Конокрад

 Ванька Есугеев работает в проектном институте и каждое ле¬то вывозит жену с детьми и тещей в Литву, на хутор под Игналиной. А на август уже сам берет отпуск, приезжает туда и с утра до вечера сидит в лодке на озере. Время от времени он вскакивает на ноги и ошалело бросается то на нос, то на корму и хватается за удочки. Когда его спрашивают, крупная ли рыба ловится, он обычно разводит руки, дескать, вот какая, а если люди недоверчиво принимаются шутить и сомневаться, разводит их еще шире. Теперь они не спрашивают об этом. Они знают, что Ванька на мел¬коту не разменивается, а ловит исключительно оковалков, каких в этом озере никто не видел. К концу августа, перед самым учебным годом, он доставляет свое прокопченное потомство домой. Та¬кой у него порядок, переросший в традицию.
В Ванькином доме постоянно не хватало денег, как во всякой молодой семье. Он много халтурил - все равно не хватало. Есугеев мечтал хотя бы раз свозить свою семью на берега Черного моря или в горы западного Тянь-Шаня, но когда подсчитал, сколько ему потребуется денег для этого, отказался и в дальнейшем даже не заикался. Чтобы успокоить себя от собственных открытий и своих возможностей, Ванька придумал и высказал друзьям вполне аргументированную теорию, по которой выходило, что благодатная природа среднерусских равнин, включая спокойные ландшафты Псковских, Литовских и Новгородских земель, намного превосходят жаркие южные курорты с их загаженными пляжами и алчным "сервисом”. С ним никто не спорил. Увидев, что ему не возражают, он даже объявил эти места земным раем, поверил этому сам, а теперь и слушать не хотел о Черноморских берегах, Альпийских высокогорьях и далеких заморских странах с их красотами. Да и кто мог мечтать о такой возможности в Советские времена?
 Хутор, облюбованный Ванькиной семьей, устроился на холме, полого сбегавшем к берегу озера. Выглядело все это так, будто Господь Бог, очерчивая берега, неожиданно увидел хутор Гедрайтисов и, поняв, что ляпнул гладь воды не на том месте, принялся подтягивать ее поближе к их коровнику и строениям, подцепив за середину, отчего оно приняло очертания рыбьего пузыря, если смотреть сверху. Плавные и спокойные линии берегов внезапно переходили в корявые, густо-золотистые, с коричневым, обрывы, отраженные в воде. Ради этих сказочных пейзажей приезжали художники из больших и малых городов. Однако это было в начале времен, свидетелей, которые бы отдали должное пусть и не такому высокому вкусу Творца, еще не было, кроме хутора Гедрайтисов, если верить хозяину, к тому же и сам Господь был еще совсем молод и полон сил, а потому создавал Земную Твердь, швыряя огромные каменные глыбы налево и направо. Так что озеро Вялё с его окрестностями он сотворил во время отдыха, в перерве между созданием Памира, Гималаев и Кордильер.
 Через две-три недели появятся первые признаки осени. Тогда окрестный пейзаж заиграет новыми живописными картинами. А пока... Прохладные росистые утра ускоряют появление первых желтеющих листьев. Воздух становится чище, прозрачней и солнечные лучи, в особенности ближе к вечеру, начнут окрашиваться в красноватые тона. Хутор со своими холмами и коровами, озером, обрамленным камышом и водяными лилиями с большими желтыми цветами, замер в полуобморочной дреме от невыносимой жары. Все живое будто оцепенело, попрятавшись в тени лесов и густых зарослей.
 Название озера Вяле, по утверждению хозяина хутора Казимира Гедрайтиса и его друга детства и собутыльника Адвертаса, было испокон веков, даже до их рождения, то есть, когда вообще ни¬чего не было, однако, это неправильно, не соответствует рисунку и характеру окружающего ландшафта. Эту непроверенную гипотезу два баламута умудрились втюхать в сознание деревенских жителей и они теперь гордились знанием истории родного края. С важным, даже с каким-то неприступным видом они утверждают, что точнее и справедливей было бы называть озеро "Рыбьим пузырем”, на радость рыбакам, да и романтичней как-то. Утверждения и выводы свои друзья делают безапелляционно, как будто бы со знанием дела и не поймешь, то ли человек дурака валяет, то ли он и в самом деле так думает. Аргументы их можно было бы считать вполне серьезными и убедительными, если бы они не были проникнуты грубоватым деревенским юмором и матерными прибаутками, которые ро¬ждали в душах сомнение, а то и вовсе отвергали то, чему поверили люди.
 Внезапно Казис вскакивает на ноги и толстым фломастером ядовито-красного цвета делает поправку на карте Литвы, прибитой на дверях коровника. Теперь линии берегов озера на карте закрыли под собой сотни и сотни гектаров окрестностей Игналины. Казис рассматривает результаты своего творчества, попеременно наклоняя голову то налево, то направо. По всему видно, что он до-волен. По этой карте изучает географию его сын Альгис.
 Из-за спины друга выглядывает Адвертас и пытается что-то возразить, но у него это не выходит. Без возражений и ожесточенных споров у них не обходится. В детстве, рассказывают, они дрались из-за них постоянно и даже в вполне зрелом возрасте, в студенчестве, случались у них потасовки.
 С Адвертасом они росли вместе, вместе учились в школе и гонялись за девчонками. Одновременно поступили в Каунасский педагогический институт. Вначале им все было интересно и они были чуть ли не лучшими студентами. Постепенно учеба стала навевать им скуку и они всё чаще пропадали на вечеринках и злачных местах города. В один день и час их отчислили из института со второго курса за то, что приползли на занятия мертвецки пьяными и принялись декламировать озорные и похабные стихи. Любители поэзии и острого слова, как мы говорили, не были распоследними студентами и ничего тяжкого, вроде партийно-государственного переворота, не замышляли, однако получили от институтского руководства сокрушительного пинка под зад и очухались только в окрестностях собственного хутора. По словам Адвертаса, отцы и того, и другого, спокойно выслушали своих отпрысков и сказали: "Ну, что же, будем считать, что образование свое вы завершили, теперь кайло и лопату в зубы и - марш вкалывать!!"
 С нас, будто гора с плеч свалилась! - Оба гаера затряслись в диком хохоте.
Адвертас неохотно рассказывает о себе. А коль начинает что- то говорить, непременно стремится свернуть на анекдот.
 - Мы с женой давно в разводе. Она ошибочно считает меня забулдыгой, а вполне справедливые возражения мои пропускает мимо ушей. Живет она с детьми в Игналине. Работает в доме модной одежды швеей. На летние каникулы привозит детей к моим родителям. Их у меня четверо! И когда я успел столько настругать? Хорошо им здесь. Приволье, бегают и гуляют, где хотят. И никаких тебе запретов! Хочешь купаться или на рыбалку - пожалуйста. Ешь от пуза! Ноги перед сном никто не заставляет мыть. Так что весь учебный год, до самых летних каникул, они считают месяцы и дни, когда можно будет поехать к бабушке с дедушкой, на хутор. Обратите внимание, не к отцу а именно к бабушке с дедушкой!
                ххх
 Невообразимые поединки с килограммовыми окунями на прохладном рассвете или перед закатом, чередовались у Ваньки с бродяжничеством по окрестным лесам и болотам с корзиной, на всякий случай, и рюкзаком за плечами.
 Во время одного из таких путешествий, Ванька Есугеев заблудился, вышел на лесную дорогу, перерезавшую поляну и не знал, в какую сторону идти.
Время приближалось к вечеру. В этом лесу, как и на дороге, он оказался
впервые. С самого полудня небо затянуло облаками, ориентиров нет. Остановившись на этом месте и разведя костер, Ванька надеялся дождаться, когда ветер разгонит облака и можно будет хотя бы определить направление, куда двигаться дальше. Не спеша сходил к ручью и набрал воды, чтобы вскипятить чай. Он копался в рюкзаке, доставая оттуда заварку, бутерброды, когда послышалось тарахтение телеги. С костром поравнялась повозка и остановилась. "Это что за приз¬рак? А где же хозяин лошади?” - Ванька подошел ближе. Старые лесные дороги не очерчены поребриками, кюветами и лошадь, по-свойски свернув к костру, принялась щипать траву. Ванька дал ей ломоть хлеба с солью, принес воды и напоил. Видно, что лошадь идет издалека, покрыта пылью и проголодалась.
 Подойдя к телеге вплотную, он увидел на охапке травы, между поднятыми на ребра досками, неподвижно лежащего человека. Ванька наклонился, приложил к его груди ладонь. Вроде бы дышит, однако, неестественно, череда надрывистый, еле слышный, хрип с булькающими звуками.Происходило это настолько слабо, что Ванька скорее угадывал их, чем слышал или видел. Он стал осматривать пострадавшего. Приподнял телогрейку, наброшенную на него. Человек весь в засохшей крови и шматках грязи, а на животе чудовищная рана, из которой высовывается лоскут от рубашки и окрашенные кровью травинки. Лицо и шея в синяках, ссадинах, над ним роятся мухи.
 Есугееву стало не по себе от увиденного и сомнений, в ка¬кую сторону двигаться, у него не осталось, к тому же он рассудил, что лошадь держит путь домой. Он отдал остатки хлеба лошади, поправил сбрую и выехал на дорогу. Ваньке показалось, что человека этого он видел, но не мог вспомнить, где это было и когда. Очень уж изуродован. Любой человек знает, что в таких случаях необходимо немедленно оказать помощь или вызвать врача, А как это сделать? Погладить по голове, или похлопать по плечу? Легко сказать! Неприятное чувство бессилия не покидало Ваньку и он раз за разом задирал голову к небу, а вдруг выглянет солнце и можно будет определить, что за дорога такая и куда она ведет. Ездит ли по ней вообще кто-нибудь? Уж больно она заросла.
По его прикидкам до заката солнца часа три-три с половиной. За это время они проделают километров четырнадцать-пятнадцать. Это, если двигаться шагом. Подстегивать лошадь рискованно, кто знает, какие там повреждения у незнакомца? Он был уверен, что в пределах этого расстояния им попадутся какие-нибудь хутора или деревни, чтобы определить свое местонахождение, где может оказаться почта и больница. Нарвав свежей травы, Ванька подло¬жил пострадавшему под голову, приподняв ее, - так удобнее, и вручил судьбу незнакомца, да и свою тоже, воле лошади. Перед самым закатом начали


редеть облака, снизу у них появились белые с краснотой опушки и небо постепенно прояснилось. Стало просторней и светлей. "Что произошло примерно четыре-пять часов на¬зад? Откуда и куда этот человек направлялся? Кто и чем нанес ему такое необычное увечье и за что? Почему его никто не сопровождает в таком состоянии? И что за непонятная, и в самом деле необычная рана"? - Будто в калейдоскопе, мелькали вопросы у не такого уж впечатлительного и сентиментального Ваньки.
 От длинных теней деревьев в лучах заходящего солнца, от сгустившейся зелени травы казалось, что воздух стал прозрачней и чище, придавая окружающей природе необъяснимую таинственность. Старая изнуренная лошадь казалась склонированной с клячи Россинанта. Может, поэтому она шагала неторопливо и снисходительно, с некоторой торжественностью, будто везла останки древнего про¬рока к вершинам вечности, сияющим и недоступным. Фантазеру Есугееву вообразилось, что ему выпала честь быть его кучером. Вот даже как! А он подумал о ней, как о кляче! Время от времени он соскакивал с передка, чтобы проверить, дышит ли "про¬рок” и поправлял полушку из травы.
 Но вот они выехали на большак и теперь можно было ориентироваться по солнцу и направлению дороги. Эти места были знакомы Ваньке. Где-то далеко впереди тявкали собаки и заливались деревенские петухи. То и дело их обгоняли грузовики и группки велосипедистов. После дневных трудов Литва готовилась к прохладной благодати ночи и отдыху.
                XXX
Теперь Ванька точно знал, что они приехали со стороны Белоруссии.На этой глухой дороге, змеящейся по дремучим лесам до самой Белорусской границы, нет ни хуторов, ни деревень. Еще ми¬нут через сорок лошадь остановилась во дворе хутора Юозаса Юшкенаса. Это примерно в километре от хутора Гедрайтисов. "Неужто это Юшкенас"? - Подумал Ванька и стал всматриваться в по¬страдавшего. - "Вот почему мне показалось, что я где-то встречал его”. Он мигом вспомнил едкие слова и замечания дедушки Федотаса, когда разговор касался этого человека, а в особенности, живописные рассказы Казимира Гедрайтиса с Адвертасом о его "цыганских" художествах. Бросив вожжи на передки, он направился к дому, сопровождаемый двумя дворняжками. Из-под навеса вышла мать Юозаса, смотрит подозрительно, с угрюмой настороженностью.
- Здравствуйте, Юозас дома?
- Нет его дома. Уехал по делам неделю назад и еще не возвращался. Что вы хотели?
- Это ваша лошадь?
- Я ничего не вижу. И едва ли узнаю, даже если она - наша. А вы откуда приехали? И к кому?
 - Человек, которого я привез, едва дышит от ран и увечий, если сейчас же не обратиться к врачу, будет поздно. Вы не могли бы подойти к повозке и взглянуть на него? По-моему, это Юозас.
 "Лошадь точнёхонько доставила нас домой, на хутор, значит, это Юозас. - Рассуждает Ванька. - И чего это бабка темнит? Сын при смерти, надо бы что-то делать без промедления". Снова и снова лезли ему в голову слова, услышанные им раньше от разных людей о "деятельности" этого человека. Тут еще непонятное поведение его матери...
Бормоча что-то невнятное на своем языке, старая женщина по¬дошла к телеге, осмотрела пострадавшего, перевела взгляд на Ваньку и попросила помочь ей перенести его в дом. На Ванькино возражение, что его нужно немедленно везти к врачу, она отчаянно замахала руками: "Нет! Нет! Всему воля Божья и Девы Марии! В дом!" - Властно распорядилась она.
 Веса в Юозасе, будто в подростке, они без труда перенесли его в дом и уложили на диван. Ванька предупредил старую Юшкенене, что он, в некотором роде, несет ответственность за жизнь этого человека, поэтому найдет врача и приведет его. Снова она замахала руками и стала выталкивать его из дому. И не понять, в чем тут дело. Может быть, какие-то религиозно-сектантские установления, отвергающие современную медицину, как промысел не¬чистой силы? Некоторые из хуторских соседей называют бабку ревностной католичкой, а некоторые, например, в семье Гедрайтисов, язычницей, приводя какие-то доводы, в которых Ванька так и не разобрался, а потому, не запомнил. Ближе всех к истине, по мнению Казимира Гедрайтиса, высказались дедушка Федотас с Адвертасом, его другом. Они считают, что бабка просто не хотела привлекать внимания властей, дескать, придут органы, начнется рас¬следование, а там такие дела, о которых Ваньке и не снилось. Устав спорить с ней, Есугеев махнул рукой. В самом деле, какого черта он так назойливо пристает к людям со своими заботами?
 Ванька Есугеев вроде не был дураком и то, что положено знать обычному человеку о природе себе подобных, он знал. Однако категорическое нежелание бабки обратиться к врачу, смущало его своей непонятной иррациональностью и ставило с ног на голову его представление о морали, о естественных отношениях матери и детей. Выходило так, будто знания его и убеждения, складывавшиеся в течение всей его жизни, по меньшей мере оказываются под сомнением. Он пытался хоть как-нибудь найти оправдание этому, чтобы вернуть себе душевное равновесие. Притягивал сюда религию, всякую чертовщину и даже государственную идеологию. В крайнем случае, к этому можно отнестись, как к исключительному случаю.
 "А вдруг эта бабка чокнутая"? - Таким неожиданным и неуклюжим образом Ванька чуточку успокоил себя и дальше шагал уже уверен¬ней и спокойней.
                ххх
Перебирая и обдумывая сегодняшние события, Есугеев не спеша подходил к дому, когда услышал из коровника плотный шелестящий шепот. Он обернулся и подошел ближе. За полуоткрытыми дверями коровника прячется хозяин хутора Казис и оживленно жестикулирует, что-то говорит ему замогильным шепотом, подкрепляя все это матерными прибаутками. Ванька Есугеев приблизился на несколько шагов еще.
- Ванька, где Дануте?
- Откуда я знаю? Видишь, я только что пришел. Послушай, Казис, где можно найти врача? Это срочно и серьезно.
- Оставь врачей в покое. Тут дело поважней.
Во всей позе Казимира Гедрайтиса и в его поведении ощущается тревога и нетерпение, будто он собрался предотвратить грозящую человечеству опасность. Ванька, на всякий случай, оглянулся и снял рюкзак.
- Что-нибудь случилось?
- Не мели чепуху, мы только зря теряем время! Посмотри, где Дануте. Ванька, ты можешь поворачиваться поживее?
Через некоторое время Есугеев доложил Казису, что Дануте с его женой и дочкой доят коров недалеко от камышей, а ребята на мостках ловят рыбу.
 - Слушай, видишь, вправо от дороги растет картошка? Только не та, что ближе к нам, а под яблоней? – Спросил Гедрайтис.
 - Конечно, вроде не слепой.
 - Дуй туда, отсчитай двенадцать рядов от ближайшего угла и пройди вглубь семь шагов. Пошарь в ботве, там увидишь бутылку. Если вдруг доярки направятся в нашу сторону, то сделай вид, что ты ищешь червей или идешь к яблоням, понял? Если же нет, то не¬заметно сунь бутылку в карман. Так как?
Отчего же, это можно!
 Дануте, дочка старой хозяйки и жена Казиса Гедрайтиса, учила Ванькину жену с дочкой доить корову и они были увлечены этим занятием. Засунув руки в карманы штанов, означавшее, что он, Ванька, сам по себе и ко всему происходящему не имеет никакого отношения, Есугеев прошествовал, глядя за горизонт, до двенадцатого ряда и свернул вглубь. Отсчитал семь больших шагов и стал шарить ногами в ботве. Стрельнул в сторону коров. Доярки по-прежнему продолжали мучить корову. Пошарил ногами еще и наткнулся на холодную выпуклость бутылки. Ванька тут же водрузил ее в карман и неторопливо, вразвалочку, вернулся. Гедрайтис исходит восторгом, он даже подпрыгивает на скамейке, а глаза буравят оттопыренный карман Ванькиных штанов.
- Принес?
- Конечно, вот.
- Давай сюда! - Взревел Казис. - Силы небесные за нас и за справедливость! Господи! Я вижу теперь, что ты на своем месте! - Выхватив у Есугеева бутылку, Казис ошалело стал разглядывать ее. Похоже, он онемел и перестал дышать.
- Что, что это? Ты где взял? Где ты взял? Откуда это?
Глотая слова и слюни, заикаясь, с пулеметной частотой затараторил Гедрайтис.
- Как где? Двенадцать рядов, потом семь шагов вглубь. Все сделано согласно инструкции. Что-нибудь не так?
- На том картофельном поле, как и в других местах, у меня спрятаны бутылки только с яблочным вином, и ничего другого. А ты принес... Неужто превращение? Как это могло случиться?
- Не нравится, что ли?
- Что ты? Не кощунствуй! Это божественный дар!
Но что-то не могу припомнить, когда это могло произойти? "Сто¬личную” я не покупал вот уже больше двух лет. Ну, дела-а!
- Видишь, Казне, а еще говорят, что Бога нет - вот врут люди!
А может, это твоя Дануте подкинула тебе сюрприз?
Точно! ...что-то не могу припомнить... Исключено, чтобы я занимался этим в пьяном состоянии. Перед поездкой в Игналину, Швенченис или еще куда, где полно гаишников, я внимательно смотрю в зеркало, чтобы проверить степень лиловости собственной морды. При малейшем подозрении я откладываю поезд¬ку на полтора-два часа. За это время краснота обычно проходит. Остается только запах нейтрализовать. А для этого есть сотня способов! Да и не принимаю я с утра. Я же водитель, черт возьми, а не забулдыга какой-нибудь. Кстати, ты точно отсчитал двенадцать рядов? Ты не ошибся?
 У тебя еще где-то есть?
- Да. В других местах тоже. ...Там-сям. Однако у меня всюду яблочная бормотуха, что-то иное, - коньяк, к примеру, это для начальства и партийных шишек. А вот яблочное вино, то бишь, бормотуха это для нас. Будто ты сам
не знаешь об этом, Ванька. Ты же не вчера родился!
- Ну, хорошо, я схожу еще раз и поищу.
- Не вздумай! Они, наверное, уже возвращаются и могут сцапать тебя. Давай, быстро! Посмотри в клетке, где ясли у телят, стакан, и алюминиевые кружки и нарежь копченое сало. Лук и хлеб я уже приготовил. Эй, прихвати скамеечку для себя! Живем друг!
Стакан, алюминиевые кружки и сало Ванька нашел быстро под охапкой сена в яслях, а вот скамеечку, на скорую руку сколоченную хозяйским сыном Альгисом и Степой, сыном Ваньки, чтобы Да¬нуте было удобней доить корову и напоминавшую раскормленного бульдога, не мог найти, как ни старался.
- Что ты там копаешься? Не видишь? Повернись назад и посмотри себе под ноги.
Ванька принес скамейку в высохшем коровьем помете и они уселись. Гедрайтис деловито расставляет на откидной доске битую-перебитую алюминиевую миску с помидорами и огурцами. Затем, будто вспомнив что-то, принимается шарить вокруг себя.
- Ты потерял что-то?
- Куда ты дел кружки со стаканом?
- Они перед тобой. Казис, а зачем третья посуда?
Гедрайтис молча кивает мимо Ванькиной головы куда-то вверх
и оттуда, из открытого окна на высоте двух метров, впрыгивает не то огромная кошка, не то нечистая сила и бесшумно приземляется рядом с Ванькой. Нечистая сила тут же тянется к стакану.
- Где ты шляешься столько времени, Адвертас? Давай, а то сей¬час может нагрянуть НКВД, они, наверное, уже возвращаются.
- Ты откуда впрыгнул, будто привидение? - Спрашивает Ванька.
Тише, - шипит Гедрайтис, - Я же говорил тебе, что ему нельзя к нам. Если Дануте узнает, что Адвертас был с нами, да еще выпивал, то ему не избежать неприятностей. Все мои друзья от¬ведали на себе крутой нрав моей крошки. Второй раз почему-то не хотят. Кстати, тебе тоже не избежать ее внимания, если она узнает, что ты так же был с нами. Неуютный озноб пробежал по Ванькиной спине, однако он справился с этим.
 - Ты, Ванька, не совсем полноценный человек, так как еще не изведал сколько-нибудь внимания Дануте. - Глубокомысленно изрекает Адвертас, засовывая в пасть целый огурец. Адвертас подошел со стороны дороги и по лестнице - в окно. Если Дануте вздумается проверить нас, он таким же путем смоется, или спрячется в яслях, зарывшись в сено. В конце концов, не могут же бабы запретить моим друзьям шастать по дороге? Верно? Мы почти каждый день встречаемся здесь и отмечаем какое-нибудь событие. А моя несравненная думает, что она умнее всех! Ну, все! Хватит трепаться! Технология требует нажать на "пуск". Давай, мужики! - Казис поднимает кружку.
                ххх
 Временами, чаще всего в обеденный перерыв, когда Дануте была на работе, Казимир Гедрайтие заезжал на своем грузовике до¬мой, привозил один или два ящика дешевой яблочной бормотухи и распихивал бутылки по картофельным рядам, на сеновале, в овсяном и пшеничном полях, всюду, кроме огорода и коровника, где их могла обнаружить Дануте. Сферой ее забот были грядки и коровник, а остальное курировал сам хозяин, Дануте сюда не совала нос. Распиханные им бутылки чувствовали себя так же надежно, как ржавые сундуки карибских пиратов, зарытые глубоко в земле. Альгис знал о тайниках отца и эти свои открытия виртуозно использовал в собственных интересах, выколачивая мелкие купюры на мороженое то с отца, то с матери. А те помалкивали.
 В двух ящиках сорок бутылок яблочного вина. Все они теперь спрятаны Гедрайтисом отдельно друг от друга, каждая на своем месте. Он помнил местонахождение каждой из них: "В двадцать четвёртом ряду осталось четыре бутылки, а в тридцать втором - только две". Это было невероятно! Есугеев несколько раз проверял свои сомнения, однако Казимир каждый раз безошибочно указывал, где еще прячутся пузатые и сколько их осталось. Дануте терялась в догадках, откуда это ее ненаглядный берет их, ведь он никуда не отлучался и ни с кем не встречался за это время. Выходит во двор всего на одну минуту и возвращается уже с лиловой мордой. Как видим, прозвище "лиловая морда" пошла гулять по миру стараниями Дануте. Она подозревала, что Ванька привозит бормотуху из Игналины, когда жена отправляет его за продуктами, или из Казакины и тихо, без свидетелей, передает их хозяину хутора.
Она говорила об этом Ванькиной жене и теперь они установили слежку, чтобы сцапать их.
"Лиловая морда" или "красная" - единственный признак, по которому Дануте определяла степень трезвости Казиса. Однако в таком состоянии он мог работать, не теряя ясности ума, язык у не¬го не заплетался, а сам он не шатался и мог пройти по прямой. Как-то Казис рассказал Есугееву, что Дануте с Ванькиной женой старательно осматривают рюкзак и сумки с продуктами, только что доставленные им из Игналины. Дануте, как и любая женщина,проверит и обшарит карманы Казиса. Ей, может быть, и не нужно это вовсе, но вдруг там, среди рыболовных крючков и ржавых гаек, завалялась бутылка с бормотухой, а то и записка от какой-нибудь потаскухи? Знающие люди говорят, что эта особенность женщины намного старше царицы Савской, а скорее всего, ровесница самой Евы, если у почтенного Адама могли быть карманы. - Иронизирует над своей бывшей симпатией Адвертас.
 Много лет назад, после рождения Альгиса, Дануте, проявив свой необузданный характер, отшила друзей-забулдыг Казимира и они не показывались в окрестностях хутора ближе» чем на пушечный выстрел от ворот коровника Гедрайтисов. Только дважды в год разрешалось им собираться в их доме: на Рождество и на дне рождения хозяина. Вся мужицкая половина Казакине и окружающих хуторов, друзья Гедрайтиса, как и сам он, смеялись и подтрунивали над тем, с каким титаническим упорством разрушала она их священную мужицкую дружбу и была уверена, что это ей удалось.
 Когда в тайниках оставалось не более двух-трех бутылок, выражение лица Гедрайтиса становилось озабоченным, чаще растерянным, догадаться о причинах этого было несложно. Вообще-то не¬глупая, однако необузданная в страстях и подозрительная, когда дело касалось склонности Казиса к выпивке или к окрестным барышням, Дануте принимала эти его озабоченные настроения, как деловое беспокойство, заботу о доме, урожае и семье. Казис, естественно, всячески поддерживал в ней эти заблуждения, льстил ей без зазрения совести и осыпал похвалами.
 В гараже Гедрайтисов стояла телега на мотоциклетных колесах и здесь же хозяин столярничал. Однажды Казис увидел, как крыса, спокойно пробежав мимо него по верстаку, буквально за минуту прогрызла дыру в доске,
толщиной пятьдесят миллиметров и исчезла в ней. Увиденное произвело на Гедрайтиса настолько сильное впечатление, что он долго еще рассказывал об этом всем встречным. Эта тварь как начала, так и закончила свою работу, ни на миг не снижая темпа. Казис смотрел на происходящее, будто завороженный и боялся вспугнуть. В тот же день он высыпал в гараже весь запас крысиного яда, найденного в мешке. С этого времени Дануте не входила в гараж, как она объясняла, из-за тошнотворного запаха. Казис принял ее слова, как находку и отныне держал в гараже бормотуху прямо в ящиках, вызывающе стоявших на самом видном месте, на верстаке. Но это произошло позже, через год или два после описываемых событий.
 А пока... Время от времени Ванька слышал из гаража или коровника потусторонний мистический шепот: '’Слушай, Ванька, Дануте далеко"? Или: "Что там делает Дануте"? ...Они выпили за речь Брежнева, за всемирный конгресс ботаников в далекой заморской стране, однако не успели они поднять тост за лауреатов ежегодной Дарвинской премии, как раздались шаги. Приложив палец к губам, Казис тихо произнес: "Придвинь лопаты"!
 - Зачем?
 Гедрайтие выпучил глаза и завращал белками. Одновременно с Ванькиным вопросом тень Адвертаса сиганула вверх и исчезла за окном, будто его и не было. Произошло это мгновенно и бесшумно, так же, когда он появился в коровнике. "Вот это да"! - Толь¬ко и подумал Ванька, а Казис уже вооружился лопатой и деловито шуровал ею по темному полу. Едва успела скрипнуть дверь, как он в хищном прыжке оказался в метре от нее и двинулся к выходу с огромной совковой лопатой, полной свежего навоза. С неожиданной легкостью хозяйка успела перекинуть свои сто тридцать килограммов в сторону, избежав, таким образом, столкновения с содержимым лопаты. Разочарованный Гедрайтис метнул удобрение в кучу и вернулся, стараясь, чтобы лицо его было в тени.
 Дануте принялась ласково журить мужиков, что они работают в темноте, что пора отдыхать, в конце концов, не лошади, да и ужин готов. Гедрайтис совсем разошелся, чередуя потуги каприз¬ной примадонны с повадками тирана. Да-а-а, Казимирас Гедрайтис, вот это артист! - Ванька не перестает восхищаться, как это ему удается лицедействовать так убедительно, что даже близкий чело¬век, Дануте, не может раскусить его.
 Дануте, черт бы вас побрал с Альгисом, почему вы доводите коровник до такого состояния? Вместо того, чтобы отдыхать после тяжелой работы, я должен заниматься всем этим? Сколько будет продолжаться такое безобразие? Лопаты валяются где попало! Это ты разбросала?
Хозяйка дома жалеет, что приплелась сюда. От наглого прессинга Казиса и собственной растерянности она чувствует себя ви¬новатой во всем. Жуликоватые глаза хозяина искрятся от удовольствия, но в полумраке коровника это не заметно. Колхозный шоферюга Гедрайтис продолжает добивать жену.
- В яслях мокрая и грязная солома! Почему в кадке нет воды? Скамейка вся в говне. Непонятно, кто постарался, ты или корова, хотя корове простительно.
- Не сердись, Казимирас, я задам этому паршукасу*. Заканчивай¬те, идите, мойте руки, пора ужинать.
Кажется, Ванька должен бы исходить хохотом, он физически ощущает, что и остальные участники этого лицедейства трясутся от смеха, однако Дануте воспринимает происходящее за чистую монету и радуется что мужики трезвы и в поте лица выполняют полезную работу. После торопливого ухода жены, Гедрайтис задвинул засов, включил фонарик и с торжествующим видом изрек: "Теперь мою крошку и на аркане не затащишь! Довольные, они уселись на свои места. Снова в тишине, будто в немом фильме, впрыгнул в окно Адвертас, не задев ни шаткую доску с мисками и кружками, уже собранными хозяином, ни угол яслей и приземлился рядом с Ванькой. В коровнике наступило ощущение братского таинства.
За все время стремительно сыгранного спектакля ни Казис, ни Адвертас, ни разу не удосужились улыбнуться, хотя бы таким образом отметив свою находчивость, талант, с какими каждый из них сыграл свою роль, попутно втянув в нее постороннего человека - Ваньку и выставив на посмешище простодушную хозяйку.
- Ты что сидишь? Доставай бутылку!
- А куда ты ее дел?
- Да вон же, за спиной у тебя, не видишь? Пройди руками по косяку вверх.
Не вижу, Казис, куда и когда ты успел спрятать? Здесь же ошивалась Дануте. Ты что, фокусник?
Неужто не видишь, Ванька? Еще раз говорю, пощупай лапами по косяку, повернись назад!
Ванька и так и эдак ощупывает косяк, будто хочет выжать влагу и все неудачно. Он понимает, что Казису невтерпеж. Но ведь он не нарочно! И в самом деле, бутылки нигде не видно, на косяке тоже. Тут Адвертас, не глядя, потягивает руку мимо Ваньки¬ной головы и вытаскивает бутылку ниоткуда. Ну вот, наконец! Только теперь Ванька увидел на высоте пояса мастерски вделанный в косяк двери проволочный захват, обнаружить который можно только наощупь, и то основательно постаравшись. В этот самый захват Казис и вставил бутылку, подальше от глаз Дануте.
- Казис, ты не в разведке служил?
- Нет, фестиваль, в стройбате шоферил, а что?
- Ну, давай за это... И за картофельные тайники Гедрайтисов, чтобы они никогда не пустовали.
- Само собой, я - за! Давай, Адвертас, давай, Ванька, полный вперед!
                ххх
 Ваньке Есугееву не давали покоя его сегодняшние приключения и он рассказал о них Казису с Адвертасом. Те моментально протрезвели и, в свою очередь, поведали ему, что Юозас-конокрад, что есть у него сообщники. Один из них, по прозвищу "зам¬полит”, освободившийся недавно из заключения. Третьего сообщника, по прозвищу "шестерка", никто не видел и не знает в лицо, хотя люди знают, что в природе такой существует. Говорят, он тоже недавно освободился. У них прочная, обкатанная организация, с железной дисциплиной. Отношения между собой, как и с внешним миром, так же строги. Здесь все знают об этом, однако никто не смеет вмешиваться в их темные дела и помалкивают. Казис, будто махнув на осторожность, продолжает:
 - Этим ремеслом Юозас занимается всю жизнь. Я знаю, что отец его и дед тоже промышляли конокрадством. Правда, не в таких масштабах, как их потомок Юозас. Так что ремесло это у них традиционное, по наследству. Ты можешь услышать, что далекие предки его были из цыган, дескать, зов крови и прочее... Однако, это чепуха! Среди его предков не было цыган. В обозримом прошлом все поколения Юшкенасов были литовскими крестьянами, в незапамятные времена ходили в походы под знаменами Гедиминасов и других великих князей. Позже кто-то из них участвовал в сражении польских гусар против турок под Веной, остановив, таким образом, их продвижение на запад. Говорят, об этом рассказывают хроники. Только бабки да прабабки у них были вывезены не то из Татарии, не то из Сибири. Чем-то они понравились мужицкой половине Юшкенасов. Как видишь, Ванька, никакой цыганщины и никакого зова крови. Разве что прародина у нас с ними общая - Индостан. Прав¬да, цыгане покинули Индостан чуть ли не вчера, в 1100-х годах, а мой народ - намного раньше.
 Ты как-нибудь обрати внимание на выражение его глаз, когда он смотрит на лошадь, особенно, если это породистая скаковая, или мощная, рабочая. Говорят, в таких случаях в цыганских глазах пылает пламя вулкана, настолько велика страсть и желание обладать приглянувшейся лошадью. Ничего подобного невозможно увидеть, когда человек любуется мощной и красивой машиной или, к примеру, картиной-шедевром, написанной гениальным художником. То же самое происходило и с Юозасом, несмотря на огромное само¬обладание, выработанное им в себе. В такие моменты его глаза вы¬дают такие же эмоции и переживания, какие мы наблюдали перед этим в глазах цыгана. Юозас знает об этой своей слабости и, что¬бы скрыть ее от окружающих, торопливо закуривает или начинает поправлять шнурки на ботинках.
Люди увлекаются искусством, обжорством, любят красивых женщин, однако это естественно, страсть к гармонии или страсть к зачатию на уровне инстинктов, заложено природой и глупо что-то ставить выше этого и наделять большей силой. Можно понять и да¬же оправдать страсть к собирательству картин, марок и старых, вышедших из употребления машин. В конце концов, было бы справедливо оправдать конокрадство Юозаса тем, что это, дескать, из- за денег, ради наживы. Но ведь ради лошади, которая стоит не более десяти тысяч, он покупает "Ниву", стоимостью не менее пятнадцати и после того, как лошадь доставили в один из его загонов, теряет интерес к машине и она ржавеет где-нибудь в сыром гараже какого-нибудь Петухаускаса в Верхних Бикишках. А сколь¬ко средств уходит у них на подкуп нужных людей, на всякие виды связи и выпивку? Притом, ведь он покупает не бормотуху или самогон, что мы глушим с тобой и Адвертасом, а хорошие вина и дорогие сорта коньяков. Где только он их откапывает? Одно слово, чокнутый! Адвертас видел и даже пробовал некоторые из них.
 О лошадях Юшкенас может говорить или слушать часами и много о них знает. Этот человек готов проползти на четвереньках сколько угодно, лишь бы выкрасть, или хотя бы выведать место, где и как содержатся облюбованные им лошади. В подобных случаях он становится упорным и последовательным, неделями и даже месяцами готовит предстоящую операцию, не жалеет денег на подкуп конюхов, а то и руководителей хозяйства, чтобы добиться своего. Он настолько хорошо изучил природу животных, что их недуги и болезни лечит сам, будь то корова, лошадь или свинья. Когда у окрестных жителей случается что-нибудь со скотом, они предпочитают обращаться к Юозасу, конокраду, а не к дипломированному ветеринару, хотя нашим, советским ветеринарам полагалось лучше знать цитаты из классиков Марксизма-Ленинизма, нежели распознавать у коровы ящур или сап у лошади.
 Для Юозаса Юшкенаса конокрадство стало профессией. И, как любая профессия, оно у него постоянно совершенствовалось. "Одно¬го только хорошего знания лошадиной природы недостаточно, надобно досконально уяснить все, что сопутствует нашему ремеслу, особенно его последнему этапу, когда остается только увести лошадь и смыться". - Об этом он неустанно втолковывал своим помощникам. Сложности начинались там, где обсуждалась экипировка, инструменты и средства защиты. Юозас настаивал на том, что ни-какого огнестрельного оружия у них не должно быть и мокрухи следует им избегать всеми средствами, всюду и во всем.
 Что ты боишься оружия? Если нам в нашем деле кто-то мешает, а уж тем более угрожает, естественно защищаться, а не дрожать, будто овечий хвост! - С брезгливым высокомерием выдавил из себя "замполит" и в который раз напомнил Юозасу, что у него есть старый немецкий "шмайсер" в прекрасном состоянии и его следовало бы брать с собой. А насчет мокрухи... Надо делать так, чтобы следов никто и никогда не узнал и не нашел. Я отвечаю за это! - Повысил он голос.
- Ты со своим "шмайсером" хочешь загреметь под вышку и меня потянуть с собой? - Язвительно спросил Юозас.
 У "замполита" не было причин уважать Юозаса Юшкенаса. Абсолютно незнакомые люди по непонятным причинам выделяли именно Юшкенаса и с ним начинали разговор, а не с "замполитом". Но его раздражало, что этот мозгляк во всем был первым и главным, хо¬тя не прикладывал к этому никакого усилия. Ко всему прочему все знакомые и незнакомые женщины отчего-то откровенно симпатизировали Юозасу, а не ему, "замполиту”. Правда, здесь было исключение. Единственная женщина, которая ни в грош не ставила Юозаса и не отвечала на его чувства, была Дануте, жена Гедрайтиса.

 Это обстоятельство приводило "замполита" в некоторое равновесие и доставляло злорадное удовлетворение. Тем не менее, "замполит” умолк и больше не заводил разговор о "шмайсере". Так что в своих поездках они брали из оружия только столовый нож, чтобы резать огурцы и хлеб. Когда подготовка доходила до последнего этапа, Юозас дальше никому не доверял, а продолжал операцию в одиночку, или с "шестеркой", и даже "замполит” не всегда знал, в какой день или в какую ночь руководитель поставит жирную точку.
 Казимир Гедрайтие, склонный к системе и ясности во всем, ставил Юозаса необычайно высоко на иерархической лестнице Все¬союзного Конокрадства. По его мнению Юшкенас занимал здесь од¬но из первых мест, если не первое, и объяснял это тем, что всю жизнь он совершенствовал свои и без того обширные знания в коневодстве, конном спорте и истории лошади и виртуозно умел пользоваться всеобщим пьянством и нежеланием работать добросовестно. Половина дома Юшкенасов, которую занимает Юозас, вся в стеллажах с книгами о знаменитых лошадях, журналами по коневодству и ветеринарии. Папки с газетными вырезками лежат у него отдельно, как и блокноты с планами и схемами местности и хозяйства, на которое обратил внимание Юозас.
 Ты мог бы, Ванька, представить себе деревенского конокрада, у которого в собрании книг была бы обширная работа итальянского историка Лучано де Мария с переводом на русский язык правда, самодельным? Так вот, я сам видел эту книгу у него. Работа эта прослеживает, как в течение тридцати с лишним тысячелетий из маленького животного, высотой менее полуметра, путем стремительной мутации, появилось это потрясающее животное, доставив¬шее человечество в сегодняшний день. Теперь он ищет переводчика с итальянского, который ко всему прочему, хорошо знал бы лошадей, специфику и терминологию коневодства и его историю. Могу сказать, что работа эта, скорее всего, будет штучная и заплатит он за нее очень достойно.
 Прежде, чем начать охоту на понравившуюся лошадь, он проводит основательную подготовку. Изучает местонахождение и топографию территории хозяйства, дороги, систему охраны, имена и фамилии начальства, сторожей, их сильные и слабые стороны, включая предрасположенность к алкоголю и азартным играм. Одним словом, ремесло свое Юозас поставил чуть ли не на научную основу.
 Это я тебе о тех, чью тропу, так или иначе, ты пересек сегодня, их характере и увлечениях. Однако рассказанное мной тебе, это только сотая часть того, что есть на самом деле. Об этом мало кто знает. Даже те, кто обязан знать, занимались расследованием предыдущих подвигов Юозаса и его конторы. Бабка, мать его, очевидно, расскажет сыну, что это ты привез его и он заинтересуется, кто ты такой, где и как это было. Никто не знает, как он отреагирует на твой ответ, как отреагируют его колоритные помощники и множество других мелочей, о которых мы можем и не подозревать. В общем, придется и тебе, и всем нам, быть готовыми к любому повороту событий. Адвертас тоже подключится со своими звериными возможностями.
Так что оставь их в покое, оставь в покое и врачей. Иначе нам не видать спокойной жизни. Если все, что ты рассказал нам с Адвертасом, станет известно и на них выйдет милиция, они за¬мочат и тебя, и меня, и всех нас. Мы просто тихо исчезнем с лица земли и даже следов наших никто не найдет, как и не узнает, что и когда произошло. Среди людей ходит молва, что шайка Юшкенаса избегает душегубства. Это правда, но только, когда дело касается непосредственно кражи лошадей. Если же возникает угроза разоблачения их темных делишек в любом другом месте, тут они ре¬шительны и не знают пощады.
                XXX
 Казис предположил, что Юозас сделал обход белорусских коне¬заводов. Обычно оттуда он приводит лошадей и держит на привязи в лесу. Покупателей находят в западных районах Литвы, на границе с Польшей, в Калининградской области или в Латвии. Этим занимается "замполит”. Чтобы ты имел представление о сподвижниках Юозаса, мне придется рассказать тебе то, что я знаю о них. О "замполите"...
 Это человекообразное существо из своих сорока пяти лет жизни на свободе провел лишь время, чтобы вылакать содержимое бутылки и помочиться с крыльца своего дома. Человек он гнуснейший и таким был во все периоды жизни.
 Нормальные люди обычно стесняются своих отрицательных качеств. Значит, они уже не дураки, раз способны признать их за собой. Они стараются, по мере сил, скрывать порочность, бес¬причинную злость, жадность, если она проявляется, или зависть.
 А этот, наоборот, бравирует ими, считая, что это делает его сильным, независимым от мнения окружающих и возвышает над ними.
Мы с Адвертасом были свидетелями, как он в Игналине, на рынке, расстегнул ширинку и помочился в присутствии детей и женщин.
Как это можно назвать? Можно было бы назвать его скотиной, но ведь это будет оскорбительно для скота.
 Пожилые люди рассказывают, что отец его был точь-в-точь таким же. Жена его с дочкой вроде домработниц у него. Они привыкли к его разнузданному хамству и плачут с рассвета до заката. Ему часто бьют морду, жестоко и с наслаждением, однако это не действует на него. Так он держит марку "сверхчеловека" в собственном понимании. Если собрать о нем все, что известно и суммировать, то можно с уверенностью сказать, что это человекообразное существо в своем развитии перешагнуло уровень приматов. Но произошла какая-то историческая ошибка и он свернул в один из тупиковых путей. Вернее, свернул, скорее всего, его отец, или дед. Так что о нем нельзя сказать, что это - сын человеческий - подобие Божие.
У кого-то может возникнуть вопрос: "Зачем такой помощник нужен Юозасу? Что он, не может найти более толкового и достойного? Ведь он презирает "замполита” и ненавидит во всем его прошлом, настоящем и будущем, и на тысячу лет вперед"! Однако Юозас мастерски скрывает свои чувства и к помощнику, и к другим людям. Он сух и дипломатичен со всеми одинаково. Но самовлюбленный "замполит" о таких вещах не задумывается. Это непонятное сотрудничество держится на двух причинах. Первая - это налаженные и устойчивые связи "замполита” с покупателями из Жемайтии и Калининградской области, о которых он никому не говорит, даже Юозасу. Все, на что у него хватает ума. Вторая - у них там, в зоне, что-то было, о чем однажды смутно обмолвился "замполит" в пьяном угаре, а люди запомнили. Этим "что-то" Юозас связан по рукам и ногам. Может быть, это чей-то карточный долг, а может, долговая связь с какими-то людьми, влиятельными в тамошнем мире. Отец "замполита" при фашистах форсил в форме полицая и отличался еще большей гнусностью. Как понимаешь, яблоко от яблони... В этом ряду характеристика второго человека в конто¬ре не заслуживает более того, что ты услышал.
 Теперь о человеке, занимающем в этой иерархии "третье" место. Слово третье я взял в кавычки, потому что о нем говорить сложно. Кроме Юшкенаса и "замполита" его никто не видел и не знает, как он выглядит и откуда родом. Все знают, что он есть, одновременно его как бы и нет. Как видишь, Ванька, "шестерка", так, по прозвищу, величает его "замполит", а Юозас вообще никак не называет, человек ирреальный, как бы условный. Тем не менее он отвечает у них за сохранность лошадей, он же следит за появлением людей вблизи загонов и ни разу не попался им на глаза. Кроме названного, в его задачу входит обход всех загонов, на ночь загонять лошадей в сруб и закрывать до утра. А утром выводить их и стреножить в ограде или привязывать на длинной веревке за пределами ограды. Здесь же, в одном из срубов, отгородившись от лошади попоной, он ночует. Продукты и выпивку ему привозит Юозас на телеге.
Примерно раз в месяц у "шестерки" гостит женщина в течение недели. Придумал этот сервис и, естественно, оплачивает, приток щедро, Юозас. После этого он отвозит ее домой. Он никогда не привозит одну и ту же женщину дважды. Потому что приехав дважды, но мнению Юозаса, женщина может запомнить место, где она была. А за один раз она на это не способна. Особенно, если она блондинка.
Это ты за что же блондинок-то? - В восторге, чуть ли не вы¬крикнул Ванька и еле-еле подавил улыбку.
Это не я, а тонкий знаток лошадей и женщин Юозас Юшкенас, - не моргнув глазом, ответил Гедрайтис, - тут он точен, хотя таким образом он мстит моей жене, моей крошке Дануте, которая, как вы знаете, тоже блондинка. В юности они не снюхались из-за чего-то. Однако Юшкенас любит ее поныне. Да ты и сам это видел и знаешь. Спроси у Адвертаса. Они с ним "молочные братья".
В Игналине Юозас устраивает женщине осмотр у гинеколога, венеролога и других врачей, которым он тоже платит. Затем он везет ее по круговой дороге. Это дальше, зато в деревнях по этой дороге Юозаса никто не знает. Дескать, едет на зачуханной повозке какой-то мужичишка и везет бабу. Ну и что? Эка невидаль!
За несколько километров до озера он съезжает на зимнюю дорогу и, растворившись для посторонних глаз в дебрях, добирается до своих загонов, где их ждет "шестерка". Как видишь, Юшкенас создал для него нормальные, даже комфортные условия, зато "шестерка" будет служить интересам хозяина по гроб жизни. А тот абсолютно спокоен за сохранность своих бесценных лошадей.
Ты забыл, Гедрайтис, интересный случай, который говорит об их отношениях между собой. - Вступает в повествование Адвертас.
Однажды рано утром "шестерка" отправился на обход загонов, чтобы вывести лошадей пастись, вычистить от навоза стойла, вернулся к полудню и увидел неравный поединок своей дамы с "зам¬политом". Когда тот подъехал к загону на телеге, подруга "шестерки" занималась стиркой. Не теряя попусту времени на знаком¬ство, "замполит" ринулся на женщину и стал срывать с нее одежды. С яростью дикой кошки она стала защищаться и двумя-тремя ловки¬ми движениями располосовала морду так у Адвертаса "замполита”, который пустил в ход кулаки и удары ногами. Кровавый поединок только начался, когда вернулся "шестерка", и с ходу вступил на защиту своей дамы. В два прыжка он оказался рядом, сбил "замполита” c ног, заломил ему руки и велел подруге принести веревку. Подъехавший к этому времени Юозас увидел уже перекинутую через толстый сук веревку и "шестерку", примерявшего петлю на шее своего недруга. Если бы не случайно приехавший Юозас, висеть бы "замполиту" на суку высокого дерева с вывалившимся языком, А "шестерка” и глазом не моргнул бы. Говорят, он тоже, как и "замполит", вышел недавно из-за решетки, куда его запрятали за какие-то темные дела, однако он умудрился бежать, разыскал Юозаса с "замполитом, откуда видно, что он знал их раньше.
 "Шестерка" не учился в школе, не умеет ни читать, ни писать. Мать родила его не то в зоне, не то в лагере политзаключенных недалеко от Канска, в Красноярском крае. Однако в дензнаках разбирается виртуозно и безошибочно считает купюры. Может быть, он делает это на запах или на хруст? Этот же источник рассказал, что организации он узнает по внешнему виду вывесок и еще по каким-то непостижимым признакам, а не по тому, что на них написано. Известно, что бежал он из заключения с "телком", то есть, с напарником, которого убил и съел в дороге, когда у них закончились продукты. Во время этого побега он оставил за собой широкую кровавую полосу.
 Технология классического разделения труда в работе конторы Юшкенаса была разработана и внедрена им самим и никогда не нарушалась, за редким исключением, в основном, по вине "замполита". Этой же технологией были предусмотрены свои люди среди адвокатов, партийных чиновников, судей и милиции. Как-то племянник дедушки Федотаса доставил на машине скорой помощи в больницу крупную партийную шишку. Он утверждал, что эта самая шишка не раз выручала Юозаса от милицейского любопытства.
 Многие сколько-нибудь влиятельные партийные и советские чиновники строили себе загородные дома под видом дач, а дачные участки по площади не шли ни в какое сравнение с шестью сотками рядового советского гражданина. В Литве жителям хуторов и деревень, в отличие от соседней Белоруссии, да и остальной страны,
разрешалось держать не только коров  свиней, но и лошадей. Чиновники эти самые, всю жизнь протиравшие штаны на благо отечества и Марксизма-Ленинизма, отгородились теперь от остального люда высокими заборами где-нибудь на окраине Каунаса, Игналины или Вильнюса, помещали туда красивых лошадей, доставленных Юозасом, или такими, как он, чтобы хвастаться ими перед партийными соратниками.
                XXX
 Казис делает гулкий глоток бормотухи и продолжает.
- Теперь я постараюсь воссоздать картину, которая разыгралась примерно вчера вечером, продолжение ее ты увидел сегодня, а будущее теряется в неизвестности. Скорее всего Юозасу удалось увести лошадь, но его накрыли и отделали. Это предположение Казиса подтвердилось в точности, когда "умерший” Юшкенас неожиданно воскрес стараниями старой ведьмы Микалины, и им заинтересовалась милиция. Юшкенас и в самом деле увел лошадь, племенную кобылицу, привязал к телеге и возвращался по старой заброшенной дороге, когда его стала настигать погоня. Юозас хлестнул лошадь и пустился вскачь. На узкой лесной дороге он мог бы уйти от погони, для этого у него были навыки и приспособления, включая невидимые нейлоновые троса со стальными кошками на обо¬их концах. Увы, не получилось.
 Вот он переехал вброд речку, выбрался из болотистой грязи и считал, что уже ушел от погони, но тут телегу подбросило и Юозас, не удержавшись, свалился на землю. Скакавшая на привязи кобылица наступила на живот не успевшего встать Юозаса и распорола его. Подоспели преследователи, остановили повозку и принялись избивать и без того изувеченного человека.Затем, отвязав свою кобылу, они закинули Юозаса на телегу, бросили сверху телогрейку, клочок травы и хлестнули лошадь.
 Все, что рассказали участники случившегося на следствии, точнёхонько соответствовало предположениям Гедрайтиса, даже в деталях, будто он сам был свидетелем разыгравшейся драмы. Ай да Казимир Гедрайтие! Ай да Шерлок Холмс! Сам же он отнесся к своему аналитическому дару просто: "А что тут такого? Коль Юозас в отлучке больше суток, значит, он где-нибудь выслеживает лошадь, чтобы увести ее, или уже скачет на ней по лесным тропам.
 Свидетелем и даже, в некотором роде, соучастником заключи¬тельной части одиссеи Юшкенаса оказался Ванька Есугеев. По его соображениям Юозас должен был многократно испустить дух. Перед самым большаком он принялся загадывать: "Вон до того валуна "пророк" еще дотянет"... Напротив валуна он соскакивал с перед¬ка и начинал прислушиваться к дыханию пострадавшего и снова загадывал: "Теперь-то уж точно не дальше, чем во-он до тех кустов". Поразительно, но незнакомец продолжал дышать, а душа его никак не хотела расставаться с телом и земной благодатью.
Будто не вчера родился Ванька, не раз думал о физических и других возможностях человека, его психике и повидал будто немало, однако на эту чудовищную рану не мог смотреть без содрогания и сочувствия.
 Помимо воли в Ванькиной голове крутились читанные им когда-то утверждения о человеческих судьбах, о бессмертии души, которые он считал чепухой, хотя ему очень бы хотелось верить им. Однако, если бы этот человек по какой-то при¬чине отложил свою поездку вообще или хотя бы на один день, все могло обернуться иначе. Не могли же все десятки тысяч погибших в битве при древних Пасаргадах, или под Корсунь-Шевченковском во Вторую Мировую Войну, родиться под одним созвездием, с одинаковыми страницами судьбы? И ведь не у всех у них эта гибель была написана на роду! Человек не знает и не может знать свое будущее и в этом его благо, дарованное Господом Богом, а может, Природой. Если бы мы обладали даром предвидения, мы вымерли бы от ужаса, увидев, что нас ждет впереди. А так, у нас есть Надежда, неистребимая и светлая, и этим мы отличаемся от всех живых существ на земле.
 Как знаток человеческих судеб и предсказатель, Ванька был никудышный. А пока он видел перед собой то, что видел и от это¬го у него холодели пальцы и оторопь охватывала нутро. Он снова отбегал на свое место, к передку телеги, и какое-то время ехал, обхватив ладонями голову. Затем снова, уже в который раз, начи¬нал сокрушаться, что ему не довезти "пророка" живым, что вот- вот его покинет душа, грех за это ляжет на него и не будет ему прощения.
Если рационалистичный романтик Есугеев заговорил о грехе, душе и непорочном зачатии, значит, здесь что-то серьезное... Практическая жизнь Юозаса Юшкенаса сложилась таким образом, что к роду человеческому он относился скептически, можно сказать, резко отрицательно. Он считал, по словам Гедрайтиса, что моральное будущее, к которому движется мир, с его войнами, машинами-монстрами, с человеческой алчностью и техническими возможностями для утоления этой самой алчности, приведет к грандиозным катаклизмам. Все понимают это, однако остановить безумие не в силах, к тому же, поздно. Джинн, выпущенный их лампады, свободен и обратно его не загонишь. Золотой век человечества, когда лошадь с хозяином были едины, прошел. То, что происходит теперь, задумано и успешно проводится стараниями Сатаны. Это положение вещей невозможно теперь исправить.
 Два деревенских гаера-философа, Казис и Адвертас, приводят эти слова Юшкенаса и, несмотря на открытую вражду с ним, считают, что такая позиция конокрада делает ему честь. Однако сле¬дующими словами они снова ставят его на место:
Если бы Юозаса спросили, каково его место в этом самом будущем, он, не моргнув глазом, ответил бы, что он, поелозив локтями, устроился бы среди самых больших генсеков, то есть, Сатаной, Сумеречным Владыкой.
                XXX
 Юшкенас в трезвом виде был трудолюбив, постоянно что-то мастерил, косил и убирал сено, смотрел за скотиной или приводил в порядок инструменты. Через день приводил он к Гедрайтисам красивую гнедую лошадь и катал на них Ванькиных детей, возился со щенками и поросятами. Казалось, он любит всех, кто ползает, прыгает и передвигается на двух или двадцати ногах, но стоит им вырасти, как они тут же лишатся его благосклонности. Этот человек притягивал внимание окружающих, однако держал их на расстоянии. Любопытные пытались заглянуть внутрь его угрюмого одиночества, но встретив обжигающий холод его жесткого и безжалостного взгляда, в смущении отходили в сторону.
 Что-то не припомнят люди, чтобы он обращался к кому-нибудь за помощью или хотя бы просто спрашивал о чем-то. И соседи дав¬но не общались с ним и к тому, как они характеризовали его, добавляли, что он высокомерен и заносчив, а такое не прощают. Единственный случай, когда эти отношения забывались, это, когда что-то случалось со скотом. Тут все забывали взаимную неприязнь и вели к нему своих коров, овец или поросят.
Говоря о Юшкенасе и его подвигах, Казис с Адвертасом как-то обмолвились, что в сказанном ими много противоречивого. Но ведь так устроен человек! Он замешан на противоречиях! А они рассказывают о правде из жизни этого человека и всего, что связано с ним, его делами.
 Это я к тому, что от многих людей ты можешь услышать, что Юшкенас последователен и строг в суждениях и поведении, не лебезит ни перед кем и не унижает достоинства других. Если это действительно так, то все рассказанное нами - вранье! Но ведь это - факты! Все это было! Знаешь, как и любой человек, Юозас противоречит себе, когда ему выгодно и когда это не касается лошадей и конокрадства.
Не сговариваясь, приятели одновременно протягивают руки к алюминиевым кружкам и продолжают.
- Люди вокруг утверждают, что Юозас пьет, как все. Но это не так. Дома или в гостях, он может просидеть за столом весь вечер вместе со всеми, будет чокаться, слушать тосты, а стакан его как был, так и остается полным до конца застолья. Он пред¬почитает думать о чем-нибудь и слушать, о чем говорят другие. Но он любит хорошие вина. И тем не менее, позволяет себе выпить не больше стакана и только за обедом. В остальное время утоляет жажду не очень крепким чаем.
К еде Юозас не то, чтобы равнодушен, но не страдает, когда на завтрак, обед и на ужин, у него нет ничего, кроме бутылки кефира с батоном. Когда знакомые женщины, опекая Юозаса, принимаются пичкать его то одним, то другим, утверждая, что это полезно для организма, Юозас свирепеет, хотя видно, что он сдерживает себя изо всех сил. чтобы не взорваться. Он считает, что полезно то, что вкусно, и с этим он проживет столько, сколько ему отпущено.
 Раз в год, редко когда дважды, Юозас спускает себя с курка и у него начинается запой, продолжающийся от одной недели до десяти дней, который он так же внезапно обрывает. В эти десять дней, или даже неделю, на хуторе Юшкенасов обязательно что-то случается по вине хозяина. В первое время после женитьбы сына в такие дни бабка брала за руку невестку и уходила к знакомым в Бикишки.
Дважды за каких-то десять дней, пока мать Юозаса с невесткой гостила в Бикишках, усадьба Юшкенасов горела. Пожары случались ночью. Сбежался народ из ближайших хуторов, многие в подштанниках и принялся тушить огонь. Приехала пожарная машина из Игналины. Пожарные, выскочив из машины, вместо того, чтобы разматывать пожарный рукав, начали шептаться, посматривая на огонь. Один из пожарных, должно быть, главный, спросил, обратившись к собравшимся: "Почему огонь не трещит и не гудит? Почему в пламени нет искр? Почему сарай, примыкающий к дому, не загорается? И отчего это кот, спокойно выйдя на крыльцо, сидит, облизываясь, окруженный пламенем? В чем дело? Так вот, это не пожар. И не огонь, в обычном понимании. Мы не можем объяснить, как можно назвать это явление, но видно, что это какая-то чертовщина.
 После второго пожара бабка пригласила старую ведьму Микалину, чтобы она пошептала там чего-нибудь. Самое смешное в этом балагане в том, что пожары после шептуньи прекратились. Зато зачастили какие-то подозрительные личности с большими сумками и фотоаппаратами. Те, что называли себя уфологами, желали только задавать вопросы и слушать. А вот газетчики оказались не в меру назойливыми и нахальными. Юозас вынес из дома трехлитровую бутылку самогона, поставил рядом грязную алюминиевую миску с огурцами и ошарашил пришельцев: "Вот выпьем с вами эту бутылку, затем вы дадите мне свои домашние адреса, чтобы я тоже мог наведаться к вам с разными расспросами. После этого я готов отвечать на ваши вопросы хоть до завтра”.
 Мы с Адвертасом говорили тебе, Ванька, что Юозас не любит внимания к своей персоне и, таким образом, он хотел напугать гостей, чтобы они ушли. Не тут-то было. Они написали что-то на бумажках, каждый из них налил себе полную кружку самогона и стали спрашивать, что за пожар случился у них. В два-три приема они ополовинили бутылку и один из них, будто издеваясь, говорит: "Юозас, закуска кончилась, принеси еще огурцов. Посмотри, может, помидоры есть?" Одним словом, не прошло и часа, как бутыль опустела, Юозас не мог оторвать головы от стола, а газетчики продолжали что-то строчить в блокнотах. В это время пришла Микалина, увидела посторонних людей. Газетчики испугались только Микалины, когда она разинула на них свою беззубую пасть и страшно прокаркала свои проклятия. Только тут они бежали без оглядки и больше не возвращались.
Жена Юозаса была беременна и собиралась вот-вот родить. Сам он к этому времени выписался из больницы, страшные раны на животе зарубцевались и он потихонечку передвигался по двору, то и дело покряхтывая да постанывая. Ежедневное пребывание на солнце и работа, которую он, не спеша, выполнял, быстро восстанавливали его силы. Часто в его доме собирались мрачного вида посетители, вели непонятные и странные для нормальных ушей разговоры, украшая их крепкими выражениями и звоном стаканов. Мать Юозаса, приготовив им обильный ужин, удалялась на свою полови¬ну и закрывалась на засов. Собравшиеся теперь, не таясь, обсуждали возможности своих набегов на далекие коневодческие хозяйства, говорили о суммах, необходимых для выделения на подкуп одного, другого или третьего, а кого можно просто напоить.
 Ведя в течение многих лет что-то похожее на дневник рыболова и записывая туда результаты предыдущих приключений по похищению лошадей, Юшкенас накопил огромный материал для постоянно¬го анализа и сравнения тех или иных шагов в своем ремесле. Он прокручивал в голове все эти данные с сопутствующими событиями, рассматривал особенности характера участников, погодные условия и в результате выдавал план на предстоящую операцию. Остальные слушали его и без возражений соглашались с ним, за неимением собственных. Отныне этот план становился для всех троих законом. Отменить или изменить что-нибудь в этом плане мог то¬лько сам Юозас и то только в присутствии помощников.
                ххх
 В тот вечер, когда Ванька Есугеев привез Юозаса с распоротым животом, мать его привела старуху Микалину, соседку Гедрайтисов. Говорят, что это она поставила Юозаса на ноги с помощью коричневато-зеленой бурды из листьев и растертых кореньев, настоянных на дурно пахнущей жидкости. Такие подозрительные для Ванькиных ушей подробности соорудил Гедрайтие. Может быть, это действительно так, тем более, что радетель правды Адвертас ни разу не одернул друга и не обвинил в лжесвидетельстве. Еще он рассказал, что во время войны Микалина, тогда еще совсем молодая женщина, лечила и наших, и немцев от всех болезней, кроме хирургического вмешательства. Казис говорит, что немцы, даже офицеры, предпочитали
лечиться у нее.
 Эту старую женщину редко кто слышал. Жила она одна и близких у нее никого не было. Многие считали, что она чокнутая, другие утверждали, что она колдунья и ведьма, хотя никто из них не мог подкрепить это какими-то вескими доводами. Люди панически боялись ее темных пронзительных глаз, а еще больше ее не всегда понятных предсказаний. Даже два прожженных деревенских циника, Казис с Адвертасом, умолкали, когда разговор заходил о старухе Микалине и называли ее ведьмой. Редко когда, может, раз или два в год, жители деревни и близлежащих хуторов слыша¬ли ее дикий хохот и визг. Стало быть, вот-вот она что-то о ком-нибудь выкрикнет. Превозмогая страх, люди сбегались послушать ее, окружали плотным кольцом и, прячась, на всякий случай, за спинами друг друга, стояли, замерев, не в силах отвести от нее взгляда. Казис с Адвертасом говорят, что все предсказания старухи Микалины сбываются. Об этом же Ванька слышал и от других, хотя не очень то верил им.
 Говорила она, а можно сказать, выхаркивала свои пророчества-проклятия по адресу того или иного человека. Если она не знала имени того, о ком говорила, она приводила его приметы. Получалось что-то вроде прозвища. На соседних хуторах снимали дачу много отдыхающих из Питера, Москвы, и все с детьми или внуками. "Горбатый", "с золотой фиксой" или "двупалый" - люди узнавали их точнее и быстрее, чем если бы она назвала их по имени.
 Ванька когда-то слышал, а может читал, что у умалишенных глаза постоянно бегают, ни на чем не останавливаясь, а у старухи Микалины они были неподвижны и смотрели в одну точку. "Выходит, она не умалишенная". - Рассудил он.
Случайно увиденное однажды, произвело на Ваньку настолько сильное впечатление, что он собирался сфотографировать ее во время "пророчества”. Прошло довольно много времени, а Ванька все не мог забыть увиденное. Безумное лицо, страшные слова, звучавшие мистическим приговором и каркающий голос Микалины снова и снова всплывали в его памяти. Главное, чтобы она повернулась так, чтобы вечернее солнце осветило ее лицо.
В таких случаях зрачки Микалины увеличивались и казалось, что белки ее глаз исчезали под ними. От этого она становилась и вовсе зловещей и страшной. Дважды пытался Ванька сфотографировать ее во время выступления, но это ему не удавалось. Ста¬рая женщина каким-то образом замечала Ваньку, крадущегося из- за спин, и тут же умолкала, оборвав фразу, или поворачивалась к нему спиной. После этих случаев она люто возненавидела Ваньку и об этом знали все.
 На этот раз дело двигалось к вечеру. Солнце ярко светило в спину, со стороны Бикишек, а старуха Микалина была в ударе и не заметила Ваньку, который успел дважды щелкнуть затвором из- за спин собравшихся и, довольный, отправился домой, чистить рыбу. С ним поравнялся Казис Гедрайтис. В ведре у него гремела бутылка бормотухи, а на дне, в керосине, копошилось несколько еще живых колорадских жуков.
- Ты откуда нарисовался? Тебя же не было среди собравшихся, да и картошка совсем в другой стороне!
- Я сделал крюк. Там Дануте пошла доить коров с твоими женщинами. Старую ворону Микалину фотографировал?
- Да, кажется, наконец-то получилось. Два кадра успел щелкнуть. И освещение - что надо!
 - Когда будешь проявлять?
 - Там еще три-четыре кадра. Завтра сфотографирую ребят на озере и можно проявлять.
 - Слушал Микалину? Мы с Адвертасом игнорируем ее речи. Она в ответ не уважает нас и думает, что мы страдаем от этого. Слышал, что тебя она тоже не очень-то жалует из-за твоего фотоаппарата.
 На следующий день, к вечеру, Ванька проявил пленку и ахнул. На ней, вместо Микалины, отпечатался клоун Казис со своим ведром. От Микалины видна только правая рука, а за ней покосившийся латинский крест, срубленный из шести-семиметровых сосновых бревен. Такие кресты стоят по всей Литве на поворотах и узловых точках дорог и производят на путника сильное впечатление. "Это же крест, который стоит на развилке дорог перед Игналиной. Здесь, во дворе Микалины, его не должно быть! К тому же, я никогда не фотографировал то место и крест тоже"! - Сокрушался Ванька. Казимир с Адвертасом безмолвно пялились на фотографию и выглядели растерянными. На втором кадре Микалина отпечаталась лучше, но не так, как хотелось Ваньке. Длинная тень от дерева закрыла половину лица старой женщины. От этого оно получилось, вроде трагической маски, разрезанной пополам вертикально. Видимая часть лица, из-за темного провала глаза, смотрелась угрожающе. Гедрайтис, взяв фотографию, увидел Микалину и торопливо бросил на стол, будто обжегся. Если она задалась целью нагнать на людей страху, то добилась своего.
 Через три дня Казиса хватил инфаркт прямо на картофельном поле, когда он собирал колорадских жуков. Скорая помощь из Игналины подоспела вовремя и он выкарабкался.
Выкарабкался, потому что не курю. Иначе откинул бы тапочки, - Хвастался он и даже в таком состоянии не переставал кривляться, веселя народ. У него вошло в привычку, к месту и не к месту смеяться над абсурдными событиями и положениями в нашей жизни, в хозяйстве, над нашими машинами и инструментами. Особенно часто он высмеивал собрания и конференции, которые проводили наши партийные шишки, о чем они говорили и какие решения принимали, сравнивая их с клопами и Микалиной.
 - Учились бы у конокрада Юозаса! - Беззлобно резюмировал он. И каждый раз он приводил высказывания не то какого-то сценического, не то литературного подполковника: "Куда не кинься, всюду клопы и жулики. А еще Византия, Византия, Юг! А про клопов почему-то не кричат! Давеча вытаскиваю носовой платок - в нем клоп. Вытаскиваю портсигар - и там клоп! Эх-хе-хе! А кровушки-то сколько русской пролито за эту самую Византию? Одним словом, - опять все та же русская глупость. Пришел Олег, прибил щит, - ладно, и успокойся. Так нет же, без Царьграда жить не можем, - двуглавого орла к себе перетащили... Знаем мы этого орла! Вот он, сукин сын, у меня за воротником ползает! - Подполковник раздавил клопа, вытер о штаны палец, затем понюхал его. - Эх, Россия, Россия! Вы, чай, думаете, что я монархист? Ан нет! Я патриот и социалист"!
                ххх
 За неделю до отъезда Ванька Есугеев с женой и детьми воз¬вращались из леса. Проходя мимо хутора Юшкенасов, они услышали крепкую перебранку между матерью и сыном. Жена Ваньки как-то рассказывала ему, что мать Юозаса не дает в обиду невестку и это приводит его в бешенство.
Все в округе знали, как он не однажды избивал мать с изуверской жестокостью из-за этого и гонялся то за ней, то за же¬ной вооружившись топором или ножом. Временами в такие моменты приходилось вмешиваться соседям и связывать забияку, поместив его в грязный мешок и связав по рукам и ногам, пока тот не про¬трезвеет и не взвоет о пощаде. Хуторские жители, - землепашцы и скотоводы, - ко всему относятся спокойно. Вековые события, происходившие на их землях и окрест, и прошедшие через души их предков, выработали в них особые гены, которые можно назвать деревенским нигилизмом, так что и на художества Юозаса они смотрели без всякого содрогания. Разве что иногда взгляд их становился пристальней и строже, до какой-то определенной черты, за которой публика может потребовать объяснений и принять собственное решение о судьбе нарушителя этого самого спокойствия, не важно, Юозас это, генсек или тевтонец.
 На рассвете следующего дня, по пути на озеро, Ванька встретил жену Юозаса с подойником. Она подозвала его и стала говорить о чем-то на своем языке, однако, во всем сказанном ею было только одно отдаленно полупонятное слово "покупляла". ..."Ку¬пил... Купал... Покуплял"... Непонятно. Увидев, что ее не понимают, она виновато улыбнулась уголками губ и пошла своей дорогой, Ванька - своей. Он тут же забыл об этом, солнце вот-вот взойдет, и окуни заждались его в темных глубинах озера!
 Клев на зорьке, утренняя прохлада и птичий щебет в листве! Ванька забыл обо всем! Приближался жаркий полдень, пора было сматывать удочки и грести к берегу. В это время со стороны ху¬тора Юшкенасов послышались крики и вопль. Засуетились и забега¬ли люди. Вслед за этим промчалась машина скорой помощи из Игналины. Вытащив лодку на берег и сложив удочки, Есугеев направился к дому. Во дворе Юшкенасов столпотворение. Народ, побросав работу и другие занятия, прибежал к хутору, толкается, вытягивает шею поверх плеч впередистоящих и спрашивает впопыхах, что там стряслось. Пожилые женщины высказывают самые нелепые предположения. Какая-то строгая бабка в, длинном и черном, скрипучим: басом провещала, что поймали шпиона. Другая, напоминавшая со¬бой общипанную ворону, неожиданно тонким голоском прочирикала что не далее, как вчера, по крыше сарая спускался леший, гукал и хлопал в ладоши. Это звучало правдоподобно, так как почти год Юозас забавлялся голубями, хлопал в ладоши, свистел и шастал по крышам.
 Позже выяснилось, что мать Юозаса, услышав утром грохот упавшего подойника, встала с постели, открыла дверь в другую половину дома и увидела сына, избивавшего жену с бранью и оскорблениями. Она схватила полено и с размаху опустила на голову сына, а когда тот стал надвигаться на нее, схватив нож, выскочила на улицу и завопила о помощи. Подоспевшие соседи успокоили и скру¬тили пьяного Юозаса, а мать бросилась искать невестку. Нашла ее на чердаке, еще покачивавшуюся в петле. Помощь бабки запоздала, а сама она, потеряв сознание, рухнула на кучу хлама.
 Только сейчас Ванька Есугеев стал вспоминать эту женщину-подростка с вечно виноватым лицом, будто приготовившуюся защититься ладонями от удара. Ни в окрестностях хутора, ни в деревне, она не завела знакомств и подруг, никто не знал, откуда она родом и кто ее родители. Гедрайтис слышал от кого-то, что их у нее вообще нет. "Как это нет? Как так может быть? - Недоумевал он. - Она что, родилась от непорочного зачатия"? Еще ходили слухи, что с младенческих лет она жила у какого-то деда, не то родного, не то чужого, которого так же никто не знал и не видел. Друзья рассказывают Ваньке, что Юозас боготворит женщин монументальных, с крупными формами. Это было видно по тому, как он смотрел на жену Гедрайтиса, Дануте,
которую сам Казис называл: "Моя сто тридцатикилограммовая крошка".
 Холодный и неприступный аскет Юозас в присутствии Дануте удивительным образом менялся. Он смотрел на нее, не спуская взгляда, на лице застывало выражение восхищения и восторга, свойственные в юношеском возрасте, а Дануте равнодушно проходила мимо, чуть ли не наступив на него. Казис видел все это и посмеивался. Вполне возможно, что Юшкенас выражал так свою досаду. Ведь его жене, похожей на воробышка, было так далеко до Дануте. Так что же она хотела сказать утром? Или, может быть, она спрашивала о чем-нибудь?
 Вместе с уходящими летними днями заканчивались и каникулы. Пришла пора собираться домой. Ванька с женой, как могли, устроили своему неуправляемому потомству прощание с летом, провели световой день на озере, чередуя стирку с рыбалкой и гвалтом вокруг костра. Как повелось, накануне отъезда Ванька обошел всех, кто был им симпатичен и попрощался. Дни прощания - дни грустные, они случаются постоянно. Надежда, Ванькина жена, успокаивает плачущих детей, что с ежами и аистами ничего не случится, что в будущем году они снова встретят их здесь же, с уже выросшими детенышами и птенцами. Эти разговоры у них повторяются из года в год, а сама Надежда, украдкой от детей, тоже смахивает слезы. С давних пор Есугеев собирается приехать сюда на зимнюю рыбалку, да что-то не получается, заботы всякие, работа, халтура, нескончаемые домашние дела... И каждый раз Гедрайтис напоминает ему, что зимой рыба в их озере становится крупнее раза в полтора-два, чем летом.
- Как это, раза в полтора-два? - Не понимает Ванька.
- А так! Приезжай, вот и увидишь.
 Ванька легко сходился с людьми. Всюду, где бывал, оставлял в их памяти дружеские воспоминания. И здесь, за месяц пребывания на хуторе, сдружился со всеми окрестными жителями. За исключением враждебно настроенной Микалины. Даже нелюдимый Юозас приходил на берег озера, на мостки, чтобы перекинуться с Вань¬кой несколькими словами, и подарил ему редкую для тех времен телескопическую удочку. Утром следующего дня Казимир и Дануте Гедрайтисы запрягли свою красавицу Битию в телегу и отвезли гостей в Игналину, к приходу поезда.
                XXX
Прошел год. Есугеевы снова приехали с детьми на каникулы и окунулись в обычный для этого времени года зной. Встретил их Казис с сыном. Нагрузившись мороженым и пряниками, ребята уехали на автобусе. Казис начал строить Ваньке какие-то рожи и ужимки. Затем, попросив Ванькину жену с дочкой подождать, они от¬правились в магазин. Как оказалось, Казис мучился вопросом контрабандной доставки ящика бормотухи домой. Но так, чтобы женская половина Есугеевых не заметила этого. Он справедливо опасался, что его потуги могут дойти до ушей Дануте. Тогда ему не избежать ее сокрушительных оплеух. Редко, но случались у четы Гедрайтисов потасовки, напоминавшие битву двух носорогов.
 В тот день жена Ваньки с детьми была с дороги и не обращала внимания на перешептывания мужиков и какими-то похлопываниями Казиса по охапке сена на телеге. У самого магазина Казис остановился и, повернувшись к Ваньке, сказал:
За ящик уже уплачено, только нужно как-то отвлечь твоих женщин. Думай, старик, мы теряем время!
 - Ладно, давай, я уведу их в магазин за покупками, а ты в это время погрузишь ящик и забросаешь сеном. Как ты на это смотришь? Тебе минут десять-пятнадцать хватит?
- Конечно? С лихвой! Вперед!
 Вернувшись с покупками, Ванька с женой и дочкой застали Казиса, расплывшегося в улыбке и довольно напевавшего частушки. Ехали не спеша. Казис рассказывал о хуторских новостях. Его красочное повествование переплеталось временами непотребными выражениями. Тут же, спохватившись, он долго и трогательно извинялся перед Ванькиной женой, оправдываясь плохим знанием русского языка, врал, не моргнув глазом, что он совсем не разбирается в значении этих нехороших слов, что он всего лишь деревенский шофер и хорошо разбирается и только в лошадином да коровьем говне... И снова начинаются бесконечные извинения чуть-чуть пьяного Гедрайтиса, готового на невиданные подвиги ради достижения цели.
Невообразимо важные аисты вышагивают рядом, вдоль дороги, то и дело пристально разглядывая что-то в траве, будто раздумывая, и внезапно выхватывают оттуда лягушку или мышь. В теплой воде озера тяжело плюхается Ванькина завтрашняя рыба, разгоняя круги. Природа, кажется, обессилела от знойной истомы, тем не менее, люди заняты своими повседневными делами и заботами.
 Юозас все такой же, невозмутимо копается во дворе дома, иногда внезапно уезжает по своим темным и загадочным делам. Мать его осунулась, совсем одряхлела и стала безразличной ко всему окружающему.
                XXX
 В тот день жена Ваньки с детьми была на берегу озера,а Ванька только что пришел с рыбалки. Дануте разливала суп под навесом, а Казимир старательно опустошал горшки и кастрюли. Перепалка началась, как это часто бывает, из-за пустяка. Казис то ли в шутку, то ли всерьез, сказал что-то едкое и обидное в адрес женщин. Дануте с угрозой и не менее едко возразила. И пошло-поехало... Редко кто мог устоять после удара Казиса, однако Дануте даже не моргнула глазом и пошла на него.
 Постороннему человеку могло показаться, что здесь происходит какая-то клоунада. Два могучих человека, мужик с женой, со свирепым выражением на лице, противостояли друг другу и никто из них не собирался уступать. Дануте действовала просто. Она норовила схватить Казиса за руку или за край рубашки. Потом подтянет его к себе - и всё! Казис всячески избегал этого, будто исполняя замысловатый танец, он ловко увертывался, отпрыгивал, проскакивал вприсядку под ее тяжелыми руками и вычерчивал немыслимые "па" и "коленца", от которых с обоих пот катился ручьем. На дороге остановились любопытные, но бойцы не видели их.
Вот Дануте изловчилась, вцепилась в край рубашки своего мужика и, будто на аркане, стала подтягивать его к себе. В этот момент правая рука ее молниеносно опустилась на голову Казиса и он рухнул. С самого начала Ванька видел все, что произошло.
 Ему неудобно было встать и уйти, поэтому он, вроде председателя жюри, продолжал сидеть за столом, ел вкусный суп с большими кусками мяса и наблюдал, чем закончится поединок.
Гедрайтис не подавал признаков жизни, а Дануте терпеливо стояла над ним и ждала, когда ее ненаглядный очухается. Устав ждать, она взяла Казиса в охапку, отнесла домой и бесцеремонно швырнула на кровать. Постепенно глаза ее потеплели, она села рядом и начала жалеть своего "лиловомордого". Еще через какое- то время жалость переросла в ласки и вот уже рука ее блуждает в подштанниках Казиса. Тут он открывает глаза и они принимают¬ся обнимать друг друга и целоваться. Стало быть... Надо идти и топить баню. Для таких случаев Дануте припасает бутылку "Столичной" для Казиса, бутылку "Кагора для себя, а в шестилитровом эмалированном бидоне в холодильнике припасено мороженое для Альгиса. Кроме того, ему разрешалось идти на рыбалку без ограничения времени... Так заканчивалось большинство боевых поединков мужа и жены Гедрайтисов.
 На этот раз, очевидно, для разнообразия, Дануте захотелось быть хрупкой и слабой женщиной и когда Казис дважды съездил ей по морде так по Адвертасу, она закрыла лицо руками и заплакала. Неожиданно Ванька увидел, что Дануте, хоть и всхлипы¬вала, однако, между пальцами рук зорко следила за Казисом, какое это окажет на него впечатление и как он поведет себя дальше. Глаза Дануте были сухие, холодные и пытливые. В этот момент она была похожа на ученого, рассматривающего бабочку на иголке. Ванька был разочарован, он чувствовал, что битвы носорога с бегемотом не получится. А Казимир никак себя не повел. Он даже не заметил Данутиных стараний. Он просто сел, медленно покрутил головой вправо-влево, потом сдавил ее ладонями с двух сторон, потряс немного и встал. Затем, взяв ведро, отправился на картофельное поле, собирать колорадских жуков, будто ничего не случилось.
                ххх
 Как-то раз, ближе к вечеру, Ванька Есугеев колол дрова и складывал поленницы. Недалече остановилась легковая машина и из нее вышли два солидных человека. Подошли, поздоровались. По¬говорили о погоде. Затем они спросили, где здесь проживает Юозас Юшкенас. Ванька показал им хутор Юшкенасов и они уехали.
 У них проскальзывал белорусский выговор, хотя они очень старались зачем-то скрыть его под нормальным среднерусским произношением. Однако их потуги едва ли заметит Юозас. Ваньке никогда бы не пришло это в голову, если бы Казимир Гедрайтис с Адвертасом не рассказали ему о деятельности Юшкенаса и его живописных товарищах. Подошел Казис, устроился на чурбаке, а когда Вань¬ка передал ему, к кому приехали эти люди и о своих подозрениях, он тут же сделал заключение, что это ловушка, что они приехали, как покупатели, чтобы найти похищенную лошадь. Еще Гедрайтис предположил, что они, скорее всего, заручились поддержкой районной, а может быть, и областной милиции. Племенная лошадь - это тебе не феньки-шайки! Здесь - государственные интересы, престиж республики и даже самолюбие милиции.
В случае необходимости они всех поставят на уши. А Юозас... У него громадный опыт в противоборстве с уголовным кодексом, с людскими убеждениями и правилами морали. Сколь¬ко раз он выходил сухим из-за одного лишнего или недостающего слова в обвинении, следовательского ляпа, оплошности, но чаще всего, от внезапного отказа свидетелей от предыдущих показаний. На него работали лучшие адвокаты республики, они выискивали и находили в статьях этого самого кодекса таких блох, что даже самые безупречные обвинения благополучно разваливались.
- Может, предупредить Юозаса?
- Нет, нет и еще раз нет! Во-первых, поздно, во-вторых, не нужно. В который раз я говорю тебе, что в этом случае пострадаешь ты, а вместе с тобой мы все. Там, где копошатся интересы больших денег и государства, отношения между людьми безжалостны, Ты просто исчезнешь, и никто не найдет тебя. Будет лучше, если мы с тобой будем время от времени считать ряды картофельной ботвы и водить за нос мою крошку Дануте. И веселее, и безопаснее. Ну, самое страшное - это ее оглушительная оплеуха. Жаль, что ты не испытал этого. Ты бы зауважал ее еще больше. Но время для тебя еще не потеряно. Все у тебя впереди. Адвертас, плесни чуток, горло пересохло.
 Не мог предполагать Ванька, что Казис может быть таким красноречивым. Конечно, когда тебя мучает жажда и когда ты знаешь, что в рядах картофельной ботвы лежат бутылки с твоей прохладной благодатью, поневоле станешь поэтом жажды. Тут Казис не первый и не последний. Когда Ванька смотрел на него в такие моменты, будто из трактирного чада, сквозь приглушенный гитарный рокот, приходили ему на память строки из "Бега Времени" Поллока:

                …Он рано начал пить. Он много пил.
                Миллионы жажду утолить могли бы
                Тем, что выпил он. А выпив все,
                От жажды, бедный, умер.

 Казимир Гедрайтис, естественно, не Байрон, но если бы ничтожную часть образования и материальных возможностей великого англичанина... Этот человек со своим двухгодичным пребыванием в Каунасском педагогическом институте, как и его друг Адвертас, строил свои взгляды на вещи и события на исключительно свойственных только ему, логических построениях, разбавленных простоватым цинизмом потомственного крестьянского сына. Он был способен на обобщения, предвидение развития событий, конечно, в рамках нехитрого деревенского миропонимания и здравого смысла. Но вот когда он видел перед собой полные стаканы или консервные банки бормотухи, глаза его наполнялись блеском вдохновения и восторга. Оба друга, и Казис, и Адвертас, не жалели, что им не удалось создать там... каких-то ”Баллад Кукутиса” или ’’Листьев Травы”. Зато хутор свой с деревней Казакине, колхозом и небольшой семьей из жены с сыном и тещей они превратили в грандиозную сцену и талантливо играли на ней не то комическую, не то драматическую роль убежденных трезвенников.
С давних пор дачники обратили внимание, что Казис без запинки шпарит довольно сложными категориями, сформулированными крупными специалистами в области духа и сердца. Не все из них знали, что друзья некоторое время варились в студенческой среде и проявляли пристальный интерес ко многим событиям истории. Этот интерес они перенесут потом в сегодняшний день. Однако для них всех гаерские выходки Казиса и Адвертаса были приняты за чистую монету. Они ломали голову, откуда это у деревенского шоферюги. Раньше они не замечали, чтобы Казис так уж увлекался книгами и журналами. Редко когда развернет газету, чтобы пробежать глаза¬ми наискосок с угла на угол и завернуть селедку или уединиться в кустах. Может, он потешается над тем, о чем рассуждают окружающие, как и сам он? Или просто смеется над ними и всем тем, чек занимаются люди?
 С некоторых пор, сталкиваясь в разговоре с привычкой Гедрайтиса упрощать суть вопроса или проблемы до голого ствола, а затем нагружать этот самый ствол собственными шутовскими рассуждениями, от которых у людей начинается головокружение, а сам он бесцеремонно рассматривает их. Ванька терпеливо ждал, куда он клонит и чем все это закончится, получая от происходящего огромное удовольствие. Часто противоречивые, но обычно неожиданные логические построения, высовываясь то тут, то там, ставят его собеседников в неловкое, а то и смешное положение. По¬тому что две-три фразы назад он подал какое-нибудь утверждение или случай, как полезное, а, значит, положительное для людей или страны. Теперь, оказывается, это самое событие - говно, ни¬куда не годится, и он убедительно приводит подтверждения. А собеседники только что кивали ему и поддакивали!
- Ты сам дерьмо, Казимирас Гедрайтис! - Торжественно возмущаются его строгие слушатели, а два подвыпивших деревенских клоуна хохочут-заливаются. Ваньке нравятся эти "просветительские" беседы и он большей частью сам находится во власти чар добродушных фантасмагорий.
Пожалуй, только один человек мог предположить сколько-ни¬будь точно, что последует дальше, но он равнодушно, с отсутствующим видом, жевал, заедая выпитое, или запивая съеденное. Это Адвертас, друг и соратник до гробовой доски. Более серьезные хуторские жители величают их обоих баламутами. А дачники и остальной народ веселится.
 В кабине у него постоянно включено радио и не важно, трезв он или не очень, его цепкая, прямо звериная память фиксирует и профильтровывает все, о чем говорят в радиопередачах. С чем-то из услышанного он согласен, а с чем-то нет, но они не проходят мимо его ушей просто так.


                ххх

 После утренней рыбалки Ванька Есугеев вернулся домой и стал свидетелем еще одной "мистификаций" хозяина. Если спросить у нормального человека, может ли сонный, к тому же перебравший водитель вести машину по грунтовой зигзагообразной дороге, он ответит отрицательно, и будет посрамлен Гедрайтисом, только что проделавшим такой неправдоподобный трюк. Казис приехал с работы на своем грузовике. Не сбавляя скорости, он лихо развернулся и стал, будто вкопанный, в сантиметре от ворот коровника. Ванька шел с рыбалки не торопясь, на плече у него спущенная резиновая лодка, в руках удочки, садок с рыбой, и размышлял, отчего это Казис не вылезает из машины. Прибежал Альгис и истошно завопил: "Мама, мама"! Пока подходила мать, он открыл обе дверцы кабины и ползал по туше отца, примериваясь, как бы поудобней вытолкнуть его, спящего и мертвецки пьяного. Казис наполовину вывалился из кабины и держался, зацепившись за ручку воротом куртки.
Вот это да! Прошло не более двадцати-тридцати секунд, как он остановил машину, когда же Казис успел заснуть? Не мог же он вести грузовик сонным, да еще на такой скорости! Затем, не сбавляя ее, развернуться и снайперски точно остановиться. А полтора километра дороги от большака до хутора? Там же поворот на повороте, стиснутые гигантскими дубами и каштанами!"
 Восхищенный Ванька подошел к капоту грузовика, вынул из кармана спичечный коробок и стал измерять щель между дверью коровника и бампером. Щель оказалась меньше длины коробка и чуточку больше ширины.
Прибор Государственного Стандарта - колхозные весы, зафиксировал массу Казиса в сто пять килограммов. Хоть он и вы¬валился почти из кабины, однако как-то умудрился застрять и Альгис, стараясь выпихнуть отца наружу. Подоспевшая Дануте смотрит на происходящее холодными, полными оплеух, глазами, лузгает семечки и спокойно руководит его потугами. "Прижмись к стенке и вытолкай его ногами"! - Командует она, делая шаг к кабине. Альгис так и делают. Дануте подхватывает падающую тушу Казиса, на лету, ловко подправляет ему голову и перебрасывает себе подмышку. Затем, продолжая свободной рукой закидывать в рот семечки из необъятных карманов фартука, направляется к дому.
 Ванька, стоявший чуточку в сторонке и позади Дануте, с резиновой лодкой на плече и жалкими бамбуковыми удочками в руках, отказывался верить своим глазам. Разум его не желал воспринимать увиденное, а сущность противилась признать это как-то иначе, как унижением и оскорблением мужицкой половины человечества! Какая-то баба, пусть это даже могучая и прекрасная сто тридцатикилограммовая Дануте Гедрайтене, засовывающая подмышку венец творения Господа, кормильца и защитника государства, мужика и, будто двухмесячного поросёнка, несущая в дом, чтобы небрежно швырнуть его на кровать! Что это? Как можно? Ванька чувствовал себя униженным и уничтоженным, неделю не разговаривал с Дануте, на всякий случай, держась от нее на приличном расстоянии.
 Почти на всю правую щеку Дануте выступил темно-красный отпечаток ладони. Так случалось, когда она чрезмерно волновалась. История этой отметины началась зимой 1942-го года в Павловске, под Ленинградом. В начале войны баба Ольга Дмитриевна, бабушка Ванькиной жены, жила с дочками в Павловске и работала в музее-дворце. Там же, во дворце, работала и мать старой хозяйки хутора и тещи Казиса. Немцы окружили город и начался голод. Ванькина теща и мать Дануте, в то время школьницы-выпускницы, как и многие их ровесницы, ходили ночами по деревням, чтобы обменять на съестное кое-какую одежду. Однажды они возвращались домой после та¬кого обмена, торопились, потому что приближался рассвет. На санках они везли немного картошки, сала и несколько буханок хлеба. Часто останавливались, чтобы отдохнуть.В это время где-то далеко на горизонте прогремел чудовищный взрыв. От поднявшегося к небу столба пламени стало светло, будто днем. Тещина подруга от испуга приложила к щеке ладонь и воскликнула: "Боже мой, что это"? Она была беременна и через четыре месяца родила Дануте.
 Не поймешь женщин! Казалось бы, Дануте должна была гордиться и с восторгом сказать что-нибудь о подвиге мужа, потом рассказывать знакомым, а позже внукам и правнукам, как возвращался с работы ее бесподобный Казимирас, ни разу не боднув дерева и не врезавшись в каменные ограды. В таком состоянии! А она только ошпарила его холодом неморгающих глаз. Альгис доволен. Пока спит строгий отец, можно вдоволь порыбачить на озере. А сейчас... В кармане у него два рубля, прикарманенных им утром с двух бидонов молока, которые он доставил на бочку. Они жгут ему руки и не дают покоя. Так и хочется ему оседлать свой дребезжащий мопед и - в Казакину. Там, в ларьке, продают мороженое.
 Когда Дануте бывала дома и идти на картофельное поле было рискованно, Казис с Ванькой брали ведра и шли собирать колорадских жуков. При этом они материли не только наших, но и американских агрономов, не способных придумать мор на эту нечисть. Дануте, естественно, слышала благородное негодование и была довольна. Время от времени они наклонялись и быстро водружали бутылку в ведро и забрасывали сверху травой.
У каждого уважающего себя человека бывают сокровенные тайны от жен. Как было известно всем, что есть они и у Гедрайтиса, ввиде бутылок с бормотухой в картофельной ботве, на сеновале, спрятанных там и тут. Жена его, случайно наткнувшись на них, не-заметно конфисковывала, но не говорила об этом Казису, выжидая, где еще могут быть у него тайники, а тот безмолвствовал. Об этих своих несчастьях он жаловался только Битии, запрягая ее в телегу или когда купал в озере. Тут он мог быть уверен, что слова его не дойдут до ушей Дануте. Бития, по привычке, выуживала из его необъятных карманов пряники и кусочки сахара, припасенных для нее. Это неравнодушие кобылицы к сладкому подсмотрит и использует, чтобы выкрасть ее, Юозас Юшкенас, "железный человек" и талантливый конокрад.

                ххх

 О кобылице Битии Гедрайтис давно собирался рассказать от¬дельно, однако никак ему не собраться. То он считает, что о Битии надобно рассказывать в трезвом виде, чтоб ни в одном глазу! То вдруг говорит, что сегодня он не может сказать ни слова о ней, потому как трезв, будто банковский чиновник. "А о ней хотелось бы поведать тебе чистым и высоким слогом, но ты понимаешь, то-се... Пока же я начну тебе о ней языком военного донесения. Остальное... Как-нибудь потом". Так что рассказ Казиса о Битии состоял из отдельных лоскутов, сколоченных в разное время и в различном состоянии.
 История ее такова... Несколько лет назад Юозас выкрал на Псковщине племенную кобылицу, держал ее в глухом лесу и вел поиски покупателя. Здесь же ошивался "замполит".
 В результате обработки своих "разведданных", Юозас выяснил, что почти все работники хозяйства, где он подсмотрел эту красивую и резвую кобылицу, страдали от пьянства. А руководитель конезавода увлекался собиранием марок, рыбной ловлей и хорошо разбирался в разнообразных рыболовных снастях. Примерно в это вре¬мя в стране появились нелегально, то есть, контрабандно, заморские новинки: безынерционные катушки, прочные тонкие лески, воблеры. Вот этими самыми рыболовными новинками Юозас насмерть очаровал руководителя конезавода. Мало того, что он жонглировал диковинными иноязычными названиями снастей, он принялся показывать их, будто фокусник, вытаскивая из бездонных карманов рюкзака и баулов, чем окончательно добил беднягу директора и он стал ручным, вроде собачонки.
Под видом рыболова-автотуриста в модном, с иголочки, костюме, при галстуке-бабочке и на сверкающей белой "Ниве", он оказался обаятельным и доступным даже для распоследнего сторожа-забулдыги. Кто бы и когда бы ни заявился к его костру перед па-латкой, каждый мог рассчитывать на чарку выпивки с хорошей закуской и получал в подарок рыболовный крючок с катушкой лески. Щедрость и доброжелательность били из него фонтаном. Все, кто работал на конезаводе и окрестные жители знали теперь, что это какой-то артист из Риги. О том, что он из Риги, говорил и номер его машины. Еще люди узнали, что он в отпуске, до одури любит рыбалку и терпеть не может животных. Особенно не переносит лошадей. От их пота, запаха лошадиного навоза его начинает выворачивать и порой он теряет сознание. Все это, "под большим секретом", он рассказал своим новым друзьям, директору и сторожу, за бутылкой дорогого коньяка. На следующий день весь поселок до последней дворняжки потешался над артистом и приклеил к нему прозвище "лох".
 Люди теперь старались почиститься и вымыться, чтобы от них не воняло лошадиным навозом, переодевались в кургузые универмаговские пиджаки советского покроя и отправлялись на берег озера, в гости к артисту, чтобы получить дармовую вы-пивку с хорошей закуской. Отныне они становились "лоху" кунаками до гробовой доски.
В условленное время, когда персонал храпел, мертвецки пьяный, а директор уехал в Ригу за воблерами и безынерционными катушками, Юозас, переодетый в залатанную солдатскую форму без по гон, прискакал на кобылице в заранее условленное место в двенадцати километрах от озера, а напарник пригнал "Ниву". Дальше, по старой заброшенной дороге, напарник уехал восвояси, ведя на поводу трофейную кобылицу, которой они дали временную кличку "Сатана", а Юозас, переодевшись в свой костюм и нацепив галстук-бабочку, вернулся на машине к своей палатке. Рано утром, продравший глаза народ увидел его на обычном месте, сидящим в резиновой лодке на середине озера. Все видели, что артист просидел там всю ночь. Они знали, что вообразить его где-нибудь в другом месте невозможно. На берегу, перед палаткой, дымился догорающий костер.
 Когда артисту рассказали, что пропала племенная кобылица, а телефон почему-то не работает, он, воскликнув: "Что вы говори¬те? Какое несчастье! Ай-яй-яй! Я же видел ее, такая красивая кобылица! Это та, которая коричневая?
- Нет, не коричневая! Коричневых лошадей не бывает. У лошадей масть. А темно-гнедая, которую ты называешь коричневой, это жеребец Пеликан. А у пропавшей кобылы масть караковая.
- Конечно, я так и подумал, что это жеребец, раз она не кобылица. Остальные на месте?
- Да, остальных не тронули. Не дураки ведь, самую лучшую увели, самую дорогую!
Артист тут же вызвался отвезти начальство в районную милицию, чтобы те организовали поиски. Позже рассказывали, что он гнал машину, будто сумасшедший, и последними словами материл "этих бандитов-конокрадов". Где-то на середине пути заглох мотор, потеряли еще несколько часов, пока водитель затормозившей машины не помог завести "Ниву". Кобылица, гордость конезавода, канула в никуда.
В загоне, где держали ее, она ожеребилась. Жеребенок родился больной и слабый, не мог встать на ноги и с трудом поднимал голову, а глаза слезились и гноились. Юозас пригласил Гедрайтиса, одного из немногих, к кому он относился с уважением, и предложил взять жеребенка в подарок. Случилось это в присутствии "замполита" и с его согласия. Были здесь и другие люди, за исключением "шестерки", отбывавшего срок. Казис придирчиво осмотрел сосунка, вынул из кармана двадцать пять рублей и отдал их Юозасу со словами: "Я не хочу, чтобы ты считал жеребенка подарком мне, я покупаю его у тебя. Что бы с ним не случилось впредь, он - мой". "Как хочешь". - Ответствовал тот, хоть и надолго сохранил обиду на Гедрайтиса за его холодную независимость и нежелание принять подарок. Так состоялась сделка.
 Специалисты-лошадники, приглашенные Казисом, с ехидными улыбками крутили пальцами у виска и кивали на него. Стараниями Альгиса жеребенка назвали Битией, то есть, пчелкой, и устроили ее на широченной дубовой кровати Казиса, а сам он спал рядом, на полу. Позже устроили в коровнике просторную загородку, соорудил ясли. С этого дня загородка стала жильем и спальней Битии. Она быстро росла и так же быстро выздоравливала.
 С наступившим теплом окрестности хутора огласились звонким жеребячьим ржанием и дробным топотом ее резвых ног. К полутора годам неуклюжий жеребенок превратился в красивую и стремительную темно-караковую кобылицу редкой стати, унаследованную, как и масть, у матери. Все, кто бы не увидел Битию, не могли отвести от нее взгляда. Кто-то из них восторгался, кто-то, по словам Адвертаса, завидовал Гедрайтисам, а кому-то хотелось быть владельцем этой потрясающей лошади. Юозас с "замполитом" дважды пытались увести Битию для обычной продажи.
 Позже, когда многое станет известно, Казис расскажет Ваньке, что Битию случайно увидел в Игналине какой-то влиятельный партийный гость из Каунаса и потерял покой и сон. Задержался в Игналине еще несколько дней, разузнал, кто хозяин этой лошади, и вышел на замполита". Никто не знает, как удалось ему уломать Юозаса, что¬бы выкрасть Битиго, но тот согласился. А уже "замполит" передал партийной шишке, что лошадь будет доставлена в указанное место.
 О цене покупатель даже не торговался. В этом мероприятии участвовала вся команда Юозаса. И в обоих случаях Казимир Гедрайтис отстоял Битиго с помощью своих двух дворняжек, родственников и деревенских жителей. После второй попытки терпение Гедрайтиса и окрестных жите¬лей истощилось и наутро после той ночи весь народ собрался во дворе хутора Юшкенасов. Люди приходили с домочадцами, пришли и дачники. В доме Юозаса с вечера остались его компаньоны, включая "замполита", и когда утром, продрав глаза, они увидели в окно двор, забитый народом, не поверили. Зрелище оказалось пострашнее законов и милиции со следователями. Выражение на лицах собравшихся не обещало компании ничего хорошего и им стало не по себе. Даже невозмутимый Юозас оробел.
 Собравшиеся предупредили Юшкенаса, что если где-нибудь по¬близости пропадет хоть одна лошадь, то народ проведет собственное расследование и устроит собственный суд, так как его глазам свидетелей не нужно. Первым подозреваемым будет он, Юозас Юшкенас и его приспешник "замполит". Впервые все, кто собрался здесь и знал Юозаса, увидели, что оказывается, у него тоже есть нервы и он ничем не отличается от обычных людей. Как сказал хуторской философ и выразитель дум народных Адвертас: "Очко у этой шайки тоже не железное". С собравшимися людьми Юозас держался со смирением, а на вопросы отвечал необычайно учтиво. Когда него спросили, что он думает о своих претензиях на Битию, он всенародно извинился перед Казисом, Дануте и Альгисом, и по-клялся, что ничего подобного впредь не допустит и другим не позволит. Люди в грозной тишине выслушали ответы двух конокрадов и уже собирались разойтись, когда подал голос дедушка Федотас.
- Подождите, чуток. Мы ничего не решили и бросили начатое дело. А как же быть с этими людьми? Ведь они покусились на добро своих соседей, с которыми жило не одно поколение и такого не наблюдалось. Как вы назовете это? Может, вы хотите заняться воспитанием? Так они не дети, поздно воспитывать. Надо решить сегодня, сейчас. Люди заняты. Так как?
 Толпа снова загудела. Предлагали разное. Кто-то считал, что их нужно сегодня же выгнать, пусть идут, куда глаза глядят, и точка! Другие требовали немедленной расправы над Юозасом, а в особенности, над "замполитом", утверждавшие, что их не исправишь, что они нигде не работают, а только живут за счет краденых лошадей, оскверняя репутацию хуторских и деревенских жите¬лей. Все понимали, что на этот раз конокрады балансируют по самому краю пропасти и в этом рискованном для них положении вели себя по разному. Если Юозас, хоть и оробевший, держался со смирением, однако, не терял своего достоинства, взял всю вину на себя и не пытался спрятаться за чьи-то спины, то замполит, главный изобретатель и виновник покушения на кражу Битии, наложил в штаны и стал лебезить, отвечал подобострастно, пот лил с него градом и он старался говорить каким-то омерзительно-паскудным голоском, делал попытку свалить все на Юозаса, дескать, он у нас главный и за все отвечает, еще на кого-то отсутствующего, которого никто не видел и никто не знал.
 Теперь люди точно знали, кто чего стоит в этой компании. В короткой и ожесточенной полемике о судьбе двух конокрадов восторжествовала точка зрения либералов и умеренных. Кровожадные радикалы были посрамлены.

                ххх

 Итак, приезжие, застав дома Юозаса, представились жителями Калининградской области и выразили желание приобрести хорошую лошадь для верховой езды и туристических походов. Юозас в ответ стал жаловаться на недомогание, на происки высших сил и вообще на судьбу и, извинившись, предложил встретиться завтра, здесь же, но пораньше, в обед. На том и расстались. Рано утром Юшкенас съездил к своему "замполиту" и привез его домой, обсудив по пути складывавшуюся ситуацию, а так же высказал некоторые сомнения и подозрения. "Замполит" отвечал, что он вечно чего-ни¬будь боится, что так дела не делаются, подтвердив сказанное скабрезной прибауткой. С раздраженным видом он стал проявлять нетерпение, без конца сплевывал и пристраивал плоскую бутылку ко рту. Во время волнения он испытывал неодолимую жажду.
 Предупредили "шестерку", чтобы приготовился сопровождать в лесу покупателей от загона к загону, не показываясь на глаза. Такая у них была технология, продуманная и обкатанная на всякий случай. К сказанному о "шестерке" ранее, можно добавить, что это обычный головорез, которого интересует только жратва и вы¬пивка. Ему все-равно, раздавить таракана или зарезать человека, в этих случаях у него даже зрачки не меняются. На первый взгляд он никого и ничего не боится, даже решетки. Высшим авторитетом для него является Юозас и он выполняет его волю неукоснительно и тут же. Говорят, у него какой-то разукрашенный и необыкновенный нож, а так же допотопный револьвер за голенищем. Точь-в- точь, как в старинных пиратских романах с картинками.
 Как уже говорилось, "шестерка" - закоренелый головорез и уголовник. Высшим смыслом для него было досыта поесть и вволю поспать рядом с женщиной, не важно какой. Что-то похожее на дисциплину, когда рано утром требовалось вывести лошадей из сруба и стреножить в загоне, он соблюдал из страха и чего-то похожего на уважение перед Юозасом. Он нигде не учился и специальности не приобрел. Ни книг, ни газет не раскрывал, так как не умел ни читать, ни писать. К тому же авторитетные и знающие люди сказали ему однажды, что в книгах и газетах обычно печатают о чуждом и враждебном ему мире и нечего об этом жалеть.
Как дети, так и зрелые мужчины и женщины говорили о вещах, непонятных ему, отношения их друг с другом были так же непонятны, а посему, неинтересны, а то и пугали. В этих случаях он терялся, в глазах у него появлялся животный страх, будто весь белый свет ополчился против него, повернувшись к нему неизвестной и непонятной стороной. В этих случаях в нем внезапно просыпалась беспричинная ярость, гнев, а рука сама тянулась к голенищу, а зрачки глаз покрывались инеем.
Каждый раз, когда разговор заходил о лошадях, их стоимости, а, стало быть, о барине и его дележе, "замполит" поднимал температуру обсуждения до кипения. Он считал, что его доля должна быть никак не меньше, чем у Юозаса. Высказывалось это скороговоркой, с плохо скрываемой злобой, иногда принимавшей оттенки угрозы. Почуяв запах больших денег или дармовой наживы, он неизменно становился энергичным и напористым. Он всех вокруг ставил на уши и сам мог не спать сутками. В такие моменты "замполит" сыпал идеями, неожиданными приемами организации их бизнеса, особенно, его завершающей части, сбыта новых лошадей, одна¬ко большинство идей и предложений носило показушный характер, а то и вовсе попахивало неряшливой уголовщиной. Юшкенас не отвергал с ходу эти самые предложения "замполита", но и не принимал на вооружение. Скорее всего, он рассматривал их в своем воображении, как обычно, сравнивал с другими вариантами, как опытный шахматист, и отвергал окончательно, хотя не произносил этого вслух. Так что ни "замполит", ни кто-то еще, не могли знать, что произойдет на последнем этапе грандиозной операции, время которой Юозас сокращал и сокращал до минимума, постепенно отбрасывая все лишнее и громоздкое, что могло помешать делу. Толь¬ко один раз за все время совместной деятельности он прислушался к словам своего заместителя, когда тот предложил увести у Гедрайтисов Битию и сел вместе с ним в лужу.
 Выступления "замполита" Юозас слушал молча, не выражая ни одобрения, ни отрицания, не перебивал и только временами можно было уловить в его глазах едва заметные искры презрения и ледяной холод к помощнику. Юшкенас, человек с огромным самообладанием и умеющий широко улыбаться, когда от обуревающих чувств его разрывает в клочья, не мог исключить тех самых искр, что появлялись в его глазах. В конце концов, он не Бог! Однако в таком возбуждении "замполит" был не способен уловить эти едва заметные душевные выражения, а если бы уловил, то едва ли бы понял.
 Как и договорились, к полудню приехали покупатели. Поздоровались, познакомились с "замполитом" как с родственником Юозаса и поставили на стол бутылку "столичной". После долгих разговоров о погоде, о здоровье и самочувствии, Юозас показал приезжим фотографию лошади, к которой собирались ехать и они согласились посмотреть на нее. Может, они и купят. После этого они отправились в лес и, примерно в шести-семи километрах от хутора, увидели загон с небольшим срубом внутри, где содержалась лошадь. После придирчивого осмотра и сдержанной похвалы, гости поинтересовались стоимостью.
- Пять тысяч. - Последовал ответ.
- Лошадь неплохая, надо подумать, обсудить. Завтра, отдохнув, мы заглянем к вам и передадим наше решение.
- Хорошо. Мы будем ждать вас завтра. Значит, по домам?
Настал новый день. Приехав в намеченное время, покупатели
объявили, что эту лошадь они брать не будут, с сожалением говорили о потерянном времени и о том, что придется искать лошадь в другом месте. Довольный Юозас вздохнул с облегчением и готов был немедленно закончить переговоры, как вперед выступил "замполит".
 - Я предлагаю вам посмотреть на мою лошадь.
Гости согласились, спросили, далеко ли это отсюда. Нет, от¬ветили им, всего в полутора-двух километрах. Через полчаса они увидели точно такой же сруб с загоном. Рядом со срубом, на длин¬ной привязи, щипала траву лошадь, лучше той, первой. После долгого ощупывания, заглядывания в пасть лошади и перешептывания между собой, они спросили о цене.
Семь с половиной тысяч. - Невозмутимо ответил Юозас.
Позже, на следствии, один из покупателей, рассказал, что именно после осмотра этой, второй лошади и чуть ли не типового устройства загона со срубом, они не сомневались, что жеребец из Белорусского племзавода, которого они искали в нескольких областях и республиках столько времени, где-то здесь, поблизости
и они решили сыграть свою роль до конца, хоть и ощущали опасность от общения с этими людьми.
 Племенного жеребца, как и двух других лошадей, которых Юозас ценил намного выше остальных и называл их то драконами, то нечистой силой, он решил сегодня же ночью, ближе к рассвету, переправить в самый дальний загон, а то и просто не показывать покупателям. В таком, не очень-то хорошем состоянии, в смутном предчувствии каких-то надвигающихся событий, Юозас раз-за-разом возвращался к тому, чтобы перегнать пять-шесть лучших лошадей в лесную хутор-заимку под Швенченисом. У него была договоренно¬сть с родственниками, что по первому же сигналу они приедут за лошадьми. У них была и самодельная карта семидесятикилометровой дороги по лесной глухомани, которой никто не пользовался. Карту эту сварганил в свое время сам Юозас да подобных случаев.
- Если им действительно нужна лошадь, даже хорошая, то они возьмут любую из остальных, которых мы им покажем. Не такие уж они необыкновенные знатоки скаковых или других каких пород. А если они привередничают, кочевряжатся, значит, им нужна определенная лошадь, которую они знают и, очевидно, ищут. Ищут! - Вот в чем дело! - Вскричал Юозас. ~ Этот ублюдок "замполит"! Он сам тянет руки к наручникам и нас тащит. "Надо бы перепрятать их всех! Однако за одну ночь нам не успеть. - Лихорадочно продолжал он перебирать варианты. - Они видели только двух наших лошадей. Об остальных им неведомо. Откуда им знать, сколько их у нас? Мы не докладывали им и не обязаны"! Поэтому завтра показываем третью лошадку и - все, до свиданья! И никаких вопросов! - Окончательно решил он и объявил об этом своим помощникам.
Как договорились, "замполит" должен был приехать рано, еще до восхода солнца. Они с "шестеркой" обязаны были несколько лошадей поменять местами в загонах, подчистить и расчесать хвосты и гривы, а за полчаса до показа разбавить им воду вином. Для таких случаев Юозас держал у себя несколько ящиков с Кагором. Вместо этого "замполит" появился только к обеду, одновременно с покупателями.   -   Проклятие! Ну, что за грязное животное? - Сокрушался про себя Юозас. - Как прикажете полагаться на такого?

                XXX

 После ряда знакомств с другими лошадьми, каждая из которых была лучше той, предыдущей и имела, естественно, более высокую стоимость, гости обязательно находили какой-нибудь недостаток: то масть не та, то бабки на передних ногах чуточку больше, чем хотелось бы, а то и линия спины не нравится. Очень уж привередливыми оказались покупатели! От этих лошадей они, так или иначе, отказывались и их везли дальше, к следующему загону. "Замполит" совсем потерял осторожность. Он упивался своей значимостью и инициативой. Приезжим даже казалось иногда, что главный здесь "замполит", а не Юозас. А ради этого помощник готов был зарыть в яму своего патрона.
 В этот день, после осмотра седьмой или восьмой лошади, покупатели дали очень высокую оценку этой, последней, и заявили, что они все-таки хотели бы приобрести примерно такую же, но чу¬точку с другой статью. Во всей этой беспримерной перепалке тор¬га, когда страсти накалялись до неприличия и, казалось, вот-вот дело дойдет до рукопашной, звучал спокойный, убаюкивающий голос Юшкенаса. Все умолкали и начинали прислушиваться к его убеждающим доводам, но ни разу, даже в такой взрывоопасной обстановке гости не упомянули об особенностях разыскиваемого жеребца о его масти, чтобы не вызвать подозрения.
 "Замполит" тут же вызвался найти такую лошадь, тем более, что она находится неподалеку отсюда. На осуждающие знаки Юозаса "замполит" не обратил никакого внимания, а искра торжества, на миг вспыхнувшая в глазах у одного из гостей, осталась незамеченной распалившимися продавцами. Какие искры, когда барыш уплывает!
 Однако эти самые искры едва не выдали покупателей с голо¬вой. В последние три дня погода менялась, будто в калейдоскопе. Позавчера стоял жаркий солнечный день, вчера все небо было затянуто облаками, а временами моросил мелкий дождь. А сегодня снова жарко. Помнится, позавчера покупатели жаловались на удушливый зной, вчера обмолвились, что отсутствие солнца и моросящий дождь действуют угнетающе. Сегодня же они выражают восторг по поводу обжигающего солнца, пространно рассуждают о благоприятном влиянии нашего светила на самочувствие человечества. Что- то гости вдруг стали многословными. Отчего бы это? Все это время, пока шли отвлеченные рассуждения о вещах, не относящихся к делу, "замполит" от нетерпения переминался с ноги на ногу, по лицу пробегали спесивые гримасы и только невозмутимое спокойствие Юшкенаса удерживало его, сплошь и рядом терявшего меру и здравый смысл.
 Многодневный поединок торга утомил и тех и других. Но если покупателям противостояли только два продавца, То Юозасу приходилось сражаться еще с "замполитом", алчная тупость которого, похоже, вот-вот готова была поставить крест на все его труды.
 - Это, безусловно, ловушка. Скорее всего, мы даже влипли в нее из-за жадности и идиотизма моего помощника. Если мы на этот раз как-то выкрутимся, придется от него избавляться, хватит. – Он обрадовался здоровому и такому простому решению, пришедшему ему в голову только что. - Как это я раньше не мог додуматься?
За время, пока Юозас ждал своего помощника и покупателей, он ходил по двору и раздумывал над событиями последних дней. В них он пришел к выводу, что нужно как можно скорее устранить этого кретина "замполита", или отправляешься на отсидку на четыре-пять лет. Это может произойти стараниями того же "замполита", хотя он сделает это не намеренно.
 Выбор этот надобно было делать раньше, до того, как приехали покупатели. Теперь поздно. Такие и похожие мысли теперь не выходили у него из головы. Лучше бы выполнить эту работу самому "сначала и до конца" и никого не посвящать в нее. Хотя можно "шестерку", но в самый последний момент. Вообще-то "шестерка" - это могила. Ему можно даже доверить эту работу полностью. Но ведь на "замполите" сбыт, связи с покупателями. А если же ты будешь заниматься этим сам, то придется начинать с нуля.

                XXX

 Принято говорить: Первое место заняла такая-то лошадь. А о наезднике ни слова. Когда человека ставят на одну ступень с лошадью и он даже не обижается, а может, наоборот, гордится, говорит следующий случай: На чемпионате кавалерий Европейских стран, проходившем в Стокгольме, первое место заняла английская лошадь. Во время награждения призеров шведским королем на лошади-победителе за наградой подъезжает наездник. Лошадь громко издает неприличный звук. Наездник извиняется. Король: "Если бы вы не извинились, я бы подумал, что это сделала лошадь".

 Красивый человек, красивый самолет, красивая лошадь... И в каждом из этих случаев люди вкладывают в понятие "красота", различный смысл. Красивый самолет - это мощные двигатели, потрясающие скорости, линии очертаний и надежность. Верно? To-есть, множество разных качеств, сведенных воедино, дают то, о чем мы говорим...
 Так же и человек. Можно ли назвать красивым человека с очень правильными чертами лица и фигурой атлета, если он не отягощен умом? О чем вы говорите? Конечно нет!
Вот видите? В случае с лошадьми дела обстоят точно так же. Главное в ней - быстрота бега, зависит от ее мощи и это мы видим в ее здоровье, в нервной реакции каждой ее клетки, каждого волоска на ней, выражающегося в том как она переступает ногами, как наливаются кровью ее глаза и помимо воли вырываются храп и ржание.
 В детстве мне посчастливилось видеть скаковую кобылицу Аргуну, ее потрясающий бег и даже рядовой ее шаг смотрелся произведением искусства. Она знала, что ее любят, что ею восторгаются и использовала это на всю катушку. Вдруг она начинала выгибать шею или быстро-быстро перебирать ногами и двигаться боком и подпрыгивать, отталкиваясь одновременно всеми четырьмя ногами. Она будто говорила: "Смотрите, смотрите, как я умею, вот еще, и вот..." Приведу ее описание, сделанное мальчишкой-участником тех скачек и стариком-стартером по прошествии нескольких лет. Они дали описание многих выдающихся лошадей, претендовавших тогда на победу, однако лучше и больше других мне запомнилась Аргуна, может быть оттого, что на тех скачках был я сам.
 К месту старта иных лошадей вели под уздцы, на других ехали верхом сами наездники, или так же вели, только по двое, держа лошадь за узду с двух сторон. Это был какой-то парад красивых и могучих животных и люди выражали свое отношение к ним оглушительны¬ми аплодисментами. Здесь же, среди них, и босоногий мальчишка на своем неказистом Волчке, который и станет победителем на этих, а позже и на других скачках.
- Куда мы попали, Волчок? Кто мы такие, как не два оборвыша-беспризорника из соседней подворотни? И кто дал нам право находиться даже в отдалении от этих царственных исполинов?
 Будто на ослепительном балу, паря над землей, прогарцевала свой немыслимый, танец красавица Аргуна под тончайшим замшевым вальтрапом, сопровождаемая дюжиной пажей и слуг, половина которых была в белых халатах, должно быть, ветеринары. Резвая и бесстрашная в скачках, здесь она позволяла себе озорные выходки, капризничала и кокетничала. Это видели все и каждую ее выходку с восторгом награждали рукоплесканиями. Вальтрап играл и струился на ней, будто драгоценное шелковое платье, стоимостью в пятьдесят верблюдов. Снова и снова возникали в голове вопросы: "Откуда они взялись? Кто и зачем прячет этих скакунов, отчего мы не видим их в нашей повседневной жизни? Ни одна из этих лошадей не уступала знаменитым чемпионам, как резвостью, так и статью, все они были достойны друг друга, равны во всем, а копыта их высекали искры.
 Мы попытались сравнить выкраденного Юозасом племенного жеребца из Белоруссии с кобылицей Аргуном. Пусть не обижаются за такое сравнение ни лошади, ни их владельцы. Ведь мы сравнили только красоту и бег этих потрясающих животных. Хотя рассказывать о них можно бесконечно, как и слушать.

                ххх

 Близость более чем удачной сделки с одной стороны и возможное успешное завершение многодневных усилий по поиску выкраденного жеребца вывели из равновесия и тех и других. Временами они были на грани срыва. Что могло стать концом их поисков и перечеркнуть всякие надежда. Раньше из этого состояния вышли покупатели. Выдержав паузу солидности и бесстрастия, гости выразили желание, как бы нехотя, поехать и посмотреть лошадь. Юозасу не оставалось ничего другого, как согласиться с предложением своего помощника…
 Приезжие незаметно для продавцов зафиксировали время на часах, и высчитали, что этот загон находится примерно в полутора-двух километрах от предыдущего. Что-то подсказывало им, что их мытарства по поиску жеребца подходят к концу, что он должен быть где-то по¬близости. Как только они подъехали к загону и увидели на привязи что-то огнеподобное, они узнали своего жеребца, выкраденного около двух месяцев назад.Все последние дни тот из покупателей, что постарше, втолковывал товарищу, что следует вести себя спокойно и беспристрастно. Разговаривать с ними коротко и только о деле, хотя приветливо.
 Это будет держать их на расстоянии. Когда слушаешь или говоришь, смотри в глаза. Видишь, наши хозяева держат лошадей в лесу, на привязи и в крытых загонах, чтобы никто не видел их. И вообще эти люди не в ладах с законом, так что они, не раздумывая, могут за¬рыть нас где-нибудь здесь, под деревьями. Ты, наверное, заметил, что их подозрительность не оттаяла до сих пор, хотя мы здесь уже несколько дней. Когда чувствуешь, что подступает волнение или начинает одолевать предвкушение успеха, вынь носовой платок и высморкайся, за¬кури не спеша. Это вернет тебе равновесие и самообладание. Я говорил тебе, чтобы ты постоянно смотрел на наших хозяев, в особенности следил за выражением глаз. Временами они делают друг другу непонятные знаки, показывают куда-то взглядом и неестественно громко смеются, порой не к месту. Не пропускай такие моменты, пусть они знают, что любое их движение или выражение лица может контролироваться. Или мы выиграем в этом поединке, или дни эти станут последними днями нашей жизни. Осталось совсем чуть-чуть.
 И последнее... Они не дураки, а Юозас, к тому же, первоклассный психолог. Имей это ввиду"! - Внушал он своему младшему товарищу в гостинице в Игналине, заканчивая очередное письмо и запечатывая.Письма такие он отправлял каждый вечер, по нескольким адресам. Покончив с этими странными манипуляциями он, будто выпустив пар и воздух, становился каким-то тощим и костлявым, с потухшими и безразличными глазами. Младший тоже не терял времени даром. Он деловито лапал девушек из гостиничного персонала, а те вскрикивали и повизгивали от удовольствия.
 Тем не менее, когда, они увидели своего жеребца на привязи, младший сделал судорожный рывок вперед, однако тот, что старше, еще на подходе взял его под руку и не отпускал. Это внезапное движение осталось незамеченным, хотя не прошло мимо взгляда "шестерки", наблюдавшего за ними из зарослей. Но предположить целый ряд ситуаций, который может возникнуть в результате какого-нибудь намека или движения большого пальца левой ноги - это чересчур сложно для "шестерки". Поэтому он не придал ему никакого значения.
 Медленно и неторопливо обошли они загон, несколько раз обо¬шли вокруг жеребца, заглянули в пасть, будто пересчитывали зубы, отошли в сторону и закурили. Каждый из них понимал, что малейшее душевное или какое-то другое выражение ликования, одолевавшего их, мгновенно будет прочитан продавцами и расшифрован безошибочно, а это - конец. Жеребец этот стоил пятнадцать тысяч рублей. После ожесточенного торга, когда покупатели просили уменьшить цену до тринадцати тысяч и "замполит” готов был пойти на это, внешне бесстрастный Юозас объявил, что стоимость жеребца меняется, теперь он стоит шестнадцать тысяч, то есть, на тысячу рублей дороже, и дальнейшие разговоры и обсуждения теряют всякий смысл.
 Покупатели без промедления согласились с новой стоимостью, ликуя в душе от хорошо сыгранной роли и предвидя скорый успех. "Замполит”, уже в который раз оказавшийся свидетелем железной твердости своего руководителя, силы его духа и спокойствия, настоял, что магарыч за покупателями. Гости согласились на это. Задаток, половину суммы, сегодня. Распоясавшийся "замполит" бесцеремонно добивал гостей и чувствовал себя Наполеоном! Ему хотелось отодвинуть своего руководителя хотя бы таким образом, пусть все видят, что он не самый распоследний в этой конторе! Все, кто присутствовал здесь, видели происходящее, понимали, кто чего стоит, однако ликовали все, кроме Юозаса, с брезгливым спокойствием взиравшего на балаган.
 Поджарый, небольшого роста, Юозас продемонстрировал стальную хватку средневекового негоцианта. Этот эпизод ставил все на свои места и объяснял, почему именно он руководил этой немногочисленной, но необычайно эффективной и жесткой группой людей, выбравшей такой романтический вид деятельности. Позднее, в одном из разговоров со следователем, кстати, его давним знакомым по предыдущим делам, Юшкенас сокрушался, что в тот момент, когда покупатели с легкостью согласились осмотреть последнюю лошадь, жеребца из Белоруссии, и он утвердился в том, что это ловушка, он ничего не стал предпринимать.
 Впереди тянулись целые сутки и можно было перепрятать всю дюжину лошадей в глухомани лесов под Швенченисом, у родственников и знакомых. Никто не нашел бы их и ничего не смог бы доказать. Однако примитивное самомнение и алчность помощника сгубило все, а одному справиться с перегоном немыслимо. Теперь, задним числом, все понимают это. Обычная история.
 Говорить об этом с "замполитом", а уж тем более с "шестеркой", было бесполезно. "Шестерка", послушный и исполнительный во всем в обычное время, внезапно становился неуправляемым, а порой про¬сто опасным, когда возникала возможность какой-то сделки и бары¬ша. Как только запахло большими деньгами, они потеряли рассудок и как-то подозрительно быстро объединились.
 Теперь они руководствовались первобытными инстинктами стервятников и шли напролом. Начни Юшкенас настаивать на своем, он под¬писал бы себе смертный приговор. Ради шестнадцати тысяч помощники не остановились бы перед устранением своего руководителя. Это Юозас понял сегодня, как-то вдруг взглянув в глаза своего помощника. Таким образом, он получил подтверждение своим давним и смутным догадкам. Теперь Юшкенасу стало понятно, почему несколько дней назад "замполит" не выполнил его просьбу и не приехал в назначенное время. Он знал, что Юозас хочет оставить двух первых лошадей в загонах, а остальных одиннадцать перегнать в окрестности Швенчениса. Своим опозданием "замполит" сорвал путь к спасению и затянул их на нары. У "замполита", как мы уже видели, были и другие мотивы. В его оценке собственной личности не хватало признанного окружающими и всеми, кто его знал, важности и величия и, стало быть, беспрекословного авторитета. - На пути стоял Юозас Юшкенас.
 Вернувшись на хутор и распив оставленную бутылку, покупатели отсчитали половину суммы, а половину обязались привезти завтра, когда приедут за жеребцом. В прошедшие сутки "замполит" не спал. Он всю жизнь мечтал съездить на один из черноморских курортов в белом костюме и с небольшим чемоданом, таким, как видел однажды на цветном плакате. Ему грезилось, что он заходит в бар или какой-нибудь ресторан и, небрежно вынув из кармана новенькую хрустящую ассигнацию, заказывает дорогое вино, а на закуску - лягу... то- есть, какую-то морскую улитку. Какие тут могут быть сны?
 В голосе у него прорезались нотки, свойственные разве что носителям самых широких галифе. Высокомерно приказал жене, чтобы к утру был вычищен и выглажен его лучший костюм. Двум взрослым дочерям рявкнул, чтобы не путались под ногами и убирались спать. Подвернувшийся кот улетел за дверь от безжалостного пинка властелина. "Замполит" упивался своим могуществом и рос в собственных глазах. Он много говорил, перемежая речь запредельными оборотами, чувствовал себя хозяином и строил сверкающие замки своего будущего. Не предупредив Юозаса, распорядился, чтобы "шестерка" не прятался впредь за деревьями, а присутствовал при завершении сделки.
 Скорее всего, ему захотелось иметь аудиторию, свидетельницу его триумфа, а тут...
 Через каждые полчаса "замполит" напоминал Юозасу и, особенно
"шестерке", как он поставил на место покупателей с магарычом и задатком. "Шестерка" слушал его со скептической ухмылкой, то и дело сморкаясь на ботинки своих руководителей. Юозас, как обычно, помалкивал, поочередно глядя то на одного, то на другого из своих помощников. Доверие к ним улетучилось. За эти несколько дней резче проступила у него гримаса брезгливости. Временами даже у покупателей в обращении к "замполиту" проскальзывает еле заметная неприязнь, но они умело гасят ее.
 Сильное и тяжелое впечатление оставлял Юозас в людях. Можно объяснить это чертами характера, тюремным прошлым или чем-то иным, однако в любых случаях он оставался самим собой, не скатывался на фальшь, не был вероломным или подлым. А его людоедские выходки по отношению к матери и жене можно объяснить помутнением рас¬судка во время пьянства, хоть это не оправдывает его. Что за при¬чины были и были ли они, никто не знает.
 Мы рассказываем тебе о делах и поступках Юозаса Юшкенаса дома или за его пределами. - Утверждают Казимир Гедрайтис с Адвертасом. - А его качеств человеческих и насколько отягощена душа его грехами перед католической церковью и папой Римским, мы не касаемся. Хотя это большая и интересная тема... Но если тебе интересно, то мы рассмотрим это в следующий раз.
 Слово свое или данное обещание Юозас выполняет неукоснительно. Никто не может упрекнуть его в этом. То, чем он занимается, это вроде хобби, но раз оно его кормит, очевидно, это профессия. Вообще-то, конечно, смешно и дико слышать в наше время: профессия конокрад. Однако, что есть, то есть. Мы с Адвертасом считаем, что эта профессия-рудимент будет жить столько, сколько будут развеваться гривы скачущих по степи коней, на спинах своих доставивших человечество в сегодня.
Два друга продолжают рассказывать о богатой событиями жизни Юозаса. Временами Ванька отправляется к картофельным рядам и возвращается с оттопыренными карманами... ...Школу-семилетку Юшкенас закончил в Казакине и дальше не учился. Надо было ходить в Игналину, десятилетки ближе не было. Как и большинство хуторских и деревенских парней, он мечтал уйти в армию и там выучиться на шофера. Что еще нужно настоящему мужику? Все ребята-одногодки Юозаса, с которыми он должен был призываться осенью в армию, думали так же, как и он. Они тоже хотели выучиться на шоферов.
 В первый раз Юшкенас попал за решетку из-за угнанной лошади. Угнал по дурости, поспорив с ребятами на бутылку бормотухи. Во второй раз угодил туда же за то, что в групповой драке был убит человек. Обвинили, и посадили в тюрьму Юозаса на большой срок, хотя прямых улик, говорят, никто ему не предъявлял. А еще говорят, что настоящий убийца до сих пор разгуливает на свободе. Отец у него там, какая-то большая шишка, то-се…
 Об этом Юозас узнал после того, как отсидел от звонка до звонка. Вернувшись, он снова поднял этот вопрос, но над ним посмеялись, сказав, что он, должно быть, считает себя умнее Советской Юриспруденции. Смущенный, Юозас пришел к человеку, своему ровеснику, пустившему в ход нож, и посоветовал вместе с ним пойти в прокуратуру.
 - Видишь ли, друг, к тебе лично я не имею никаких претензий, но я не хочу, чтобы за мной тянулась репутация убийцы. Да и ты, надеюсь, человек справедливый?
- Сложную вещь ты предлагаешь мне.
- Да какие там сложности? Надо бы идти в прокуратуру и рас¬сказать правду. Я тоже пойду с тобой, чтобы ты не заблудился.
 Человек этот отказался идти в прокуратуру и, по привычке, схватился за нож, однако Юозас оказался проворнее. Снова был суд. На суде поверили "пострадавшему". А кто такой Юшкенас? Он, - дважды сидевший в заключении? К тому же, за убийство? Хорошо хоть, мужик тот выжил. Могли впаять и вышку. Месть все-таки состоялась. Во всяком случае, так считают люди. Когда Юозас снова вышел на свободу, его недоброжелатель еще мозолил людям глаза, он жил на хуторе, на окраине Игналины с родителями. На этот раз никто ни к кому не обращался. Мужик этот просто исчез. Будто его и не было. Родители забеспокоились через две недели. Стали искать. А где его искать? Ведь человек не игрушка в песочнице. Хотя искали и там, и сям. Спрашивали у собутыльников сына, у других знакомых.
 Там, за решеткой, он начал раздумывать о себе, о родителях, постоянно перед ним возникал вопрос о жизни и смерти, и вообще о смысле его пребывания на Земле. Принялся сортировать людей по различным признакам. Людей - носителей власти, прокуроров и судей он свел в одну кучу и назвал их паразитами и людьми-фуфло. В другой куче у него находились люди, которые трудились на полях, на скотном дворе и размахивали молотом и лопатой. Этих людей он на¬звал солью и смыслом Земли. Себя он не отнес ни к тем, ни к другим, а скромно назвал сортировщиком.
 Там же, за решеткой, он пристрастился к чтению. Читал без всякой системы, все подряд от классической литературы до справочников по мировой экономике. Никто не видел, чтобы он участвовал в спорах, хотя любил слушать, о чем говорят люди. Не возражал, когда высказывали явно абсурдные взгляды, а молча отходил в сторону или уходил прочь.
               
                ххх

 Рано утром следующего дня к Юозасу заявился "замполит" в чис¬том и выглаженном костюме с аляповато завязанным галстуком и не¬выносимо вонял тройным одеколоном. С ходу он взял бразды правления в свои руки и распорядился, чтобы к обеду приготовили стол с выпивкой и обильной закуской. Затопили печи. По двору хутора замельтешили откуда-то взявшиеся женщины с горшками и кастрюлями. Надвигалось что-то грандиозное.
 Приближался полдень. На двух машинах приехали покупатели с переодетым офицером милиции, работником прокуратуры и поняты¬ми. На множество женщин, которые готовили столы для каких-то торжеств, плиты, сооруженные во дворе наспех, на которых что-то шипело и булькало, приезжие не обратили никакого внимания. Они быстро надели наручники на "замполита" и на Юозаса, милиционеры скинули плащи и все, толпой, отправились знакомиться с загонами и лошадьми, с направлениями дорог и технологией хозяйства Юозаса. "Шестерка" исчез. Его так и не нашли. Его и не искали, как следует. Кто же будет искать то, чего нет в природе? Весть о том, что конокрадов повязали, хуторские жители и жители Казакине узнали мигом, тут же, однако никто не проявил любопытства, будто то, чем это кончится, они знали с самого начала.

                ххх

 Через четыре года Юшкенас вернулся из заключения. Матери своей не застал в живых. Говорят, она хотела дождаться внуков. Когда жена Юозаса забеременела, бабка старалась оградить ее от забот и огорчений. Теперь она не будила ее по утрам, как прежде, до восхода солнца. В доме и во дворе всю работу выполняла сама, успевая еще заглянуть на рынок в Игналине.
В огороде теперь она посадила цветы. Необходимые и традиционные огородные растения ушли на задворки, ближе к картофельным полям, а на их месте цвели теперь гладиолусы и хризантемы. Хутор преобразился. Выровнялись цветущие грядки, дорожки между ними золотились мелким песком. Не то, что окурки Юозаса; горелые спички тут же удалялись и сжигались, а валявшиеся до этого вкривь и вкось горбыли и доски нашли свое место в аккуратных штабелях. По¬черневший от времени бревенчатый дом, просторный двор с многочисленными постройками жили теперь грядущим пришествием и даже соседи втянулись в предчувствие надвигающихся событий. Прибегали к бабке ее подруги-сверстницы, как и молодые женщины, долго о чем- то шушукались и расходились с улыбающимися лицами.
  Когда бабке доводилось бывать в Игналине, Швенченисе или в далеких Утенах, она успевала обежать тамошние магазины и приобрести младенческие наряды. Окрестные женщины из своих поездок так же привозили игрушки и распашонки. Дануте Гедрайтене как-то рассказывала Ванькиной жене, что весь дом у них забит детскими вещами и игрушками, которых хватило бы на младенцев небольшого городка. Старик-столяр из соседнего хутора мастерил кроватку-люльку, строгал и выглаживал каждую деталь, будто готовил ее к всемирной вы¬ставке. Это была третья люлька. Предыдущие две были забракованы привередливой бабкой, хоть она и оплатила их. Однако деревенский мастер беспрекословно начал третью, невиданную в этих краях, с учетом пожеланий и замечаний заказчицы.
 На хуторе Юшкенасов отныне постоянно отирались женщины и даже школьницы скакали взад-вперед с кувшинами и подойниками. Предстоящее рождение внука или внучки стало смыслом бабкиной жизни, она повеселела, стала болтливой и даже пела, чего раньше не замечалось за ней. Пока невестка выходила и гуляла среди цветов, она успевала навести порядок в доме, окурить комнаты дымом можжевельника и приготовить для нее обед. Старая неприветливая женщина преобразилась, стала следить за собой и тем, что окружало ее. В доме Гедрайтисов говорили, что движения и стать ее напоминали теперь повадки совсем не старой женщины, спешащей на свидание. Может быть и так. Ни Ванька, ни Казимир с Адвертасом, не замечали этого. У одного работа, у другого рыбалка, то-се… Невестка отвечала бабке трогательным вниманием и старалась сделать для неё что-нибудь приятное.
После того безумного дня, когда невестки не стало, мать Юозаса потеряла всякий интерес к окружающему. Люто возненавидела сына с его занятиями и со всеми его товарищами, перестала разговаривать с соседями и даже сама с собой, что было известно всем. Грядки потеряли ухоженный вил, цветы засохли. В письме Ванькиной жене Дануте писала, что бабка прокляла Бога и Божью Матерь за их холодное безразличие к еще не родившимся младенцам, их матерям и несправедливое мироустройство.
 Весь хуторской народ слышал, как днем и ночью, в течение целой недели, продолжался плач и жалобы бабки. После этого она выкинула из дома бронзовый латинский крест и икону с изображением Девы Марии. Будто тень, бродила она теперь по запущенному и грязному двору с застывшими глазами, пока, однажды утром, хуторские соседи не нашли ее, сидевшую, прислонившись к дереву у обочины дороги на Игналину. У ног ее валялся узелок с не проданным луком, укропом и еще с чем-то там...

                XXX

 Примерно раз в три месяца, когда чаще, а когда реже, семья Ваньки Есугеева получает письма от Гедрайтисов. Чуть-чуть смешные, чуть-чуть нелепые, но всегда такие теплые и полные веселого оптимизма, они давали удивительное, даже сказочное представление о том, что происходит в окрестностях Игналины, будто об игре больших детей или каких-то духов, живущих совсем в другом мире и по другим законам. Из них Есугеевы узнавали, кто, кого и за что обидел, или как было страшно, когда они увидели в три часа ночи огонь в чердачном окне дома Юшкенасов, хотя там давно никто не живет. В них говорилось о пожелании всяких благ и успехов, что они ждут не дождутся ответа, будто соловей лета. Затем принимались рассуждать о погоде, урожае картошки и обязательно о том, какая нынче вода в озере и как ведет себя рыба - это они писали, скорее всего, со слов Альгиса.
Окончания некоторых писем были написаны на оберточной бумаге закончилась бумага, огрызком химического карандаша закончилась паста в ручке. Было видно, что через каждые слог или два, кончик огрызка слюнявили. В письмах Казимира клоунское ерничанье перемежалось с плаксивыми жалобами деревенского шоферюги, которого разоблачили в чем-то важном для него, а может, главном, и это делает ему, Казимиру Гедрайтису, "козью морду", в виде конфискованных бутылок с бормотухой.
На этот раз Есугеевы получили, сразу три письма. Альгис писал своему другу Степе, Ванькиной жене и дочке писала Дануте, Казимир написал отцу семейства Ваньке. На всех трех конвертах значилось строгое повеление: "лично в руки". В письме Альгиса говорилось о рыбе, о грибах и охоте. Он приглашал друга приехать на будущее лето и заказывал крючки, лески и блесны. В конце письма он написал: "Привези это самое, которое "вз-з-зж-ж-ж-з". После некоторого затруднения Есугеевы расшифровали, что это, должно быть, спиннинг. Это заморское слово никак не желало поддаваться языку и памяти Альгиса, а вполне доступное русское слово "катушка" не признавалось им.
 Дануте рассказывала Ванькиной жене, что каждую ночь, примерно с двух до четырех ночи, на чердаке дома Юшкенасов горит тусклый свет. Это происходит независимо от того, здесь хозяин или в отъезде. Даже если он ошивается здесь, все равно ест или спит в теплой клетке под голубятней, а в дом и не заглядывает. Собака и кошка с котятами ушли куда-то и не возвращаются. Люди теперь обходят хутор Юшкенасов стороной, как можно дальше и считают это место проклятым. Сам он, как и раньше, ни с кем не дружит и не разговаривает. С ним - тоже. Где-то он приобрел полудохлую гнедую лошадь с отвратительной бородавкой под левым глазом, величиной в два кулака, возит на ней дрова и сено, не стесняется даже ездить в Игналину. И хутор Юшкенасов, и все вокруг, пришло в запустение. С той стороны теперь тянет неуютной и холодной кладбищенской сыростью.
 В Казакине и на хуторах вспоминают старую мать Юозаса. Сколько пришлось ей пережить!? Она была умной и доброй старухой и никому не сделала зла. А Ингуна? Бедная, бедная... Мы все .жалеем ее, вспоминаем и плачем. Какая страшная судьба выпала ей, бедняжке! ...А этот! Проклятый конокрад и людоед со змеиным взглядом, чтоб он сдох, и его друзья тоже? - Так, неожиданно и беспощадно закончила свое письмо горячая и азартная в гневе Дануте Гедрайтене, не признававшая компромиссов.
 В конце письма Дануте написала, что старуха Микалина жива-здорова. Все так же кликушествует, хоть и не так часто, как раньше. И так же, как и раньше, ее боятся люди и обходят, чтобы не попадаться ей на глаза. В построении письма несколько строк в ко¬нце - это место для забытых общих знакомых. На этот раз туда по¬пала бабушка Микалина.
 Письмо Казимира изобиловало местами, где описывались его нешуточные поединки с Дануте из-за случайно найденных ею бутылок среди картофельных рядов и кабанами, продолжающими прорываться через линию Мажино. Линией Мажино, с подачи кого-то из дачников, называли ряд костров из автопокрышек, пылавших по углам картофельных полей каждую ночь, чтобы отпугнуть клыкастых монстров. Костры устраивались в течение примерно двух недель во второй половине августа, когда начинала созревать картошка и завязывались клубни. Именно в этот небольшой промежуток времени в году кабаны проходили по этим местам, опустошая зреющий урожай, издеваясь над окрестными жителями и сея среди них панику.
 А один из абзацев в письме начинался так: "Даже и не знаю, как бы написать тебе поточнее, Ванька?... Одним словом, меня доконали Дануте с кабанами". Казис прекрасно понимает неуклюжую комичность этих и подобных построений, но они с Адвертасом так часто и так много играли роль простоватых деревенских трезвенников-правдолюбцев, что не знаешь, где у них правда, а где - балаган. Степень достоверности настолько высока, что Ванька с Надеждой делают вид, что верят, и от души веселятся.
 Есугеевы с восторгом читали письма снова и снова, получая огромное удовольствие от неповторимого языка, оборотов и манеры изложения. В своих рассуждениях Гедрайтисы часто приходили к неожиданным выводам, которые трудно было опровергнуть, но с которыми трудно было и согласиться. Казис обычно думал и говорил, как бы считывая с картин и образов, смоделированных в голове, как и все люди, на ходу вводя туда коррективы, вроде междометий и восклицаний. Или, что-нибудь из крепчайшего боцманского лексикона, что не может быть приведено здесь. Когда он видел, что его плохо понимают, скатывался на запредельный фольклор, который порой хоронил под собой то, о чем шла речь,
как и страдавшую из-за красочных сравнений и образности точность. Письма его были не менее живописны и прочно держали внимание адресата.
 В других важных и ответственных местах своих писем Казимир писал о себе в третьем лице. В таких случаях повествование принимало торжественные, чуть ли не официальные звучания правительственных меморандумов. К примеру, описывая хуторские новости, он писал: "Казимирас Гедрайтис пишет тебе еще об одной новости. "Зам¬полита больше нет. Хотя, сам понимаешь, этот человек не заслужил, чтобы о нем говорили больше, нежели высморкаться в придорожную канаву. Говорят, его замочили перед самым выходом на волю. Он и там хотел быть главным и командовать с помощью спеси и чванства. Скорее всего, именно за это и рассчитались с ним. "Шестерка" исчез окончательно. Его не нашли, да его никто и не искал. Очевидно, прислушиваясь и глядя на себя, как бы со стороны, ему было проще и удобней излагать свои мысли.
 А вот что было написано дальше: "Казимирас Гедрайтис разговаривал третьего дня с нашим колхозным начальством и оно сказало ему, Гедрайтису, что люди с твоей специальностью тоже нужны нам, потому как архитекторы, в конце концов, тоже люда. Если надумаешь, есть место для хутора, есть даже готовый дом с участком, притом, с хорошим, можно основать хозяйство. Но ему, Казимирасу Гедрайтису, как и Адвертасу, кажется, что это глупо и не выгодно. Будет в сто раз лучше и умней, если ты построишь свой дом рядом с его домом. Ежели решишься, а Гедрайтис надеется на это, то под рукой всегда его машина, как и озеро с твоей рыбой. Видишь, как получается? Так что думай, старик.
 Он, Казимирас Гедрайтис, разговаривал со всеми соседями, кроме Юозаса Юшкенаса, и ни один из них не возражает, чтобы ты приехал с семьей и жил среди нас. Тебя все уважают, а Гедрайтис точно знает, что даже Юозас относится к тебе лучше, чем к другим. Давай, друг, не тяни с этим. Большой город - это неестественно для человека, это грязный вертеп и проклятие Божие. Теперь насчет материала для дома. Казимирас Гедрайтис разговаривал так же с лесничим, ты, должно быть, помнишь его, мы выпивали у него на сеновале и с нами был Адвертас, помнишь? Так вот, лесник просил передать тебе, что лес и пиломатериалы для: постройки дома нашему другу - не проблема. Дескать, пусть приезжает. Дети твои будут ходить в ту же школу, где учится Альгис. Жене твоей так же найдем работу, или пусть трудится с тобой, раз она тоже архитектор. В конце концов, как решило наше начальство, она тоже человек, хоть и женщина.
 Да, чуть не забыл. Лесничий со своей женой и собакой тоже передают тебе привет. Они хорошие люди и на днях сам лесник начнет выбирать делянку, где можно будет наготовить бревен для твоего дома, а вывозить их будет сын старого Шимкуса на своей "Беларуси". С ним Гедрайтис тоже разговаривал и договорился. Все, кого не увижу, спрашивают, когда ты приедешь. Напиши скорее.
 В который раз Гедрайтис возвращался к тому, что совсем не стало житья от происков Дануте. Оказывается, она обнаружила все тайники мужа. Теперь, как только он идет окучивать картошку или собирать колорадских жуков, Дануте тут-как-тут со своей гнусной помощью. Идет приводить в порядок коровник, и она спешит рядом, будто хочет помочь поднять лопату с говном. Иногда она просит сделать это Альгиса. Она ни на миг не оставляет Казимира одного, чтобы он не сунул в ведро или карман бутылку бормотухи. Еще она разобралась и раскрыла технологию бизнеса Альгиса, когда он выколачивал то рубль, то два на крючки, мороженое, виртуозно играя на взаимных родительских секретах и положила этому конец.
 "Этот засранец Альгис? Продал отца за мороженое? Сын родной называется! Нет правды на земле? - Плакался замордованный Казимир. - Приезжай, друг, у нас так хорошо все получалось, нас ни разу не сцапали! Теперь я совсем один!” Она как-то застала нас с Адвертасом в коровнике врасплох и мы не успели спрятать бутылки с бормотухой. Как ты догадываешься, в гневе моя крошка приложила свою десницу к морде Адвертаса. Хочешь верь, Ванька, хочешь нет, но гориллоподобный друг мой рухнул наземь, будто мешок с трухой. После этого он две недели провалялся в постели и не мог встать. С тех пор он не приходит к нам.
 Было смешно и грустно читать Ваньке Есугееву письмо своего друга. Оставалось ему только надеяться, что Казимир Гедрайтис как-нибудь выкрутится из сложной жизненной ситуации. В самом конце письма, не то, будто ставя точку, не то, будто бросаясь на амбразуру, Казис подытожил все написанное: "Никто не понимает меня лучше, чем ты, Ванька! Приезжай!"


  прим. Парщукас - поросёнок (лит.)