Гносеус. Глава 11

                У каждого своя религия

      - Итак, - сказал Федор, - с чего начнем?
      - Начнем по порядку, - ответил Борис Иванович. - Ясно, что они не просто организованы: структура их прослеживается по всем слоям, возможности практически не ограничены.  Во-первых, потому что они имеют представителей  в  легальных  органах,  в  том числе самого высокого ранга;  во-вторых,  они используют все возможные методы, как законные, так и преступные без всяких ограничений, если выражаться интеллигентным языком.
      - Значит, нет никакой надежды.
      - Против организации может бороться столь же сильная  организация, а таковой не имеется.
      - Как высоко они добрались до власти?
      - Мне еще надо уточнить расположение их центра, но уже сейчас ясно, что до самого верха.
      - Голова?
      - Вероятно.
      - Я уверен, что эта зараза предатель! - воскликнул Антон. – Тот тип,  который был у него на даче явно темная личность,  он держит его в руках.
      - Это только фантазии, - возразил Борис Иванович.
      - Да  пожалуй,  что нет, - сказал Федор. - Мне удалось записать разговор головы с каким-то человеком.
      - Ну!
      Федор включил магнитофон:
      "Риск в  нашем  деле неизбежен.  Но я не хочу быть рабом этих козлов".
      "Непослушного раба убивают".
      "Если он не успел убежать или убить первым"...
      "Ну и черт с тобой! А кстати, этот аристократ нам может пригодиться".
      "Тебе это определенно понравилось. А у меня есть подозрение".
      "Я без этой мысли...".
      "Ладно, посмотрим".
      Воцарилось молчание: все переваривали услышанные намеки.
      Антон заметил:
      - А  Гагарин  мне  определенно  нравится  как человек.  Но он аристократ,  и немножко не в себе. Знаете, обезьян ведь было много. Но среди них была одна (или один), которая первой взяла в руки камень или палку. Кому не хочется быть такой первой обезьяной! Ее копируют, ею восхищаются, от нее ждут чего-то необычного. Она, рядовая в прошлом,  из простого  создателя,  может  и  случайного создателя, новых  сенсомоторных  координаций становится носителем общественных ценностей, выразителем идей и глашатаем следующих за идеями  порядков.  Чаще всего в результате получается шут.  А тут нужна фигура мощная,  властная,  способная раздавить все и вся  - просто танк.
      - Возможно, - сказал Борис Иванович, - но у нас его  нет.  А  у них есть. Значит надо искать противотанковое орудие.
      - Лучше всего вырыть для него яму. Причем поглубже.
      - Это  неплохая  мысль.  В  ней  есть  что-то нетрадиционное, где-то даже забытое.

      "Запорожец" несся навстречу развалинам.
      - У  меня только примерное направление:  карта очень старая, - говорил Константин Васильевич.
      - Я знаю это место. Это недалеко. Мы туда пацанами на велосипедах ездили. Своеобразный "диснейлэнд" там был.
      Дорога поднималась  вверх  по кругу.  Вдруг лес раздвинулся, и они увидели  стройную  длинную  аллею.  Федор  остановил   машину. Несмотря на запущенный вид,  аллея выглядела величественно. Деревья чередовались  по  видам,  в этом проглядывалась стройность и четкость, несмотря на запустение. Дорога меж деревьев заросла травой, однако, были видны тропинки.
      - Мы сможем здесь проехать, - решил Федор.
      - Я бы хотел пройтись.
      - Ну, тогда вы идите, а я потихоньку сзади.
      И они двинулись  такой странной процессией.  По обеим сторонам дороги в  глубине  были  видны  фруктовые  деревья,  много  деревьев, дальше виднелись большие поляны, наполненные солнцем, а еще дальше - плотный лес.
      Константин  Васильевич  сошел с  дороги и подошел  к  одному  из
деревьев. Оно было усыпано мелкими дикими яблоками. Он сорвал одно и попробовал на вкус - ничего,  кроме горечи.  Он вернулся  на дорогу.
      Он шел,  подняв голову вверх,  осматривая величественные  деревья, которые стояли на удивление твердо столько лет.
      Аллея заканчивалась каменными воротами,  к  которым с обеих сторон  примыкали длинные одноэтажные здания,  похожие на конюшни. Над воротами возвышалась высокая башня.  Константин Васильевич на мгновение  зажмурил  глаза  и представил,  как все это было,  как вдруг тишину нарушил скрип ворот,  и он увидел  человека.  Наружность его явственно говорила,  что жил он долго без теплой воды и утюга.  Мужик без удовольствия по-смотрел на прибывших  и  спросил строго:
      - Вы кто такие?

      Борис Иванович  выглянул из-за угла дома и внимательно осмотрел все прилегающие улицы.  Никого подозрительного он не заметил. Тогда, обойдя  вокруг  дома,  он прогулочным шагом миновал крышку колодца и начал отсчет.  Не досчитав и до середины первого числа, он уперся в забор фабрики.  Пришлось усложнять расчеты.  Так двигался он по заданному маршруту, часто отклоняясь то в одну сторону, то в другую, но при этом твердо держался главного курса. Едва не сбился он на пересечении улиц Восточной и Западной.  А пересекались  эти  улицы по самой простой причине:  они были изначально кривые. Заурядность этого явления в нашей жизни и не стоит внимания,  ибо оно абсолютно не мешало гражданам определяться с расположением севера и юга.  Наконец, он вышел  на  центральную  улицу.
     Оставалось совсем немного,  и он уже видел конец своего маршрута. Он вошел в здание городского управления,  прошелся  туда-сюда  по первому этажу,  мимолетно оглядывая двери.  Не останавливаясь, он прошел мимо двери,  на которой не было  номера.  Именно  за  этой дверью, по его мнению, должна была располагаться заветная лестница.  Он испытал жуткое желание сунуть свой  нос  в  "нарисованный очаг",  но  тем  же  шагом вышел из здания.  Когда он завернул за угол,  выходя на боковую улицу,  он скосил глаза и увидел то, что ожидал: сзади здания располагался гараж.

      - Я давно здесь живу, - сказал Андрей. Так звали нынешнего жителя заброшенного поместья. - Здесь покой. А там у вас вся жизнь - борьба за выживание. Зачем, когда можно жить спокойно?
      Андрей и Константин Васильевич сидели на стволе упавшего  дерева, а перед ними расстилалось застывшее зеленое болото.  Андрей рассказывал о себе,  о своей жизни,  о том,  о чем он  думает.  А Константину Васильевичу казалось,  что он слышит голос из той тины, которая засасывает все, что попадает в это болото.
      - Почему я ушел из того мира?  Очень просто. Марк Аврелий мне сказал: "Когда тебя задевает чье-нибудь бесстыдство, спрашивай себя сразу:  а могут бесстыдные не быть в мире?  Не могут. Тогда не требуй невозможного".  И еще он  спрашивал,  если  задевают  тебя чьи-то  грехи,  сам  честен  ли ты во всем,  не сладостны ли тебе страсти людские?  Так с чего ты взял,  что твои прегрешения менее значительны,  кто указал эту меру? И я решил: пусть будет то, что есть,  и мне не с кем будет сравнивать свои дела, и мысли мои будут спорить только с моими же, и одни не смогут повергнуть другие или воз-нестись,  а только радоваться сущему.  И не думать, что это когда-нибудь кончится.  Умирать не страшно, если ты живешь, делаешь,  думаешь, говоришь так, как готовый уже уйти из жизни. И верить,  что там тебя примут, помогут, что там - добро. Если же там ничего нет,  то стоит ли чего-нибудь мир, в котором нет божества? Добро и зло равно случаются с людьми хорошими и худыми,  и одно и то же может для кого-то быть злом,  а для кого-то добром. Не есть ли это подтверждение, что нет ни добра, ни зла, а есть череда деяний,  составляющих жизнь вечную, которой мы не знаем начала и не знаем конца. Если я не могу до конца, до предела понять сущее, то чего стоит мое  представление  о  будущем?  Но  пусто  и  смешно, по-детски   наивно  спрашивать,  нужно  ли  в  таком  случае  это представление.  Слава нашему пренебрежению к тщательности. Но почему так до боли хочется знать, от ко-го мы пошли, кому мы обязаны этим непониманием,  в чем сверхзадача такого параллельного развития,  в котором мы одно и то же время переживаем по-разному с загадочной периодичностью? Правда ли в том, что, смотря со стороны, мы, тем не менее, смотрим уверенно, будто все прошедшее в настоящем?  Грубая пропись свидетельствует, что так оно и есть. В нашей неразрывности. Может быть, нужно отделить изучение естественнонаучных знаний от знаний нравственных?  Чтобы  ощутить  под  ногами чистоту,  а не предательские наслоения, чтобы забыть все, что может снова привести к этому. Но так ли устроен человек, чтобы, начав с Эдема, снова не погрязнуть в Каиновой грязи? Зубы твои, открывшись на этом месте,  не требуют других  доказательств  -  да, другими  мы  и  не будем.  Мы выросли и стали достаточно велики и гибки, чтобы кусать свой хвост. Исчезают однозначные позвонки, но мы кусаем живее, чем вырастают новые.
      Кончил Андрей следующим:
      - Неподалеку отсюда есть женский монастырь.  Я иногда посещаю обитель: в молодости знавал матушку-настоятельницу.  Мы и  теперь находим в  наших беседах обоюдное удовольствие.  Но сам я никогда не буду связан с церковью, ибо ушло из нас божеское начало. Осталось одно вранье.  Что стоит эта борьба с пороком!  Избавиться от порока можно лишь предав его огласке.  Но можно ли  огласить,  не унизив? Нет.  Значит, придумано таинство исповеди. Человек признается в пороке духовному лицу,  но все-таки по-стороннему человеку, и в то же время это не получает огласки, никто из близких, знакомых, окружающих не показывает пальцем.  Но  что  же  есть  порок? Действие, не согласное с некими нравственными нормами, не укладывающееся в установленные границы?  Но кто и для чего придумал эти границы? Не  для  того  ли,  чтобы  можно было унизить той же оглаской, и не для того ли,  чтобы владеть человеком? Хотя, матушка -  хороший человек.  Я советую посетить ее.  Мне кажется,  она ищет чьей-то поддержки,  но я ничего не могу ей дать. Быть может, ваша помощь ей обернется большим благом для вас же.
      Константин Васильевич ничего не ответил,  ни о чем не пытался спорить, он понимал, что этот человек умер.
      - Есть еще одно важное заблуждение:  ход истории  непрерывен, сознание и опыт накапливаются последовательно.  Блаженны те,  кто из кожи вон лезет,  дабы работать и копить на благо будущих поколений. Однажды наступит миг, когда исчезнет все. И все, что было, абсолютно все,  останется во мраке  и  неизвестности  -  прошлое исчезнет. Счастье  выживших  будет  только в их будущем... которое когда-то опять прервется.
      - Я это знаю.
      - Знаете?
      - Именно,  знаю.  Но  между двумя этими мгновеньями пролегает долгая дорога времени.  Нельзя жить ожиданием  смерти.  А  впрочем...  несмотря на то,  что мир,  от которого вы ушли, возможно, скоро придет сюда,  я прошу вас остаться пока здесь.  Вы мне тоже нужны, хотя вы вольны в своих поступках.

      Константин Васильевич  был  в чем-то прав.  Но по-своему прав был сам этот человек: у него была своя религия. Это...


                Религия Смерти:

      Если смерть  спорит с Богом,  то надо отнестись к ней серьезнее, чем   к акту физиологическому.  Создается  ощущение,  что  они стоят на  одной  ступени.  Если  Бог  есть  религия,  то и Смерть достойна того же.  В чем сущность религии?  Религия есть духовная вера, духовные  убеждения  на  основе  веры в сверхъестественное. Значит, есть религия Смерти.  То,  что смерть  есть,  неоспоримо, значит, вера в нее бесспорна.  В чем же заключается ее сверхъестественность? Во-первых, в ее фатальности. Во-вторых, в ее не-справедливости. В-третьих,  в чуде исцеления с одной стороны, с другой - в ее жестокости.
      Но это,  пожалуй, не главное. Главное, что она самым непостижимым об-разом влияет на жизнь. Да, в некоторых случаях можно найти логику,  но логика, как всякий закон, действует в определенных рамках, а сущность остается за ними. Даже один непознанный эпизод способен повергнуть  в  уныние  самую  выдающуюся теорию.  Поэтому смерть сверхъестественна в том смысле,  что она всевластна. Власть ее держится  на  страхе.  Но  разве  не  на страхе держится любая власть? Чего стоит угроза весь век душе мучиться в  аду,  которой заманивают в церковное лоно нестойкие души!
      Остается только  представить  ее благообразный облик,  ибо мы исходим  из того,  что религия  должна  нести  благость.  Вспомним, как издревле смерти  давали  ласковые  имена:  смертушка,  смередушка (-душка!).  Она может нести благо,  она дает избавление от  бед  и горя,    с которыми чело-век уже не может справиться.  В конце концов, она просто дает миру (человечеству) еще существовать, обеспечивая замкнутый цикл его жизнедеятельности. Парадокс - смерть отдельных дает жизнь целому. Но не только в этом ее благо.
      Ибо все эти рассуждения имеют несколько отвлеченный характер, они мало касаются обыкновенного человека. Давайте взглянем на себя. А впрочем, кто мы есть такие, чтобы заслуживать внимания? Боги помыкают,  требуют поклонения и жертв.  Их служители на  земле требуют покорности и подаяний.  Вроде бы свой человек,  Ницше, - и тот повергает человека:  он говорит,  что человек -  мост,  а  не цель, что он есть "переход", и любви заслуживает лишь тот, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо он идет по мосту.
      Я хочу идти вперед,  но не хочу, чтобы ходили по мне. Я хочу, чтобы мой путь продолжили, но хочу его выбрать сам. Я ставлю свое "я" так высоко, потому что у меня только одна жизнь - одна попытка, и она досталась мне в то время и в том месте,  которые  я  не выбирал. Так оставьте мне хоть что-нибудь.
      Поэтому я не хочу смерти, как бы меня не убеждали и не уговаривали. Да, я боюсь, но я боюсь, что она придет слишком рано. Мне не будет страшно,  когда я весь исчерпаю себя,  когда во мне  уже ничего не  останется,  тогда  и смерть тела останется лишь пустой формальностью, моментом биологического коловращения,  в котором я хочу принимать участие лишь как биологический вид,  но не как человек.
      Так вот в чем ее истинное назначение:  смерть есть стимулятор деятельности!
      Но тогда чтобы сильнее стимулировать, нужно сильнее угрожать? Не даст ли сильное воздействие обратного эффекта?  Не  даст.  Это грозит не всем.
      Вот оно очарование смерти - она есть завершение,  итог жизни! Но никак  не  ее  лишение.  И в Ее храме могут находиться лишь те творения, которые рождены всей силой души,  такой силой, на какую способен человек, за спиной которого ждет Она.