Глава двенадцатая. Каторжники

   Приятного чтения)


   Не теряя времени с утра пораньше Вельмол направился в лес. Среди труднопроходимой чащи,  возле живо журчащей реки, он отыскал могучее толстое дерево, с виду напоминавшее кедр. Вооружившись топором, он принялся упорно валить древо.

   Пыхтя, обливаясь потом, он не останавливался чтобы передохнуть: мысли о потерянном впустую времени подгоняли его дух.

   Могучее дерево пало, за ним последовало точно такое же крепкое, надёжное. Чернобородый не желал сделать лодку-одиночку, и потому за одним деревом повалилось и другое. Он выдолбил углублённые днища с помощью топора, крепко-накрепко скрепил два бруса-близнеца толстым канатом из чума. В середине дня, чуть отдохнув, он принялся из длинных, толстых ветвей сооружать два весла.

   В это время, пока Вельмол сооружал лодку, Грони находилась в чуме. Она собирала в оленьи сумки те малые пожитки, что они заимели за последнее время, а именно: вяленое мясо, ягоды и орехи, оленьи шкуры, лук со стрелами, чудную книгу, одноручный, не нужный в последнее время меч.

   Грони в эту утреннюю пору счастливо думалось:
   «Навряд ли в дороге нас побеспокоит голод и холод».

   И в этот момент ей остро вспомнился прошлый чувственный сон, в котором её потаённая фантазия исполнилась. Мгновения прошлой ночи твёрдо стояли перед её взором так, как будто бы всё это было по-настоящему.

   «А сон ли это был? А что, если»...

   Вельмол не дал ей додумать. Он вошёл в чум с серьёзной миной, огляделся на упакованные оленьи сумки, по-доброму кивнул, проговорив:
   – Я всё сделал. Нам пора.

   – Я тоже всё собрала... – пролепетала та.

   – Уходим. – он взвалил на себя самую увесистую сумку и вышел на улицу.

   Разгрузив пожитки на двойную лодку, Вельмол принялся объяснять Грони, как нужно правильно поддерживать верное направление в такой лодке с помощью весла при сплавлении. Он сказал, что, её помощь ему может и не пригодиться, так как течение было спокойным, но он знал, что вода коварна, в любой момент продвижения вперёд может сменить милость на гнев. И тем не менее он подготовился к худшему, предупредив девочку, чего следует опасаться на воде.

   В первые пол дня сплавления ничего запоминающегося не попадалось на глаза, но Грони уж точно навсегда запомнится въедающийся в плоть назойливый гнус. Время от времени девочка помогала Вельмолу оплывать острые валуну, грозящие расколоть лодку. Она видела поваленные деревья в районе ветровала, который запомнился Вельмолу тем, что у него сложилось впечатление, будто бы нагромождения деревьев были схожи с поверженными бедняками из Лериля, которых подготавливали к сожжению.

   «Просто так разгромленные, поваленные, искалеченные и загубленные». – угрюмо подумалось ему, как лодка чуть было не налетела на предательски острый валун, скрытый под тиной.

   Плывя по узкой реке между нагромождениями гор, Грони клонило в сон от успокаивающего журчания воды между камней, лёгкого ветерка, убаюкивающего тонкого пения неизвестных ей птиц.

   Она прикрыла глаза, но Вельмол, смотрящий вперёд на реку, сказал:
   – Грони, у меня к тебе есть серьёзный разговор.

   – Да?

   – Я хочу, чтобы ты и дальше была такой, какой являешься сейчас.

   – А какая я?

   – Ответственная, послушная, добрая. – ответил он не без лёгкой улыбки. – Знай, я ценю эти качества. Я не знаю, что нас ожидает в городе, если мы его вообще отыщем, но знай, мне нужно для твоего блага – чтобы ты меня беспрекословно слушалась. Я хочу тебе только добра.

   – Хорошо, папочка... – ответила она со смешком.

   Вельмол не знал, что ответить на последнее сказанное ею слово, и всё же, немного подумав, он уверенно проговорил:
   – За мной жизненный опыт, накопленный не одним поколением. Я многое за свою длинную жизнь прошёл, знаю как нужно в той или иной ситуации поступить верно. Это не стоит ставить под сомнение мои знания.

   – Чем ты раньше занимался? – спросила она, проводя по колючей глади удаляющейся воды пальцами.

   – Я много кем побывал, но в основном был мастером-кузнецом. У меня была своя кузня, называлась «Верный молот». Там, в Горбри, откуда я родом, люд целенаправленно обделили. Мало кто из простого народа выбивается в люди. Нужно сильно попотеть, чтобы стать кем-то при том, что сверху этому препятствуют.

   – Сверху? Это как?

   – Я думаю ты не поймёшь того, что я могу дальше сказать. – отозвался Вельмол, оплывая очередной валун.

   – Я постараюсь вникнуть…

   – У вас в деревне был староста, так? Он в целой деревне один за главного, но всегда есть те, кто стоят незримо выше, те, кто отдаёт приказ, от которого невозможно отказаться. Подчинение, или смерть – третьего варианта нет.

   – Они не добрые? Те, которые стоят выше?

   – Они не добрые, и не злые, они действуют по холодному расчёту, по выгоде. До таких людей, если это вообще люди, я пытался одно время добраться, но я попал в жестокую ловушку, и теперь подчиняюсь им. Я просто хотел остановить войну и бессмысленное кровопролитие... Это сложнее, чем может показаться. Но так не будет длиться вечно. В моей голове зреют планы, и я хочу выбраться из липкой паутины, и освободить свою... – дальше Вельмол не посчитал нужным договаривать.

   – Я не сильно тебя знаю, но думаю, что твои планы непременно сбудутся и ты обретёшь заслуженное счастье и покой...

   – У тебя прекрасные мысли. Не зря мы вместе учились. – улыбнулся он, думая про себя:
   «Но как сражаться с необъятным врагом, который вечно прячется в тени?»

------------------------------------------------------

   
   В это время, пока Вельмол пытался вернуться обратно в на родину, его семья страдала. Терат решил особо не церемониться с женщинами и детьми; он отправил их под конвоем на соляные копи, что находились на окраине Горбри. Филити и сёстры с детьми чернобородого трудились за кусок хлеба под надзором охраны до последнего пота. Терат дал прямое указание: не щадить.

   Изматывающая, каждодневная каторжная работа неотвратимо начинала старить молодую Филити. Ей и сёстрам Вельмола приходилось напрямую взаимодействовать с солью, которая разъедала кожу. Вдобавок раны от колючих пород не заживали, а промедление же каралось плетью. Израненные руки и раны на спинах женщин чесались, подгнивали. Промыть их было нечем, воду выдавали по минимуму, впрочем, с пропитанием тоже всё было достаточно туго, если не сказать – прискорбно.

   Спёртый соляной воздух утомлял. В шахтах горбатилось много обречённых людей, рядом с женщинами также работали и дети, а именно Модун и Сэндри. Дочь и сын Вельмола занимались тем, что в гнетущем сумраке толкали повозку с солью по направлению к выходу из шахты. На это уходило много изматывающего времени и сил, но Модун креп. Ему уже шёл шестнадцатый год и он привык к тяжёлой работе, не надеясь на спасителя из вне так, как его мать ждёт Вельмола.

   Юнец вынашивал в голове план, он не собирался на всю жизнь пропасть рабом во тьме. Из перешёптываний родни он уловил, чем на самом деле занимался его отец. Заговорщическая деятельность заинтересовала его не на шутку, но он не правильно всё понял. Из услышанных слов он осознал, что его отец обзавёлся ярыми единомышленниками, разделяющими его мнение, а значит, он заимел над людьми власть – и именно власть над людьми очень заманила Модуна. Контролировать людей, управлять ими – это ли не могущество? Так он думал, злясь на участь своих родичей, когда толкал вместе с молчаливой Сэндри очередную повозку к выходу, к свету, к свежему воздуху.

   В соляных шахтах было темно, сыро, и конечно же крайне грязно. Скупой свет масляных фонарей с трудом высвечивал кристаллы соли, камня, и блестящих, редких металлов.

   Филити, одетая в рваное, выпачканное платье серого, ранее белого цвета, смахнула пот со лба, выдолбила киркой очередной пласт соли, общими усилиями с помощью сестёр водрузили колючий осколок в тачку. Ей думалось:
   «За что же так? Каждый день одно и то же. Зачем Вельмолу было идти против парламента?»

   На самую старшую из сестёр, которую Вельмол всегда с лаской в голосе называл Нифия, затхлый воздух воздействовал особенно пагубно. Ещё месяц назад у неё начался сильный, утробный кашель. Теперь же, когда случался нападок, она кашляла исключительно кровью. Для своего преклонного возраста она держалась стойко, от работ не отлынивала, когда надо было – подменивала слабую Филити, которой после работ приходилось ещё ухаживать за младенцем.

   И так каждый день, на протяжении трёх долгих лет. Ничего в их безысходной жизни не менялось. На маленькую Сэндри всё виденное воздействовало не лучшим образом. Она перестала разговаривать с родными, подолгу замыкалась в себе, что-то бессвязно бормоча, как бы пытаясь отгородиться от неутешительной реальности.

   Однажды Модун подслушал очередную болтовню своих тёток:
   – Он непременно что-нибудь придумает, он не бросит нас, не в его породе забыть нас... – сказала в пол шёпота Нифия. – А ты, Ляда, что думаешь?

   – Я также думаю. Но уже прошло много времени, а его всё нет и нет... – высказалась другая тётка, на десяток лет младше старшей.

   Модуну осточертело каждый день слышать одно и то же. Он терпел достаточно. Ему надоело, что его отца преподносят как героя. Он твёрдо думал – он не такой, какую молву о нём разносят в Горбри.

   Сквозь зубы он громко высказался, да так, что его услышала всё подземелье:
   – Я слышал об отце как о спасителе народа Горбри, как о том, кто несёт просветление! Что ж, не очень-то он торопиться спасти свою родню. Видать, есть дела поважнее!

   – Заткнись и работай. – сказал шагнувший к Модуну стражник в раскрашенной бордовой коже и повязкой на лице.

   – Мне ещё есть что сказать. Слушай, народ! – многие отчаянные, исхудалые лица обратили на него внимание, – Соберитесь с духом, беритесь за кирки, продолбите вместе со мной путь к свободе через эту погань! Нас же больше, чего вы пасуете перед этими ублюдками? Ну же?! – Модун первым вырвал кирку из рук своей матери, и попал по лицу первого попавшегося стражника.

   К его удивлению, никто из рабов не шевельнулся. Как они стояли возле стен с кирками, так и стояли столбом.

   Люди поглядели вокруг, на малочисленную охрану с дубинками и кнутами, отрицательно покачали головой, и продолжили дальше работать. Никто не стал рисковать, никому не хотелось получить лишних побоев.

   – Вы слабовольные твари! Вы неспособны на решительные действия! – выкрикнул Модун на людей, когда его начали окружать стражники.

   – Модун, брось кирку! – молила Филити, внутренне зная, что он упёртый, и не послушается.

   Сын вновь замахнулся, но на него навалились сразу двое из охраны. Они скрутили руки за его спиной, начали пинать ногами. Филити и сёстры не могли на это смотреть спокойно, они были единственными из всех многочисленных рабов, которые бросились хоть как-то помочь. Но против крепких охранников с дубинками женщины никак не могли выступать. Их быстро усмирили, припугнули.

   Побитого Модуна, находящегося в бессознательном состоянии, вытащили из шахты, водрузили на повозку с клеткой, и увезли в город, прямиком к ордену белых наблюдателей.

   Терату было сообщено, что сын Вельмола был единственным из всех рабов, кто посмел поднять руку на охрану за многие годы существования соляных шахт. Воинственный бунт Модуна и его слова в точности передали владыке ордена белых наблюдателей. Терат понял, что сын Вельмола вдохновился образом заговорщика. Сам того не понимая, юнец начал проявлять редкие лидерские задатки.

   В этот день Терату и Модуну предстоял долгий разговор.


   Лебединский Вячеслав Игоревич.1992. 18.05.2019. Если вам понравилось произведение, то поддержите меня и вступите в мою уютную группу: https://vk.com/club179557491 – тем самым вы мне здорово поможете. Будет нескучно)