Некоторые мысли о стихах и птицах

Подумалось мне,
что голова поэта – жёлтая изнутри.
И мозг его – желток.
Периодически проклевывается
из этого желтка что-то пернатое,
крылатое, поющее.

Процесс рождения птенца каждый ускоряет по-своему: вот, один чешет лоб, другой – затылок, третий – висок. А там – неслышимый для окружающих стук, пульс, новая жизнь, которую, может быть, и необязательно выплескивать на бумагу, но это стремление захватывает настолько, что стук превращается в гром, пульс – в гул, и новая жизнь рвется наружу. И попробуй не выплесни – либо затоскуешь, оттого что забыл, не успел, не уделил внимания; либо это захватит тебя и долго не отпустит…

Птенцы вылупляются по-разному. Один клюнул, толкнул плечом – и вот он уже в нашем мире. Другой бьется изнутри, толкаясь, как человечий детёныш, а третий и вовсе месяцами ждёт, пока его выпустят… И рождаются они разные, как дети, и любимы нами по-разному, и в перспективе – разная судьба.

Одни – сразу улетают в открытую форточку, чтобы стать или всеобщим любимцем, или голубем мира, или добычей ворона. Фаворитам везет больше: такие сидят на плече у фокусника, вытаскивая нам счастливые и несчастливые билетики. Такие иногда, нечасто и ненадолго, возвращаются домой, чтобы принести оливковую веточку или дурную весть. Но они не остаются нашими навсегда…

Другие - плывут по течению, прибиваясь, куда Фортуна укажет. И не по слабости, а от любопытства и лени одновременно… Повезет – будет у него и гнездо, и зернышки, и ласковая рука. Не повезет – найдутся уста, которые произнесут: «Господа, а голубь-то бумажный!»

А третьи – могут всю жизнь прожить в картонной коробке на столе, ощущая себя нужными, хоть и неизвестными. Про таких еще говорят: «в стол». Они живут долго, но не громко, полно, но не ярко. Оперение у них самое обычное, но тем счастливцам, которые хоть раз услышали голос такой птицы, никогда ее не забыть.

А четвертые – могут так и не проклюнуться, навсегда оставаясь в наших планах и мечтах. Навеки оставаясь самыми лучшими и не рождёнными. Иногда мы принимаем за них первых и третьих, но никогда – вторых. Принимаем, смотримся в них, как в любимые глаза, но разочаровываемся и продолжаем мечтать о них: долго, жадно, тоскливо.

Мы чистим им перышки, кормим с руки и поим с пипетки. Долго выбираем для них имена. Мы хотим для них лучшей доли и готовим для лучшей жизни. Зёрнышко – самое вкусное, из последнего урожая, вода – самая свежая, из ближайшего родника, погода – лучшая, кампания – избранная, да и клетка, как правило – золотая…

Проходит время, и безжалостные орнитологи «отбракуют» одних – за крикливость, вульгарность, поверхностность; других – за вялость, статичность, ординарность; и, вероятно, даже третьих – со временем найдется, за что…

Только четвертые останутся нетронутыми и неоцененными, неоскверненными и не обласканными, так и уйдут с нами в небытие…