшие детали и подробности, кстати цитируя занятные слова из книг, он научился долго, красиво и грамотно говорить. Возвращаясь из очередной больницы домой, по привычке пытался и во дворе пересказывать то, что читал. Но когда наотмашь бьют в лицо - не успеваешь цитировать классиков. И как только в одиннадцать лет после операции по удлинению сухожилий в харьковском институте травматологии и ортопедии им. Ситенко при помощи высоких костылей смог пусть еще с трудом, но передвигаться на своих ногах без посторонней помощи, сразу же стал завсегдатаем ближайшей уличной спортивной площадки, а потом и спортзала.

           Только вот попасть в спортзал оказалось делом весьма непростым. Школьный учитель физкультуры откровенно объяснил слишком настойчивому Валерке простые правила: заниматься в секции вместе со здоровыми детьми никто «добро» ему не даст. Для таких, как он, при профилакториях и санаториях проводят специальные физкультурные занятия. В соответствии с диагнозом. Там и нагрузки другие, и требования, и тренера специальные, и врачи рядом. И единственное, на что он может всерьез рассчитывать – это вот такая оздоровительная группа, вот туда ему и зеленый свет. А пусти он его, плохо ходящего, к себе в зал на тренировку, да не уследи – и конец карьере. Мало ли что с ним может случиться? Ни один тренер на такое не пойдет. В спортивную школу инвалиду, понятно, тоже путь заказан. Туда принимают тех, кто в школьных секциях показывает отличные результаты. Там уж точно не оздоровительный кружок. Режим, нагрузки, и лучшим прямая дорога в Москву или Киев, в молодежные команды ЦСК, «Спартака» и «Динамо». Кто там с ним станет возиться? Профессиональный тренер работает, прежде всего, на максимальный результат своих подопечных. При больших стадионах есть, конечно, секции, но там тоже все серьезно. И там, в основном, занимаются взрослые.
             По настоянию сына мама отвела его на занятия одной из оздоровительных групп. Валерка был жутко разочарован! Там, знакомо переваливаясь с одной ноги на другую, медленно ходили по кругу разновозрастные, такие же, как он сам, «де-це-пешники». Подняв руки вверх кто на сколько мог, выполняли простейшие дыхательные упражнения. Нет, Валерка представлял себе все совсем по-другому! Ему нужна настоящая секция, с настоящими тренировками! А в настоящую секцию никто брать его даже не собирался. Вместе с отцом они не раз пытались уговорить тренеров, да только рисковать ни один из них не хотел – хорош боксер, волочащий за собой ноги! Они хватались за голову сразу же, как только улыбающийся во весь рот грузноватый Валерка входил в спортивный зал, тяжело наваливаясь на свои громоздкие костыли. И сразу же говорили категорическое «нет». Лучшая отговорка - врачи ни за что не разрешат!
            И вдруг Валерий Поспелов, тренер одной из легкоатлетических секций Харьковского стадиона «Металлист», наперекор всем принял маленького инвалида в число своих воспитанников, разрешив называть себя запросто дядей Валерой. Это было равносильно чуду! Под его началом занимались юноши от пятнадцати до двадцати пяти лет. В первый же день тренер строго предупредил:
- Ты, тезка, на здоровых не смотри. У них своя норма, у тебя – своя. Делаешь только то и так, как я тебе скажу! Не подчинишься – чикаться не буду, как пришел – так и уйдешь.
           И Валерка старался не ударить лицом в грязь. Добросовестно выполнял все наставления тренера, занимаясь намного больше положенного. И заставлять его совсем ни к чему: совсем рядом мечта – накаченные, идеально сложенные тела. Они просто завораживали его, и Валерка, с трудом отводя от них взгляд, усилием воли унимал трясущийся холодок восхищения внутри себя, - он тоже станет таким! Но более всего стало ему дорого уважение тех, кто изо дня в день часами выкладывался в спортзале. Замечал, как парни во время тренировок поглядывают в его сторону, а встретившись с ним взглядом – не отводят, не прячут глаза.
- Молодца! Ай, ты молодца! Давай, давай! Жми, малыш! - подбадривали они. – Работаешь честно! Не халтуришь!
          Что могло быть дороже такой похвалы? Это и было тем самым уважением, о котором когда-то говорил ему отец! И Валерка отчаянно старался. Вначале, усевшись на длинной деревянной лавке и пристроив свои костыли неподалеку, качал только руки. Потом стал делать упражнения на пресс. Когда научился уверенно стоять и понемногу ходить без костылей, по совету тренера ставку седлал на бокс; часами колотил подвешенную специально для него в углу зала «грушу», и вскоре хорошо освоил многие боксерские приемы. Через пару лет заметно окреп, ушла излишняя полнота, стал почти незаметен тремор в руках. Теперь приятели по секции при встрече на улице как равному жали ему руку и говорили гулявшим с ними девушкам:
- Да это один из наших «качков» с «Металлиста».
И это не было насмешкой.
          Это было признанием.

                К тринадцати годам Валерка по «груше» работал уверенно, только никак не мог научиться держать удар. Жалея себя, чаще избегал боя, чем отбивал атаку противника.
- Вот смотрю на тебя и думаю, что ты делаешь не так? У тебя в спарринге ноги не работают! - как-то сказал ему один из парней, лет на десять постарше.
- Ага! – засмеялся в ответ Валерка. – Так они вообще почти не работают!
- Ты должен почувствовать, как они могут работать. Ты сможешь! Для этого тебе надо разозлиться, - рассуждал парнишка, - и не дрожать за свою шкуру. Ты что, боли боишься? Тебе разозлиться надо, понял?
                Валерка хорошо помнил свои первые упражнения с гантелями, и ту первую свою злость. И боли он не боялся - позади четыре операции на ногах. Однако совсем скоро оказалось, что когда он соглашался разозлиться, не очень-то себе представлял, что этот парнишка имел в виду. Следующим же вечером, дождавшись ухода тренера после занятий, несколько приятелей по секции вместе с Валеркой вернулись в зал.
- Ну что, готов? – спросил его один из них, как только они прошли раздевалку.
- Готов! – улыбнулся Валерка, и без предупреждения получил сильный удар в грудь.
 – Раз готов, держи! Если не сможешь стоять – падай, и закончим!
Валерка здорово испугался, но сдаваться не собирался, и даже если бы ему пришлось сейчас умереть, ни за что не лег на мягкие, пахнущие железом маты.
- Корпус держи! Корпус! Руки! Руки перед собой поставь! Подбородок прикрой!  – слышал Валерка словно издали, отчаянно по-кошачьи защищаясь от невидимого противника, от страха он не мог открыть глаза. – Ноги переставляй! Ногами работай как можешь! Да тащи ты их как-нибудь! Делаешь шаг вперед, переносишь центр тяжести на опорную ногу, и весь вес тела вкладываешь в удар руки. Бьешь от бедра, понял?
              Стойко снося удары, Валерка мялся на месте, стараясь не потерять равновесия, в то время как его противники, делая небольшие легкие шажки, то приближались к нему, то отдалялись. «Да как же их тащить, эти ноги?! – проносилось в его голове. – Не работают, сволочи! А ну, давайте, вы! Ну! Ну!». Ему казалось, что он кричит во весь голос, а хлопцы прятали улыбки, слушая как Валерка, стараясь защититься от их атак, глухо рычал. Ему было больно. Они били не щадя, не делая скидки на то, что он инвалид. Валерка пропускал атаку за атакой, внутри него все ныло. Глаза теперь можно было не открывать совсем, все равно все плыло вокруг. И вдруг, покачнувшись от очередного удара, он всем собой выбросил вперед левую ногу, перенес на нее свое тело, резко подтянул правую, и, перевалившись на нее, двинул торсом в сторону атакующего, от души сработав кулаком.
- Вот это джеб! Кончай, ребята! Убьет еще ненароком! – услышал Валерка. Стоявший напротив него парнишка, смеясь, потирал покрасневшую челюсть. – Ну вот, пусть так, но заработали же твои ноги! А ты говоришь! Все у тебя работает! А как правильно бить – со временем разберешься!
             После того урока отлеживался Валерка несколько дней. Тренировки не бросил, наоборот, стал качать свои мышцы еще настойчивей. А «качая мозги», вскоре знал почти наизусть биографии Руссо и Дидро. От завсегдатаев больничных палат он не раз слышал о том, что применение во время частых операций общего наркоза подчас непоправимо действует на человеческий мозг, и изо всех сил старался его сберечь.

            Как только спортивные тренировки стали давать первые результаты, они сразу же превратились в главный смысл Валеркиной жизни. Начиная с седьмого класса, ежедневно возвращаясь домой после уроков около двух часов дня, он ел и укладывался спать, слишком много сил забирало передвижение внутри школы. Усталость – вечная беда таких, как он. Спал ровно сорок минут, и к четырем часам вечера уже вовсю «таскал железо» на любимом стадионе «Металлист». Тренировался почти до десяти. Добирался до дома поздними трамваями, успевая прикупить в киоске и проглотить на ходу пару еще теплых булочек. Менял учебники в портфеле, ужинал и падал замертво в кровать, чтобы поднявшись в шесть утра успеть сделать до начала занятий в школе несколько кругов по близлежащей спортивной площадке на своих прошитых нейлоновыми мышцами ногах, повесив на плечи отцовский рюкзак, до половины наполненный битыми кирпичами, аккуратно переложенными старыми тряпками.
             Ночью ноги нестерпимо ныли, и он научился засыпать, перелистывая в своей голове любимые книги, так забывая про боль.

             К четырнадцати годам тремор из рук ушел совсем. А еще в одиннадцать, мама, не веря в светлое спортивное Валеркино будущее, уговорила сына поступить в ближайшую к их дому музыкальную школу. Так, на всякий случай.

             Валерка любил слушать о том, как отец воевал. Рассказывал он об этом неохотно, не нравилось Павлу возвращаться в те дни. Особенно любил Валерка, когда отец, пускаясь в редкие воспоминания, описывал сцены из рукопашных боев. Тогда он любил повторять:
- Главное, это выдержать первый удар. Первый удар в рукопашной – это цена твоей жизни. Позволишь противнику сбить себя с ног – тогда, пиши, пропало! Будь уверен, подняться он тебе не даст! Это не просто драка, это бой.
             С четырнадцати лет Валерке драться приходилось часто. Бил он жестоко. Может быть, именно благодаря рассказам отца в его голове и сложилась эта простая тактика: напав первым сбить противника с ног, а потом не дать ему подняться, иначе не оставалось шансов самому. Ходил он уже в основном без костылей, но медленно, тяжело волоком перетаскивая за собой ноги, маневрировать во время драки и в случае чего убежать с поля боя не мог. А каждая драка для Валерки – бой, в котором он проиграть не может!
              Вскоре вокруг него собралось и свое окружение – те, кого во дворе частенько несправедливо обижали. Немногочисленные начитанные мальчики из их барака драться не умели, но абсолютно забывая про инстинкт самосохранения обожали отстаивать правду. Вот они-то точно были слабыми! Валерка защищал умных, но слабых, и ему было неважно виноват или нет обиженный, обидевший должен быть наказан уже потому, что оказался сильней. Да и чего там думать, на чьей стороне эта самая правда? Здесь работают свои законы: умник до драки дело не доведет. У него другая цель, мордобой для победы ему не нужен. Замучает разговорами, цитатами и аргументами засыплет, весь мозг тебе расковыряет и на изнанку вывернет, а драться ни за что первым не станет. И вполне останется доволен тем, что оказался начитанней, как говорится, задавил умом. А вот тому, кто достойно ответить умнику не в силах - кулаки первое средство отстоять свою честь. А как дошло дело до кулаков – выяснения степени развития интеллекта точно не будет. Тогда важно лишь одно, - кто сильней. А сильный чаще всего неправ по одной единственной причине: тот, кому природа щедро подарила крутые кулаки, ее же необъяснимым решением начисто лишен способности думать. Валерка по собственному опыту знал -  не словами, а дракой легче доказать свою правоту. Да и сама интеллектуалка-правда чаще всего внимательно так посматривает на размер твоих кулаков как на самый неоспоримый и весомый аргумент в споре. Только вот ум Валерка всегда ценил намного больше силы удара крепко сжатой пятерни. И, утверждая торжество интеллекта, правды и справедливости, - дрался.
              А если честно, то и не в защите незаслуженно обиженных умников здесь было дело. Уж очень ему хотелось, чтобы именно в своем дворе его признали равным так, как признали в спортзале. Любой ценой.
             Валерка не был сторонником насилия, не было в нем и природной жестокости, а его теория превосходства ума над размером кулаков, если уж совсем честно говорить, в конечном итоге сводилось к простому: все должны понять, что таких, как он, обижать нельзя. Незаслуженно, цинично, нагло, вызывающе. Главное - незаслуженно. А просто потому, что они – такие. Валерке всегда казалось, что обижают его именно незаслуженно и нагло, и именно потому, что ему случилось таким придти в этот мир. Все свои обиды он всегда чувствовал слишком болезненно и остро, и уж точно не собирался никому их больше прощать.
             Он никогда не требовал к себе от окружающих особого отношения, как это не редко делали его знакомцы по больничным палатам. Да, так жить легче, но позволь Валерка себе такую слабость и это означало бы лишь одно – согласиться, смириться с тем, что болен, что никогда не сможет стать таким, как все. Но и равнодушно принимать к себе невнимание он тоже не мог, слишком дорогой ценой все ему давалось.
            От тех, кто был рядом, с точки зрения Валерки, требовалось совсем немногое: в знак уважения не замечать его немощности. Утверждение: «умный лишнего не спросит, а нужное - увидит»  - он принял для себя как единственный и незыблемый закон. Невыносимо объяснять каждому изо дня в день простейшие истины: съездить на танцы в соседний поселок на мопеде приятеля для него не проблема, выложить кирпичный забор во дворе у друга – плевое дело, а вот поднять закатившийся под стул карандаш – подвиг. А если кто-то не может додуматься насколько сложно, а подчас и совсем невозможно сделать ему, навсегда против собственной воли ограниченному в действиях возмутительным приговором природы человеку то, что ты легко, не задумываясь, не тратя ни физических, ни душевных сил делаешь в ежедневной обыденности – пусть получит в рожу. Значит, дурак, и по-другому не поймет. Да не помогай ты, если в голову тебе это само собой не пришло! Просто сделай вид, что не заметил, у всех промахи случаются. Решил помочь – не нянькайся, будто перед тобой ребенок, не кичись, не учи как дальше жить, не указывай Валерке в этой жизни его место. Относись как к равному. Что может быть проще? А не хочешь признать Валеркино равенство – получи в рожу, запусти работу мозга посредством соприкосновения черепа с кулаком. Нельзя же не понимать таких простых вещей! А не понимаешь, значит, не хочешь понять или делаешь вид, что не понимаешь, и по-другому здесь никак. Поэтому такое непонимание в Валеркином осознании этого мира всегда расценивалось как неуважение, граничащее с унижением. И объяснять Валерка ничего никому не хотел.
- Они не злые! - вздыхая, часто говорила мама. - Это все от недостатка воспитания и образования.
            Нет, все они должны знать, что таких, как Валерка, обижать нельзя! Воспитывать и образовывать было некогда, и проще, и быстрее всего Валеркина теория вбивалась в головы непонимающих кулаками. Первым стычек он не искал, но чтобы наказать обидчика был готов на все, – только бы остаться победителем. В одной из дворовых драк его противник, накаченный парнишка лет на восемь постарше, на забаву приятелям не стал как обычно пускать в ход кулаки. Когда он, перевернув не хрупкого девятилетнего Валерку вверх ногами, и, крепко держа руками за лодыжки, успел пару раз стукнуть головой о землю, тот не погнушался со всей силы вцепиться зубами в то, с чем в очередной раз поравнялось его лицо… На одной из школьных перемен мальчишка из параллельного класса разъярил его до бешенства в присутствии многочисленных одноклассников долгими бесцеремонными насмешками, и понадеявшись на неповоротливость инвалида, не счел нужным вовремя ретироваться на безопасное расстояние. Бросившись на него всем своим телом, Валерка повалил обидчика на пол, одним движением подмял под себя и обеими руками схватил за горло. На выручку незадачливому задире подоспел проходивший мимо учитель физкультуры. Чтобы высвободить задыхающегося, закатившего под лоб глаза, хрипящего, еле шевелящего синеющими губами подростка, далеко не слабому физически мужчине так крепко пришлось приложить Валерку прямо на глазах у школьного начальства, что директора, видавшего многое на своем веку фронтовика, взяла неподдельная истерика. Что не говори, а потерявший сознание от удара учителя семиклассник Валерка сам еще ребенок. И тут выбирай, что в таком случае лучше допустить: чтобы школьник на глазах у всех придушил товарища, или чтобы одного из учеников публично пришиб педагог…

                Лет с семи появились в Валеркиной жизни особые приятели – многочисленные знакомые по палатам больниц и профилакториев. Вот с кем было легко найти общий язык! Многие из них ходили совсем плохо, а то и вовсе передвигались только при помощи коляски, и жили в своем замкнутом мирке. Ограниченные в передвижении, а еще больше в общении, они, как и сам Валерка, понимали дружбу как бескорыстную помощь, поддержку и понимание. И отвечали на нее со старицей! Среди них он чувствовал себя больше чем равным, – он был необходимым и желанным. А еще Валерка был «ходячим», и в иерархии этого специфического общества принадлежал к высшему его эшелону. Об этом никогда не говорили открыто, но и не понять этого было невозможно. Валерка чувствовал, - они завидовали ему.
               Семьи, воспитывающие ребенка-инвалида, в большинстве своем достатком не отличались. Когда Валерка собирался к такому приятелю в гости, мама обязательно давала ему с собой небольшой гостинец. Но не так такой приятель радовался пастиле или конфетам, как возможности поспорить, посмеяться весь вечер напролет с балагуром Валеркой. Разговорить он мог любого, только этот его талант здесь особо не нужен, с такими беседовать и так просто и легко: они чувствовали и понимали этот мир так же, как он сам - тонко и ранимо, многое совсем друг другу не требовалось объяснять. Здесь правило одно – никогда не говорить о болезни. Это – табу. Нестерпимо говорить о том, что нельзя изменить. Невозможно говорить, слишком невыносима боль безысходности. Непонимающий станет настаивать – и вместо друга заклятый враг. В такой компании это раз и навсегда запрещенная тема. Еще никогда открыто не говорили о смерти, но в каждом философском разговоре так или иначе касались этой темы. Относились они к ней тоже по-особому: каждый из них знал, что любая из следующих операций может стать последней, и учился это принимать как неизбежное. Не у всех получалось. Некоторых захлестывала нестерпимая, неистовая злоба. С такими говорить было трудно, но Валерка чувствовал, - надо говорить. Иначе сам себя сожрет изнутри, выгорит, выест себя кислотой безысходности, и уйдет сначала в себя, а потом найдет способ уйти из этого мира в тот, другой, никого не пожалев, ни себя, ни родных. Терпел желчь и слезы вязких таких разговоров, мучился от них, и снова шел поговорить, - чувствовал, нельзя оставлять таких наедине с собой. В остальном все просто. Такие, как правило, люди читающие, и в их компании всегда есть над чем поразмыслить. Такие стремились понять и осмыслить этот мир, обязательно найти подтверждение или опровержение своим догадкам – иначе неинтересно жить. Такие не были похожи на тех, кого он защищал во дворе – там ценились только его кулаки. Не были похожи они и на завсегдатаев спортзала – там никого не интересовали долгие умные разговоры.
           Они были особыми. С ними он отдыхал душой.
           И именно благодаря им Валерка смог, пусть еще не до конца, но принять то, что он болен. Именно болен, и с этим ничего не поделать. Нет, не смириться, не покориться, – он стал учиться жить без злобы на мир здоровых людей.

           Музыкальную школу Валерка не бросал. Чтобы компенсировать пропущенные по этой причине тренировки, не прекращал «качаться» прямо во время школьных уроков, используя любую свободную минутку: схватившись за края сидения своего стула, самозабвенно выполнял изометрические упражнения, до отказа нагружая мышцы рук. Работал «на все сто», с полной самоотдачей, и папа частенько чинил по выходным в тесной общей кухне многострадальный школьный стул.
           К девятому классу Валерка еще тяжело и медленно, но очень уверенно передвигался без помощи до смерти опостылевших костылей.
 
           Музыкой заниматься Валерке нравилось. Многочисленная родня, собираясь в доме деда и бабки, любила устраивать музыкальные вечера. Почти все тетушки и дядюшки играли на каких-нибудь инструментах. Музыка сопровождала Валерку с детства, и он без лишних сомнений в свое время уступил настоянию матери, поступив в музыкальную школу, но времени и сил не хватало на серьезные занятия. Дома на своем баяне он почти не играл, разучивая тягучие классические пьесы и бодрые военные марши только на уроках, благо позволяла музыкальная цыганская одаренность. Восьмиклассником впервые поучаствовал в школьном новогоднем музыкальном концерте-конкурсе самодеятельных талантов. Аккомпанируя себе на гитаре под бурные овации одноклассников от всей цыганской души исполнил песню на музыку собственного сочинения, и был с позором изгнан из числа участников за аморальное поведение. Играл и пел Валерка великолепно, да вот слова песни вызвали полнейшее негодование строгого учительского жюри: по его мнению «Персидские мотивы» Есенина из уст советского подростка прозвучали вызывающе!

              В обеих школах Валерка учился неважно, не видел смысла. В дневниках «четверки» появлялись редко. Главное – это ходить. Главное – накаченные руки и крепкие ноги. И каждую зиму в перерывах между лечением, он упорно, в ущерб всему остальному, делал ставку на спортзал.
- Ты однажды совсем сорвешь себе спину! Кому ты что хочешь доказать со своим здоровьем? - сокрушалась мама, жалея упрямого сына.
Ничего никому доказать он не хотел.
              Он просто хотел быть таким, как все.

             По-настоящему, для души, читал и играл он только в летние  каникулы, в доме бабушки. Одолжив у деда потрепанный баян, часами забавлял всю деревню, упрямо разучивая веселые народные песни, восседая на своей лавке в бабушкином огороде. А потом, навестив в сарае горластых кур, аккуратно старался донести до кухни-мазанки завернутые в край рубахи яйца, и, в случае удачи поджарив себе добротную яичницу, пристраивался на маленькой веранде, где с упоением, до рези в глазах читал. Книги казались ему потрясающими, не то, что скучные школьные учебники! Но, ни Шекспировского «Гамлета», ни Гетевского «Фауста» в школе не проходили, а цитировать Мопассана в сочинении на тему «Как я провел лето» учительница считала недопустимым.

              А еще собирая в парке Артема всю зиму по выходным пустые бутылки, он купил к своему пятнадцатилетию велосипед. Приведя в изумление весь двор, сам научился ездить: цепко держась сильными руками за забор, ловко вскарабкивался на узкое высокое сиденье, а тормозил - крепко обнимая фонарный столб. Основная проблема - проблема передвижения - была решена хотя бы на время.


             В шестнадцать окончил Валерка музыкальную школу по классу баяна, попутно очень прилично освоив при помощи многочисленных цыганских родственников аккордеон, гитару и гармошку. К тому времени стало ясно, что словно стараясь вознаградить его за покалеченные ею же ноги, подарила Валерке судьба кроме великолепного слуха еще и шикарный голос – сильный и чувственный бархатный баритон. Тетушки давно и настойчиво советовали племяннику петь в церковном хоре, да потом так и остаться при святой обители. И дело благое, и сыт всегда, святые отцы калеку не обидят. Только не по душе было ему всю жизнь простоять на церковных хорах. Маленьким несколько лет по настоянию родственников Валерка пел в ближайшей к дому церкви, а став подростком под разными благочестивыми предлогами стал появляться в ней все реже. Не было у него обиды на Бога за свои ноги, не раздражали и вечно умильные плаксивые старушки. Только не совсем не входило в его планы всю жизнь петь псалмы. Желал наш герой для себя другого - мир посмотреть, образование получить.
              На семейных праздниках пел Валерка всегда охотно и самозабвенно, во всем подражая тогдашней цыганской знаменитости, певцу Николаю Сличенко. От находившего на него в такие минуты вдохновения широко раскидывал в стороны руки, выпячивал вперед грудь, и не раз слышал в свой адрес: «Ну, ты прямо артист!» И теперь он сам вдруг ясно увидел свое будущее, - непременно должен Валерка стоять на сцене! Здоровые ноги для этого не нужны, а таланта хоть отбавляй. Себе удовольствие – людям праздник! И подался наш герой с первым своим аттестатом, ни больше, ни меньше, как в «ХОМА» - харьковское объединение музыкальных ансамблей - объявившее в то время набор музыкантов в народные коллективы.
             Прослушала его комиссия из местных светил, похвалила даже, сказала, что, безусловно, талант у него есть. Только вот в оркестре играть он никак не может, потому что артистов-инвалидов не бывает.
- Как не бывает? – не понимал Валерка. – Так я же вот он, я же есть!
    Комиссия ответила, что ей видней, что в этой жизни бывает, а что нет, и попросила покинуть помещение.
- И что вы молодой человек есть такой грустный? – спросил его в фойе «ХОМА» незнакомый седовласый мужчина. И Валерка, обиженный на весь белый свет, от души поделился с внимательным старичком своим горем.
- У меня все бывает! – загадочно улыбнулся новый знакомый, и с благословления Моисея Александровича попал-таки Валерка в искусство - в составе коммерческого разновозрастного оркестра целый год играл и пел на сельских свадьбах.
            Такие празднества по свято соблюдаемой традиции в ближайших к Харькову деревнях шумели три дня, не меньше. За заказ песни платили в первый день рубль, к концу третьего не жалели три, лишь бы все могли услышать перед исполнением популярной мелодии, что звучит она не по просьбе надоевшего всем до изжоги свояка из соседнего села, а в подарок от любимого кума из родной молодым деревни. Денег Валерка зарабатывал прилично, но научился курить и пить столько, сколько наливают. Клиента обижать нельзя.
            В семнадцать, перед самыми школьными выпускными экзаменами Валерка понял, что такое «белая горячка». Вернулся домой после очередной свадьбы, с трудом уснул, а посреди ночи проснулся от того, что мамин гибискус, росший в сорокалитровой кастрюле в углу комнаты, вдруг стал его душить. Всю ночь, давя в себе дикий животный страх и отгоняя липкий мертвецкий сон, он стойко боролся с ни с того, ни с сего вдруг ошалевшим растением. До утра не позволял ему приблизиться, навалиться себе на горло тяжелыми толстыми ветками. С рассветом окончательно опомнившись, твердо решил «завязать». Больше Валерка в своей жизни не пил. Никогда. Заодно навсегда бросил курить и покинул народный оркестр Моисея Александровича.


         К семнадцати годам он стал широк в плечах как настоящий атлет и так накачал бицепсы, что, наверное, ходить мог бы на руках лучше, чем на своих покалеченных судьбой ногах. Теперь спорить с Валеркой хотелось не многим. На школьном выпускном вечере отыгрался за старую обиду: заложив в карманы пиджака два граненых стакана, подкараулил у туалета того самого одноклассника, сделавшего когда-то его лицо похожим на сизый пельмень. Затащил в одну из кабинок и протянул стакан, предложив ему добровольно выпить «мировую» из унитаза. Когда по полу разлетелись стеклянные осколки – поколотил его от души, и, повторов предложение, протянул второй стакан, пообещав убить здесь же в случае отказа. Умирать в туалете в самый разгар праздника Валеркиному обидчику не захотелось, и «мировая» им была выпита.

            Некоторое время Валерке казалось, что с прекрасной половиной человечества в его жизни дело обстоит хорошо – помнил, как в первом классе целовался под партой со своей худенькой соседкой. Однако пришло время, когда понял Валерка и еще одну нехитрую истину: с женщинами ему никогда не будет просто. Наполовину цыган, с густой вьющейся шевелюрой, на загляденье хорош собой, он часто замечал на себе восхищенные взгляды девушек. Пока сидел. Тренировки сделали свое дело, внешне он теперь ни чем не отличался от здоровых парней. Девичий интерес пропадал молниеносно, как только Валерка, поднявшись на свои крепкие с виду ноги, раскачиваясь маятником из стороны в сторону, делал пару тяжелых шаркающих шагов вперед. Да и убрать с дороги такого конкурента для физически здорового хлопца становилось делом чести. И лучше с позором, сбив с ног одним ударом - посмотри, с кем связалась, вот он, твой герой! И девушке урок обеспечен: чаще всего и не нужна виновница стычки противнику, но дальше нарочито картинно ничего не будет – брошена по заслугам, инвалиду глазки строишь, предпочла его мне, здоровому парню! Внимательный, говоришь? Непьющий? Ну, и что, что получила? Слабый он, и этим все сказано! И Валерка дрался. Высокий, крепкий, с внушительного размера кулаками, драки он не боялся – уж точно, одним ударом с ног его теперь не свалишь. И не было разницы красива девушка или нет, умна или нет, нравилась она ему или нет.
                Валерка доказывал свое право быть таким, как все.
                И больше - ничего.

                Павел понимал, что после окончания школы дома неспокойный Валерка сидеть не станет, и надеялся, что сын сможет стать рабочим на одном из многочисленных Харьковских заводов. Валерка не знал, кем он хочет стать, ну уж точно не стремился в шумные заводские цеха. Побаивался, что не сможет справиться на своих ненадежных ногах с такой тяжелой работой. Ее смысл он вполне понимал, отец лет с одиннадцати частенько брал сына с собой на «шабашку», - подержать, принести, подать, а заодно присмотреться к мужскому и доходному слесарному делу. Мама не раз намекала, что неплохо бы ему в институт попытаться поступить, например, в юридический. По большому счету Валерке все равно было кем быть, все работы хороши, лишь бы избавиться от докучливой родительской опеки. Быстро он понял и то, что искусство стабильного дохода не принесет, а ему нужна надежная страховка: пенсия инвалида мала, сегодня можешь подзаработать, а завтра нет. Подведут ноги, и это «нет» может продлиться неизвестно долго. А ему, мужчине, негоже зависеть во всем от родителей. Валерка мечтал иметь семью, страстно желал стать мужем и непременно отцом. И что бы ни ждало впереди, в себе был уверен – теперь он не пропадет и добьется всего, чего захочет, чего бы это ему не стоило. Сумел же он бросить свои костыли! И пусть не сразу! Пусть!
         
               После школьного выпускного бала, доказывая всему миру свою самостоятельность, махнул наш герой из Харькова подальше от родителей, поближе к морю и романтике, в маленькую уютную Евпаторию, где жила семья, давно дружившая с его родителями. С их сыном, инвалидом детства, передвигающимся в коляске, они лет шесть назад познакомились в одной из Харьковских больниц. Обузой им не стал. Устроился на работу в местный рыбсовхоз учеником моториста, поселился в маленькой комнате общежития, где с трудом помещались впритык друг к другу две гремящие железные панцирные кровати. Определился в местную городскую секцию по легкой атлетике. Днем работа, вечером спортзал. По характеру балагур, с людьми он сходился легко и вскоре обзавелся многочисленными знакомыми. Спиртного Валерка не употреблял, и одним из летних вечеров, отбившись от шумной выпивающей компании, спустился к ближайшему пляжу проветриться. Заметил, как двое местных юношей навязчиво оказывают внимание молоденькой девушке, явно из приезжих. Та бы и рада сбежать, да вырваться не может. Пожалел Валерка незадачливую курортницу. 
- А я тебя потерял! – громко обрадовался он, шагая ей навстречу. – Ищу тебя по всему пляжу! Идем! – и протянул руку.
- Идем! – подыграла ему девушка. – Я думала, что ты уже не придешь!
             Оценив накаченные Валеркины бицепсы при внушительном росте, худосочная басота не стала напрашиваться на скандал. Девушка была искренне благодарна своему спасителю. Не смутили ее и неуклюжие ноги заступника, вернуться домой спешить не стала, на пляже они встретили рассвет. Расставаясь под самое утро, обменялись адресами и телефонами. А через пару месяцев Валерка узнал, что станет отцом. Аборт делать запретил. Не раздумывая предложил руку и сердце своей хорошенькой мимолетной знакомой в первом же телефонном разговоре. На удивление и девушка согласилась, и семьи против не оказались. Он просто не верил своему счастью, уж так все неожиданно и замечательно складывалось! И поехал Валерка жениться в далекие подмосковные Люберцы. Да вот незадача – невесте полных восемнадцать, а жениху всего семнадцать лет от роду, надо ждать.

            В ЗАГС Валерка шел счастливым, как никогда уверенным в том, что счастье в этом мире есть, и дал себе слово хранить и преумножать его изо всех своих сил. Чтобы помочь новой семье, устроился молодой муж еще в статусе жениха торговать мороженным возле станции метро Революции с окладом в шестьдесят пять рублей в месяц за труды - главе семейства не пристало жить на пенсию инвалида! Москва - город огромный, больше часа езды на дорогу до работы, столько же обратно. Какой уж там спортзал! Чтобы поддерживать себя в нужной форме Валерка перешел на неполный рабочий день, работал с утра до обеда, а потом в жуткой столичной толчее добирался на метро к стадиону «Динамо».
            Молодая жена первое время вполне с этим мирилась. Мама жены ненавязчиво, но настойчиво пыталась переубедить зятя. Когда на свет появилась дочь, теща откровенно высказала претензии: зачем нужна эта ежедневная пустая трата времени на тренировки? И работа у него не для серьезного женатого мужчины. Безапелляционно стала требовать перейти на завод «АЗЛК», где на конвейерной пайке коммутаторов можно было заработать рублей триста - триста пятьдесят в месяц. Валерка не согласился: полный рабочий день и отдаленность завода сделали бы тренировки невозможными, а отказаться от них он не мог. К тому же семья, по его мнению, и так была хорошо обеспечена. Теща – модельер в Люберецком «Доме моделей», молодая жена до рождения дочери там же швея. Богема при хорошей зарплате! В Харькове столько нигде не заработать! Валерка все понимал: да, работенка у него неказистая, незавидная. Да он же многого и не просил, и старался для них, как мог. Но спортзал – это святое, это единственное, без чего жизнь свою он не представлял. Теща не оставляла в покое зятька, вскоре на ее сторону перешла и жена. Он не однажды пытался объяснить, что спорт для него не пустое препровождение времени, не цель нарастить внушительные мышцы, что тренировки – это возможность ходить, и даже не столько сейчас, сколько в будущем, но эти доводы не принимались как убедительные. Когда скандал достиг апогея, через три месяца после рождения дочери, уехал Валерка к родителям в Харьков. Думал на время, пока все уляжется. Оказалось, что навсегда. Вскоре вслед за ним в родительский дом доставили конверт с повесткой, согласно которой ему полагалось явиться в Люберецкий суд для расторжения брака.
                Он очень хотел иметь семью, но в свои восемнадцать оказался не готов к переменам, не смог принести в жертву то, что было смыслом его жизни много лет, без чего он не видел своего будущего. И понимал, что виноват. И не мог поступить по-другому.
                А пару лет спустя в один из летних месяцев по просьбе бывшей супруги он отправился в Львов, где в маленьком кафе на центральной городской площади последний раз увидел свою малышку и подписал нужные документы. Бывшая жена переезжала вместе с дочерью и мамой на постоянное место жительства в Польшу; экс-теща имела крепкие польские дворянские корни.
                Однако, не все, как оказалось,считали Валерку безнадежным инвалидом. В положенный срок пришла ему повестка с приказом срочно отдать Родине воинский долг. Явился наш герой пред светлые очи военкомовской медкомиссии и  при полном недоумении последней даже получил на руки военный билет.
   - Это ты-то инвалид? - хохотнул бравый лейтенантик, внимательно оглядывая  явно выделявшийся среди прочих щуплых призывников торс Валерки. -  Что-то я ничего такого не вижу!
    - Так я же не на голову инвалид! - заулыбался ему Валерка.
    - В стройбат захотел? - обиделся лейтинантик.
    - Наше дело заполнить, что полагается, - пояснил смущенный доктор, и красноречиво постучал пальцем по своему плечу, - а их дело разбираться.
    Разбирались с солдатом Валеркой шесть месяцев. Шесть месяцев проверяли, годен ли он к строевой. За негодностью комиссовали. Военный билет остался у Валерки на память.


               Павел считал, что сыну, как и им с матерью, в этой жизни многого не надо. Раз дома сидеть не хочет, а решил руки к делу приложить, то дорога ему на большой завод. И отрываться от родителей ему больше не стоит, жить он должен непременно рядом с ними. Алла с мужем полностью соглашалась. При помощи фронтовых друзей отца – инвалиду детства проще слетать в космос, чем найти работу! – по категорическому требованию родителей устроился Валерка на огромный завод «ХЭМЗ». Три года он днем работал, вечером учился, попутно вполне успевая завоевывать податливые девичьи сердца.

                В двадцать один год закончил Валерка вечернее отделение Харьковского техникума советской торговли, получив профессию механика по ремонту холодильных установок и торгового оборудования. За время учебы выработал тактику подъема и спуска по пролетам ненавистных лестниц на своих непослушных ногах. Медленно и долго, но вполне получалось. Участвуя в проводимом на курсе эксперименте, заодно получил «корочки» повара, аттестовавшись по международному классу, для чего по самоучителю и грампластинкам год учил французский и сдал-таки по языку обязательный выпускной экзамен.

                После расселения барака в поселке Артема Алла и Павел получили большую квартиру на Салтовке, самой окраине города. Валерке хотелось самостоятельности, взрослой мужской независимой жизни. Одну из трех комнат новой квартиры Валерка занял один, - невиданное счастье! Получив долгожданную волю, пустился во все тяжкие: разговорчивый, начитанный, накаченный и галантный кавалер с легкостью добивался женского внимания. Девочки-то к тому времени тоже повзрослели, и теперь им было неважно, что с красивым молодым цыганом нельзя пройтись под руку по вечернему городу или порезвиться на танцплощадке. И желавший любви Валерка щедро дарил ее сам. Мама, заставая по утрам рядом с ним всякий раз новую подружку, грозилась прибить над дверями в комнату сына красный фонарь от фотоувеличителя. Валерка смеялся, слушая ее упреки.
              Да только не соединялись надолго в одно девушки и больные Валеркины ноги. Дружить, пусть даже до утра, это одно. А замуж  - совсем другое…

              Летний Харьков ближе к выходным дням и праздникам кипит свадьбами, а при полной уверенности мамы в том, что сын опять скоро приведет в дом невестку, с личной жизнью у Валерки полный крах. И дело обстоит с каждым годом все хуже. Вокруг переженились все: и стареющие фронтовые инвалиды, и тощие конторские очкарики, и скандальные вечно пьяные грузчики. Из опыта своей недолгой семейной жизни Валерка понял: для того, чтобы жениться - девушку мало увлечь. Заговорить он мог любую, но это на время. За каждой девушкой – страшная сила! – родители, а значит, и борьба. И от них кулаками не отмашешься. Для семьи невесты жених он незавидный: доход – кошкины слезы, помощи – минимум, проблем – куча. Не зять, ясное дело, а сказка, мечта любой тещи! Одному такой силы не одолеть, и будущая жена должна быть готова за него бороться. Пусть только даст понять, что он ей понравился, а там он лаской да вниманием завоюет женское сердце, заставит его любить! Только бы потом она смогла вместе с ним отстоять их семью, их счастье!
              Да, родители – сила, со своим пониманием жизни, со своими весомыми аргументами не в пользу такого, как он, жениха. Лет в шестнадцать ухаживал Валерка за приглянувшейся ему девушкой. Она с удовольствием принимала конфеты да букеты, краснея, нежно улыбалась ему при встрече. Видно было, что ей он очень нравился, да очень не понравился он ее родителям. Пару раз отец возлюбленной намекал Валерке на то, что его красавице дочери инвалид не пара. Да куда там! Будет слушать настырный кавалер такие глупые предостережения!
- Напрасно вы так! – беззлобно улыбался Валерка. – Вот увидите, мы еще родственниками с вами будем!
              И вот одним из теплых летних вечеров, вырядившись на зависть всей округе в моднейшие желтые штаны, явился Валерка к дверям любимой с билетами на последний киносеанс в кармане и с букетом роз наперевес. С трудом проковылял на своих ногах по длинному полутемному барачному коридору, постучал в знакомую дверь. Открыл ему неприветливый папаша. Не успел ухажер и слова вымолвить, как получил хороший удар в челюсть.
- Я же говорил тебе, не ходи сюда! Ну, по-хорошему же просил! – рявкнул вдогонку своему кулаку явно несостоявшийся родственник.
               Такого приема Валерка совсем не ожидал, и оказалось, что зря. Народ в поселке Артема рабочий, прямой. Долго уговаривать здесь никого не будут. Вот и привел папаша неугомонному ухажеру свой последний и самый веский аргумент. От неожиданности Валерка на ногах не удержался. Опрокинувшись всем телом назад, шлепнулся в стоящую позади него детскую коляску, и понесся в ней по коридору, прикрывшись букетом, сбивая висящие на стенах старые тазы и переворачивая стоявшие у дверей комнат велосипеды и ведра с помоями…
             У колонки во дворе барака возлюбленной выполоскал Валерка в чьем-то корыте свои модные желтые штаны, счел последний разговор с родителем убедительным и навсегда забыл дорогу к злополучным дверям.

               В борьбе за семейное счастье и свои родители ему не опора. Был у Валерки и на этот счет горький опыт. Уже в новой квартире на Салтовке поселилась как-то в его комнате одна из подружек. Неглупая и веселая, ладненькая, по годам ему почти ровесница. Включив все свое обаяние, Валерка уговорил ее остаться, лаской да заботой получил согласие стать ему женой. В любовь он верил, и, хорошо зная то, что с избытком хранил внутри себя, мог точно сказать, что она есть на белом свете. Девушка уверяла, что любит, и Валерка в ней не сомневался. Любовь он понимал, прежде всего, как желание самой его суженой остаться навсегда с ним рядом любой ценой и по доброй воле. И, на его счастье, невеста была согласна бороться за него. Вскоре она осторожно известила своих родителей о том, что выходит замуж. Заведомо не надеясь на одобрение брака с молодым инвалидом, невеста предусмотрительно им заранее о будущем муже ничего не рассказала, пообещав всех познакомить прямо в ЗАГСе. Поселившись в Валеркиной комнатке, по наущению жениха домашним нового адреса не оставила, решив таким образом наверняка отсрочить объяснение с родными, поставив их уже перед свершившимся фактом. Валеркин же расчет был прост: сразу после свадьбы узнав, что его жена беременна, поуменьшится родительская решимость разлучить молодых, сиротить внуков при живом отце никто не захочет. И смирятся. И помощи от них не надо, лишь бы не мешали.
              Свой первый опыт семейной жизни Валерка помнил хорошо, и не раз винил себя за глупую неуступчивость: теперь он уж точно постарается обеспечить жене полный достаток в благодарность за ее любовь! А что в семье для женщины важно? Детки, да изобилие! Вот деток в первую очередь он и сделает, - семья без детей, что дом без фундамента. Дети и женщину лишний раз остановят, глупостей наделать не дадут, и родителей умилостивят. А уж он рад расстараться помочь во всем супруге, ничем ее не обидит. И пенсия, и заработок у него есть, а на большом заводе и подкалымить всегда можно. И все будет хорошо. Да вот только не успели молодые до ЗАГСа добраться. Заподозрив неладное, родители девушки стали настойчиво разыскивать дочь. Подружки, разжалобленные их слезами, подсказали, как связаться с Валеркиной матерью, а та, не желая затягивать разгоравшийся скандал, выдала влюбленную пару. Тщетно уговаривал Аллу сын дать возможность решить все так, как ему представлялось правильным. Все случилось так быстро, что и забеременеть невеста не успела, и родственники сумели их найти как раз накануне регистрации брака. Разъяренные дядьки силой запихали несостоявшуюся невесту вместе с пожитками в старенький «Москвич», оставив на память горе-жениху белые туфли, да газовую фату. На следующий день Валерка в первый раз в своей жизни серьезно поскандалил с матерью. Попытался повидаться с любимой, да только ничего хорошего из этой встречи не вышло - отказалась девушка стать его женой, не захотела до конца идти против родительской воли.


                После этого случая в поисках суженой Валерка изменил тактику: решил не проявлять инициативы в знакомстве с противоположенным полом – слишком больно били по его и без того обостренному самолюбию такие неудачи! -  а выбирать лишь из тех, что сами делали к нему на встречу первый шаг. Чтобы наверняка! И опять все пошло не так. Большого выбора не было, замуж за инвалида пойти охотниц находилось мало. А выбирать из того, что находились, - ему самому не хотелось.
               И тут Валерке сказочно повезло! Невесту ему нашла ему сама судьба, явившись к нему в образе будущей тещи, работавшей испытателем электрооборудования в одном с ним заводском цеху. Глянулся ей симпатичный непьющий интеллигентный механик. Ну и что, что с ногами не все в порядке, зато вполне обеспеченный, надежный и верный муж для скромной дочери. Выдернула будущая тещенька из реле домашнего холодильника пару проводочков, и пригласила его к себе как-то вечерком наладить вышедшую из строя технику…
              Второй Валеркиной женой стала турчанка-месхетинка - прехорошенькая и заботливая, хозяйственная, добрая и уступчивая, покорная во всем мужу и родителям девушка. Женился он с огромным удовольствием, решив, что довелось и ему, наконец, узнать, как выглядит оно, настоящее счастье! Теща в зяте души не чаяла, ни в чем не спорила с ним и жена. В спортзал – да, пожалуйста! К друзьям – да, пожалуйста! Вечером неспешные прогулки и вкусный ужин, ночью поцелуи да нежности. Целый год радость да счастье! Только и эта судьба оказалась не его. Стараясь не уступать здоровым приятелям ни в чем, незадачливый Валерка сорвался, перелезая через забор. Неудачно упав с приличной высоты, сломал копчиковую кость. После операции совсем отказали ноги, пришлось оставить работу. Молодая красавица жена так бы безропотно и ухаживала за мужем, да опомнилась теща. Вначале потихоньку, так, что до Валерки, лежащего в дальней комнате просторной тещиной квартиры долетали лишь обрывки разговора, затем, не стесняясь того, что зять мог услышать, убеждала мама дочку в том, что муж-инвалид ей не нужен. Что незачем губить себя, день за днем вынося горшки из-под молодого мужика, не зарабатывающего денег.
             Валерка не раз пытался поговорить с женой. Говорил ей о том, как безмерно любит ее, как дорожит ею. Она молчала. Прятала бездонные карие глаза, и молчала. Валерка бесновался, кричал, что вот только встанет на ноги – и все, все будет по-прежнему! Зарабатывать он умеет! И все будет хорошо! А она молчала…
             Чтобы не являться в суд – это было выше его сил! - Валерка подписал документы о разводе дома, и съехал к родителям. А молодая турчанка-месхетинка в скором времени вышла замуж за его хорошего друга, с которым свела ее мама.


             Подлечив ноги, через год вернулся Валерка на родной завод. Работы не чурался, чтобы не пасовать перед здоровыми мужиками таскал стокилограммовые баллоны с углекислым газом, ну и пусть, что медленно. Время летнее, в цехах дикая жара, мастеров в обрез. Как-то перекинули старательного механика на соседний участок чинить цеховые автоматы с газированной водой. Там свела его судьба с хорошенькой татарочкой, по профессии наладчицей. За работой она первой приветливо улыбнулась, Валерка решил рискнуть, девушка приняла ухаживания симпатичного юноши. Завертелось, закрутилось молодое дело. И через полгода бурных встреч он женился, с удовольствием приняв ее маленькую дочь как свою. Да вот только третий брак официально продлился всего четыре месяца. Пристроил при помощи друзей он свою пассию из наладчиц в официантки, в очень приличный по тем временам в Харькове ресторан «Красная Москва», поближе к чаевым, дефицитным продуктам и кухне, подальше от шумных пыльных заводских цехов, да сильно прогадал. Ресторан – праздник, а что за праздник без спиртного? И выплыл на свет тайный грешок жены: идет новоиспеченная супруга вечером домой, да только не понятно кто кого ведет - мама из детского сада маленькую дочь или дочка маму. Женщина все понимала, каялась, клялась исправиться, просила прощения за свою слабость, но лишь до следующей вечерней смены. Музыка, поклонники, спиртное - и опять все с начала. Какая там семья, какой уж там достаток.

                Стараясь побольше заработать, прибился в то время Валерка к бригаде заводских строителей, сменив должность механика на гордое звание сантехника. У начальства он был на хорошем счету, без лишних вопросов оформили перевод. Мужики приняли приветливо, где учили, где помогали. Вскоре приписали к их бригаде на время одного заслуженного работника по профсоюзной линии предпенсионного возраста для поднятия средней заработной платы, рассчитывавшего за заслуги перед начальством на хорошую пенсию. Толку от него не было, работать он откровенно не собирался, зато внимательно присматривался и прислушивался ко всему происходившему вокруг и регулярно услышанное и увиденное доносил до ушей руководства. Подметил он и то, как при монтаже оборудования справлял Валерка малую нужду прямо в торчащие из пола канализационные трубы. Делал он это педантично виртуозно, не оставляя и малейших следов. И не простой забавы ради: путь по лестничным пролетам к туалету занимал у Валерки полсмены, а оплата труда сдельная. Пока доковыляет он до соответственно оборудованного места и обратно – смене конец. То ли заглянул доносчик к начальнику в кабинет со своей кляузой в нужное время, то ли попал, как говорится, под плохое начальственное настроение, то ли решило руководство показать рабочим, что и ему присуще чувство здоровой иронии, - кто теперь узнает. Одним словом, было решено в связи с выявившимися фактами такого злостного нарушения трудовой дисциплины, направить сыкуна на исправление в сплоченную бригаду заводских  ассенизаторов.
               Так попал Валерка на месяц в паросиловой цех, в дружный коллектив, прозванный на «ХЭМЗе» «БВГП» – бригадой воды, говна и пара. Ребята попались подходящие, понимающие. Работой не напрягали – да что с него взять? В случае чего отмывать дольше. Приказали под ногами не путаться, в бачки и писсуары без команды с добрыми намерениями не лезть, но всегда находиться поблизости на случай проверки начальства. Так Валерка и делал: всю смену добросовестно болтался рядом с ударно работающими ассенизаторами, где инструмент подаст, где добрым словом поможет.
               Как-то раз вызвали бригаду в цех штамповки, начисто забился туалет на три посадочных места. Трудятся ребятушки, работают тросами, вантузами, а толку нет. И тут сработала светлая Валеркина голова, частенько озадаченная по причине плохо работающих ног решением проблем повышения качества производимых работ при сокращении затрачиваемого времени. Решил он помочь товарищам дельным советом: а что, если продавить неподдающийся санузел сжатым воздухом? Забили тряпичными кляпами два унитаза, в один из которых предварительно воткнули гофрированный шланг от ближайшего цехового пресса. Третий, в который планировался выход всего застоявшегося, прикрыли сверху большим листом жести, чтобы ожидаемый выхлоп не залил стены и потолок. Валерку поставили караулить на тот случай, если кому в голову взбредет воспользоваться туалетом по его прямому назначению. Дали команду открыть подающий вентиль. Забулькало в недрах ассенизаторских глубин, забурлило. От греха отошел Валерка от клокочущего клозета на почтительное расстояние, стоит, издали наблюдает. На беду приспичило одному незадачливому горемыке до охраняемого Валеркой объекта по срочной необходимости. Да, видать, так приспичило, что всматриваться в происходящее вокруг у несчастного времени не осталось. Залетел здоровенный детина в кабинку, приподнял над головой жестяной лист, приспустил штаны, присел под ним как под зонтиком и стал облегчаться. А надо сказать, что на штамповке, на мощных, до одурения громко грохочущих прессах работали в основном глухонемые. Сильный шум оборудования им не слышен, деньги платили приличные, и люди с нарушением слуха с удовольствием шли даже в такие тяжелые условия – где найти еще работу? Вот и бедолага оказался глухонемым. Что там под ним булькает – не слышит. Кричит ему Валерка издали, да куда там! И здоровый не услышал бы, вокруг шум такой, что сам себя не услышишь. Пока на своих непослушных ногах доковылял наш дозорный до охраняемого объекта – мощный воздушный напор сделал свое дело. Выбило фонтаном содержимое цехового отхожника под несчастным, отразило от жестяного листа над его головой и щедро обдало сверху. Выскочил высоченный мужик из кабинки сплошь залитый нечистотами и помчался в панике по цеху не надев штаны. Многие из рабочих потом утверждали, что видели в заводском цеху Йети…
                Когда дошло дело до разборок, начальник за голову схватился! Опять Валерка! И придумал, и прокараулил – везде он! Отозвали его из бригады раньше отпущенного на исправление срока, и почему-то перевели на заводскую кухню-фабрику. То ли начальник решил, что сытый Валерка будет безопасней, то ли приставив к еде, так жестоко наказал его еще раз.
        Там  впервые пригодились те самые «корочки» повара, что он когда-то попутно получил в техникуме. Валерка любил готовить, и с удовольствием подменял загулявших поваров: приспособив себе для готовки низкий прочный, оббитый алюминием стол – сидя строгал салаты, лепил котлеты и биточки. По мере необходимости чинил вышедшие из строя внушительного размера мощные цеховые мясорубки и тестомешалки, за что пользовался искренним уважением поваров и начальства, - электрика пока дождешься! На заводской кухне-фабрике самым страшным наказанием за провинность или опоздание на работу считалась ссылка на неделю в цех, где в огромных ваннах жарились в раскаленном чадящем масле разноначиненные пирожки и беляши. Вот еще, наказание! Словно играючи, при помощи огромного дуршлага своими сильными руками Валерка, помогая поварам по собственному желанию, легко вылавливал из бурлящих маслом ванн загорелые пирожки и пончики. Да и чудить ему больше не хотелось. За новое место он с удовольствием держался – рядом дармовые харчи. Всегда сыт, а значит, всегда за себя спокоен. Даже располнел немного. Но лишний вес – лишняя нагрузка на больные ноги. И стал старательно приучать себя мало есть. Вот это – наказание! Не наказание, - пытка!
                А вот за третью свою супругу держаться Валерка не стал. Питая к алкоголю полное отвращение после приснопамятного боя с маминым гибискусом, перевоспитывать ее не увидел смысла, рассудив, что жена - человек взрослый и самостоятельный. Раз вино дороже мужа – значит, вместе не по пути. 



                После развода решив кардинально изменить свою жизнь, в двадцать четыре поступил Валерка в университет им. В.Н.Каразина, КГУ, на дневное отделение исторического факультета, надеясь таки исполнить свою давнюю и заветную мечту – стать ближе к искусству, намереваясь после его окончания подыскать себе тихое местечко в одном из многочисленных Харьковских музеев. Сидишь себе, книжки читаешь, посетителям всякие интересности рассказываешь. И главное, - по музею ходят медленно, никуда не торопясь, а это для нашего героя весьма значимо.
               Учился с удовольствием, лекции не пропускал, зачеты и контрольные сдавал вовремя и к новогодним праздникам был занесен профессурой на хороший счет и в список студентов, выезжающих ближайшим летом на раскопки знаменитой Крымской Ольвии. Вот только больше пропадал студент Валерка всю зиму не в библиотеке, а в университетском женском общежитии. И опять не забавы ради. Очень хотелось ему иметь дом – полную чашу, жену, детей. Дамочки рядом все сплошь умненькие, из хороших семей. И выбор-то какой! На цветы и конфеты успевал зарабатывать вечерами, торгуя перед тренировками в спортзале газетами у ближайшего гастронома. Разговорчивый, мускулистый, не жадный, аккуратный во всем, он сразу стал легко вхож в девичьи апартаменты. Товарищи с завистью, но по-доброму подшучивали над его похождениями, зачастую оканчивающимися под утро. Даже не раз просили составить протекцию, замолвив авторитетное и доброе слово в дамском обществе за их скромные кандидатуры.
                Перед самыми весенними экзаменами, во время одного из таких разговоров прибился к веселой студенческой компании надменный факультетский парторг. Задержался около словно случайно, а уловив предмет обсуждения - не стесняясь, выразил свою на него точку зрения. По его мнению, такому, как Валерка, не отказать могли только девицы соответствующего поведения, и то еще за хорошие деньги, и завидовать ему совершенно не в чем. Заодно, особо не выбирая выражений, прошелся и по известной всем персоне женского пола, к которой наш ходок с некоторых пор имел особую сердечную привязанность. Пока дело касалось лично его, Валерка терпел. Когда же разговор коснулся чести дамы - зарядил острослову отработанным боксерским ударом с разворота в челюсть, а тот, никак не ожидая такого поворота дискуссии, слетел вниз по ступенькам институтской лестницы, отмахав плашмя целый пролет. За сотрясение парторговского мозга тут же завели на Валерку уголовное дело. Папа обиженного студента оказался таким большим партийным начальником, что, не дожидаясь суда, погрузили подследственного в скорый поезд вместе с осужденными уголовниками и отправили по этапу в Сибирь.

               Начальник колонии долго искал Валеркины сопроводительные документы.
- Да как я тебя приму, - недоумевал он, - если неизвестно, на какой срок тебя посадили и по какой статье? Они там, в Харькове что, совсем с ума посходили? Решение суда где? В приложение к тебе один твой паспорт прибыл. И тюрьма у нас для здоровых. Для таких, как ты - есть специальная зона. Что мне-то с тобой делать?
- Не знаю, - широко улыбался Валерка, - делайте со мной что хотите!
Выяснив, что по профессии странный новый заключенный механик по наладке холодильных установок, «гражданин начальник» припомнил про поломанный холодильник на даче у тещи, а потом про нерабочее оборудование у знакомого директора столовой…
              Три месяца без малого исправно чинил Валерка бытовые и промышленные кухонные машины, прокладывал электропроводку. Кормили его за это хорошо, в бараках вместе с «зеками» не ночевал, находя приют то на дачах разносортных генералов, полковников и майоров, то в подсобных помещениях кафе и ресторанов. За работу часто приплачивали и деньгами. Трудился Валерка старательно, о себе много не рассказывал, и никому в голову не приходило, что волочащий ноги безотказный болтун механик - заключенный. О побеге не думал: далеко ему не убежать, да и документов при нем нет. И «гражданин начальник» на его счет по этим же двум причинам не сильно волновался. И ждал: должно же хоть что-то про этого Белова начальство прописать. Опыт и чутье подсказали ему самому инициативы в этом вопросе не проявлять. А следствие про Валерку, и, правда… забыло. Суда так и не состоялось, приговора вынесено не было, а дело затерялось. Настолько торопились соответствующие органы отрапортовать перед могущественным родителем факультетского парторга, что обидчик наказан и сослан в места лишения свободы, что успокоившись с отбытием поезда, поспешили забыть о нем навсегда как о ненужном и страшном сне.
- Забирай свои паспорт и тихо отбывай отсюда, - одним вечером за дружеской кружкой чая посоветовал ему начальник колонии. – Не «светись» только нигде. Я по своим каналам пробил, не помнят они про тебя. Живи на воле тихо, а то и по новой «ходке» пустить не пожалеют, и старое на всю катушку припомнят.
- Спасибо вам за все! – сказал Валерка. И на следующий же день уехал поездом в Ленинград.


              Чтобы обосноваться в легендарном городе на Неве у Валерки были две весомые причины: во-первых, дошли до него вполне достоверные слухи, что там, в одной из элитных закрытых клиник чудесным образом – не в пример общедоступной медицине! – лечат детский церебральный паралич, практически полностью восстанавливая таких, как он. Конечно, сомнения были, но не попробовать он не мог. Во-вторых, упрямый Валерка все еще горел желанием схватить за хвост птицу-мечту, - быть поближе к искусству. Потерпев неудачу на поприще изучения истории, решил наш герой стать режиссером, на худой конец - кинооператором.
              Добравшись до северной столицы, нашел легендарный медицинский центр, и быстро понял, что все это пустая затея, чудес не бывает. Чтобы иметь средства на существование пристроился на маленький заводик, что на Васильевском острове, варил краски для ретуши, а вечерами спешил в ближайший спортзал. Заодно успел окончить краткосрочные курсы, получив профессию художника-фотографа, а осенью легко поступил в Ленинградский институт киноискусства. Учился с удовольствием: лет ему немного, всего-то двадцать пять, люди вокруг разные, все нестандартные, творческие. Писать сценарии фантазии у Валерки хоть отбавляй. Быстро стал обрастать необычными знакомыми и знакомствами. Даже успел поучаствовать в съемках документальной научно-популярной короткометражки о жизни тараканов и выгодно продать пару оставшихся бабин с сэкономленной дефицитной СВЕМА-вской пленкой. И все бы хорошо, да сырой и холодный ленинградский климат потихоньку сделал свое дело. Лето на дворе или осень – за окном бесконечный дождь. Зимой мокрый снег по самую щиколотку, да вечный гололед. Ходит Валерка и так с трудом, а на заледенелом тротуаре ноги совершенно его не слушаются – хоть ложись и ползи. В холодном общежитии тяжелые ортопедические ботинки не успевают просыхать, брючины круглый год по колено мокрые, от чего с ногами совсем плохо.
               И, посожалев о своей вновь неисполненной мечте, чуть-чуть не дождавшись весны, вернулся Валерка в теплый приветливый Харьков.



               В двадцать шесть, подлечив сильно сдавшие в Ленинграде ноги, пристроился он работать в издательство «Социалистическая Харьковщина» машинистом холодильных установок. Безотказный в работе, быстро влился в новый трудовой коллектив. Сошелся и с местной интеллигенцией, разносортными харьковскими поэтами и прозаиками, издававшими свои творения в местном престижном издательстве. Разговорчивый и начитанный Валерка свободно мог поддержать любую светскую беседу. Темы всегда находились: в переплетном цеху он не раз промежду прочим незаметно «одалживал» их книги и с удовольствием штудировал, а при случае без обиняков высказывал свое мнение о прочитанном. Наизусть читал принадлежавшие их перу поэтические произведения, и все это, несомненно, льстило чуткому творческому самолюбию харьковских литераторов. При случае свободно цитировал классику и не только отечественную, легко узнавал по нескольким фразам упомянутый источник. А заодно всегда мог дать дельный и компетентный совет в отношении поправки пошатнувшегося от непосильной литературной работы авторского здоровья, что тоже было весьма немаловажно: среди допущенных писательской организацией к изданию своей «нетленки» за счет государства молодых насчитывалось немного. Валерка несколько раз даже был приглашен на местные поэтические рауты и творческие встречи, пока на одной из них не выяснилось, что никакого отношения ни к медицине, ни к творческой богеме он не имеет.
- Спасибо вам, Валерий Павлович! – пожал ему руку один престарелый именитый и влиятельный харьковский прозаик. – Вы и в этот раз не ошиблись, ваш диагноз оказался точным. Действительно, подагра у меня, будь она неладна! Рецепт мази, которую вы порекомендовали мне при последней нашей встрече в издательстве, оказался чудодейственным! Такое мне теперь облегчение! Блестяще! Вы замечательный врач!Диагност с великолепным образованием! Настоящих профессионалов видно из далека!Вот что значит старая врачебная школа! Только вот никак не побалуете нас своими творениями. Вы что теперь больше пишите? Прозу или стихи?
- Да что вы! – широко улыбнулся ему в ответ добродушный Валерка. – Я совсем не пишу. И никогда не писал, да и некогда. С работы до дому доберешься – руки-ноги дрожат, куда там писать. И не доктор я, не случилось выучиться. Я инвалид, ноги у меня с детства больные, и мой медицинский опыт приобретен поневоле.
- А кто вы, простите, по профессии? – насторожился из-под очков писатель.
- Если надо – наладчик, надо – слесарь, а надо – сантехник или электрик. По-разному бывает! - без притворства ответил ему Валерка.
              Оконфузившийся старичок, не на шутку засмущавшись, тут же поспешил подальше отсесть, и весь оставшийся вечер сторонился, косо поглядывая в Валеркину сторону. Может быть, простое совпадение, а может быть и нет, - после того неловкого разговора приглашений на поэтические вечера больше не последовало.
                Не получилось у Валерки дружбы и с молодой поэтессой, имя которой в ту пору гремело на весь Харьков. То, что она местная знаменитость, он даже не подозревал. Познакомились они случайно, возле одного из редакторских кабинетов «Соцхарьковщины», разговорились. Вместе провели вначале пару вечеров, а потом и несколько ночей. К Валеркиному нездоровью возвышенная девушка отнеслась с пониманием и чуткостью, пришла в полнейший восторг от его начитанности, разглядев в нем понятную родную душу и недюжинный живой ум. Имени своего скрывать не стала, но и не покичилась им перед простым механиком. Их роман стремительно набирал обороты, когда в дальнем крыле издательства сломался, пардон, женский туалет. Штатный сантехник на работу не являлся уже несколько дней по причине длительного запоя, и безотказного Валерку начальство Христом-Богом и обещаниями хорошей премии умолило срочно устранить засор. Пока он возился со шлангами, в коридоре длинной очередью выстроились почти все встревоженные обитательницы редакторских и бухгалтерий, а в хвост этой вереницы пристроилась заглянувшая к корректору и та самая поэтесска. Каково же было ее удивление, когда из-за казенных дверей с буковкой «Ж» победоносно появился раскрасневшийся Валерка и громогласно заявил:
- Готово, барышни! Извольте писать!
               С той памятной встречи их роман был окончен. И слушать не захотела именитая дамочка, что всякий труд имеет уважение. Ну, не унитазы же, в самом деле, чинить! Встречаясь с ним в коридорах издательства, поэтесска, отвернувшись, стремглав пробегала мимо, и непосвященному было невозможно догадаться, что еще совсем недавно эти двое разделяли нечто намного большее, чем взгляды на современную украинскую литературу.
             Валерка не сильно обиделся. Вся эта богемная публика казалась ему чужой, заносчивой и смешной, и как опытный сверчок про свой шесток он хорошо помнил.


             Намаявшись со своею нескладной жизнью, дал он себе в то время честное слово не встревать больше ни в какие приключения. Вернулся на родной стадион, вечерами читал. Но деятельному Валерке система жизни «работа-спортзал-дом» вскоре показалась нестерпимо тягостной. И решил он направить свои силы в мирное русло, целиком посвятив себя общественной жизни. Еле дышащая комсомольская организация нарадоваться не могла на своего нового члена: без принуждения участвует в самодеятельности, играет и на гитаре, и на баяне, и в хоре поет. Внештатный фотокор в газетах «Красное знамя» и «Социалистическая Харьковщина», в свободное время по собственной инициативе выпускает цеховую стенгазету. По просьбе типографских работников снимает их у станков за работой, делает прекрасные семейные фотографии, ну, а молоденьким девушкам – шикарные фотопортреты на память.
- Ты уже у нас всех фотографировал, а меня еще ни разу! – улыбнулась ему однажды молодая мастер переплетного цеха. – Обидно!
- Не обижайся! Мы сегодня же это исправим! – широко заулыбался Валерка, и этим же вечером дождался ее после работы у ворот типографии.
              Для фотосессии выбрали центральный городской парк. Вечер был чудесным, девушка была милой, Валерка был счастлив. Улыбчивая новая знакомая отрабатывала в типографии «Соцхарьковщины» послеинститутское распределение, надеясь на правах молодого специалиста получить в Харькове квартиру. Одно оказалось неприятным: девушка была замужем. Ее супруг, сын непростых родителей, переводчик при Ставропольском штабе каких-то вооруженных сил, временно жил отдельно, чтобы не потерять хорошее место службы. «Да и ладно! - подумал Валерка. - Жениться ее никто не приглашал, а встречаться штамп в паспорте не мешает. Жаль, конечно, уж такая она чудесная!» Вначале просто наслаждался свиданиями с проявившей к нему интерес дамочкой, не строя далеких планов на будущее, а потом вдруг понял, что отчаянно влюбился. О свадьбе и заговорить боялся: захочет ли она успешного здорового мужа-офицера на инвалида променять? Все и так хорошо, а от добра, как известно, добра не ищут. Но все пошло так хорошо, что через полгода подружка вместе с чемоданами по собственной инициативе, абсолютно добровольно перебралась в его комнату, по своему собственному желанию подав в суд заявление о расторжении брака с жившим все это время в неведении на Ставропольских просторах мужем. Такого Валерка и пожелать не мог! Прехорошенькая дамочка ради него бросала все, чтобы остаться навсегда рядом, так неожиданно делая его бесконечно счастливым!
И тут разразился скандал.
- Ты увел жену у майора советской армии! – кричал в своем кабинете взбешенный директор типографии на счастливого Валерку. – Мы хотели тебя в следующем месяце в партию принимать, а тут сплошная аморалка вырисовывается! Ты разрушил образцовую советскую семью! – а в двух шагах от них, за длинным полированным столом для заседаний, храня полное молчание и поблескивая стеклышками очков, пунцовел сам горемыка-рогоносец.
- Ну, не такая уж она и образцовая была, - широко улыбался машинист, - раз мне супружеский долг за вашего майора выполнять пришлось!
                От такой наглости субтильный майор задохнулся, а директор, изо всех сил стараясь догнать цветом лица обманутого мужа, пообещал завтра же уволить Валерку по «очень нехорошей» статье при полной поддержке профкома и месткома. Но, чтобы не портить вместе с трудовой книжкой инвалиду трудовую биографию, уволили Валерку по собственному желанию.

                Встретиться лицом к лицу майору с соперником все-таки пришлось. В типографское общежитие, где по протекции цехового руководства временно обосновался бывший муж возлюбленной, Валерка отправился сам – не хотелось ему оставлять недомолвок. Ну, что за мужской разговор при начальственных ушах? Предполагая, что закончится такая встреча могла чем угодно, предусмотрительный Валерка запихал в рукав пиджака одолженные у приятеля нунчаки. Что с ними делать – понятия не имел. Попытался накануне вечером освоить заморскую игрушку: поставил кассету с боевиком Джеки Чана, покрутил нунчаками перед собой и пару раз по неловкости сразу же хорошенько приложил сам себя по голове. Надел старую отцовскую ушанку для страховки, покрутил палочками еще немного. На том и успокоился, искренне надеясь, что дело до рукоприкладства не дойдет, блондин майор раза в три проигрывал ему и весом, и ростом.
             По длинному общежитскому коридору весть о том, что Валерка пришел «кончать» майора разнеслась молниеносно. «Кончать» его Валерка совсем не хотел. Он только хотел объяснить, что все происходящее для него очень серьезно, что отступать он не намерен, и что сопернику как мужчине достойнее принять свое поражение без лишних выяснений отношений при посредничестве начальства и профсоюзов. Обитатели многочисленных комнат приготовились наблюдать предстоящий мужской разговор, с интересом выглядывая из-за приоткрытых дверей. Майор, встретивший Валерку без особого энтузиазма, тоже в драку лезть не собирался: интеллигентно огрызаясь, лишь нервно поправлял очечки, да жмурился в его сторону. Разговор шел вяло, и явно подходил к концу, когда в него решил вмешаться участковый милиционер, так сказать, показать всем кто здесь есть кто. Проживал он в одной из комнат общежития, и как раз накануне Валеркиного появления зашел отобедать в родные пенаты. Своей комплекцией харьковский блюститель порядка превосходил Валерку и майора вместе взятых в несколько раз. Он долго прислушивался к их разговору, не спеша показаться на глаза. Выждав время, и окончательно убедившись в том, что ему ничего не угрожает, лоснясь оголенным торсом, смело выступил вперед из-за своей двери, на ходу вытирая с губ ладошкой алые остатки борща. Оживившись, следом за ним в коридор потянулись, уж было потерявшие всякий интерес к происходящему соседи, чтобы не пропустить обещавшего, наконец, стать ярким финала встречи соперников.
- Та-а-ак! – заорал участковый, обращаясь к Валерке. – А ну, пшел вон! Ишь ты, тут мне…
           Договорить он не успел. Валерка, молниеносно взбешенный таким бесцеремонным с ним обращением, выхватил из рукава пиджака нунчаки и тут же разогнал их в воздухе до оглушительного свиста.
- Сейчас всем головы посшибаю! - громко и уверенно заявил он.
Первым, проявив изрядную прыть, ретировался участковый. Когда коридор опустел, Валерка с горем пополам остановил заморские палочки и отправился домой.


            Отгуляли свадьбу. Одна за другой родились две дочери. Семье молодого специалиста и инвалида детства дали долгожданную отдельную квартиру.             
               Устроилось все и с работой: прижился Валерка в хитрой организации под названием «Облфото» фотографом-художником, попутно монтировал и чинил декорации в театре украинской драмы им. Шевченко – не покидало его желание быть поближе к своей мечте и, заодно, побольше заработав, обеспечить всем необходимым бесконечно любимых своих драгоценных девочек. Чтобы пополнить бюджет растущей семьи, не гнушался подрабатывать и в районном морге фотографом судебной экспертизы.

               В то время одного закадычного Валеркиного товарища, романтичного по натуре водителя городского мусоровоза, занес случай на окраину Старого Салтова, туда, где по пути на мусорный полигон раскинулось Салтовское водохранилище. Неделю он каждый день просто взахлеб рассказывал об увиденном! Ближайшие выходные Валерка по его настойчивому приглашению провел на гостеприимных берегах, с восхищением рассматривая качающиеся на волнах белоснежные яхты. А вскоре все тот же случай подарил им знакомство, благодаря которому прижились друзья в местном яхтенном клубе "Фрегат". Валеркина супруга против нового увлечения мужа ничего не имела, и с ее согласия вместе с новым знакомым и старым другом выкупили за бесценок полусгнившую малышку-яхточку с гордым названием «Чайка», а через полтора года спустили ее на воду, всерьез намереваясь стать заправскими мореходами. Валерка был счастлив: и жена у него, и работа, и детки. По выходным – любимая «Чайка», волны да ветер, да милые сердцу друзья.
          

                Четырехлетнюю свадебную годовщину отметить не пришлось - супруга полюбила другого. Насильно мил не будешь. После развода собрал вещи, и в который раз вернулся в дом родителей, только теперь вместе с дочерьми. По просьбе бывшей супруги девочки на время оставались жить вместе с ним, чтобы не мешать налаживать отношения в новой маминой семье – младшей к тому времени едва исполнилось восемь месяцев. Работу и яхтенный клуб пришлось оставить. На четыре года Валерка стал отцом-одиночкой. И еще стал сиделкой для совсем немощной бабушки, которую Павел и Алла забрали из Гетмановки к себе в Харьков. Готовил для всех завтраки и обеды, возил дочерей на секцию фигурного катания, вечерами с удовольствием стирал крохотные детские платья, в конце недели по очереди купал в ванной своих ненаглядных девочек – дочерей и бабушку. Через год бабушка оставила этот мир. А перед тем, как старшей дочери предстояло пойти в школу, девочки вернулись к матери. И Валерка осиротел.
              Позже он узнал, что в новой семье дочки так и не пришлись ко двору, и их отправили на воспитание к бывшей теще.



              После того, как бывшая жена забрала детей, Валерка долго не мог привыкнуть к тишине в большой родительской квартире, и, может быть, поэтому устроился на работу в ДК Милиции руководителем детского фотокружка, где добросовестно отработал около двух лет. А еще попробовал себя в роли учителя, преподавая фотодело как будущую профессию в старших классах интерната для детей-инвалидов. Так бы и остался при этих должностях до наших дней, уж очень ему нравилось, да кончилась в начале девяностых в Харькове советская власть, и все кружки при ДК закрыли, а интернат лишился и без того скудного финансирования.

            Неспокойный по характеру Валерка в свои тридцать шесть не сильно расстроился. Это смотря как на все посмотреть: с одной стороны, новая неустроенность, а с другой - повод поискать для себя на этом свете местечко получше. И поехал смотреть мир. Вначале забрался вместе с другом в заполярный Норильск, где получил должность фотографа в местном «Доме быта», расположившемся прямо на первом этаже рабочего общежития.
- Так ты и не поймешь, что такое крайний Север! – с наступлением зимы смеялся новый Валеркин начальник. – На четвертом этаже живешь, на первом работаешь. Мечта! И шуба с шапкой тебе ни к чему! Экономия!
            При таком распорядке жизни некоторое время Валерка, и, правда, считал, что слухи о суровом местном климате сильно преувеличены. Первая же прогулка по зимнему северному городу показала, что такое Норильск. С трудом добравшись до спасительного общежития, он надолго отказался от вылазок на свежий воздух. А ближе к новогодним праздникам понял, что полгода не выходя из здания - сходит с ума, и купил билет на самолет.

            В то время он серьезно раздумывал над предложением харьковского товарища поехать на заработки в Аргентину, заманчивым казалось ему увидеть экзотические края. Купил огромную географическую карту мира, нашел незнакомую страну. Уж слишком далеко! Не боялся Валерка ехать ни в Москву, ни в Ленинград, ни даже на крайний Север. Случись чего – до родного Харькова хоть откуда пешком бы дошел, за сколько лет  - неважно, все равно дошел бы. А вот океана ему со своими ногами не одолеть. Побоялся пропасть на чужбине, не повидавшись напоследок с родными, и передумал. И унесла его судьба в жаркий Самарканд. Учеником стекловара отливал стеклянную и керамическую мозаику для реставрации старинных мечетей и дворцов, построенных еще во времена Тамерлана. Навсегда запомнил отражающий как зеркало солнечный свет раскаленный песок, высокие узкие стрелы минаретов, разом перехватывающие дыхание дикие песчаные бури. Не Аргентина, конечно, но Валерке очень там нравилось.

             Через пару лет по категорическому требованию родителей вернулся домой. Да не сидится ему на месте! В переполненной отдыхающими давно знакомой Евпатории попытался организовать свое дело: на одолженные и подкопленные деньги оформил частное предпринимательство, заключил договор с центральным городским парком, в арендованном помещении открыл игровой салончик. Привез из Харькова несколько еще диковинных первых компьютеров с громоздкими мониторами, купил у харьковских программистов незатейливую программку. Электронное лото - развлечение новое, востребованное. Правила простые: бойкие забавные мышки бегали по экрану, стараясь пройти закорючки виртуального лабиринта как можно быстрее. Игрок получал приз, если мышка, на которую он сделал ставку перед началом игры, приходила к финишу первой. Дело шло хорошо и приносило неплохой доход, пока нанятая им в помощь девчонка, контролер и продавщица жетонов в одном лице, уйдя на свидание, не прокараулила технику, мониторы и компьютеры бесследно исчезли. Неудачная помощница приходилась близкой родственницей старому другу, инвалиду-колясочнику, и претензий Валерка предъявлять не стал. Даже не назвал ему причину своего отъезда. У знакомых коммерсантов занял денег, выплатил парку неустойку за свой несостоявшийся бизнес, и опять вернулся домой.

              В молодом Украинском государстве кризис за кризисом, работы не найти. Чтобы рассчитаться с долгами, мастерил из папье-маше декорации для еврейского кукольного театра со странным названием «Господин У.». Возил из Москвы в Харьков и небольшие Крымские курортные городки для перепродажи знаменитые в начале девяностых годов огромные клетчатые китайские баулы, набитые мужскими хлопчатобумажными носками, майками и полотенцами. Торговал книгами, женскими и детскими колготками, и даже иконками из Харьковских монастырей. Во время поездок за товаром, чтобы не тратиться на дорогие гостиницы, ночевал в электричках, идущих в дальние подмосковные города. Оплачивая одноразовое посещение недорогого столичного спортзала, убивал сразу двух зайцев – и тренировка, и теплый душ.
              Тогда же случилось познакомиться ему с приветливой женщиной, режиссером цыганской концертно-цирковой труппы Тамарой Черняковой, и счастливый Валерка вновь вернулся в искусство. Дважды в неделю выходил на манеж в качестве клоуна в придуманной им самим репризе: смешной подвыпивший человек, уморительно шатаясь и запинаясь, без конца падал. Жонглируя всем подряд, ловко переворачивался в падении, ходил на руках, делал замысловатые сальто и кульбиты. Шатко забирался на стул посредине манежа, и пообещав публике фокус, доставал из карманов пиджака молоток и огромную фарфоровую тарелку. Широко размахивался, и первым же ударом разбивал ее вдребезги. «Не получилось!» - оправдывался он. Отыграв положенное, перекатываясь с бока на бок, уползал в кулисы. Все от души хохотали. И никто не догадывался, что забавный «пьяный» клоун идти по опилкам манежа как все просто не мог. Больше года работал на подыгровке, пел цыганские песни, участвовал в постановке детских спектаклей в летних гастролях театра по Поволжью.
               Жизнь актера полна неожиданностей. Случалось и заработать хорошо, и ни с чем оказаться. Как-то раз к возвращению из очередной поездки прогулялись артисты. Да так прогулялись, что оставшихся средств едва хватило на то, чтобы нанять для их небольшого зверинца грузовик до Харькова. Сами же решили вернуться в общем вагоне поезда, купив вскладчину на последние рублики самые дешевые билеты. Молоденького медвежонка побоялись отправить вместе с козами, кошками да собаками, взяли с собой. Накормили до отвала, напоили самогоном, чтобы не кочевряжился по дороге, добрых людей не пугал. Зашили в мешок и погрузили как багаж на верхнюю полку общего вагона, благо до дома рукой подать. Едут артисты, беседуют. Медведек наверху посапывает. Долго ли, коротко ли, да пришло на ум кому-то чайку попить. Из съестного при них оказалось полбулки белого хлеба, да банка малинового варенья. Разломали хлеб, и как только распечатали банку – на полке ожил медведек. Попробовал встать – мешок не пускает, да как заревел на весь вагон во все горло! Рухнул с полки вниз, мигом прогрыз хлипкую рогожку. Попутчики врассыпную, проводница в крик.  «Да не вопрос! – смеялись артисты. – Вот сейчас по вагонам пройдем, и насобираем лохматому пассажиру на билет. Возьмем гитару, а ему – шляпу в лапы дадим, милостыню собирать!» конечно же, по вагонам петь не пошли, а остаток пути просидели незадачливые гастролеры с медведем в обнимку между вагонами, намотав ему на голову остатки мешка. Умолили проводницу не вызывать начальника поезда, - как без денег со зверем домой добираться!

             Инвалиду, даже цыгану, кочевать сложно. Ближе к середине девяностых из труппы пришлось уйти. Вскоре принял Валерка предложение одного старого друга, сумевшего открыть в Харькове частную кооперативную литейную мастерскую. Официально перерабатывали вторцветмет, лили из лома алюминия «чушки», втихаря – «браткам» вычурные дорогостоящие оградки из чугуна на кладбище. Там научился Валерка работать по ювелирному делу - вкус у него отменный, да и рисовать он мастер. За отдельную плату лил колечки, сережки, кресты и кулончики, которые всегда пользовались хорошим спросом.
            За стремление к романтичным и возвышенным отношениям с женщинами мужики из «литейки» прозвали Валерку Жофреем, дав ему прозвище в честь одного из главных персонажей суперпопулярного в то время романа «Анжелика, маркиза ангелов». Этот литературный герой,  рядом с которым в своих мечтах не раз представляли себя все дамы и девушки постсоветского пространства был необыкновенно горд, возвышен, любвеобилен, и хром. Точь-в-точь Валерка! Да и это еще не все: старый литейный цех – узкое производственное помещение, в длину – метров триста. Пока доплетется наш герой из одного конца в другой, перетаскивая свои ноги! За это новый цеховой водитель с «говорящей» фамилией Перезва (насмешник), наградил его тут же намертво прилипшим прозвищем «швидкий олень» (быстрый олень). Валерка не обижался, как в этой жизни без смеха? Время сложное, всем вокруг трудно. Посмеялись - и на душе легче.

               Сразу же после возвращения в Харьков наведался в яхт-клуб. Друзья приняли его радушно. Старая дружба не ржавеет, а умелые руки лишними не бывают. А вскоре судьба в лице доброго человека преподнесла им подарок – давно затонувший на Салтове двадцатиметровый катамаран «Пер Гюнт». Хлопотами благодетеля-дарителя подняли его со дна водохранилища, и с энтузиазмом принялись за восстановление. Почти переселились в литейную мастерскую, по ночам сообща готовили оснащение и новые запчасти для починки судна.
Благодаря цеху довелось Валерке и еще раз оказаться в Ленинграде: потребовался одному из кооперативов мастер по наладке старенькой, почти раритетной литейной печи. И почти месяц вечерами напролет бродил он по любимому городу.

               Люди собрались в «литейке» разные, но жили бок о бок дружно. И с бандюганами приходилось знакомства водить, и с милицией. Пришлось пережить Валерке вместе с «ЧП» и жестокие бандитские погромы, и внезапные милицейские рейды. Многие из «крутых» парней и людей в форме оказались Валерке знакомы по занятиям в спортзале любимого «Металлиста». Они помнили настойчивого мальчика-инвалида, и, подкрепленное давним уважением, к нескрываемой радости владельца кооператива не раз срабатывало святое спортивное братство - ни те, ни другие лишний раз «литейку» не трогали, хотя сам Валерка никогда их об этом не просил. Он редко в своей жизни просил. Попросить – значит показать свою слабость. Да и из опыта знал: чаще всего, раз люди сами не сочли нужным предложить свою помощь, обращаться не имеет смысла. Все равно не помогут: или сразу откажут, или со временем сумеют отнекаться. 
               Работа приносила неплохой и стабильный доход, в недалекой перспективе обещала хорошую надбавку к пенсии, жизнь вокруг потихоньку налаживалась. Все бы ничего, да знакомый, вскоре прогоревший со своим литейным «ЧП», попытался сделать Валерку главным ответчиком во всех предъявляемых судебных исках.
- Ты инвалид, тебе ничего не будет! У тебя же все равно ничего нет! А я уж тебя, будь уверен, отблагодарю! – уговаривал помочь бывший начальник и друг.
              Суд Валерка, считай, и, правда, по сути выиграл, получив за миллионные долги «ЧП» три «условных» года. А знакомец еще до решения дела навсегда бесследно исчез вместе с обещанной щедрой благодарностью и трудовой книжкой, похоронив весь отработанный «вредный» стаж Валеркиной трудовой биографии.


              После закрытия «литейки» свободный как ветер Валерка неделями пропадал вместе с товарищами в яхт-клубе. Неплохо сошлись с директором, обзавелись нужными знакомствами среди яхтсменов, дотошно изучили премудрости морской навигации.
- Как успехи, мореходы? – спросило их как-то проходившее по причалу мимо «Чайки» клубное начальство.
- Да хоть сегодня на регату! – засмеялись в ответ закадычные приятели. – Мы готовы!
- На регату, говоришь? – вдруг призадумалось начальство. – А что, мужики, решение за вами. Мы как раз набираем команду, да желающих нет. В стране кризис, в такие игрушки никто играть не хочет. Всем бы выжить, да все эти страсти пережить. Клуб мало чем помочь сможет, почти все траты за ваш счет. Хотите поехать?
            Друзья хоть сейчас были готовы отправиться в далекий поход, да один из начальников припомнил запавший ему в душу казус. Как-то выиграли товарищи межклубные городские соревнования, да так рьяно взялись отмечать победу, что на радостях подняли вместо флага на рее бюстгальтер одной из подружек, за что обалдевшее от такой наглости жюри тут же лишило их завоеванных регалий.
Дав честнейшее слово вести себя прилично, через несколько дней они были зачислены в состав харьковской команды, решившей в тот год участвовать в престижной крымской гонке на «Кубок Черного моря». Вскоре вместе со своим экипажем устремилась к морю лучшая клубная десятиметровая белоснежная крейсерская яхта «Дора», и надежно спрятанный в ее недрах от строгого начальства Валерка. По Северскому Донцу в Дон, из Дона в Азовское море, из Азовского - в Черное. Почти месяц бороздил счастливый Валерка морские просторы. Пусть издали, но воочию увидел и легендарный Севастополь, и неповторимую красавицу Одессу. Во время плавания от него требовалось немногое: следить, чтобы не закончились запасы провизии и пресной воды, вовремя кормить команду, мыть посуду, да прибирать на камбузе, ставшим на время регаты ему родным домом.
            Валерка с удовольствием чистил картошку, стряпал блинчики. Надраивая камбуз доставал из-за борта воду привязанным к длинному канату ведром. Добравшись на четвереньках до бака, сидел часами, свесив к самым волнам босые ноги. Чтобы Валерка, случайно оступившись, не свалился за борт, на юте или корме он появлялся только обвязанным вокруг пояса веревкой, другой конец которой друзья обязательно намертво крепили к релингу. Да он и сам предпочитал без особой необходимости не покидать свое безопасное укрытие. Зато весь день то и дело из люка кокпита торчала его кучерявая, смеющаяся во весь рот голова. Пригодилась и Валеркина упитанность: чтобы яхта не теряла скорость после поворота, вместе с приятелями он наваливался всем своим телом на подветренный борт, по пояс свешиваясь за корму, и это приводило его в полнейший восторг. 
             Регату команда завершила победоносно: красавица «Дора» финишировала в первой десятке, поставив Харьков на шестое место в списке среди яхт-клубов приморских городов.
             После плавания Валерка на месяц слег, но ни минуты о чем не сожалел. Счастью его не было конца.


              Свела его судьба еще раз и с тем самым приятелем, что решился уехать когда-то на заработки в Аргентину. На удивление не показалась ему далекая страна чужой. Обзавелся он на дальних берегах неплохой работенкой, да еще и состоятельную невестушку себе присмотрел. И та не побрезговала заморским женишком. Родители давно умерли, родственников не осталось, вот и решил приятель обосноваться навсегда на дальнем континенте. Вернулся в последний раз на все да на всех посмотреть. Пару товарищей пригласил отправиться с собой в дальние края, у будущей жены большой добротный дом и покладистый нрав, на первое время всем места хватит! В этот раз Валерка и карту покупать не стал. И думать ни к чему. Все у него есть, все вокруг родное, все желанные рядом. Всем он доволен. Нет, Аргентина ему уж точно ни к чему.


             Несмотря на постоянные тренировки, ходил Валерка с каждым годом все тяжелее. На скопленные средства прикупил подержанный «Запорожец», такой древний, что под ковриком на полу его салона сквозь дырявый металл мелькал асфальт харьковских улиц. Этот первый «железный конь» все больше стал заменять ему покалеченные судьбой ноги. А еще помог найти ту, которую он так настойчиво искал. На одном из предприятий, куда отправил его в очередной раз друг-начальник перед самым закрытием литейного «ЧП», загружая в потрепанный багажник своего «Запорожца» какие-то очень нужные железяки, познакомился Валерка с милой женщиной, по профессии слесарем по телефонной связи. Она первой приветливо улыбнулась, приняла приглашение на свидание. Встретились в ресторане, чудесно провели вечер. А через полгода женщина расторгла свой четырехлетний брак, в пятый раз вселив в тридцатидевятилетнего Валерку полную уверенность в том, что счастье в этом мире все-таки есть.

                Новую семью сына приютили Валеркины родители в надежде на то, что благодаря их усилиям окончатся его мытарства. Так спокойней, все на глазах будут, где молодые помогут старым, где старые молодым. Время непростое, родным людям лучше держаться вместе. Вопроса о наследниках старались не касаться: одной причиной этому стала неблагополучно складывающаяся жизнь внучек; другой причиной было то, что новую невестку доктора не раз уверяли, что с детства страдая тяжелым заболеванием по женской части, детей она иметь никогда не сможет. Однако, то ли природная Валеркина плодовитость, то ли врожденная настойчивость, но что-то таки сделало свое дело. Рождение двух сыновей он принял как драгоценный подарок. Вторую беременность не планировали. Узнав о ней, жена заплакала, а Валерка, стукнув со всей силы в сердцах кулаком по деревянному подлокотнику кресла, проломившемуся под его ударом, категорически запретил делать аборт, пригрозив в случае неповиновения оторвать супруге голову. Ну, не мог он понять, как можно убить того, кто еще не родился! Живого! Своего! Ни в чем не виноватого!
                Счастливый Валерка нарадоваться не мог на жену и мальчиков, старшего из которых назвал в честь отца. Работал не покладая рук, надолго впервые в своей жизни добровольно оставив спортзал – не хотел, не мог рисковать в очередной раз семьей. Забросил приятелей, все реже появлялся в яхт-клубе, спеша после работы в свой милый дом, хотел не только обеспечить любимым достаток, но и не обделить вниманием. Валеркиными стараниями да помощью родителей хватало семье всего. Подросших сыновей по настоянию жены в свое время определили учиться в знаменитую и престижную в то время в Харькове Вольфдорскую школу, обучение в которой стало весьма накладным, немалую плату там не стеснялись брать в долларах.
                У разорившегося колхоза выкупил в пригороде Харькова двадцать восемь гектаров земли и начал строить большой двухэтажный дом, в надежде на то, что в нем хватит места и ему с родителями, и всем его детям.
                Узнав из газет о реабилитационной клинике Валентина Дикуля, по настоянию жены, кандидата в мастера спорта по горному туризму, съездил Валерка в Москву. И искренне удивился: большинство упражнений, разработанных для восстановления мышц ног и спины, вошедших в его программу как две капли воды были похожи на те, что лет пятнадцать назад они придумали вместе с отцом. С удовольствием пообщался с понимающими людьми, впечатлился размахом увиденного, навсегда увез с собой частичку теплоты, доброты и искренности доктора Дикуля. И окончательно убедился в правильности того, что сам делал много лет.
             
                Все шло хорошо, и жили бы все, как говориться, долго да счастливо, да после смерти воспитывавшей их бабушки жизнь Валеркиных дочерей опять не заладилась. Бывшая жена и до этого частенько просила присмотреть за детьми, а теперь совсем не справлялась без помощи с их воспитанием, и на семейном совете было решено приютить девочек на неопределенное время. С работой у Валерки в то время не клеилось. А когда и приятели по яхт-клубу попали под сокращение штата, чтобы поддержать трещавший по швам бюджет семей, продали ненаглядную «Чайку» и так и не восстановленного до конца «Пера Гюнта», поделив вырученные деньги на троих.
               Жизнь шла своим чередом, проблемы чередовались с недолгим покоем, но и Валерка, и его родители относились ко всему по-доброму. К радости Аллы и Павла собрались в то время под родительским крылом все ненаглядные внучата. И Валерка был доволен – и мама с папой, и детки рядом. Да вот только счастьем это так не стало, не нашли падчерицы общего языка с мачехой. Несколько лет то ли прожили, то ли промучились все вместе под одной крышей. А потом как на грех случился разлучник, обеспеченный частный предприниматель, и фрегат семейной Валеркиной жизни в очередной раз дал трещину во весь корпус – спустя тринадцать лет ушла пятая жена к другому.

              Чтобы сохранить при разводе за собой свою мечту, земельный участок с недостроенным домом, переписал его Валерка на отца. А тот, не посоветовавшись с ним, при первом же удобном случае продал все за небольшие деньги, не веря в то, что в кризисные времена с полной ценовой неразберихой сумеет Валерка довести строительство до конца без убытков. Не поверил, что у нездорового сына хватит на это сил. Когда страсти с разводом улеглись, Алла и Павел остались жить вместе с внуками, переоформив на них свою трехкомнатную харьковскую квартиру. Побоялись, что повторят мальчики неустроенную судьбу старших внучек, оказавшись как между молотом и наковальней посредине родительского скандала. Предлагали родители и Валерке остаться с ними, да только рассорился он со всеми, категорически не признавая в потере семьи своей вины. Дочери, одна за другой поступили учиться, переселились в студенческие общежития, старшая засобиралась замуж, а наш горемыка, в очередной раз собрав свой чемодан, вернулся к морю, к самой доступной и желанной своей мечте, купив на одолженные у приятелей деньги дачу на окраине любимой Евпатории. Вскоре в этот неустроенный домик перебрались из Харькова и Алла с Павлом. У внуков и бывшей невестки своя жизнь, да и как сына одного без присмотра оставить?



              Скорее беспокойный характер, чем острая нехватка денег толкали Валерку на поиски работы. Отец с хорошей пенсией ветерана войны и труда один вполне мог обеспечить их троих, а маминой пенсии было достаточно, чтобы выплачивать оставшийся от покупки дачи долг. Но не привык Валерка жить за чужой счет.
- Ну, что же тебе дома, возле нас, старых, не сидится?! – сокрушалась мама.
              А сыну не сиделось. В маленьком курортном городке зимой и не инвалиду трудно заработать. Несколько лет он по утрам работал садовником в национальном параолимпийском центре, а вечерами - поваром в частном ресторане. Чинил дачные водопроводы, менял электропроводку, резал шкатулки из дерева, из ракушек клеил для курортников сувениры.

             Через евпаторийское «Общество инвалидов» получил профессию сапожника. Там же познакомился и со скромной одинокой женщиной, своей шестой по счету женой. «Вот сейчас точно должно повести! - рассуждал Валерка. – Мне за пятьдесят, ей сорок один. Горбатенькая, и замужем ни разу не была, деток не нажила. Вместе должны жить одного поля ягоды. Вот и стоит счастья попытать!» Все складывалось хорошо, вскоре простая и скромная женщина с удовольствием стала ему законной супругой. Не красавица, конечно, так с лица воды не пить! Бухгалтер по профессии, часто допоздна засиживаясь дома за работой, просила мужа помочь набирать на компьютере отчетные документы. Валерка мог в этой жизни многое, только это оказалось не по силам, его грубые от частой физической работы пальцы не подходили для работы на новомодной технике, плюс прогрессирующий астигматизм на обоих глазах, да и учиться всей этой новомодной премудрости он совсем не хотел. В этой жизни каждому свое. Зачем ему компьютер и бухгалтерия? Это не на шутку сердило жену. Да и это бы еще ничего, если бы не ее ревность к общительному и веселому говоруну супругу. Отчаянно охраняя доставшееся ей счастье, ревновала ко всем и всему, что мыслимо и немыслимо было придумать, во всем находя поводы для упреков и ссор. Бесконечные скандалы вконец вымотали Валерку, и через год, приняв свою ошибку как факт, он сам подал на развод.

               Вот Валерке уже и пятьдесят три. Он все так и живет на своей недостроенной дачке в евпаторийском садовом товариществе «Дружба». Несколько лет назад умерла мама, тяжело заболел отец. Отвечая добром на добро, свекра забрала в Харьков мать Валеркиных сыновей. И все еще не покидает его мечта о счастье: в очереди у кабинета зубного врача сердобольный Валерка искренне посочувствовал заплаканной соседке. Визит в поликлинику оказался для нее весьма неприятным, она сильно расстроилась. Вызвался проводить домой, а через сутки переехал жить к новой знакомой, - личная жизнь оказалась неустроенной и у нее. Женщина имела врожденный физический недостаток и сильно хромала. Подняв все свои связи, помог Валерка оформить невесте инвалидность, которой ей с детства никак не удавалось добиться. Через два года официально оформили брак, а еще через три расстались. Слишком дорожа доставшимся ей счастьем, и она сгубила все своей ревностью и скандалами. Причину происходящего Валерка вполне понимал: возраст для женщины и так всегда трагедия, а для женщины инвалида – трижды. Выйти замуж – удача. Уж как могла, пыталась она сохранить то, чем одарила ее судьба в Валеркином обличии, отчаянно боясь потерять долгожданного и единственного мужа. А это у всех получается по-разному: кто миром да ладом старается, кто хитростью, а для кого и все средства хороши. Может быть, и притерпелся бы Валерка к чудаковатостям двух своих последних жен, и на многое для них был готов, но не любил. Конечно же, не все семьи строятся на любви, и ничего странного в этом нет. Да вот только дружбы вместо страсти женщины простить ему не сумели. 
                Он опять вернулся на свою полуразрушенную дачу, забрал из Харькова отца, к тому времени совсем потерявшего слух и способность ходить. Так они и жили какое-то время: в неприбранном дворе у зарослей винограда – два инвалидных кресла, отца и сына. После очередного инсульта, пожалев престарелого свекра, его вновь приютила в своем доме мать Валеркиных сыновей.


                Вот такая судьба человеческая. Около сорока страниц печатного текста в моем компьютере – целая жизнь. Плохо ли, хорошо ли сложилось все в череде ее событий, но все сталось именно так. В этом месте, скорее всего, и стоило бы закончить рассказывать эту историю. Но есть одно «но»: перечитывая в сотый раз то, что только что прочитали вы, меня не покидает чувство, что я упустила что-то самое важное. Это что-то не отпускает меня, не оставляет в покое, опять и опять заставляет мысленно вернуться в чужую жизнь.
Наверное, я не должна закончить этот рассказ вот так.
              А если честно, я сама не хочу его так закончить.





Вместо эпилога

             Первый раз с Валерием Беловым я встретилась в доме наших общих знакомых двадцать восемь лет назад. Именно встретилась, наше знакомство ни для меня, ни для него тогда не представляло интереса: он – тридцатилетний мужчина, я – совсем еще девчонка, ровно вдвое моложе его. Запомнился он мне лишь потому, что странно, тяжело и неуклюже передвигался. И еще постоянно улыбался и шутил, частенько почему-то раздражая этим окружающих. Иногда знакомые и родственники в моем присутствии говорили о нем. Это было в разные годы, но всегда такие разговоры неизменно заканчивались одним и тем же: «Да что за человек, этот Валерка! Болтун и хохотун! Ему все как с гуся вода. Не успокоится никак. В его ли положении так жить? А ему все неймется. Ну, никак не может он понять!» Иногда по разным причинам вспоминая о нем, я думала: «Чего же никак не может понять этот странный Валерка?»
            Во второй раз жизнь свела нас два года назад, летом 2011. Друга лучше его навряд ли я сумею найти. Теперь ему почти шестьдесят. Зимой всеми силами пытается спасти свое единственное разваливающееся жилище, так и недостроенную дачку. Досками от разобранного старого сарая топит маленькую дырявую печь. Дружит – нет, нет, только дружит! – с «козьей мамой», соседкой по дачному участку. Чинит соседям прохудившиеся башмаки, принимая плату за труд молоком, брынзой, яблоками и виноградом. При помощи знакомых мужичков с ближайшего автосервиса латает свою незаменимую помогаечку темно-синюю «Славуту», с желтыми прямоугольниками на лобовом и заднем стекле, внутри которых черный силуэт человека в инвалидном кресле. В летний сезон без платы за постой принимает на своей дачке многочисленных знакомых и родственников, приезжающих отдыхать к морю, возит на дешевый рынок и дальние чистые пляжи. Лето для него беспокойное время, с семи утра уже на ногах, всегда есть кому помочь - отвести, привезти, проводить, встретить. Вечерами выезжает «на охоту»: на своей чихающей «Славуте» дежурит возле прибрежных ресторанов, развозит по домам загулявших курортников.
- По-другому работать больше не могу, совсем ноги не слушаются. Но свести с нужными людьми могу! Знакомых очень много! – смеется он. – С их помощью и держусь. С женщинами больше не связываюсь. Ну их! Семь – хорошее, доброе число, чтобы остановиться. Хотя все в этой жизни возможно! – и щурится хитро через толстые стекла очков. – Ну, тогда уж девять пусть будет! – обнажая свои белые крупные зубы, оглушительно от души смеется. – Одна бывшая женщина моя все звонит до сих пор. С удовольствием за меня и сейчас бы замуж пошла! Да только я не хочу. Сын ее вместе с женой и друзьями недавно отдыхать к морю приезжал, жили у меня. Пусть, я никого не гоню. – На краю старенькой низкой тумбочки около кресла, на котором я сижу, лежат бумаги. Заметив, что я украдкой поглядываю на них, Валерка вздыхает. - Вот вчера хотел кредит в «Приватбанке» взять, стену у дома поправить, чтобы совсем не упала к зиме, да душ выложить, мыться негде. Я как Паниковский, три года в бане не был, и девочки меня поэтому не любят. Пенсия у меня на ваши рубли с наших гривней пересчитать, будет почти четыре тысячи. Кредит не дали. Зря только брился! Надо опять бороду отпустить, я же цыган! Мне положено быть с бородой! А хочешь, я тебя завтра в Лисью бухту отвезу? Когда мои малыши приезжают, им там очень нравится!
- Дети помогают? – не могу сдержаться я.
- У детей своя жизнь. Я никого не виню. Первая дочь давно живет в Польше. С ее мамой и бабушкой мы расстались очень плохо. Я несколько раз пытался увидеться с ней, пока она еще жила в Москве. Не получилось, бывшая жена и теща были категорически против. А когда уехали из России – все совсем стало сложным. У старшей из двух младших дочерей проблемы с алкоголем. Работает в Харькове художником, на гранитных памятниках портреты рисует. От нее единственной есть у меня внучка, еще одного ребеночка мечтает родить. Всем детям сумел жилье оставить, а ей нет. Хотел помочь, но она сказала, что ей квартира не нужна, у ее мужа есть, а нужна машина. Я купил ей хорошую машину, где заработал, где занял, ничем дочку обидеть не хотел. Муж ее через полгода машину разбил. Хотел помочь восстановить, они отказались. Сказали, что уже продали ее за бесценок. У младшей – с мужем проблемы. Достойный он или не достойный человек – не мне судить, только она держится за него отчаянно, боится остаться одна. Ей в детстве глаз качелей сильно повредило, она инвалид по зрению, у нее протез вместо правого глаза. Ее мать за ней не уследила. Старший из сыновей очень приличный юноша. Заканчивает институт, есть девушка, у них почти семья. Его подруга и его мать стараются сделать из него ученого. Насели на него со всех сторон. Пусть. Может и получится. Он не сильно сопротивляется. Только бы ему самому этого хотелось! Младший сын – компьютерный мальчик, недавно окончил техникум, хорошая специальность, что-то там по наладке компьютеров. А у него мечта – работать поваром! Представляешь? Не хочет работать с железом. Хочет стряпать торты и пирожные! Чудак! – Валерка замолкает. - Я сам во всем виноват, - продолжает он. - Не смог их ничему научить, воспитать так, как считал нужным и правильным. Часто далеко был от них. Многое хотел сделать, да только путем так и не вышло ничего. Хотел помочь детям деньгами, не раз пытался открыть свое дело. Да сама понимаешь, что такое для меня ступеньки. А в какую контору не пойди – так одни лестницы бесконечные кругом. И знакомым коммерсантам я плохо подходящая компания. Дружба и деньги вместе редко рядом ходят. Свое дело требует сил и времени, а я, когда была возможность заняться бизнесом, старался побольше быть рядом с семьей, с детьми, чтобы в очередной раз все не потерять. И потерял и друзей, и связи. Бегать везде им самим, а доход со мной делить? Так не бывает, сама знаешь. Родители мои жили в достатке, умели зарабатывать, но всегда считали, что мне, калеке, много не надо, что есть – того и достаточно. Жили мы не бедно, мама на очень хорошую пенсию ушла с должности заведующей складским хозяйством крупной торговой базы в Харькове, ревизор по образованию была. Детям моим всегда помогала, ничего не скажу. Только сбережений никаких после нее не осталось, чтобы свое дело открыть. Сколько раз я ей предлагал купить свой магазин, когда стало можно бизнесом заниматься. И связи у нее были, сама представляешь какие. Она могла, но не хотела. Считала, что это и это мне ни к чему, я же инвалид. Женщину не переспоришь. Да и против матерей своих детей я не боец. Мне с дамами спорить трудно, а им все всегда нужно сделать все только по-своему, иначе никак! Жены говорили, что я ленивый. Может быть! Одна жена укоряла, что я ей ни разу кофе в постель не подал. Так я же не только в чашке, я и в чайнике не донесу! Разве что в рот набрать! – смеется Валерка. - Все мои жены, особенно три последние, сердились на меня за то, что я постоянно все разбрасываю вокруг себя, говорили, что от меня один беспорядок в доме. Вот как им объяснить, что у меня порядок, только свой? Просто все, что мне бывает нужно, должно лежать так, чтобы я сам мог взять. Ну и пусть, что некрасиво. Красоту я люблю, но мне должно быть удобно, чтобы лишний раз никого не просить. Если что уроню, поднять сам не могу, вот и лежит на полу, где упало. А жены сердились. Говорили, что я ленивый и нудный, что за мной все постоянно надо убирать и все мне подносить. Они устают на работе, а от меня по дому помощи никакой. Может быть, и поэтому не получилось у нас с ними. Им виднее! Дети приезжают, не забывают. Мне этого достаточно.
- Жалеешь, что так все вышло? – спрашиваю я.
- Нет! – смеется Валерка, и качает кудрявой своей цыганской головой. – Что Бог дал. А с ним, сама знаешь, не спорят. Что касается себя, своей жизни – ни о чем не жалею.
- Ну, так не бывает! – не сдаюсь я.
- Конечно, не бывает, - вдруг очень серьезно говорит Валерка. – Есть у меня один должок, который ни забыть, ни простить себе нельзя.  Я про Сашу говорю. Надо было обязательно настоять, чтобы он после смерти его матери из Евпатории ко мне в Харьков переехал жить. Знали мы с ним друг друга давно, еще мальчишками познакомились и вдвоем не пропали бы! Я тогда еще ходил хорошо, машина у меня старенькая, но была. Мотор бы ему на коляску поставили. Только я со своими заботами закрутился, - жены да детки, знаешь какая круговерть! Предлагал не раз ему ко мне переехать, и тогда предлагал, когда с матерью сыновей своих развелся, один остался. Как его можно было заставить? Да и с ним сильно не поспоришь. Сама помнишь, какой у него был характер. Он не хотел мне стать обузой, я это тоже все понимал. Зря не настоял. Как все сложилось - ты знаешь. Неправильно все, так не должно было быть. Вот поверишь, после его смерти я чувствовал, что должен забрать его дневники и записи, рисунки, фотографии, фотопленки, что остались. Не знаю и зачем, но знал, что должен забрать. Вот тебе теперь как бы все пригодилось! А он писал и рисовал очень много, у него не одна тетрадь была, я видел. И снимал он много, пленок много у него было. Я очень хотел все это забрать. Когда я на похороны приезжал, все это в его комнате лежало, да неудобно было настаивать в такие дни, сама понимаешь. Постеснялся. А когда приехал на сороковины – забирать уже было нечего. Родственница его эта дальняя выкинула все или сказала мне, что выкинула. В общем, уехал я ни с чем. Надо было съездить к ней до сороковин, вот прямо знал, что надо. Ко мне тогда девочки мои очередной раз жить переехали, детей лишний раз надолго одних не оставишь. Не получилось съездить. И все пропало.

           Валерка сидит напротив меня. На его груди, свисая с шеи на разноцветных потертых ремешках, поверх рубахи кучно пристроились сразу три сотовых телефона, по виду - ровесники своего хозяина, и звонят не умолкая. Иногда, взглянув через толстые стекла очков на номер вызывающего абонента, он недолго разговаривает:
- Прости, я отвечу. Она одинокая и инвалид, мало ли что там! - говорит мне Валерка. И продолжает: - Катенька! Котик ласковый! Ты мерила себе температуру? Парацетамол не принимай, у тебя на него аллергия. Ну, ты не помнишь, я помню. Я заеду вечером, посмотрю как твои дела. Не паникуй!
            Чаще сбрасывает входящие вызовы:
- Потом перезвоню. Поговорить не дадут! Это не срочно.
Немного грузноватый, загорелый, чисто выбритый. Совсем седые, но еще густые, вьющиеся волосы. Широкие плечи, все еще накаченные, не по возрасту сильные руки с рельефными мышцами. На полу у старого диванчика - тяжелые гантели.
- Да, - смеется Валерка, - теперь только так вот, на диване и тренируюсь. Но я в отличной форме. Вот дай мне руку, не бойся! – приказывает он мне. Я подчиняюсь. Хватка у него стальная. Он сжимает мои пальцы так сильно, что мне на секунду кажется, будто их больше нет. Только вот дышать он сразу же начинает часто и тяжело. – Ну как? Поняла?
- Поняла! – улыбаюсь в ответ я, и нарочно долго тру о колено занемевшие пальцы.
- Вот! – довольно смеется он. – А ты говоришь!
Ответить я не успеваю.
- Валерка! Ты дома? Никуда не убежал? – в комнату, где мы беседуем под мерный шум старенького вентилятора, заглядывает до черноты загорелый, прилично одетый мужчина средних лет. Здоровается со мной, забирает какие-то вещи со стола и уходит.
- Вообще-то я Валерий Павлович. Не обращай внимания. Это Вася с работы вернулся. Мой компаньон, так сказать. Воевал в Чечне, был в плену. С женой поссорился, вот временно у меня обитает! – улыбается хозяин. – Хорошо, когда мужья с женами ссорятся. В смысле, мне хорошо! Готовят, убирают, компания опять же приличная собирается, интересно бывает поговорить. До этого Серега жил. Недавно помирился с женой, вернулся домой. Не понимаю я, как можно вернуться обратно, если тебя выгнали? Да ладно, это их дело.
- Компаньоны пьющие? – спрашиваю я.
- Всякие. Но у меня никто не пьет. Я пошепчу, и никто не пьет.
- Как это, пошепчу? Поколдуешь по-цыгански?
- Как? Да так! Подтащу к себе за воротник, прижмусь губами к уху и пошепчу: «Если ты, зараза, пить у меня здесь будешь – голову гантелей проломлю» Вот и весь шепоток. Знаешь, а помогает! – от души смеется. – Да многие пьют. Особенно те, у кого как у меня со здоровьем серьезные проблемы. От безысходности. Жена бросила – в запой. Родители умерли – в запой. Особенно колясочники. У них положение совсем невеселое. А что им делать прикажешь? Пенсия маленькая, заработать как без ног? Не видят люди выхода и пьют. Хотя у меня есть один товарищ колясочник, обеих ног выше колена нет, так он в одиночку печи и камины кладет. Другой приятель, тоже без обеих ног, выучился на мозаичника. Плитку укладывает – залюбуешься. И бизнесмен один на коляске знакомый есть. Ему, правда, родители неплохой бизнес и квартиру оставили. Все у него хорошо, - жена, дети, два магазина. Но он такой на моей памяти один удачливый. Ты не подумай, в основном вокруг меня люди приличные, только неустроенные в этой жизни, как и я. Вечером еще Люська с работы придет. Она детдомовская, двадцать семь ей, жизнь не складывается. Работает почтальонкой в центре города, а вот жить негде. Поклонники вроде есть, да замуж никто не берет. Ей зуб выдергивали в поликлинике, занесли инфекцию. Лицо у нее теперь, ну, увидишь. Пусть живет! Забавная она такая, добрая, с ней не скучно. Готовит, убирает, машину моет. Неустроенные проще и охотнее друг другу помогают. Вот когда я перебрался сюда жить, долго не имел прописки. Это же дачи, какая здесь прописка! Бывшие жены меня боялись прописывать, мало ли, еще квартиру отсужу. А нет прописки - нет пенсии. Много лет ездил в Харьков получать деньги раз в полгода, пока карточки не придумали. А год назад договорился через друзей, сделали все как надо, прописался у местной доброй старушки. Теперь документы если куда оформить близко, и в больницу обратиться можно. Но и в этом тоже свои плюсы есть! Пока искал, куда прописаться – на банковском счете в Харькове собрались денежки, вот построил себе теплый туалет, со светом внутри. Теперь туда смело можно с прессой как в читальный зал ходить! Видишь, все то, что кажется плохим на первый взгляд, при пристальном рассмотрении может оказаться очень даже хорошим!
                К краю дивана аккуратно приставлены костыли.
- Да вот, в конце января упал во дворе, после дождя на мокрой доске поскользнулся. В темноте не увидел, и встал на самый край, и упал на колено. Порвал мышцы, раздробил коленный сустав. Думал, что все, кончились мои операции, а нет! Колено собрали, натолкали в него кучу проволоки. Через полгода опять резать, арматуру вынимать. Можно и раньше оперировать, только денег подкопить не успею. По Украинским законам и мне врачам платить нужно, бесплатно не делают. Это будет двадцатая операция на ногах за мою жизнь. Ничего, зарастет! Только приличную сумму выложить придется. Зато следующим летом я тебя на танцы поведу. Пойдешь? А потом хороший ужин тебе приготовлю! Как в шикарном ресторане!
- Пойду! Приглашай! – смеюсь в ответ я.
- А знаешь, что я тебе еще интересного не рассказал? Когда я в  Москву жениться ездил, тещенька моя польская работала модельером в Люберецком доме моделей. И жена моя первая там работала швеей. Я их иногда с работы встречал, интересно было посмотреть на всю эту богему. Я как первый раз увидел этих моделей, мама дорогая, онемел! Только на фото в журналах таких печатают, а тут они полуголые и живые мимо тебя ходят! Плечи, ноги, волосы, лицо – все у них неземной красоты! Смотришь и понимаешь, что в сказку попал! Голова кружится! Иду я как-то по коридору, любуюсь ими. Они тоже на меня так свысока поглядывают, курят стоят. Заговорить? Да ты что! Страшно! Язык во рту не ворочается! И тут выруливает откуда-то парнишка, роста небольшого, моделям по грудь, мне чуть выше плеча. Подходит к ним и так запросто за талию сразу двух цап: «Привет, девочки!» Они ему так снисходительно сверху тоже: «Привет!» Я же смотрю на них как на богинь, небожительниц, а он подошел и руки распускает! За что ему такое счастье? Я как рявкну на него: «Отойди! Не смей их руками трогать!» Модельки в хохот, а парнишка в крик: «Ты кто такой? Как тебя сюда пустили?» В общем, у нас с ним скандал вышел. На шум прибежала тещенька моя. Оттащила меня за шиворот в сторону и давай выговаривать: «Не смей нашего Славика обижать! Славик Зайцев – это наша надежда! Наш талант! Что ты себе позволяешь?» А еще я в 2004 году здесь, в Крыму, принимал участие в авторалли среди инвалидов. На своей «Славуте» пришел четвертым, получил приз – аж сорок литров бензина! Мог бы и в первой тройке придти, да машину бить не захотел, пожалел, куда я потом без нее.
- Валерка! – в комнату заглядывает молодая женщина с маленькой девочкой на руках. – Отвезешь нас завтра? - и вдруг замечает меня. - Ой, я не вовремя!
- Да! Не вовремя! Вот, не даешь мне с любимой женщиной поговорить!
- Да у тебя все женщины любимые! – отшучивается женщина.
- Отвезу, Женечка! Отвезу, котик ласковый! Только ты мне вечерком позвони, еще раз напомни.
Женщина уходит.
- Котик ласковый! – улыбаюсь я.
- Да! Мне тоже нравится! - улыбается в ответ Валерка. – Как кого котиком ласковым назову при последней, седьмой жене, так скандал на полдня обеспечен. Она говорила, что я так только ее должен называть, и больше никого! Сильно обижалась на все! Как кто по телефону мне позвонит – опять скандал! «Я знаю, это женщины тебе звонят!» - кричала. И женщины звонят, конечно же! Бог одними мужчинами, к счастью, землю не заселил! Ну как ей это объяснить? Нет, нет! Ты не улыбайся так! Я своих женщин не обманывал. Зачем? Да и не с моими ногами на сторону бегать. А седьмая моя так меня ревновала, что однажды намешала мне от ревности в борщ куриного дерьма. И накормила! А когда я доел – рассказала, с чем борщ. Может, и не было того, а сказала. Я на нее не обижаюсь. Она инвалид, я понимаю ее и знаю, что такое слепая безысходность. Женщину я ударить не могу, только после этого какая вместе жизнь?
- А как ты думаешь дальше жить? – спрашиваю я, пока Валерка осторожно опираясь на высокие костыли, медленно спускается вниз со ступенек своей недостроенной дачки-неудачки.
- Счастливо собираюсь жить и долго! – смеясь, отвечает он. – Я же врун, болтун и хохотун! Мама умерла в восемьдесят два, отцу уже за девяносто, еще жив и никуда не торопится. И это после фронтовой контузии и двух инсультов! Не думаю, что мне меньше отмерено. Может еще жениться Бог даст! Кстати, папа мой после смерти мамы засобирался было в Германию. Очень настойчиво просил меня ему помочь с поездкой, сделать паспорт и визу, а ему тогда уже девяносто стукнуло. Никак я его отговорить не мог. Знаешь, как уперся! Оказывается, в сорок пятом была у него в Веймаре молоденькая немочка. Очень хотелось ему на нее хоть еще один раз на этом свете посмотреть. И рванул бы, прямо не остановить было, да очередной инсульт его свалил, у него тогда отказали в первый раз ноги. Я купил ему кресло. Забрал папу из больницы, он сел в него, несколько дней по двору поездил, и говорит мне: «Плохо без ног. Я только сейчас понял, как без ног плохо. Как же ты жил без них все это время?» - Валерка печально качает головой. – Вот так он все понял.
Валерка смотрит на меня, прищурившись. И вдруг говорит:
- Знаю, о чем еще хочешь спросить. Все об этом однажды спрашивают. Я люблю людей. Я тебе так скажу: моей жизни было больше хороших людей, чем плохих. Я им всем очень благодарен. Давно не злюсь и на тех, кто меня обижал. Да, детские обиды помнятся особенно остро, но я на тех пацанов, своих соседей по бараку, давно не сержусь. Сами того не зная, они сделали меня сильным. И я им очень за это благодарен. Просто у каждого свой путь. У меня вот такой. И, слава Богу, что эти мальчишки были в моей жизни тогда, когда я еще сам был маленьким. Ты и представить себе не можешь, как переворачивается мир инвалида после смерти родителей, которые всю жизнь отдают своему ребенку. Это страшно. Так однажды случается, они уходят, и все очень меняется. И их дети быстро уходят вслед за родителями. Не выдерживают. У нас же куча комплексов, которых никому не объяснишь, не расскажешь, не доверишь. У нас все очень остро: и обиды, и гордость, и дружба, и любовь. Те, кто имеет физические недостатки, особенно с детства, всю свою жизнь живут на самом пике эмоций, может быть, поэтому и живут многие недолго. Часто уходят в тяжелейшие депрессии, потому что все носят в себе, редко кто всем этим может с кем-то поделиться. Кому расскажешь то, в чем себе признаться не можешь? Да и у всех свои проблемы, собственные. У нас – совсем другой мир, и не ваша вина, что вы о нас многого не понимаете. Просто у каждого свой путь. Я решил для себя давно: как только совсем станет мне невмоготу, если вдруг совсем не смогу ходить и останусь один, как только совсем устану – я сам решу, стоит ли дальше жить. Повеситься я не сумею, но есть же другие и более интеллигентные способы, яд например. Поверь мне, страшного в этом ничего нет, если это твое добровольное и обдуманное решение. Согласись, что это лучше, чем лежать и медленно умирать, сгнивая заживо и кормя собой на своей недостроенной даче садовых крыс. В больницу я не хочу, и в интернат не хочу. Я имею право сам решить. Разве не так? Ты так на меня не смотри! Я не сумасшедший! – спокойно улыбается мне Валерка. – Это случиться не завтра. Я буду бороться до последнего, но я должен знать, как все может закончиться. Это нормально. Это наш мир. Это в вашем так не принято. А у нас другое отношение не только к жизни, но и к смерти. Поверь мне, в нашем мире ничего странного в этом нет.

          Валерка с трудом усаживается в «Славуту», руками запихивает в ее недра свои непослушные ноги. Болезненно морщась, аккуратно ставит их на педали.
- Ну что, наговорилась? Поехали, я тебя домой отвезу! И будет тебе счастье!
- А счастье есть? – спрашиваю я.
- Есть! – не задумываясь, отвечает Валерка.
- А для тебя что такое счастье?
- Моя месхитиночка. Если бы только знала, какое это было счастье! Не поверишь, до сих пор если вижу ее во сне - плачу. Я тогда до последнего не верил, что она меня бросит. Все же было так хорошо! А потом я лежал на кровати, а она подошла и молча протянула мне документы на развод подписать. Сама глаз не поднимает, в пол смотрит. А я встать не могу и сделать ничего не могу! Понимаешь? Ничего не могу сделать. От бессилия и безысходности схватил ее за руку. Не рассчитал силу и серьезно повредил ей запястье, потом аж гипс накладывали. Бедненькая моя! А дурак знаешь какой был? Перед самым разводом мама ее ходит по дому и все твердит, твердит: «Что, ты не видишь? Он – инвалид! Он – инвалид! Он – инвалид! Зачем он такой нужен! Что от него толку?» А она плачет, миленькая, и молчит. Мне ее жалко, себя жалко, а сделать ничего не могу. Собрался я с силами, поднялся с кровати, не знаю, как смог, как только доплелся до кухни. Налил в ведро воды до половины, снял штаны, привел детородный орган в полную боевую готовность и повесил на него ведро. Теща зашла и глаза выкатила! А я ей говорю: «Ну, не во всем я инвалид! Кое в чем, мамочка, такого инвалида как я поискать надо!» А она как закричит: «Да он с ума сошел! Караул! Помогите! Он с ума сошедший!» Глупо? Глупо, конечно. Вот как тебе это объяснить? Просто такое глухое отчаяние тогда накатило, – не представляешь! Такая безысходность, и, правда, слепая, до сумасшествия. А что доказал? Конечно, ничего. И тогда понимал не хуже, что ничего не докажу. Ну, должен же я был хоть что-то сделать?! А умнее ничего не придумал. Говорю же, дурак! Вот и у моей седьмой что-то вроде этого помешательства было, ну, с борщем-то, понимаешь? Я ее понимаю.

             Вокруг выбеленной снаружи дачки - густо обвешенные плодами грушевые и персиковые деревья, под ними высохшая, похоже, еще прошлогодняя трава высотой мне по колено. В ней старый битый кирпич, припасенные к зиме дрова, какие-то доски. Рядом с хромоногим столом у самых ступенек крыльца треснувшая пластиковая табуретка. 
- Что так не прибрано? Народу у тебя много крутится, чего не заставишь порядок навести?
- Да как их заставить? Неудобно, у всех свои дела. А я вижу все это плохо и не расстраиваюсь! – отшучивается Валерка. – Вот очечи желтенькие недавно приобрел, прямо в цвет знака на лобовом стекле! Контрастность в глазах теряться стала. Боюсь, что следующую медкомиссию на права не пройду. Вот тогда мне точно полный армагедец!

             У ворот дачки дежурит огроменный кобель, беспородный «кавказец» по кличке Барон. Едва услышав, что синяя хозяйская «Славута» завелась, с разбегу запрыгивает в открытое окно машины на место пассажира рядом с водителем, на котором уже сижу я. Мощные собачьи лапы больно топчутся  по моему животу и груди.
- Да выгони его! – смеется Валерка. – Он привык со мной на переднем сиденье везде ездить! Барон! Барон, твою собачью душу! Пошел отсюда! – и помогает мне выпихнуть собаку из машины. - Он хитрый такой! Я на него ругаюсь, а он не боится. Гоню его прочь, костылем замахнусь, а он, не спеша так, для приличия скорее, лениво отходит и оглядывается, иду я следом или нет. Как на него не кричи – никогда быстро не побежит. Знает, что я хожу медленно, и не боится. Зато подойти ко мне никому не даст, если я не разрешу.
Выезжаем на пригородное шоссе. «Славута» набирает скорость и Барон, долго бежавший за ней по аллеям дачного поселка, потеряв, силы отстает.
- Обиделся как! Видела? Морда недовольная какая! Смотрит на меня, как на предателя! – рассуждает Валерка, поглядывая на кобеля через зеркало заднего вида. Доехав до перекрестка, тормозит у светофора. – Надо ему вкусненького будет купить на обратном пути! – и, переставляя ногу с педали тормоза на педаль газа, снова морщится и прикрякивает.
- Как ты ездишь с такими ногами? – спрашиваю я.
- Да как! Да вот так! – смеется Валерка. – Ходить не можешь, научишься ездить. Я осторожненько, не торопясь, по-стариковски! Не больше шестидесяти. Я никогда в жизни на ручном управлении не ездил! – гордо заявляет он. - Не бойся, я отвечаю за то, что делаю! Я никогда не сделаю тебе плохо! – медленно трогает на зеленый свет, и, нажимая сверху широкой ладонью на колено ноги, стоящей на педали газа, прибавляет скорость.

                Через неделю Валерка на своей «Славуте» везет меня с дочерью к поезду. У вокзала мы прощаемся с ним, идем к перрону. У самого вагона вдруг оживает мой сотовый телефон:
- Вернитесь, девочки мои, пожалуйста, ненадолго! Дело есть серьезное и срочное! – слышу я знакомый голос и раскатистый смех.
Возвращаемся на привокзальную площадь. Дело, и, правда, есть -заглохла помогаечка-«Славута». Следующие минут десять, уперевшись руками в закрытый при помощи скотча багажник, мы вдвоем с тринадцатилетней дочкой катаем машину по площади перед вокзалом под дружный хохот местных таксистов. Наконец она, чихая, заводится, и Валерка машет нам из окна на прощание рукой. И мы машем ему в ответ.
            Удачи тебе, Валерий Павлович Белов!

            Ночью в поезде я опять и опять думаю о нем. Чего же так и не смог понять в своей жизни этот странный Валерка?
А, может быть, это мы все чего-то не понимаем?

- Я тебя, Наташа, очень попрошу, если будешь все это записывать, обязательно напиши где-нибудь так: «Я никогда не летал в космос, и не сделал ни одного научного открытия. Я обычный человек. Обычный человек, как теперь говорят, с ограниченными физическими возможностями. Я прожил свою жизнь так, как смог, и закончу ее так, как смогу. У всех по-разному получается. А доверил бумаге свою историю лишь по одной причине: я хотел рассказать вам о том, как живут такие люди, как я. О том, как чувствуют, как понимают этот мир, к чему стремятся, чего хотят. И что у таких, как я, получается, а что нет, и почему. Конечно, все могло бы быть по-другому, но я благодарен Богу за саму жизнь, за моих родителей и друзей, за жен и детей, подаренных Им мне. 
Благодарен Наташе за то, что выслушала меня и записала для вас мой рассказ.
Нет, я совсем не отношусь ко всему легко, - почти все для меня в этой жизни было больно и сложно. Просто я всегда умел смеяться над своими неудачами и над самим собой, и иначе жить я так и не научился.
И еще обязательно всегда должна быть надежда. Огромная, как море! Бесконечная, как море!
              Надеюсь, что  вы не только улыбнулись, перелистывая мою жизнь, но и сумели понять то, что я хотел вам сказать.
И теперь все мы станем друг к другу немного внимательней и ближе.
Ваш Валерий Белов»

- И еще про скворца обязательно напиши. Они поймут. Это важно.





Валерий Белов
Записано со слов автора Натальей Фоминой

                Скворец

          Мой дядя, младший брат моего отца, считался в деревне заправским охотником, его авторитет был непререкаем. С раннего детства я часто становился невольным свидетелем особого ритуала: на большом столе нашей кухни веселая компания друзей моего дяди часами раскладывала и перебирала разобранные ружья, пыжи, баночки со смазкой, гильзы и дробь для патронов, шомпола и прочую охотничью утварь, под веселые разговоры готовясь к предстоящей охоте. Дядя всем давал советы, его с уважением слушали, во всем спрашивали его мнения. Всегда было видно, что он главный среди всех, и очень уважаемый. Я им очень гордился! Подолгу мог слушать его рассказы и занятные истории, которые с ним случались на охоте. Любил рассматривать пропахшие дымом костра брезентовые рюкзаки, мерить огромные резиновые сапоги с высоченными широкими голенищами, с присохшими к ним кусочками уже коричневых травинок. Незаметно носом втягивая воздух, пока не видит дядя, нюхал ствол его ружья, пахнущий порохом. 
            По причине моих больных ног с собой на охоту меня никогда не брали, но однажды разрешили проводить компанию охотников до окраины близлежащего леска. Как же я обрадовался!
            Несмотря на то, что охотники несли на плечах тяжелые рюкзаки, все шли медленно, чтобы я мог за ними успевать. Когда, перейдя поле, мы вошли в лес, прежде чем отослать меня обратно, а самим отправиться дальше, все присели на рюкзаки. А я стал рассматривать все вокруг. Из-за своих ног я редко бывал в лесу. Осенью в нем было особенно красиво! Я разглядывал деревья, усыпанные желтыми листьями, паутину на их ветках в капельках недавно прошедшего дождя, полной грудью вдыхая неповторимые запахи осеннего леса. Все казалось мне просто волшебным! Воспользовавшись привалом, несколько охотников расчехлили свои ружья, и стали их осматривать.
- Хочешь подержать? – спросил меня один из них. Я согласно кивнул головой.
Он подошел ко мне, и вложил в мои руки свой карабин. Я удивился тому, каким тяжелым он был.
-  Вот это ствол, - стал показывать мне он, - вот это прицел, вот здесь курок. Поднимай ствол. Целься хоть вон в тот лист, что ли! Вот так прижми приклад к плечу! – учил меня дядин друг.
- Ну, уж, если в руки дал, так и выстрелить дай! – сказал, смеясь, мой дядя. Смотри, какую даль он за нами прошагал, так пусть хоть удовольствие получит!
- Да я не против, - весело отозвался дядин друг, - пусть стреляет! Только целиться здесь кроме листьев не во что.
Дядя огляделся вокруг. Заметив сидевшего на одной из веток дальнего дерева молодого скворца, указал в его сторону рукой.
- А вот тебе и добыча! Стреляй, все равно не попадешь!
Компания охотников засмеялась, а дядин друг, которому принадлежал карабин, зарядил его и стал помогать прицелиться. Раззадоренный их смехом и дядиным неверием в то, что выстрел у меня получится, я, раскрасневшись, стал искать через прицел среди листьев скворца. Мне хотелось скорее выстрелить, пока скворец еще сидел на ветке, и я в нетерпении оттолкнул от себя дядиного друга. Быстро прицелившись, нажал на курок. Меня оглушил звук выстрела. По неопытности я еле устоял на ногах. Вся компания опять засмеялась, и краска окончательно залила мое лицо.
- Хороший выстрел! – сказал дядя. – В небо точно попал!
            Я стоял и молчал. Я не мог сам пойти по высокой сухой траве на своих больных ногах, чтобы посмотреть, удачным ли был мой выстрел. Один из охотников, из тех, что сидели на рюкзаках, встал, и пошел к дереву, на котором только что сидел скворец, сказав:
- Да подождите хохотать! Дайте посмотреть! Кто его знает!
Недолго походив вокруг дерева, он достал из травы черное тельце птички, поднял его над головой и закричал:
- Поздравляю тебя, Валерка, с первым трофеем! Молодец! Весь в дядьку!
- Врожденный талант! – гордо сказал дядя.
От этих слов у меня закружилась голова! Попал! На глазах у всех! С первого же в своей жизни выстрела! На глазах у дяди! Да еще не из простого ружья, а из настоящего карабина! Пока охотник возвращался к нам по высокой шуршащей траве, я старался придти в себя – настолько ошалел от своей нежданной удачи.
- Держи! – сказал мне охотник, остановившись на шаг в стороне от меня, и протянул мне мертвого скворца, держа его передо мною навесу за лапки. 
         Я потянул к птице руку, но тут скворец открыл глаза! Его клюв слегка приоткрылся, и мне показалось, что он сейчас что-то скажет. Конечно же, сказать он ничего не мог, лишь чуть повернул в мою сторону голову, и круглый черный блестящий глаз в упор уставился на меня. Я много раз рассматривал принесенных дядей с охоты птиц и зверей, но никогда не видел, как они умирали. Меня поразило, сколько человеческой тоски и боли было во взгляде птицы! Я, не отрываясь, как завороженный смотрел в этот немигающий черный глаз, а скворец продолжал смотреть на меня. Вдруг его веки начали медленно закрываться, клюв и горло еще несколько раз дернулись, словно птица просила пить, и из-под сомкнувшихся век выкатилась маленькая слеза.
- Ты чего? – спросил меня охотник, держащий в своей руке умирающую птицу. – На, возьми! – и бросил ее на траву у моих ног.
        Целясь, и даже нажимая на курок карабина, я не думал о том, что последует за выстрелом. Меня тогда охватил такой азарт, что я не о чем не мог думать. А теперь, смотря на умирающего скворца, я вдруг понял всю бессмысленность его смерти, весь ужас его смерти, и хуже всего было то, что ее виновником стал я. Это я его убил. Это я, своими руками, всего лишь забавляясь, лишил его жизни!
Охотник бросил скворца на траву, а я опустился на колени, склонился над ним, и заплакал.
          Тогда мне было чуть больше одиннадцати лет. Но и сейчас, в свои почти шестьдесят, я все еще вижу этот черный, уже ничего не видящий, и словно насквозь пронизывающий меня взгляд, полный боли и непонимания. И, словно со стороны, вижу себя, одиннадцатилетнего, стоящего в слезах на коленях над тельцем маленькой черной птички, лежащей на желтой траве осеннего леса. Над нами шумят деревья, осыпая все вокруг сухими листьями. В их полуголых ветках блестят на солнце капельки дождя, повисшие на липкой осенней паутине, а у моих колен уходит из этого мира маленькая жизнь, - жизнь, какой бы маленькой она не казалась.

Июль 2013 г., Украина, Автономная Республика Крым, г.Евпатория




P.S.
        Осенью 2013 погиб под колесами незнакомой машины верный друг Барон.
Той же осенью взял таки Валерка небольшой кредит в одном из украинских банков. Приехавший из Харькова младший сын, помог поправить развалившуюся пристройку. Зиму Валерка пережил благополучно.
        18 марта 2014 года Крым вошел в состав Российской Федерации, чему Валерка несказанно обрадовался, при первой же возможности с гордостью став россиянином. Перессорившиеся украинские и российские банки на радость Валерке отдачу кредита «заморозили».
        По российским законам операцию на Валеркином колене сделали бесплатно и поставили его на очередь для получения нового механического кресла.
        В это же время нашелся Валерке и добросовестный помощник, бывший моряк, а с недавних пор неустроенный горемыка-таксист. В пятьдесят восемь развелся с женой, из семьи ушел по-мужски, оставив жене и дочери дом и хозяйство. Год снимал квартиру, да крутил баранку. В день, когда в первый раз в жизни его лишили водительских прав, по роковому совпадению умер хозяин, сдававший ему жилье, а его вдова, не смотря на то, что оплаченный за проживание месяц еще не подошел к концу, тут же попросила квартиранта съехать. В полной растерянности он три ночи подряд проспал в городском парке на лавке. Мимо этой самой лавки вовремя прошел старый знакомый, бывший капитан рыболовецкого сейнера, вместе с которым когда-то они ходили в море. Он и предложил ему обосноваться у знакомого инвалида, которому после операции очень нужна помощь.
              Открыл Валерка при помощи новых местных властей и приятеля-коммерсанта свое «ЧП», совсем небольшой магазинчик, в котором вполне успешно торгует тельняшками, берцами и прочей форменной нужностью.
              А на Пасху следующего года поехал Валерка на своей «Славуте» в Евпаторийский пригород навестить мамину могилку. Чтобы укрепить совсем покосившийся деревянный крест, встал на колени, и принялся копать кладбищенскую землю прихваченным из багажника газовым ключом. Не заметил, как сзади подошла небольшая компания, двое молодых мужчин и женщина средних лет. Они некоторое время наблюдали за ним, потом окликнули, заговорили. Мужчины, приходившиеся женщине племянниками, поправили могильный крест, а их вдовствующая тетушка угостила всех блинами да пирогами. Валерка в благодарность подвез компанию в город. По пути познакомились поближе, обменялись телефонами.
              Через месяц на Валеркину дачку вернулся уют и порядок.
              И кто его знает, каким станет продолжение этой истории…