Эссе о коммунистической нравственности

Советская власть истребляла сексуальность как могла. В годы, на которые пришлись мои детство и юность, она дошла до неких вершин благонравия и легко обставила католическую церковь в самых патриархальных ее проявлениях. Она не селила людей противоположного пола в один гостиничный номер, не проверив тщательнейшим образом наличие штампа о законном браке, следила за пребыванием гостей в комнатах общежитий, пароходных каютах, санаторных и пансионатных комнатах, где угодно. При появлении подозрений врывалась в соответствующие помещения, совершала обыски и при обнаружении фактов прелюбодеяния, принимала "меры", - писала письма жене, на работу, в местком и партийные органы. Те, в свою очередь, устраивали "разборы полетов", выносили выговоры, лишали премий, поездок и путевок, естественно, стучали по месту жительства.
 Нижнее белье позиционировалось пропагандой исключительно как гигиеническая часть одежды и должно было отвечать только функциональным требованиям   - кальсонам следовало легко заправляться в сапоги, большим трусам не препятствовать рабочим движениям обладателя или обладательницы, пояс с резинками выполнял серьезную задачу надежного крепления неопределенного цвета штопаных чулок на варикозных ногах. К тому же  застенчивость помогала легкой промышленности выполнять громадье планов, отсутствием объективной необходимости утруждать себя хоть каким-то жанровым разнообразием. 
 Немногочисленные брошюры, написанные коммунистическими мастодонтами, и имевшие цель сексуально воспитать молодежь, изобиловали описаниями ужасов венерических заболеваний и сентенциями типа "под влиянием неумеренного потребления алкоголя, забыв про несущего нелегкую службу на границе, любимого жениха Василия, после танцев, она попала в объятия испорченного парня Ж..."   
Подхватив-таки, после объятий "испорченного парня Ж." все, что следовало, героиня проходила упорное, многолетнее лечение, и, исключительно благодаря высочайшему уровню советской медицины и самоотверженной работе врачей к демобилизации Василия, возвращала себе утраченное здоровье, но составить ему полное счастье уже не могла, страдая бесплодием, мучимая раскаянием и осуждающими взглядами соседей. Хорошо хоть Василий, все понял и простил. Ни и далее по тексту...
 Кожно-венерологические диспансеры ранней поры моей жизни несли не только и не столько медицинскую функцию, избавляя народ победившего социализма от буржуазных язв в прямом смысле этого слова, сколько функцию идеологическую и воспитательную. Последняя сводилась к окрикам в сторону, зачастую весьма почтенных и заслуженных людей, типа "*****ться, а потом все сюда, знаем мы вас, на вид честная давалка, а так *****ская подстилка". Идеологическая, важнейшая из всех, сводилась к постановке на учет, сообщению по месту работы и жительства и насильственному (следственным порядком) выявлению возможных связей. В общем, Томас Торквемада отдыхает. Чего уж говорить, граждане прибегали, в случае возникновения неприятностей,  ко всем мыслимым ухищрениям, пытаясь вылечиться частным порядком, не прибегая к услугам лучшей в мире медицины. 
Реализованной мечтой подхватившего "дурную болезнь" советского человека, был грузинский еврей по имени Анзор, специализировавшийся на кож-вен проблемах и умудрившийся превратить медицинский кабинет при каком-то спортивном обществе в настоящий подпольный диспансер с собственной лабораторией.
В студенческие годы я сдружился с этим парнем. Анзор был лихой, веселый человек, лечивший всех на свете - милиционеров, проституток, воров, членов партии, студентов, комсомолок и загулявших старушек. Весело, с легким цинизмом, он велел мочиться в баночки, делал соскобы с различных шанкров и просил студентов платить "как смогут". Проведя у него в "кабинете" немало времени, надев белый халат, я наслушался бесконечно рассказываемых пациентами идентичных историй, диагнозов и стратегий лечения до такой степени, что сам мог спокойно практиковать. Анзор уехал в Израиль еще до наступления коллапса, зная его характер, можно утверждать, что он там не пропал. 
 В Большой Советской энциклопедии, в сталинском издании, на букву "П", наличествовала статья "Проституция", содержащая в себе историческую справку на сию тему, кратко затрагивающая лупанарии, дома терпимости, жриц соответствующих храмов, клеймящая капитализм, бросающий на панель миллионы честных тружениц, и завершавшаяся жизнеутверждающим - "В СССР проституции нет".
 Хрущевская оттепель ознаменовалась легкой корректировкой издания, и, вобрав в себя всю мудрость поколения шестидесятников, в этом же месте выдала "В СССР почвы для проституции нет". По-моему, великолепно! За несколько злополучных лет, прошедших после смерти великого вождя и литератора, проституция появилась, зато для нее исчезла почва.
 Изучение энциклопедии тайными эротоманами приводило еще к двум небезынтересным статьям - на букву "Г" - Гомосексуализм  (Мужеложство). Как явление "Г" ("М") также объявлялся прямым следствием тлетворного влияния классового расслоения вообще, и ужаснейшей из его форм - буржуазной, в частности. В СССР "Г" ("М") признавался не только постыдным, но и преступнымдеянием.  Попросту говоря, за это дело сажали. Другая статья, вызывавшая живейший интерес со стороны подростков и упомянутых эротоманов, могла быть найдена на букву "С" - Секс. В капиталистическом обществе, он, понятное дело, был постыдным средством унижения  женщин и удовлетворения похотливых потребностей мужчин, а в социалистическом - средством укрепления  основной его ячейки - советской семьи. Что касается техники "С", авторы большого внимания вопросу не уделяли, лишь замечалось, что по окончании акта, "стороны гладят друг друга и благодарят за доставленное удовольствие" (разумеется, при социализме, и внутри законной семьи).
 Из кино, телевидения, литературы, искусства, журналистики, печати заботливая рука цензора удаляла все сцены, диалоги, эпизоды, фотографии, рисунки, имеющие эротическую направленность. Советских граждан лишали ненужного возбуждения, чувств и мыслей, опасных для спокойного и ламинарного течения процесса построения социализма.
 Исторический путь от отрицания семьи и брака, как буржуазного пережитка, и обобществления женщин, как всенародного достояния, в лихие послереволюционные годы, до нравственных вершин эпохи зрелого социализма восьмидесятых, был, не приходя в сознание, пройден коммунистами, славившимися совпадением амплитуды собственных колебаний  с резонансными изменениями генеральной линии, объединяющей их партии. С высокой нравственностью семидесятых-восьмидесятых принято связывать геронтологические и склеротические явления, захватившие управленческий аппарат основной движущей и направляющей силы советской политической системы в этот непростой период. Естественно,  мудрость и нравственная чистота, пришедшая с завершением климактического и постклимактического периода у большей части Политбюро, не могла не затронуть содержания посылаемой обществу идеологической парадигмы. Было бы, однако, не фундаментально ограничится исключительно этим, хорошо укладывающимся в формальную логику посылом. Думаю, блюдение общественной морали было продиктовано куда более сложной идеей, связанной, как и в христианском сознании, с необходимостью предъявления народу первородного греха и дальнейшей борьбы с основным инстинктом, как великолепного, проверенного временем, способа отвлечения населения от текущих проблем, в условиях невозможности и нежелания предоставления ему (населению) хлеба и зрелищ. Не уверен, что коммунистические идеологи с их крестьянским прошлым, дошли до этих, в общем то несложных истин, но на инстинктивном уровне они наверняка их чувствовали. Да и крестьянские воспоминания о собственной патриархальности давали о себе знать, не инопланетяне они же были, в самом деле.