Кувшинки

Рассказ(12+) о трагической первой любви.
* * * * *

Пролог.

Где-то, на бегу, услышал фразу «Степень таланта сказывается на возрасте первой любви…». Где услышал?.. То ли в толчее метро, то ли в машине по радио или в утренних новостях по телеку… Не могу припомнить! Но почему-то уже несколько дней вновь и вновь возвращаюсь к ней, к этой ненароком услышанной фразе, словно ощупываю в кармане ключ от позабытой двери… Нет смысла доставать его из кармана – двери-то нет, но пальцы вновь и вновь натыкаются на его тёплый, согретый мною, металл… Наконец-то понял, что не избавлюсь от мучительного наваждения, пока не припомню что-то важное, связанное с этой злополучной фразой – «Степень таланта…». Да нет! О первой любви. Да, о первой! А когда у меня была самая-самая?..

На первом курсе – Нинка, грудастая рыжая бестия с бесстыжими зеленущими глазами… Нет, это скорее было сумасшествие! Чуть не вылетел из института на первой же сессии!.. Спасло, что Нинка её тоже не сдала и укатила в свою Тьмутаракань – родной городок в три забора два столба… А меня пожалели – дали возможность пересдать пять дисциплин, чтобы не загремел по весне в армию. Невероятным усилием воли удалось выбросить Нинку из воспалённого мозга и на её место запихнуть всякую белиберду, вроде высшей математики... А вот с другим местом, далёким от мозга, было тяжелее, особенно по утрам… Но нет, это – не любовь! Это называется другим словом. А любовь – чистая, светлая и непорочная?.. Пожалуй, в школе…

Наташка, девчонка из параллельного класса, любила стоять во время перемены на верхней площадке. И все пацаны старших классов «бесцельно» таскались вверх и вниз, задрав головы, спотыкаясь и скользя на стёртых ступенях школьной лестницы... А эта Зараза резко поворачивалась, не сходя с места, и коротенькая юбчонка, качнувшись волной, поднималась ещё выше!.. Мы спорили до хрипоты и бились об заклад, на мороженое или пирожок с повидлом, о том – какого цвета сегодня её трусики… Тьфу ты, нет – это то же не любовь! Хотя мне так хотелось понести Наташкин портфель, идя пусть не рядом, но близко… От одной мысли я потел, как в бане, и в штанах… Нет, это – точно не любовь! Об этом стыдно было рассказать даже приятелю...

А чистая любовь была – в первом классе!.. Девочка, имени не помню, сидела рядом и закидывала одну из своих кос через плечо. Волосы, пахнущие почему-то яблоком, задевали мою щёку... Вот вторую косу почему-то за спину не закидывала, или я этого просто не замечал? Но от шёлка волос – по затылку и спине у меня пробегали мурашки величиной с полмизинца, и я глох, слеп и тупел!.. Отупел бы совершенно, если бы Олю… О, её, оказывается, звали Олей, а я почти и забыл! Так вот, Олю сначала пересадили ближе к доске, а по первому снегу «лучшую ученицу класса» перевели в другую школу. Была ли она лучшей ученицей – не помню! Может просто была слеповата, потому и пересадили на первую парту, а может – глуховата... Училась бы дольше – запомнил бы! А так, помню лишь шёлк золотистых волос, по моей щеке, и алый бант, что грозил выколоть мой правый глаз… И я был согласен, лишь бы!.. Был согласен на всё, лишь бы… Лишь бы… была жива?!
Вот! Вот та «дверь», к которой злополучный ключ в моём «кармане памяти»! И было мне лет шесть-семь, не более, когда это произошло…

* *  * * *
Глава 1 «Знакомство».

Моя родня – коренные москвичи, но мамина институтская подруга оказалась «донской казачкой». Несколько лет они переписывались, продолжая «дружить письмами», а потом вдруг нагрянул «табор» – в новогодние праздники поздравить со мной, новорождённым! Так и повелось – каждую зиму «дончане», уже привычно, приезжали недели на две-три поторговать и развлечься...
Торговали гости всевозможной снедью на «колхозном» рынке, а развлекались – по магазинам и злачным местам, как, усмехаясь, ворчал отец... Помню – меня, уже не совсем маленького, удивляло: зачем «злачные места» жителям деревни! И где на московском асфальте, брусчатке или гравии, растут зимой злаки – рожь и овёс?..
А ещё удивляло и смешило имя толстой улыбчивой бабки, матери маминой подруги, – «баб-Стёпа»! Отец называл её Степанидой Фроловной, но мне, по малолетству, такого было не выговорить, потому было достаточно – баб-Стёпа, как дядя-Стёпа-милиционер в любимой книжке Михалкова. Правда, баб-Стёпа пошла не в рост, а в ширь… Ну, да не об этом!
Не знаю, кому пришла идея – провести мне лето «под крылом» этой казачки. Мамина подруга с семьёй жила в городке, а баб-Стёпа – в самых, что ни на есть, донских степях! Моим родителям давали отпуск лишь в августе, потому за мной в начале июня приехала сама баб-Стёпа и забрала с собою.

Дорогу помню плохо… В поезде я куксился – не хотел смотреть даже в окно; в пыльном рейсовом автобусе – спал. Сонный, усталый и заплаканный почти не заметил, как меня уложили в чужую кровать в незнакомом доме. Очнулся лишь рано утром от крика горластого петуха!..
Крохотный хуторок Овражки затерялся в звенящей цикадами и пахнущей пшеничной пыльцой раскалённой степи. Три глинобитных домика, под соломенными крышами, ютились в широком овраге, называемом «балкой», что прорезая ровную, как стол, степь спускался в низину, к неширокой речушкой Запруда. Имя было дано по запруде, что перегородила русло реки ниже хуторка и позволила растечься слепящему на солнце озеру. По его берегам росли серебристые ивы, опускающие свои плетистые косы к самой воде. Ивняк незаметно, смешиваясь с одичавшими черешнями и вишнями, переходил в огромный колхозный сад; ради полива которого и была устроена, ещё при царе горохе, запруда. Возле неё я и познакомился с Анютой.
Чтобы растормошить меня, уже скучающего по родителям и потому отказавшегося, несмотря на голод, от завтрака, баб-Стёпа вручила мне сачок для бабочек и повела за руку вниз, к реке… А там, на мелководье, уже бродила по колено в воде… девочка!

Тёмно-русая, с выгоревшей до золотистости макушкой, уже загоревшая до бронзового отлива, девочка прищурила, от яркого солнца, небесно-голубые глаза с щёточками тёмных ресниц, и ласково мне улыбнулась!.. На её пушистых, словно румяные персики, щеках появлялись ямочки, вызывавшие мою ответную улыбку...
Анюта была на год старше – уже закончила первый класс, и на голову меня выше. Каждое лето она приезжала к своей бабке, соседке баб-Стёпы, и чувствовала себя на хуторе хозяйкой. Я, «покинутый родными» и страшась одиночества, сразу же подчинился ей во всём! Но была и другая причина – такой смелой и красивой девочки я ещё никогда не встречал!
Баб-Стёпа оставила меня на попечение Анюты, и мы весь день, никем не потревоженные, провели на тёплом мелководье – марлевыми сочками для бабочек ловили юрких пескарей!.. Мелких сразу же отпускал обратно в воду, а крупных складывал в большой спичечный коробок – для кошки. Уже по росе, в ранних сумерках, неспеша поднялись на взгорок к Анютиному дому и высыпали свой улов на порог… Но на «кис-кис» прибежала не кошка, а стайка кур, и в несколько секунд склевала всю рыбу! Почему-то развеселившись от этого, мы договорились встретиться завтра вновь – посмотреть кошку с котятами и наловить для них новой рыбы…

В тот вечер я впервые в жизни понял, что такое счастье и свобода! Когда бежал по утоптанной тропинке среди высоких трав, в сторону «своего» дома. Тёплый ветер с полей упруго дул в лицо, незнакомая птица вспархивала, летела возле меня, ныряла в травы, чтобы вновь взлететь; и я чувствовал себя такой же птицей!.. Бежал, раскинув руки, наслаждаясь запахом мяты и речного тумана, вслушиваясь в щёлканье проснувшегося соловья, и ощущая небывалую лёгкость во всём теле, и зверский, незнакомый в Москве, голод!..
После сытного ужина и кружки сладковатого козьего молока я вышел во двор… и был ошарашен никогда ранее невиданным зрелищем! На даче у нас тоже было, не в пример московскому, звёздное небо, но здесь!..  Огромные, шевелящиеся звёзды моргали и подмигивали мне, как своему приятелю; время от времени какая-то из них срывалась и неслась куда-то за горизонт!.. И оттуда прилетал порыв тёплого ветра, наполненного непривычными запахами незнакомых трав и неостывшей земли…
Сворачиваясь клубочком в своей новой постели и ещё не успев заснуть, я уже взлетел над посвистывающей соловьиной трелью землёй, выглядывая, где это там милая девочка, с нежным именем Анюта. И последняя, уже совсем сонная, мысль о встрече с нею растянула мои губы в счастливой улыбке!..

* * * * *

Глава 2. Исследователи.

И время, в Москве помыкавшее всеми, для меня перестало существовать!.. Оно слилось в один долгий, звенящий жаворонком и слепящий солнцем, день; ненадолго прерываемый по южному ранними, всегда неожиданными сумерками, в которых я неохотно бежал домой за нехитрым, но сытным обедом и глубоким, подобным обмороку, сном. И каждый раз, засыпая, представлял – как завтра побегу навстречу Анюте!.. Её сарафан будет трепетать на ветру, словно крылышки бабочки, волосы развеваться, как крылья малиновки, а топот шустрых ног сольётся со стуком в моём сердце, переполняя всё моё существо несказанной радостью!!!
Огромный московский мир для меня легко заменился маленьким хуторком, где я познал полную свободу, недоступную рядом с родителями!.. Сначала, ни в чём не ограниченные взрослыми и казалось позабытые ими, мы, двое детей, кружили возле домов и сараев, исследуя углы и закоулки, находили старые и делали новые дыры в плетнях, протаптывая свои собственные тропинки. Развлекались кормлением кур и уток, носили воду от колодца к поилкам коз и овец, потешались над шустростью поросят и ленью свиноматок. Никого не спросясь, убегали к реке, где на широкой отмели, разгоняя визгом и смехом немногочисленных уток, безуспешно ловили стрекоз и успешно – мелкую рыбёшку, ненадолго замолкая с марлевыми сочками в руках. Рыбу скармливали царапучей кошке, что старалась не подпускать нас к ещё слепым котятам. Она устроила себе «гнездо» в собачьей будке, а пара огромных, безжалостно лупивших себя по бокам мохнатыми хвостами, собак слонялась по округе, неизвестно чем питаясь и валяясь днём где придётся, лишь бы тень была погуще, а ночью вплетая свой ленивый лай в мои счастливые сны...

Постепенно, словно расширяя круг своих владений, мы с Анютой стали уходить всё дальше от домов. На огородах рвали и ели полосатые, словно зелёные кабанчики, огурцы и уже спелые помидоры, захлёбываясь их сладко-кислым соком. Дёргали ароматную морковку и, лишь обтерев её о траву, хрустели оранжевой упругостью, не смущаясь налипшим песком. Надолго склонялись над грядками с клубникой, выбирая самые крупные и тёмные ягоды, порой уже надкушенные слизнями. И всю эту антисанитарную вкуснятину запивали студёной водой из полунаполненного ведра, что гремящей цепью было приковано к колодцу.
Изучив досконально все огороды и сараи, с галдящей и сонной живностью, с запахом помёта и навоза, стали уходить всё дальше от домов – вверх по оврагу, представляя себя то американскими индейцами, то исследователями амазонских лесов и африканской саванны; старались лишь не уходить от края балки, понимая, что можно безвозвратно затеряться в пшеничном море, что волнами разбегалось к белёсому горизонту, дурманя пряным ароматом спеющих злаков и отцветающих трав.
А в балке, поросшей кустарником, было немало интересного! И юркие ящерицы, что разинув беззубый рот, спали на солнцепёке среди духмяной полыни; и огромные шмели и кузнечики, обитавшие в высокой сочной траве; и яркие бабочки, перелетавшие с цветка на цветок. Мы изучили каждую кротовью норку на сухой стене балки, каждое птичье гнёздышко, сплетённое в кустах её низины, каждую полянку с душистой земляникой среди пахучих ромашек и голубых колокольчиков. Сплетали венки из луговых цветов и «корзиночки» из репейника, построили шалаш и похвастались им перед своими бабками…

И вот наступило время для исследования сада!.. Черешня в нём уже отошла, а вишня и слива ещё не поспели. Потому мы просто бегали среди рослых груш и яблонь, наслаждаясь их узорчатой тенью, стараясь держаться подальше от гудящей пчёлами пасеки. И недалеко от реки, оказались под кронами «белого налива», что на жаре источал нежный аромат почти спелых яблок. Трава под кронами была усыпана червивой падалицей, а так захотелось крупного душистого яблока с коричневыми зёрнышками в белоснежной мякоти!.. И здесь я проявил свою мужественность, как мне тогда казалось…

Ловко взобрался по наклонному стволу одной из яблонь, цепляясь за ветки и царапаясь о торчащие во все стороны сучки. Выбирал самые крупные, почти белые плоды и бросал вниз, в траву… Анюта, запрокинув голову и смеясь, старалась поймать их на лету, пока одно из яблок не попало в лоб!.. Смутившись, я захотел спрыгнуть!.. Но – высоко! А слезть… И тут я понял, что слезть не смогу, – взобраться оказалось много проще! Я похолодел, несмотря на жару, и увидел себя сидящем на дереве с уже пожелтевшей листвой под снежинками, летящими с неба…
Возможно, так оно и было бы, но Анюта, скинув сандали и завязав подол сарафана вокруг талии, быстро вскарабкалась ко мне… И мой страх улетучился! Прижавшись к стволу и вдыхая аромат яблок, мы с высоты озирались вокруг, разглядывая ещё невиданное нами…

Под голубым небом, над колеблющимися под тёплым ветерком кронами яблонь, сбегающих вниз с холма, совсем неподалеку блестела рябь реки, а за нею поднимался противоположный холм, переходя от прибрежной зелени в золото выгоревшей степи. Возле самой запруды, ещё неизученной нами, между поникших ив виднелись деревянные мостки, окружённые жёлтыми комочками утят... Удивило, что они были совершенно неподвижны! Да и чьи они могли быть? На хуторе всех птиц мы знали «в лицо», и не было там уже таких малюсеньких! Я посмотрел на Анюту, она, словно отвечая моим мыслям, кивнула головой и стала спускаться вниз. И я оказался, сам не заметив как, на земле, готовый бежать следом за девочкой, на ходу развязывающей подол и позабывшей о своих сандалях...

Не спуская глаз с Анюты, боясь потерять её из виду, я пошарил руками в высокой траве и, наконец-то отыскав брошенную обувь, побежал догонять, прижимая сандали к груди, словно драгоценный трофей! Но догнать лёгкую в беге подругу смог лишь у самой реки. Анюта успела сесть на мостки, опустив разгорячённые бегом ноги в воду. Я, чуть замешкавшись, последовал её примеру – разулся и сел рядом…
От воды и шелестящих плетей ивы тянуло прохладой, а деревянные мостки, нагретые солнцем, обжигали бёдра, неприкрытые шортами. Вода под низенькими мостками доходила нам почти до колен, и мы шевелили ногами, гоня волну. На ней закачались зелёные блюдца листьев и солнечные цветы кувшинки, что издали нам показались жёлтыми птенцами.
На моё колено села изумрудная стрекоза, и я застыл, боясь её спугнуть, вдыхая запах осоки, рыбы и кувшинок. Будь они прокляты!..

* * * * *

Глава 3 Кувшинки.

Возле запруды озеро сужалось и было много глубже, чем возле домов. Узкую тропинку от пасеки к мосткам, по которой мы и прибежали, окружали шелестящие на ветру высокие ивы. Здесь было торжественно-тихо, словно в храме, вода манила к себе прохладой, а лимонные и апельсиновые цветы кувшинки мерно покачивались на волнах, что мы гнали бултыхая ногами, и были совсем рядом с нашими коленями, казалось – лишь протяни руку… И мне захотелось сорвать цветок для подруги!..
Встав на колени на тёплых досках, я потянулся… Нет – не достать!.. У тропинки, на бегу, видел сухую ветку!.. Я вскочил и побежал вверх! Быстро нашёл и не без труда вырвал её из проросшей меж сучков травы! Торопясь, побежал с пригорка вниз… всё быстрее и быстрее!.. Анюта смотрела на меня с любопытством, замерев и перестав шевелить ногами. Её последний взгляд – был обращён ко мне!!!

Разбежавшись, я почему-то не смог вовремя затормозить!.. И… оказался в воде!!!
Вернее – река напрыгнула на меня! Обдала фонтаном брызг! Влетела в рот и в нос! Потянула в глубину!..
Берег и мостки были совсем рядом, но я не умел плавать! И не достал ногами до дна!..
Испугался ли я? Не помню! Помню лишь, что кто-то толкал меня в воде!.. А я, не понимая что происходит, старался схватиться за что-нибудь, задыхаясь и отплёвываясь одновременно!.. За что я хватался? За всё, что попадало под руки! И за злополучную ветку… И за край нависающих мостков… И за листья и стебли кувшинки… И за ткань, что пузырилась рядом… И за волосы, что почему-то оказались у меня в кулаке!.. А кто-то продолжал толкать меня в плечо и в спину – куда-то в сторону!.. И вдруг… Ноги нащупали дно!!!
Медленно, боясь потерять опору, и осторожно подгребая руками, я двинулся в сторону берега! И путь в несколько шагов показался мне бесконечно долгим!.. А за спиной река продолжала неистовствовать – всплёскивала и шлёпала волной, вскрикивала и всхлипывала детским голосом…

Я выполз на берег!.. Стоя на четвереньках, отплёвывался, стараясь вытолкнуть из себя не только реку, но и ужас, который только что испытал! Ноги и руки дрожали, голова шла кругом, и слёзы брызнули из глаз!.. Я вспомнил о девочке, что осталась на мостках, и мне стало стыдно!.. Захотелось убежать и спрятаться, но не было сил подняться… Я сел и оглянулся…
Мостки были пусты... И река – пуста, лишь волны всё ещё покачивали злополучные кувшинки. Анька испугалась и убежала, бросив меня!.. И, вдруг, всплыли в памяти расширенные от ужаса голубые глаза!.. Глаза девочки, что, прыгнув следом за мною в воду, толкала меня к берегу…
Тяжело дыша, я смотрел на затихающие волны, словно ждал – вот сейчас Она выйдет из воды!.. Вот сейчас… Сейчас!!! Но чуда не происходило!..
Я встал и шагнул к реке… Подхватил ветку, что плавала у самого берега, и поворошил ею в воде, глупо надеясь, что Анюта схватит… Даже, внутренне похолодев, зашёл в воду по колено… И, наконец-то, осознал произошедшее Несчастье!..

Мне показалось, что тропинка до пасеки – бесконечно длинна!.. Я метался среди ульев! Орал и визжал, призывая хоть кого-то!.. Пока не выскочил на дорожку к домам… Они стали приближаться с каждым шагом, но всё медленнее и медленнее…
Охрипший и дрожащий, как в лихорадке, я уже не мог ничего говорить, не мог и дышать! Лишь махал руками огромной тёмной фигуре, что стала трясти меня за мокрые плечи и что-то кричать в лицо… А я не понимал – что спрашивают, где нахожусь, что от меня хотят!.. Мир вдруг померк… И вновь вернулся лишь с прикосновением мамы.
Сколько дней я был в беспамятстве – не знаю. За мною приехали родители и совершенно больного долго несли к дороге, на которой нас ждала машина. Я ничего не чувствовал: ни радости, ни горя, ни запахов, ни вкуса шоколадки, что держал в руках… Перед глазами дрожало жаркое марево и билось в виски странным рокотом, словно надрывался где-то невдалеке трактор…
– Что это?.. – спросил я о странности мира, странности самоощущения, странности отсутствия запахов и вкуса…
 – Роют запруду, – ответил голос папы, на руках которого я покачивался, – Будут спускать воду, чтобы найти…
– Кирилл!.. – голос мамы осёк отца. Я так и не узнал, кого хотят найти, и почему для этого трактором роет запруду...

* * * * *

Эпилог.

Последнее предшкольное лето я чем-то тяжело болел. И потому, в моих воспоминаниях, оно начиналось лишь в самолёте – я разглядывал в иллюминатор пестроту земли под пухом белоснежных облаков... Поездка на два месяца с родителями к морю в моей памяти слилась в пёструю карусель ярких впечатлений: плавание под парусом и поход в горы, раскидистые пальмы и кусты роз с меня ростом, аттракционы и зверинцы, клоуны и разномастная детвора на пляже... Никак не мог войти в воду, но отец помог преодолеть страх, и к концу лета я научился всё-таки плавать. Маму до слёз огорчало, что я не мог по вкусу отличить яблоко от огурца, и не только… Но к осени, яркость и радостность впечатлений вернули, потерянную из-за болезни, способность распознавать запахи и вкусы. И в первом классе я тревожно, испытывая какое-то странное чувство восторга и боли одновременно, принюхивался к соседке по парте, волосы которой пахли яблоком…

И вдруг сейчас, спустя много лет, всплыло воспоминание о девочке, что, пожалуй, была моей первой, воистину чистой и светлой, любовью!.. Как я мог забыть то всеобъемлющее счастье, что она дала мне?..
Никогда в жизни я больше не испытывал того чувства свободы и единения с миром, как рядом с нею!..
Никогда больше не смеялся без причин!.. Просто потому, что был здоров, бодр и неодинок! Потому, что мохнатый шмель запутался в кудряшках Анюты! Потому, что бабочка селя на её плечо! Потому, что жаворонок звенел высоко над нашими головами, и мы старались его передразнить… А ещё!.. Запахи, от которых и сейчас дрогнуло сердце!
 
Яркие впечатления, организованные родителями, закрыли собою пережитый ужас!.. Даже яблочный аромат волос одноклассницы не стал ключом к запертой, в моей памяти, двери в детское горе.
И всё же Анюта осталась жива – в глубине моей души!.. Ведь не случайно, пусть и не осознанно, свою новорожденную дочь я назвал её именем.