Кувшинки

Трагический рассказ о детской дружбе как первой любви.
* * * * *

Пролог.

Где-то, на бегу, услышал фразу «Степень таланта сказывается на возрасте первой любви…». Где услышал? То ли в толчее метро, то ли в машине по инету или в утренних новостях по телеку… Не могу припомнить! Но почему-то уже несколько дней вновь и вновь возвращаюсь к ней, к этой ненароком услышанной фразе, словно ощупываю в кармане ключ от позабытой двери. Нет смысла доставать его из кармана – двери-то нет, но пальцы вновь и вновь натыкаются на его тёплый, согретый мною, металл… Наконец-то понял, что не избавлюсь от мучительного наваждения, пока не припомню что-то важное, связанное с этой злополучной фразой – «Степень таланта…». Да нет! О первой любви. Да, о первой! А когда у меня была самая-самая?..

На первом курсе – Нинка, грудастая рыжая бестия с бесстыжими зеленющими глазами… Нет, это скорее было сумасшествие! Чуть не вылетел из института на первой же сессии!.. Спасло, что Нинка её тоже не сдала и укатила в свою Тьмутаракань – родной городок в три забора два столба. А меня пожалели – дали возможность пересдать три дисциплины, чтобы не загремел по весне в армию. Невероятным усилием воли удалось выбросить Нинку из воспалённого мозга и на её место запихнуть всякую белиберду, вроде высшей математики… А вот с другим местом, далёким от мозга, было тяжелее, особенно по утрам… Но нет, это – не любовь! Это называется другим словом. А любовь – чистая, светлая и непорочная?.. Пожалуй, в школе…

Наташка, девчонка из параллельного класса, любила стоять во время перемены на верхней площадке. И все пацаны старших классов «бесцельно» таскались вверх и вниз, запрокинув головы, спотыкаясь и скользя на стёртых ступенях школьной лестницы... А эта Зараза резко поворачивалась, не сходя с места, и коротенькая юбчонка, качнувшись волной, поднималась ещё выше!.. Мы спорили до хрипоты и бились об заклад, на мороженое или пирожок с повидлом, о том – какого цвета сегодня её трусики… Тьфу ты, нет – это тоже не любовь! Хотя мне так хотелось понести Наташкин портфель, идя пусть не за руку, но рядом… От одной мысли я потел, как в бане, и в штанах… Неээт, это – точно не любовь! Об этом было стыдно признаться даже приятелю...

А чистая любовь была – в третьем классе!.. Новенькая девочка, имени не помню, неделю сидела за партою рядом и закидывала одну из своих кос через плечо. Кисточка волос, почему-то пахнущих яблоком, задевала мою щёку, отчего по затылку и спине пробегали мурашки величиной с полмизинца, и я глох, слеп и тупел!.. Отупел бы совершенно, если бы Олю… О, её, оказывается, звали Олей, а я почти и забыл! Так вот, Олю пересадили от меня ближе к доске, а по первому снегу «лучшая ученица класса» исчезла. Была ли она лучшей ученицей – не помню! Может просто была слеповата, потому и пересадили на первую парту, а может – глуховата... Училась бы у нас дольше – запомнил бы! А так, помню лишь шёлк золотистых волос, по моей щеке, и алый капроновый бант, что грозил выколоть мой правый глаз… И я был согласен, лишь бы!.. Был согласен на всё, лишь бы… Лишь бы… была жива?!
Вот! Вот та «дверь», к которой злополучный ключ в моём «кармане памяти»! И было мне неполных восемь, когда это произошло…
 
* * * * *
Глава 1-я «Знакомство».

Моя родня – коренные москвичи, но мамина институтская подруга была «донской казачкой». Несколько лет они ещё переписывались, продолжая дружить «письмами», а потом вдруг нагрянул «табор» – в новогодние праздники поздравить со мной, новорождённым! Так и повелось – ещё семь лет каждую зиму «дончане» традиционно приезжали к нам на пару недель поторговать и развлечься «по-столичному»...
Торговали гости всевозможной снедью на Даниловском рынке, а развлекались – по магазинам и «злачным местам», как однажды сыронизировал мой отец. И меня-детсадовца удивило – зачем злачные места жителям деревни? И где на московском асфальте, брусчатке или гравии растут зимою злаки – рожь, пшеница или овёс!..

А ещё удивляло и смешило имя толстой улыбчивой бабки, матери маминой подруги, – «баб-Стёпа»! Отец называл её Степанидой Фроловной, но мне по малолетству такого было не выговорить, потому было позволено – баб-Стёпа, как дядя-Стёпа-милиционер в любимой книжке Михалкова. Правда, баб-Стёпа пошла не в рост, а в ширь… Ну да не об этом!
Не знаю, кому пришла идея – провести мне предшкольное лето «под крылом» этой казачки. Мамина подруга с семьёй жила в городке, а баб-Стёпа – в самых, что ни на есть, донских степях! Моим родителям давали отпуск лишь в августе, потому за мной в середине июня приехала сама баб-Стёпа и забрала с собою, в первый и последний раз.

Дорогу помню плохо… В поезде я куксился – не хотел смотреть даже в окно; в пыльном рейсовом автобусе – спал. Сонный и до слёз уставший почти не заметил, как меня уложили в чужую кровать в незнакомом доме. Очнулся лишь поздним утром от надоевшего крика горластого петуха!..
Крохотный хуторок Овражки, окружённый пирамидальными тополями, затерялся в звенящей цикадами и пахнущей пшеничной пыльцой раскалённой степи. Кучка глинобитных домиков да сараев, под соломенными крышами, ютилась в широкой балке, что, прорезая ровную, как стол, степь, охватывала неглубокую речушку Запруда. Имя было дано по земляной насыпи, что перегородила русло реки ниже хуторка и позволила растечься слепящему на солнце озеру. Серебристый ивняк, опустивший свои плетистые ветви к самой воде, смешался с одичавшими черешнями и вишнями огромного некогда колхозного сада, ради полива которого и была устроена, ещё при царе Горохе, запруда. На берегу я и познакомился с Анютой.

Чтобы растормошить меня, уже скучающего по родителям и потому отказавшегося, несмотря на голод, от завтрака, баб-Стёпа вручила мне сачок для бабочек и повела за руку вниз – к реке. Там, на мелководье, по колено в воде бродила одинокая девочка…
Тёмно-русая, с выгоревшей до золотистости макушкой, уже загоревшая до бронзового отлива девочка прищурила, от яркого солнца, небесно-голубые глаза с щёточками тёмных ресниц и ласково мне улыбнулась!.. На её пушистых, словно румяные персики, щеках появлялись ямочки, вызвавшие мою ответную улыбку...
Анюта, не на много старше меня, в тот год уже закончила первый класс и была во всех отношениях на голову выше. Ещё в конце мая она приехала к своей бабке, соседке баб-Стёпы, и уже чувствовала себя на хуторе хозяйкой. Я, «отвергнутый родными» и испугавшись одиночества, сразу же подчинился её воле во всём! Но была и другая причина – такой смелой и свободной, а потому на мой взгляд красивой, девочки я ещё никогда не встречал!..

Баб-Стёпа оставила меня на попечение Анюты, и мы, всеми позабытые, весь день провели на широком мелководье. То бегали, вздымая радужные фонтаны и шлёпаясь животами в мутнеющую, от придонной смеси песка и чернозёма, тёплую воду! То, притихнув, медленно бродили, щурясь от солнечных бликов, марлевыми сочками ловя юрких пескарей… Мелких сразу же отпускали обратно в воду, а крупных складывал в большой спичечный коробок – для кошки. Лишь в ранних сумерках неспеша поднялись на взгорок к анютиному дому и высыпали свой улов на порог… Но на «кис-кис» прибежала не кошка, а стайка кур и в несколько секунд склевала всю рыбу! Почему-то развеселившись от этого, мы договорились встретиться завтра опять – посмотреть кошку с котятами и наловить для них новой рыбы…

В тот вечер я впервые в жизни понял, что такое счастье и свобода! Когда бежал в сторону «своего» дома по тропинке, среди высоких уже мерцающих росой трав, и тёплый ветер с полей ласково трепал мои волосы и целовал лицо! Незнакомая птица вспархивала почти из-под ног, не шевеля раскинутыми крыльями летела впереди, чтобы нырнуть в траву и вновь выпорхнуть из-под ног! И я, как эта птица, «летел» раскинув руки, вдыхая аромат мяты и речного тумана, вслушиваясь в мелодию проснувшегося соловья, и, ощущая небывалую лёгкость во всём теле! И зверский, незнакомый в Москве, голод!..

После сытного ужина и кружки сладковатого козьего молока я вышел на двор… и был ошарашен никогда ранее невиданным зрелищем! На даче у нас тоже было, не в пример московскому, звёздное небо, но здесь!.. Огромные, шевелящиеся звёзды моргали и подмигивали мне, как своему приятелю; время от времени какая-то из них срывалась и неслась куда-то за горизонт!.. И оттуда прилетал порыв тёплого ветра, наполненного непривычными запахами незнакомых трав и неостывшей земли…
Сворачиваясь клубочком в своей новой постели и ещё не успев заснуть, я уже взлетел над посвистывающей соловьиной трелью землёй, выглядывая – где это там милая девочка с нежным именем Анюта? И последняя, уже совсем сонная, мысль о встрече с нею растянула мои губы в счастливой улыбке!..

* * * * *
Глава 2-я «Исследователи».

И дробное время, в Москве помыкавшее всеми, для меня перестало существовать!.. Оно слилось в звенящий жаворонком и заливчатым смехом солнечный день, прерываемый по южному ранними, всегда неожиданными сумерками, в которых я бежал домой за нехитрым, но сытным ужином и глубоким, подобным обмороку сном. И каждый раз, засыпая, представлял – как завтра побегу навстречу Анюте!.. Её пёстрый сарафан будет трепетать на ветру, словно крылышки бабочки, волосы развеваться, как распахнутые крылья малиновки, а топот шустрых ног сольётся со стуком моего сердца, переполняя всё моё существо несказанной радостью!!!

Огромный московский мир для меня легко заменился маленьким хуторком, где я познал полную свободу, недоступную рядом с родителями!..
Ни в чём не ограниченные взрослыми, и, казалось позабытые ими, мы сначала бездельничали, исследуя потаённые уголки и таинственные закоулки хутора, находя старые и делая новые дыры в плетнях, протаптывая в бурьяне свои собственные тайные тропы. Но вскоре стали добровольно разносить воду по поилкам для безрогих коз и остриженных «под ноль» овец, зерно и рваную зелень для пёстрых кур и белоснежных уток, сухие початки прошлогодней кукурузы для шустрых розовых поросят…

Закончив «работу» и прихватив из дому по краюхе огромного круглого хлеба, бежали лакомиться в огороды! Рвали и тут же съедали хрумкие огурцы и полуспелые помидоры, захлёбываясь их сладко-кислым соком. Дёргали ароматную морковку и, обтерев её о траву, хрустели ярко-оранжевой упругостью, не брезгуя налипшими песчинками. Склонялись над грядками с клубникой, выбирая самые крупные и тёмные ягоды, порой уже надкушенные слизнями. И всю эту антисанитарную ароматную вкуснятину запивали студёной водой из полунаполненного ведра, что гремящей цепью было приковано к колодцу.

Солнце скользило с зенита, и мы бежали к реке, где на широкой тенистой отмели сочками ловили безуспешно стрекоз и успешно мелкую рыбёшку. Рыбок скармливали царапучей кошке, что старалась не подпускать нас к ещё слепым котятам. Она, спасаясь от надоедливых котов, устроила себе «гнездо» в собачьей конуре; и пара огромных, безжалостно лупивших себя мохнатыми хвостами собак слонялась по округе, засыпая днём где придётся, лишь бы тень была погуще, а ночью вплетая свой ленивый перелай в мои счастливые сны...

Но вот, досконально изучив все сараи и огороды, заскучав от блеющей и галдящей живности с запахом помёта и навоза, мы стали уходить от домов вверх по склону балки. Там, за вереницей тополей, среди колючего кустарника в зарослях ковыля и полыни, мы представляли себя то американскими индейцами, то исследователями непроходимых лесов или африканской саванны, опасаясь уходить в поле, дабы не заблудиться в пшеничном море, что волнами бежало к белёсому горизонту, дурманя ароматом спеющих злаков и отцветающих трав.
И здесь, на краю балки, было немало интересного! И юркие ящерицы, что разинув беззубый рот спали на солнцепёке среди нитей ковыля; и огромные кузнечики, дремавшие в тени духмяной полыни; яркие бабочки и гудящие шмели, перелетавшие в зелени травы с цветка на цветок. Мы наблюдали за муравейниками и мышиными норами, за жителями птичьих гнёзд в траве и на ветвях кустарника; из сухих веток и прошлогодней соломы соорудили шалаш, который вскорости облюбовали собаки…

И вот наступило время для исследования сада!.. Черешня в нём уже почти отошла, а вишня и слива ещё не поспели. Потому мы просто бегали среди рослых груш и яблонь, наслаждаясь их узорчатой тенью, и оказались под кронами «белого налива», что на жаре источал нежный аромат почти спелых яблок. Низкорослая трава под деревьями была усыпана червивой падалицей, а так захотелось крупного душистого яблока с коричневыми зёрнышками в белоснежной мякоти!.. И здесь я проявил свою мужественность, как мне тогда казалось. Ловко взобрался по наклонному стволу одной из яблонь, цепляясь за ветки и царапаясь о торчащие во все стороны сучки. Выбирал самые крупные почти белые плоды и бросал их Анюте! Запрокинув голову и смеясь, она ловила их в подол сарафана, пока одно из яблок не попало в лоб!.. Смутившись, я собрался слезть с дерева и… понял, что не смогу – взобраться оказалось много проще! Я похолодел, несмотря на жару, и увидел себя сидящем на дереве с уже пожелтевшей листвой под снежинками, летящими с неба…

Возможно, так оно и было бы, но Анюта, скинув сандали и высыпав яблоки в траву, завязала подол сарафана вокруг талии и быстро вскарабкалась ко мне… И мой страх улетучился! Прижавшись к стволу и вдыхая аромат яблок, мы с высоты озирались вокруг, разглядывая ранее невиданное нами…
Под слепящей голубизной безоблачного неба ветви, листья и солнечные зайчики на них сплетались в прихотливое кружево, колышущееся под лаской ветра. Сад, сбегая с косогора, упирался в искрящуюся гладь реки, за которой пологий холм переходил от сочной зелени к ещё бледному золоту выгорающей степи. Бревенчатый настил над узкой протокой, разделявшей берега, делил на две части земляную насыпь, с которой сбегала ещё неизвестная нам тропинка и, минуя пасеку, упиралась в тенистую заводь с длинными мостками, окружёнными множеством жёлтых птенцов, удививших своей неподвижностью. Чьи они могли быть? На хуторе всех птиц мы знали «в лицо», и не было там таких маленьких! Я посмотрел на Анюту, она, словно отвечая моим мыслям, кивнула головой и стала спускаться вниз. И я, сам не заметив как, оказался на земле готовый бежать следом за девочкой, на ходу развязывающей подол и позабывшей о яблоках и сандалях...
 
Не спуская глаз с Анюты – боясь потерять её из виду, я пошарил руками в траве и, наконец-то подобрав брошенную обувь, побежал, прижимая сандали к груди, словно драгоценный трофей! Догнать лёгкую в беге девочку смог лишь у самой реки, выскочив на ещё одну незнакомую тропинку, что по краю сада мимо заросших травой ульев круто поднималась в сторону хутора. Анюта расхохоталась, глядя на воду, и села на мостки, опустив разгорячённые бегом ноги в её прохладу. И я, чуть замешкавшись, последовал примеру – разулся, аккуратно поставил кеды и сандали в тенёчек, и, всё ещё прерывисто дыша, сел рядом с подругой…
Деревянные мостки, нагретые солнцем, обжигали мне бёдра, полуприкрытые шортами. Прохладная вода доходила почти до колен, и мы шевелили ногами, разгоняя волны; на них закачались зелёные блюдца листьев и жёлтые комочки цветов, что издали нам показались птенцами. На моё колено села изумрудная стрекоза, и я застыл, боясь её спугнуть, вдыхая запах осоки, рыбы и кувшинок. Будь они прокляты!..

* * * * *

Глава 3-я «Кувшинки».

У насыпи Запруда сужалась, и, не имея отмели, река была глубже, чем возле домов. Две тропинки огибая пасеку соединялись у мостков возле раскидистой ивы, окунувшей свои шелестящие плети в их тёмное отражение. Вода манила к себе прохладой. Лимонные и апельсиновые цветы мерно покачивались, словно убаюкивая, совсем рядом с нашими ногами, казалось – лишь протяни руку… И мне захотелось сорвать для Анюты!.. Встав на колени на тёплых досках, я потянулся… Нет – не достать!..
У тропинки возле пчелиных домиков видел сухую ветку!.. Я вскочил и побежал вверх! Быстро нашёл и не без труда вырвал её из травы, проросшей меж сучков! Испугавшись густого пчелиного гуда, торопливо побежал обратно… всё быстрее и быстрее!.. Анюта, замерев, смотрела на меня с любопытством…

А я, разбежавшись с пригорка, не смог вовремя затормозить и… с края мостков рухнул в воду!!! Точнее – река напрыгнула на меня! Обдала фонтаном брызг! Хлынула в рот и нос, перехватив дыхание! Потянула в свою глубину!..
Берег был совсем рядом, но я не умел плавать! И не нащупал ногами дна!..
Испугался ли в тот момент? Не помню! Помню лишь, что старался ухватиться за что-нибудь!.. За всё, что попадалось под руки! За злополучную ветку!.. За скользкий край мостков!.. За листья и стебли кувшинки!.. За какую-то ткань, что пузырилась рядом! И за волосы, оказавшиеся в моём кулаке! Почувствовал – как что-то толкает в плечо и спину! И вдруг… Ноги нащупали дно!!!

В страхе потерять опору осторожно подгребая руками, я медленно двинулся, подталкиваемый кем-то в сторону берега! И путь в несколько шагов показался мне бесконечно долгим!.. А за спиной река продолжала неистовствовать – всплёскивала и шлёпала меня волной, вскрикивала и всхлипывала детским голосом…
Я выполз на берег!.. Стоя на четвереньках кашлял и отплёвывался, стараясь вытолкнуть из себя не только реку, но и ужас, который только что испытал! Ноги и руки дрожали, голова шла кругом, и слёзы брызнули из глаз!.. Я вспомнил о девочке, что осталась на мостках, и мне стало стыдно!.. Захотелось убежать и спрятаться, но не было сил подняться… Я сел и оглянулся…

Мостки были пусты. И река – пуста, лишь волны всё ещё покачивали жуткие кувшинки. Анька испугалась и убежала, бросив меня!.. И, вдруг, всплыли в памяти расширенные от ужаса голубые глаза!.. Глаза девочки, что, прыгнув следом за мною в воду, толкала меня к берегу…
Тяжело дыша, я смотрел на затихающие волны, словно ждал – вот сейчас она выйдет из воды!.. Вот сейчас… Сейчас!!! Но чуда не происходило!..
Я встал и шагнул к реке… Подхватил ветку, что плавала у самого берега, и поворошил ею в воде, глупо надеясь, что Анюта схватит… Даже, содрогнувшись, зашёл в воду почти по колено… И, наконец-то, осознал произошедшее Несчастье!..

Мне показалось, что тропинка мимо пасеки бесконечно длинна!.. Я орал и визжал, позабыв о страхе перед пчёлами, призывая хоть кого-то!.. Наконец, за поворотом, замаячили дома! Они, почему-то покачиваясь, стали приближаться, но всё медленнее и медленнее…
Охрипший и дрожащий, как в лихорадке, я уже не мог ничего говорить, не мог и дышать! Лишь махал руками расплывчатой фигуре, пока она не стала трясти меня за мокрые плечи и что-то кричать в лицо… Но я не понимал – что спрашивают, где нахожусь, чего от меня хотят!.. Мир вдруг померк… И вновь вернулся лишь с голосом мамы.

Сколько дней я был в беспамятстве – не знаю. Очнулся, когда родители меня, совершенно больного, на руках по очереди несли через степь к шоссе, на котором ждала машина. Я ничего не чувствовал: ни радости, ни горя, ни запахов, ни вкуса шоколадки, кусочки которой мама запихивала мне в рот… Перед глазами дрожало жаркое марево и билось в виски странным рокотом, словно надрывался где-то вдалеке трактор…
– Что это?.. – спросил я о странности мира, странности самоощущения, странности отсутствия запахов и вкуса…
– Срывают дамбу, – ответил голос папы, на руках которого я покачивался, – Будут спускать воду, чтобы найти…
– Кирилл!.. – голос мамы осёк отца. И я не узнал, что хотят найти, и почему для этого трактор срывают какую-то дамбу...
 
* * * * *
Эпилог.

В предшкольное лето я чем-то тяжело болел. И в моих воспоминаниях оно началось лишь в самолёте – я разглядывал в иллюминатор пестроту земли под пухом белоснежных облаков...
Два «крымских» месяца, включая часть сентября, в моей памяти слились в пёструю карусель ярких впечатлений: плавание под парусом и поход в горы, аттракционы и зверинцы, смешные клоуны и звонкая детвора на пляже... Никак не мог войти в воду, но отец-психолог помог преодолеть страх, и к концу лета я вдруг научился плавать! Маму до слёз огорчало, что я совершенно потерял обоняние. Но яркость и радостность впечатлений постепенно вернули потерянную из-за болезни способность распознавать запахи и вкусы. И тревожно, испытывая какое-то странное чувство восторга и боли одновременно, я принюхивался к Оле, соседке по парте, волосы которой пахли яблоком…

И вдруг сейчас, спустя много лет, вынырнуло из подсознания болезненно-яркое воспоминание о девочке, что была моей первой, воистину чистой и светлой, любовью!.. Как я мог забыть то всеобъемлющее счастье, что она дала мне?..
Никогда в жизни я больше не испытывал того чувства свободы и единения с миром, как рядом с нею!.. Никогда больше не смеялся без причин – просто потому, что был здоров, бодр и неодинок! Потому, что мохнатый шмель запутался в кудряшках Анюты! Потому, что бабочка села на её плечо! Потому, что жаворонок звенел высоко над нашими головами, и мы старались его передразнить… А ещё!.. Запахи, от воспоминания которых сейчас дрогнуло сердце!
 
Яркие впечатления, организованные любящими родителями, а затем новизна школьной жизни закрыли собой пережитый мною ужас; даже яблочный аромат волос одноклассницы не стал ключом к запертой в моей памяти «двери в детское горе» и ко всему связанному с ним.
И всё же Анюта осталась жива в глубине моей души!.. Ведь не случайно, пусть и неосознанно, свою новорожденную дочь я назвал этим именем!