Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 38

В собственной прихожей Пётр Яковлевич столкнулся с незнакомым корпулентным мужчиной, который смущённо протиснулся мимо него к двери, вжимая Гранина животом в одежду на вешалке и обдавая своим запахом – прокуренной пальтовой шерсти и мокрой псины – видно, у гостя имелась собака. Попутно человек бормотал извинения за вторжение и причинённые неудобства и многословно благодарил Германа за отзывчивость. Когда дверь за посетителем закрылась, Розен, старательно пряча улыбку, забрал у Петра Яковлевича портфель, шарф и пояснил:

– Он неожиданно позвонил, сказал, что срочно. А мне так не хотелось выходить из дома!

– И чудесно, Герман, – пробормотал Пётр Яковлевич, разуваясь. – А то ты вечно пропадаешь, неизвестно где. Что хоть у него за проблема? Или это секрет? – вяло полюбопытствовал он, проходя в свою комнату.

– Ну почему же секрет? – закашлялся смехом Розен. – Карта не работает. Пришёл просить совета.

– То есть как? – ошалел Гранин. И даже раздеваться перестал – застыл в наполовину снятой рубашке и расстёгнутых брюках. – А как же он живёт?

– Элементарно, Петя! – радостно сообщил Розен, оставляя портфель у стены. – У каждого десятого что-нибудь не работает. А ты не знал? – Он без церемоний стащил с Гранина рубашку и кинул ему домашнюю футболку.

– Знал, наверное. – Пётр Яковлевич снял, наконец, брюки и задумался. – Но чтобы вся карта… И что с ним не так? – он натянул мягкие вельветовые штаны, которые носил дома, и с интересом уставился на Германа.

Тот скрестил руки на груди, привалился плечом к шкафу.

– То же, что и со всеми нами, – сияя беззаботной улыбкой, сообщил он. – Только в других масштабах. Он новую настройку так далеко от старой себе сочинил, что теперь не узнаёт её и живёт себе по прежней.

Пётр Яковлевич даже присвистнул:

– А так можно было?

Они с Розеном дружно заржали.

– Да, всё можно, Петя, – утирая слёзы восторга, простонал Розен. – Просто никто об этом не знает.

– И что же ты ему посоветовал?

– Провёл сеанс психоанализа, т.е. разжевал ему то, что он и так знал. Растолковал, что он сам этого хотел, рассказал, почему, и долго уговаривал его принять себя нового и увидеть великое в малом и не презирать обыденность, проживание которой требует от нас не меньшего мастерства, чем осуществление гения и подвига.

Гранин восхищённо цокнул языком.

– Я, прям, заслушался, Герман! – Он подошёл поближе, с благостным вздохом окидывая взглядом своё длинноногое сокровище. – То есть этому уникуму поставленные задачи мелковаты показались? Я правильно понял?

– Эх, Педро, – покачал головою Розен, – Да, нас таких здесь сейчас знаешь, сколько? Которые жить не умеют, а только жертвовать, терпеть, страдать, преодолевать и умирать умеют? Все же дружно кинулись перекосы исправлять! Потому что тьма гениев и святых тупо не выжила из-за банальной бытовой беспомощности. Пока они медитировали под баньяновыми деревьями и топили своими рукописями камины, остальные создавали государства, наживали состояния, пили, ели, трахались и получали удовольствие от жизни. И трудно заставить себя всё это полюбить, если ты уже знаешь, что не в этом правда. Но правила игры таковы, что тело должно получить своё – нельзя его игнорировать, если уж мы в нём. О теле надо заботиться и заботиться умело. Потому что мы в ответе за тех, кого приручили. Правильно?

Улыбка Петра Яковлевича слегка потускнела. Он замялся, но всё равно спросил:

– А мне ты тоже перекосы исправлять помогаешь?

Розен поглядел на него, как на безнадёжного, и со стоном уронил голову лицом в ладони.

– Петенька, – доверительно-ласково заговорил он, приобнимая Гранина одной рукой за плечи и обводя пальцем другой линию гранинского лба, бровей, скул, как будто рисуя их заново. – Петенька, душа моя, перестань уже подозревать меня в том, что я играю какую-то роль. Я не играю, я просто с тобой живу. Чувствуешь разницу?

Пётр Яковлевич хотел бы сказать, что чувствует, но он не чувствовал. У него было стойкое ощущение, что Герман играл-таки добровольно роль (кого? раскрепощающего фактора?) для его, Гранина, воспитания и пользы. Иначе дебет с кредитом в его мозгу не сходились. В последнее время это стало навязчивой идеей.

Розен неожиданно щёлкнул его по лбу.

– Я тебя прибью сейчас, – пригрозил он нежно. – Ты же знаешь меня настоящего, знаешь меня в непрерывности, а не в реальности отдельно взятой жизни – как я могу играть перед тобой какую-либо роль? Это уже фарс какой-то! Разумеется, я помогаю тебе исправлять перекосы, но в этом нет игры. Представь, что ты живёшь с парикмахером. И он тебя стрижёт. Но не как клиента, а по любви. Потому что не хочет тебя в чужие руки отдавать. Понимаешь теперь?

– Понимаю, – просиял Пётр Яковлевич, но тут же омрачился снова. – Но я очень долго живу, Герман, и точно знаю, что всё рано или поздно кончается. Всё.

Розен отступил на шаг, потёр подбородок. На Гранина он теперь смотрел, как любой мастер смотрит на трудный, но интересный случай.

– Кончается, да, – после некоторых раздумий кивнул он. – Но в нашем с тобой случае это будет концом одного этапа и началом следующего. А наша связь только окрепнет. Здесь-то ты чувствуешь разницу?

Пётр Яковлевич уставился на Германа, как на чудо. Такая простая мысль почему-то не приходила ему в голову!

– И ты хочешь – чтобы навсегда? Со мной? – с надеждой спросил он.

– Сколько можно повторять? – Розен патетически потряс воздетыми к потолку руками. – Да. Хочу. С тобой. Навсегда.

– Тогда… – Гранин метнулся к брошенному на стул пиджаку, лихорадочно прощупал его, вывернул внутренний карман – оттуда выпала небольшая, обтянутая шёлком коробочка. Он решительно выдохнул, вернулся к Розену и, твёрдо глядя ему в глаза, протянул футляр на раскрытой ладони. – Тогда, может быть, ты согласишься?..

Розен с трудом удержал в себе всплеск истерического смеха – было заметно, как он усилием воли преобразовал его в умиление. Открыл коробочку. Там, как и ожидалось, лежали два самых простых обручальных кольца.

– Давно ты с собой это таскаешь? – весело поинтересовался он.

Гранин только кивнул. Он сразу, как только Герман сказал ему, что ждёт предложения по всей форме, обмерил его палец ниткой и на следующий же день отправился в ювелирный, где любовно выбрал вот эти вот самые кольца. Но, понимая, что «предложение по всей форме» можно будет сделать только один раз, он всё ждал подходящего момента – даже пытался сам его организовать. Испортить всё банальностью и пафосом не хотелось – Герман не выносил пошлости, да и сам Пётр Яковлевич тоже, поэтому шансов сделать это красиво и вовремя было исчезающе мало.

– Я согласен, Пётр Яковлевич, согласен. И торжественно это подтверждаю, – важно кивнул Герман.

– Подтвердить торжественно и при свидетелях ты ещё успеешь, – счастливо улыбнулся Гранин. Он потянул за ленточку, открывая в футляре двойное дно и доставая ещё одно кольцо, точнее, перстень с синим камнем. – Позволь?

Розен был впечатлён и даже улыбаться перестал – молча протянул руку и задумчиво смотрел, как Пётр Яковлевич надевает перстень ему на палец.

– Тебе идёт, – удовлетворённо отметил Гранин.

– Определённо, – согласился Розен. И повертел рукой, любуясь тающими переливам небесной синевы в камне. – Мне идёт быть с тобой. – Он поймал всё ещё неуверенный гранинский взгляд и потянул Петра Яковлевича на себя за футболку. – Я обещаю тебе себя, – негромко проговорил Розен, наклоняясь к его лицу, чтобы поцеловать. – И в знак этого буду носить этот перстень. А ты не загоняйся больше на эту тему. Договорились?

– Я постараюсь, – честно пообещал Гранин.

Поцелуй вышел сладким и долгим и предсказуемо продолжился в постели. Страх до конца не ушёл, но Петру Яковлевичу определённо стало легче на сердце. Ещё немного и работа снова станет вызывать искренний интерес, со смешком признался он себе. «Хороший у меня личный парикмахер. И методы у него действенные», – с нежностью подумал Гранин, глядя на засыпающего рядом Германа. И старательно отогнал от себя мысль об искусной манипуляции простым и доверчивым собой.