Гносеус. Глава 13

          Смерть комарам и мухам. (Черт меня подери! - арго)

      Русская жизнь - питательная среда философии. Это аксиома. Поэтому каждый,  кто претерпевает  эту  жизнь,  становится  философом.  Даже  Древняя  Греция  не  могла  быть столь  плодовитой.  Но беда  русских философов в том,  что философия одного абсолютно  безразлична другому философу.  И посему путь их мыслей есть бесконечное и беспомощное движение кротов в чреве земли,  тем более что  путь наверх, к свету, им заказан: они слепы на свету.
      Петр Михайлович Алексеев не был философом,  и это было  редким исключением, подтверждающим правило хотя бы в том,  что, кроме того, что он был известным среди местных жителей изобретателем,  он был еще и рассказчиком занятных баек,  кои сам, видимо, и сочинял, а байки эти были в чем-то порождением питательной среды философии.
      Вообще-то он был егерем, но в сезон сколачивал бригаду, которая в этих же местах подряжалась на строительные работы. Мастером он был отменным.
      Его бригада строила главный дом.  Кроме того,  здесь работали
солдаты, которые выполняли обычную грязную солдатскую работу - они
расчищали сад и пруды, профессиональные строители приводили в порядок дороги, ограждение и прочее. В общем, работа кипела.

      Знакомство Константина   Васильевича  с  Алексеевым  произошло после того как однажды во время  прогулки  Константин  Васильевич обнаружил на   территории  усадьбы  странное  сооружение.  Андрей рассказал ему, что сие соорудил местный егерь.
      Пришлось Константину  Васильевичу разыскать этого егеря,  так как он никак не мог проникнуть в тайный  смысл  сооружения.  Объяснение Алексеева   оказалось   чрезвычайно   простым.   Это  была искусственная лужа, в которой зимой поддерживалась такая температура воды,  чтобы  она никогда не замерзала.  Предназначалась она для купания кабанчиков.  Зимой, повалявшись в луже, они обрастали льдом, и  к  концу зимы нужно было походить вблизи лужы и пособирать ледышки,  в которые замуровались кабанчики.  Он их собирал и клал в ледник,  обеспечивая себя мясом на весь год.  Этот  способ заготовки поразил Константина Васильевича.
      Дальнейшее их общение привело к тому,  что Константин Васильевич назначил егеря главным строителем на своей  усадьбе,  а  тот подрядился с удовольствием,  произнеся, однако,  перед этим  пламенную   речь: "Мой идеал в том, чтобы жить совершенно свободно, сообразно своим желаниям,  а не обстоятельствам.  Если бы у меня было некоторое количество средств, я бы пустился путешествовать. В самом деле,  ведь для этого много и не нужно.  Природа нашего  мира еще достаточно богата, чтобы не погибнуть в ней. Мне как человеку леса это тем более легко, я привык жить среди растений и зверей, хотя  здесь их осталось так мало,  что они сами шарахаются от людей.  Я сам построил свой дом,  но дело не в этом, а в том, что я пользовался только тем материалом,  который есть в природе,  и не использовал никаких технических средств, кроме топора. Кстати, он всегда со мной.  Посмотрите. - Действительно, топор был небольшой, довольно легкий в руке,  и в то же время лопасть его была широкой и  увесистой при ударе,  об остроте же можно было догадываться по идеальному виду лезвия. - Я построю жилище в любом месте, где есть что-нибудь, кроме песка и воды.

      Собственно, руины  расчищать  не пришлось,  потому что на поверхности не осталось ни камня. Бригада вскрыла фундамент главного дома: он был в добротном состоянии - хоть сейчас делай кладку, но Алексеев пошел откапывать вглубь. Там оказались огромные подвалы.  Это напоминало огромный лабиринт,  размеры которого выходили далеко за габариты дома. К огромному удовольствию всех в одном из ходов обнаружили огромные дубовые бочки с краниками.  Содержимое бочек не обмануло надежд.
      Был составлен подробный план подземелья.
      В городской управе, в кабинете головы, обсуждался генеральный план развития.
      Выступал Николай Иванович:
      - Повестка дня вам известна: генплан развития города. Для начала заслушаем главного архитектора.
      Главный архитектор:
      - Собственно, не моя здесь первая скрипка, вы сами понимаете, потому я  коснусь лишь тех вопросов,  которые стоят передо мной и общего вопроса земель.
      Кто-то из присутствующих сказал:
      - Есть  предложение,  чтобы  не  погрязнуть  в  мелочевке,  а все-таки ре-шить главное,  давайте сразу обсудим, что у нас с землей.
      Николай Иванович:
      - Не возражаю.
      Главный архитектор продолжил:
      - Итак, на сегодня сто процентов земель в границах города занято. Что  касается самих границ,  то с трех сторон город окружен сельскохозяйственными  угодьями,  кои нам  использовать не  разрешено.  Единственное направление расширения - на север,  однако,  это чересчур растянет город и потребует много  неоправданных  затрат. Что касается  вопроса  освобождения  земель в городе,  то на этот вопрос есть несколько возможных решений.  Во-первых, снести одноэтажные окраины.  Во-вторых, снести столетнюю застройку в центре. И, наконец, возвращаясь к границам, отобрать часть земель. В связи с тем, какой  вариант  будет  выбран,  мы  будем использовать соответствующий проект.
      - Позвольте, о каком проекте идет речь?
      - Уважаемый архитектор  немного  опережает  события.  Хорошо, если речь зашла об этом, продолжу я, - сказал Николай Николаевич. - Итак, основные направления развития: первое - мы осуществляем реабилитационный,  если  так  можно  сказать,  проект  совместно  с Константином Васильевичем Гагариным,  это, собственно, культурная часть  -  она касается города в той части,  что нам предстоит перестроить и реорганизовать учебные заведения и прочее тому подобное. Второе - фактически создать отрасль досуга, вы сами понимаете. Третье - элитный поселок для жилья...
      - Ну и аппетит!
      - А почему, собственно, нет? У кого есть возражения по сути?
      - Хорош байду разводить!
      - А кто такой,  этот Гагарин?  Что у него за ксива?  Его потрясти да дать пинка по бамперу!
      - Мужики, дайте башкану сказать.
      - Хорош выпендриваться, как муха на аэродроме.
      - Я чувствую, сегодня не получится.
      - Получится - не получится... Что мы тут, с бабуинами развлекаемся?
      - Западло!
      - Сидеть, козлы!
      Собрание стало   шумным.  Присутствующие  стали  выразительно
жестикулировать, постепенно дискуссия перерастала в ссору и далее в свару.  Не дождавшись ее окончания,  встал человек,  до сих пор тихо сидевший в углу кабинета. Это был Александр Иванович.
      - Ну, так вот что я вам скажу, братва. Прошли те времена, когда распускать пальцы веером было признаком нашего  общества.  Мне по-первости понравилась ваша организация.  Но сейчас я вижу,  что вы завшивели, - присутствующие встретили эти слова свистом и топотом. - Спокойно.  Если у вас нет мозгов, старшие товарищи помогут. Прения закончим следующим:  архитектор выбирает место,  а мы  его завоевываем. В городе должно быть все,  включая аэропорт. Мы найдем достойное место всем,  и также тем, кому больше по душе вонючие носки.  Если понадобится выселять людей, надо дать им место в деревне - пусть добывают пропитание. Тот, кто считает, что власть должна служить, сам и будет служить ей. Это наш основной закон.

      На этот раз вахтер остановил Бориса Ивановича вопросом:
     - Вы к кому?
      Борис Иванович удивился, потому что вместо обычного тщедушного старикашки-вахтера увидел здоровенного детину.
      - Я из редакции, мне нужно согласовать текст статьи с Николаем Ивановичем.
      Вахтер задумался.
      - У него сейчас совещание.  Пройдите в сто вторую  комнату  и там подождите - вас вызовут, когда он сможет вас принять.
      - Хорошо, - ответил Борис Иванович и направился в ту  сторону, в какую ему было нужно.
      Но вахтер окликнул его и показал в другую сторону.  Борис Иванович извинился, посетовав, что не столь часто посещает сие заведение. Он прошел до указанной комнаты,  но заходить туда не стал, а развернулся  и медленно двинулся в обратную сторону.  Он рисковал. Коридор был пуст.  Выглянув в вестибюль, Борис Иванович увидел, что вахтер увлекся телевизором,  и тихо прокрался через открытое пространство.
      Он подошел к двери и потянул за ручку - дверь подалась. Он заглянул внутрь, но ничего особенного не увидел, кроме еще одной двери, тогда он закрыл дверь за спиной и шагнул ко второй,  но она  была заперта.  Он услышал в коридоре какой-то шум, отошел  к входной двери и чуть толкнул ее, чтобы  посмотреть в щелку. Толкнув сильнее,  он понял, что попал в ловушку. А его уже искали, ибо посетитель не  пришел  туда,  куда должен был прийти. Ничего не оставалось, как сесть на единственный стул, стоявший здесь. Входная дверь открылась - на пороге стоял милиционер.
      - Выходи.
      - А в чем дело?
      - Выходи, - повторил милиционер.
      Борис Иванович решил не сопротивляться.  Его вывели из здания и посадили в машину. Через две минуты он уже был в отделении, еще через две  минуты он сидел в камере и пытался соображать,  но понял,  что в этом столько же смысла, как в выборе невесты.

      Его сон был прерван лязгом двери.
      - Выходи! - сказал милиционер.
      Борисом Ивановичем владела апатия.  Он бессловесно  пошел  в указанном направлении.
      За стеклом дежурного по отделению  стоял  Константин  Васильевич. Он  что-то  говорил сидевшему там милиционеру,  потом пожал ему руку.
      Выйдя, он взял Бориса Ивановича за локоть и повел его к выходу.
      - Что такое? - спросил Борис Иванович.
      - Пошли, все утряслось.
      - Как вам это удалось?
      - Да ладно, все нормально.
      Был вечер.  Они  шли  по тихой улице.  И вдруг Борис Иванович остановился.
      - Я расскажу вам одну историю.
      Они сели на скамейку.

                Рассказ Бориса Ивановича,  который он назвал:
                "Одинокое лицо в окне".

      Был поздний  вечер летнего дня.  Я шел по улице почти пустынной. Лишь изредка в отдалении мелькали силуэты  людей.  Еще  было светло. Я  шел прямо по дороге,  видимо,  потому что машины на ту улицу почти не заезжали.
      Не знаю,  что заставило меня посмотреть на этот дом. Но вдруг взгляд мой оторвался от моего пути и устремился в сторону,  сразу на окно  на  втором этаже небольшого двухэтажного дома. Форточка была открыта - и в ней, как картина в раме, висело лицо человека, рельефно из этой рамы выступая.  Я присмотрелся и разглядел,  что человек стоит у окна,  выставив голову в форточку. Это был мужчина. Лицо  его было бледным,  что особенно подчеркивали черные волосы на голове и густые черные усы.  На вид ему было немногим более сорока.
      Я прошел мимо дома,  едва замедлив шаг,  но,  отойдя от дома, вдруг остановился.  Это было совершенно глупо, но я решил зайти к нему. Я вошел в подъезд и, примерно, по расположению окон  выбрав дверь, постучал в нее.
      Ответом была только тишина.  Заброшенный подъезд, заброшенный дом, заброшенная улица, заброшенный человек, который стоит у окна и смотрит на проходящее мимо, которому нет до него никакого дела.
      Я постучал  сильнее  и  приложил  ухо к двери.  Наконец,  там послышалось шарканье.  И вдруг меня словно отбросило к лестнице - я схватился  за перила,  еле сдерживая стучащий в груди страх.  Я готов был бежать,  путь вниз был свободен - и это немного привело меня в  себя,  когда отодвинулась рейка дверного замка.  Я замер. Дверь открылась внутрь,  и в первое мгновенье я никого за ней  не увидел. Лишь привыкнув к темноте,  я разглядел в глубине длинного темного коридора коляску.  В ней  сидел  человек. "Почему  же  тогда мне  послышалось  шарканье? "- подумал я.  Человек не пытался подъехать к порогу.  Он смотрел на меня оттуда,  и в этом безразличии было столько холода,  что казалось само место это мертво.  Сердце мое, только что неистово  колотившееся,  остановилось.  Я  был  в склепе. И в этом склепе находился мертвец.
      Наконец,  я  решился войти.  И сделал это почему-то  молча.  Едва я пере-ступил порог, человек развернул свою коляску и куда-то пропал.  Я пошел за ним,  коридор уходил вбок, потом был еще один поворот,  и я очутился в комнате.  Коляска стояла у окна.  Именно в этом окне я  его увидел. Но сей-час он сидел в коляске.
      Я сел  на  замасленный диван,  переборов легкую брезгливость. Было странное ощущение, что время остановилось вместе с ржавчиной шестерен, но  ржавчина  и тлен продолжали расти,  захватывать все новые вещи, заполнять все больше пространства.
      - Я  вижу вас не первый раз, - первым сказал он. - Иногда  поздним вече-ром вы идете по этой дороге или, торопясь,  или  устало  и задумавшись.  Вы никогда не смотрели на эти дома,  хотя знаете их много лет.
      Мне нечего  было на это ответить,  потому что это было именно так.
      - Я  никогда и не надеялся,  что вы зайдете ко мне.  Никто не хотел бы увидеть свое будущее таким, - сказал он и  усмехнулся. 
     Я начал выделять черты его лица - те черты,  те особенности, благодаря которым мы узнаем одного человека среди миллионов ему подобных.
      - Но  открылся я именно вам.  Почему?  Я чувствую,  что за внешним своим благополучием вы ощущаете,  что умрете никем. Большинство людей  этого  не  чувствует.  Они запрограммированы на те условия игры,  в которую их бросили,  и  добросовестно  выполняют свои функции,  восхищаясь своими достижениями. Они - муравьи, которые днем таскают свою ношу, а ночью задраивают щели своего убогого жилища. - Он повел рукой вокруг себя. - Вы чувствуете этот запах?  Он есть везде.  Вам только кажется,  что его нет,  когда вы вносите в новый дом новую мебель.  Ибо он живет в вас. И тот, кто его чувствует,  сумеет различить его всегда. - Он вздохнул. -  Для чего я говорю вам это? Мне все равно. Но ведь вы пришли. Зачем вы пришли?  Вы сможете ответить себе на этот вопрос?  В чем  вы  почувствовали потребность?
      Я жил здесь раньше, в одном из таких домов на этой самой улице.  Это было давно, очень давно. Но было ли в этом что-нибудь особенное? Какая разница, в каком доме и на какой улице мы когда-то жили!  Мы  все жили, нося  в  себе  этот  запах,  и приносили его с собой в новое жилье, в новый дом,  в новый город.  Мы продолжаем таскать его за собой.
      Он смотрел на меня, а я молчал. Я смотрел на него, а кого я в нем видел?
      - Ну что же,  вы молчаливы, - он усмехнулся. - И мне ничего  не остается, как  утверждать,  что  я прав.  В таком случае мы можем пойти дальше.  Страх называют липким не для убедительности  и  не потому,  что липкое вызывает чувство омерзения,  но потому что от этого чувства действительно  тяжело  отделаться,  его  отбрасываешь,  а оно снова наползает, в новых видах, строя новые ощущения, воображая недосказанное и недослучившееся.  Он тягуч и  противен,  но иногда он нас спасает.  Он дает предвидеть худшее. И он делает из нас раба его, давая нам еще немного пожить в этом рабстве.
      Потянуло сквозняком. За моей спиной хлопнула дверь. Я вздрогнул.
      - Вы забыли закрыть дверь, - заметил хозяин.
      Я всегда с трудом выходил из чужого помещения.  Почему-то для меня было  гораздо сложнее открыть дверь изнутри,  когда доступны были все ручки,  нежели снаружи.  Всегда в итоге труднее  сделать то, что оказывается предельно простым.
      Я не ошибся: ему было за сорок. В волосах его не было и намека на седину.  Лицо плоское и угловатое.  Бледность лица его была вполне анемичной для городского человека,  пьющего  и  вдыхающего отраву  ежедневно.  На  этом  фоне  недвижность  его ног казалась просто частью того процесса,  когда силы жизни покидают человека, когда  незримая  всесильная  масса  обволакивает все пространство вокруг него и медленно,  из года в год, вытягивает из него соки и перекрывает для него доступ для питания новыми.  Орган за органом отмирают,  последним погибает мозг, погибает тогда, когда чело-век уже не может ничего.
      - Моя судьба сложилась так,  что,  в сущности, я всегда был и так и остался один.  Это может завладеть каждым,  где бы и кем бы он ни был.  Потому я не останавливаюсь на этом.  Трагедия наша  в другом - в том, что, вообще говоря, мы ничем не отличаемся от тех же муравьев.  Вся сила,  все наше естество растрачивается на поддержание биологического существования.  Не ахти какая новость для вас, ведь так!  Но ведь мы смиряемся с  этим.  Мы  принимаем  эту роль, и уже никогда не сойти со сцены,  где говорим чужие слова и принимаем позы в заранее описанной мизансцене. Мы никогда не выйдем на улицу и не вдохнем воздух воли.
      Он устал.  Грудь его дышала с хрипом, и чувствовалось, что он тратит немало усилий на то, чтобы приводить ее в движение.
      Когда он прервал свою речь,  я поймал себя на мысли,  что сам становлюсь старым  маразматиком,  которому  нет  дела ни до чего, лишь  бы убить время между обедом и сном в компании таких же стремящихся забыться болтунов. Я уже было заснул под собственную дрему разума.  Но все-таки услышал звук, который определенно  исходил  от  входной двери квартиры - она открывалась.  Я насторожился,  как будто нервы спины напружинились вместе с мышцами.
      - Это  соседка, - сказал хозяин,  уловив что-то в моем состоянии. - Старушка помогает мне.
      И действительно, в дверном проеме комнаты появилась старушка, в руке у нее была авоська. Она посмотрела на нас и сказала:
      - Гостей принимаешь? Я положу хлеб на кухне.
      Она грузно прошагала по коридору,  потом  молча  вернулась  и прошла мимо. На этот раз входная дверь громко хлопнула.
      - Я долго думал, - сказал хозяин, - и решил сделать вас свидетелем моего  предприятия. - Он применил слово "предприятие" в старомодном значении. - То,  что здесь сейчас  произойдет,  я  не  могу сделать в  одиночестве.  Не  могу  не в силу своих физических недостатков.  Более подробно сейчас я  не  смогу  объяснить. Быть может, вы потом меня поймете. Я пришел к выводу, что сегодня это должен сделать каждый человек. Ничего иного сделать мы просто не можем. Но на первом этапе вы будете  присутствовать  не только в роли наблюдателя,  но и,  я  бы сказал,  катализатора.  Если вы не возражаете, - он  выдержал  паузу,  а     я  ничего  не мог ответить,  просто потому что не понимал,  о чем идет речь, соображая, однако, что он  скажет  только  то,  что хочет сказать.    -  Я попрошу вас на десять минут - засеките,  пожалуй-ста, время - удалится, например, на кухню.  Можете там приготовить себе чай.  Если  пройдет  больше времени, не беспокойтесь, но я буду готов не раньше, это учтите.
      Все это мне вообще-то не нравилось. Неопределенность - это то самое со-стояние,  которое меня больше всего тяготит.  У неопределенности есть такое свойство,  что она исключает активное начало, бездействие сильно источает  человека  нравственно  и  физически, особенно тогда,  когда как раз он ощущает,  что должен что-то делать.
      Я встал.
      - Если нужна моя помощь...
      - О нет, нет, - он улыбнулся. - Выполните мою просьбу.
      - Быть может,  мне вообще уйти и прийти через некоторое  время? - спросил я, втайне надеясь уйти и не возвращаться сюда больше.
      - Я просил бы вас не выходить из квартиры.
      Мне это не понравилось.
      - Хорошо, - ответил я и вышел из комнаты. Я прошел по коридору
в ту сторону,  куда старушка носила авоську. Узкий коридорчик делал крутой поворот, он привел меня на кухню. У начала коридорчика и в конце его были двери.  Я не мог понять, зачем именно две двери: если притворить их обе,  получается некий закрытый тамбур,  в котором кроме стен,  разумеется, и потолка с полом,  ничего не было.  Двери  были открыты, и я их не тронул.
      Я подошел  к окну.  Оно выходило во двор. Столь же запущенный, как и вся наша жизнь.  В центре двора как сущность и сосредоточие жизни  была  свалка.  В ней палочкой копошилась старушка.  Вот во двор вошел молодой человек.  Его  блестящая  черная  куртка  была просто вызывающей.  Но не долго. Он исчез где-то рядом с дверью в подъезд,  в котором находилась эта квартира. Тишина ничем не прерывалась.  Я не слышал даже,  как открывалась и закрывалась дверь подъезда, обычно они хлопают противно до раздражения.  Но,  может быть,  она была открыта? Я не мог этого вспомнить. Старушка пошла ковыряться в другую свалку, ей не придется долго искать. Стая кошек вылезла на освободившееся место.  Вернее,  они  вновь  заняли свою территорию. Ареал животных данного рода, семейства, подвида, породы.  Домашние кошки,  по их породе, живут в людском доме... Но не  долго им придется купаться в удовольствии:  на смену старушке спешил старичок с палочкой, на которой был крючок.
      Теперь я услышал,  как хлопнула дверь подъезда,  но никого не увидел. Кто-то вошел или ушел?  Все относительно. Уходить из дома или уходить с улицы. Уходить из жизни или уходить от смерти. Когда человек не может ни того, ни другого - он находится в состоянии безразличного равновесия. Но если бы так просто можно было применять законы физики!
      Я не думал,  что ничто не  будет  нарушать  тишину.  Все-таки что-то должно было происходить?  Оставалось минуты две. Безразличие и непознанное может рождать тревогу.  Родившись, она всасывается в  кровь и без удержу глотает ее.  И есть только два выхода:  либо она вылакает все, либо в ее глотку нужно воткнуть кинжал, не рассуждая,  что  за  этим  может последовать.  В новом месте часто тревожат незнакомые звуки. Самый обычный звук капель дождя, падающих на жестяной карниз,  может рождать неприятные образы. Шорох. Шипение. Скрип.  Царапанье. Звуки откуда-то исходят. Они пробиваются через толщу стен, преодолевают пространство, достигают ушей, и тогда начинается самое странное - они  превращаются  в  образы,  навеянные  знанием,  беспомощностью и страхом.
      Пожалуй, пора бы вернуться в комнату,  посмотреть,  в чем тут дело. Я повернулся и обомлел.  Дверь была закрыта.  Но ведь точно помнил, что не закрывал ее, как и не ощутил за время, какое здесь находился, какое-либо дуновенье воздуха.  Я подошел к двери и нерешительно толкнул ее. Темнота ослепила. Я протянул вперед руку и шагнул в нее.  Уже не удивился, что и вторая дверь тоже была закрыта. Сердце учащенно забилось.  Опять страх. Открыл вторую дверь и медленно двинулся вперед.  По мере того как приближался дверной проем комнаты, движение мое замедлялось. Вот я уже вижу угол шкафа у  входа.  Вот показалась полоса стены.  Взгляд перемещается и замирает. Я не могу сделать последний шаг.  Ничего не  слышу.  Ни едино-го звука,  будто оглох. Вдруг пришла мысль,  что лучше и не заходить туда,  а броситься дальше вперед,  прочь из этого  дома, прочь с этой улицы, если бы можно было, прочь...
      Когда  я сделал этот шаг,  я уже знал,  что увижу.  Кресло  стояло  в стороне,  хозяин полувисел,  ноги его покоились на полу, веревка была привязана вверху за ручку  оконной  защелки.  Я  отвел взгляд. С детства не выношу зрелища уже не живых.  Я еще не успел ничего оценить и не успел принять какого-либо решения,  как услышал доносившийся издалека вой милицейской сирены.  Решение тут же пришло само собой.  Чертова входная дверь! Замок на двери не открывался изнутри!  Нервничая,  я отчаянно метался, по-ка не сообразил - у него должна быть кнопка - действительно, в том месте, где стояла коляска,  когда я входил в квартиру, на стене была кнопка. Я выскочил из квартиры и,  едва не ломая ноги на ступеньках, скатился с лестницы.  Хорошо,  что здесь было много небольших домов, только вдоль улицы они стояли в ряд, а в глубине квартала они были расположены хаотично.  Пере-бежав небольшой пустырь,  я скрылся за домами,  явственно слыша за спи-ной приближение сирены. Больших усилий мне стоило успокоиться и перейти на относительно спокойный шаг, когда я вышел на людную улицу.  Прежде чем подойти к  своему дому, я направился по большому кругу в обход, стараясь не срезать путь проходными дворами.  Я чувствовал,  что это происшествие надолго выбьет меня из колеи. Но я не мог предположить, что оно является лишь началом цепи ужасных событий.
       Прошло полгода  или  даже  более.  А я все равно вспоминал об этом, однако, это уже не стояло постоянно перед глазами. Но я уже не ходил  по той улице,  и был уверен,  что никогда там не пойду, вот только если кто-то случайно, а у меня не будет приличного оправдания... Что удивительно,  я ничего не испытывал, ни своей вины, да и откуда ей быть! ни страха, что обнаружусь свидетелем или соучастником,  а то и того хуже,  ни злости вообще на все это. Но было что-то,  чего я не мог понять.  Еще там. И я не мог от это-го избавиться.  Это непонимание заставляло те события возвращаться в памяти,  навязчиво прокручивать одни и те же сцены, изображения и звуки. Слова стали забываться. Все-таки слова сами по себе значат ничтожно мало,  дольше и вернее  хранятся  ощущения,  собственный опыт, страдания.
      - Эй, мужик, спички есть?
      Я остановился. У тротуара стояла "БМВ", задняя дверь была открыта, оттуда высунулся парень и настойчиво смотрел  на  меня.  Я подошел к нему,  сунув руку в карман за спичками, на которые, наверное, не было средств у разъезжающих в потрепанных иномарках. Но я не успел их вытащить, как кто-то сзади согнул меня и втолкнул в машину. Я оказался  на заднем сиденье, зажатый двумя крепкими парнями. Машина  спокойно  тронулась.  В первый момент я точно испугался. Но потом решил, что коль ничего не могу сейчас сделать, то и нечего...
      Прожив почти сорок лет в этом городе, я знал здесь каждый закоулок. Они  ехали  открыто,  без  всяких глупостей с завязанными глазами. Я закрыл глаза,  стараясь взять себя в руки.  Машина шла неестественно плавно, или мне это казалось? Теперь я подумал, что это должно было случиться,  можно было только удивляться, что это не случилось раньше.  Впрочем, я наивно полагал, что являюсь слишком мелкой сошкой,  что двери открыты и без меня, что я никому не нужен. Мы  любим себя утешать.  Это успокаивает.  Так мы обретаем привычки, привыкаем к лекарствам,  наркотикам.  Так мы  привыкаем заменять жизнь представлением о ней.
      Наконец, мы остановились на безлюдной улице, названия которой я никогда  не знал.  Здесь еще оставались старые частные домишки. Богато они не выглядели, да и вообще это был район нищих, ограниченный черными покосившимися заборами. Я удивился, думая, что теперь Они живут и действуют открыто.
      Меня ввели в дом.  В целом,  я был доволен моим конвоем – мне перепало лишь несколько пинков,  когда я разминал ноги. Может, они подумали, что я рискну бежать? Нет, я слишком много понимал, чтобы рисковать здоровьем моей семьи. В этот момент для меня в жизни не было другой двери.
      За дверью меня ждал человек.  В комнате никого не было  кроме него. И никто не вошел за мной следом. Человек сидел за столом. И это был Он. То же бледное лицо, те же скулы, те же длинные черные волосы, те же широко расставленные глаза и все...
      Он усмехнулся и сказал:
      - Проходите, проходите.
      Боже! Это был тот же голос! Я сходил с ума. Но в его портрете не доставало коляски. Впрочем, он сидел за столом лицом ко мне, и я не видел ниж-ней половины его тела.  Я шагнул вперед  и,  ощутив вдруг огромную усталость, опустился на стул.
      - Вы все так же молчаливы, - сказал он. -  Но  быть  может,  вы просто не можете прийти в себя от неожиданной встречи?  Ничего, я дам вам возможность  успокоиться.  Ничего,  что  таким  несколько странным способом вас доставили сюда?  Я человек действия,  а вас пришлось бы долго уговаривать.  Вы можете спросить, а тогда зачем этот спектакль,  зачем это предисловие,  зачем вы ждете? Никто не избежит слабостей.  Или причуд.  Это что вам угодно. Я бы хотел, чтобы вы поняли одно - все,  что я говорю, имеет адекватное отражение в реальности.  Этим мы различались с братом.  Да не  только этим. -  Он  сделал небольшую паузу   и затем встал,  подошел к окну, слегка отодвинул занавеску и посмотрел на  улицу.  Вернувшись  на свое место,  он выдвинул ящик стола и достал оттуда папку для бумаг.
      Когда он делал свой променаж к окну и обратно, я одурманенными глазами следил за его ногами,  и только когда они  исчезли  из поля зрения,  пришел в себя. Я посмотрел в его глаза и тут только понял свою ошибку.
      - Я  не знаю, - сказал я, - зачем вам понадобилась моя персона, но уверен, что ваши затраты не оправдаются.
      - Мы не мелочны,  но не упускаем из виду мелочей.  И вообще я предпочитаю иметь дело с настоящими людьми, а не с проститутками. Вот,  ознакомьтесь:  это дело об убийстве моего брата, я надеюсь, вам  знакомо его лицо?  - Он показал мне фотографию. - А это отпечатки пальцев неизвестного,  обнаруженные в  квартире  в  разных местах.  Вам-то они известны,  я надеюсь! И еще словесный портрет со слов соседки.
      - Я не думал,  что я настолько ценен, чтобы устраивать все это ради меня! - настала моя очередь усмехнуться.
      Его же улыбка моментально исчезла с лица, взгляд стал жестче.
      - Не советую шутить. Хотя я и презирал своего брата, но у нас была одна кровь.
      Мне казалось,  что я не так себя веду, будто я принял условия игры, будто я такой же,  как они. А они не всякому позволят стать рядом с собой.
      - Да, - сказал он, - на самом деле это было самоубийство. Но вы помогли ему.  Ему нужно было излить кому-то свой бред, заполонивший его мозг. Он был мазохистом: он не мог без одиночества и в то же  время боялся его.  А я давно с ним не общался.  И тут вы.  Вы идеально подошли для него.  Конечно,  там не обошлось без  нашего присутствия.   Но мы лишь наблюдали.  И сделали для себя небольшой запас.  Тогда вы нам были не нужны. Сегодня вы занимаетесь обслуживанием интересующей нас информационной системы. Нам нужна информация, только и всего.
      - Ни много, ни мало.
      - Как вы понимаете, нам нет нужды вспоминать имена членов вашей семьи.
      - Нет нужды.
      - Прекрасно. Ваш ответ?
      Я понимал, что не смогу спасти жену и дочь, даже если пожертвую собой. Ведь и в этом случае они будут беззащитны. А кто вообще верит   в свою  защищенность?  У меня с языка  чуть  не  сорвался  вопрос  об условиях.  Вроде бы он был логичным.  Но именно логика при взгляде на этого человека казалась опасной.
      - Есть технические сложности,  кроме прочих, - уклончиво ответил я    и увидел, как он облегченно вздохнул.
      - Я  люблю деловой разговор,  а не торгашеский.  Мы продолжим его через несколько дней, когда вы разрешите все свои сложности.
      Я не называл им адреса своего дома. Но та же машина доставила меня прямо к подъезду. Наш дом открыт для всех. Всякий может войти в  его  дверь.  И всякий может встретить тебя на пороге твоего дома.   И уповать не на кого. Человек среди людей находится в такой же стихии,  как  лодка  в океане.  Вот эти ступени,  по которым я спускаюсь и,  поднимаясь каждый день - им все  равно,  кто  и  зачем топчет их. Я хочу изменить это. Я не хочу, чтобы улицы были предназначены для погони,  а дома для отпевания,  я не хочу голодать, чтобы забота о еде вытесняла все остальное,  как не хочу по-терять дом, чтобы главным стала забота о ночлеге.  Я не хочу знать,  что будет со мной через двадцать лет,  но я должен знать,  что  будет завтра. И это завтра я должен строить сам.
     Прошла неделя.  Я ждал.  Прошла еще неделя. Родилась безумная
надежда, что обо мне забыли. Я не хотел думать, почему, я, наверное, даже обрадовался бы,  если бы узнал,  что они добились своей цели без моей по-мощи.  Но однажды на улице меня остановили.  Попросили сесть  в  машину и привезли в другой дом.  Это был обычный современный многоэтажный дом. Сопровождающий подвел меня к двери, позвонил и тут же вошел обратно в лифт.
      Дверь открылась внутрь,  и в первое мгновенье я никого за ней не увидел.  Лишь привыкнув к темноте, я разглядел в глубине длинного темного коридора коляску.  В ней  сидел  человек. Полное дежавю!
      Я вошел,  и  дверь  закрылась  за мной.  Коляска  развернулась  и исчезла. Я пошел за ней.  И оказался в комнате.  Он ждал меня. Я сходил с ума.
      - Я ждал встречи раньше, - только и сказал я.
      Он молчал,  он смотрел не на меня, а в окно. С десятого этажа была видна  добрая  половина  города.  О  чем думал он,  глядя на пространство строений, тел и душ, над которыми добивался власти?
      - К сожалению, обстоятельства изменились, - сказал он. - Но вас я могу обрадовать:  мне не понадобится та помощь, о которой я вас просил. А  для  того,  чтобы она не понадобилась кому-то еще ...у вас будет некоторое время,  чтобы самому принять правильное решение. Поторопитесь это сделать до того, как о вас вспомнят.
      - Но что же произошло? - во  мне  проснулось  сострадание.  Но когда я сказал это, в голове моей родилось страшное предположение.
      Он отчужденно смотрел мимо меня.
      - Это наследственное.  Мой брат заболел в детстве. До меня же эта болезнь добралась только сейчас. Я не ожидал этого, и внезапный приход стал для меня смертелен.
      - Однако я не понимаю,  как это существенно может  отразиться на отношении к жизни.., - и мне пришлось прикусить язык.
      Он усмехнулся.
      - Не может.  Ибо той жизни, которой я жил, уже быть не может, поэтому в словах "это не имеет отношение к жизни" есть справедливость.
      Меня мучил один вопрос, и я задал его:
      - Простите,  но я не могу не спросить:  мое присутствие здесь не имеет то же назначение,  которое было во время посещения  мной вашего брата?
      Он только сверкнул глазами.
      - Я этого сам не знаю. У меня было еще очень мало времени, но и этого мне невыносимо достаточно.  Я задыхаюсь от груды навалившихся вопросов,  они съедают, переваривают, загромождают все вокруг отходами той переработки. Я ощущаю себя червяком, которым был пятьдесят лет  назад  и которым скоро стану снова.  Вся жизнь тут пропитана этим червячным мироощущением. Глупо говорить о бессмертии души,  когда душа ничего не пом-нит из того,  что было. Если в той абстрактной душе нет моего я со всеми моими причудами, значит душа моя  мертва.  Она слишком похожа на воздушный пузырь,  чтобы уделять ей столько внимания. Поэтому не лучше ли вернуться поскорей к своим исконным обязанностям?
      - Всякое состояние промежуточно.  Абсолютно всякое.  Только в отрицании постоянства  и отрицании постижения состоит истина.  Но это все словесная белиберда,  если говорить  откровенно.  Что  же действительно есть на самом деле,  как я понимаю,  это то, что вы больны. Больны не ваши руки,  ноги,  глаза, больно все естество и оно ищет выхода. Или больно то естество, частью которого является ваше - тогда оно может быть принесено в жертву.
      - Ваша жестокость цинична.
      - Не более  чем была ваша,  когда вы распоряжались  судьбами других людей.  Но в этой цепи нет конца - всегда есть кто-то, кто когда-то распорядится и вашей судьбой.
      - Я не верю во всякое там...
      - А разве я сказал,  что верю?  Я сказал, что над каждым есть власть,   и она недостижима в силу этой примитивной конструкции. Но в этом-то и есть ее действенность - каждый должен чувствовать себя обязанным.
      - Как ты живешь под таким гнетом?
      - Если бы было только это, жизнь была бы раем.
      Он оживился.
      - Хорошо, а в чем же твоя гнетущая ноша?
      - Я думаю,  вам лучше спросить у вашего брата. - Сейчас  я  не испытывал к нему никаких чувств. Это безразличие он чувствовал, и оно его угнетало, мне казалось, но он еще боролся.
      - Но я еще кое-что могу. - Саркастически  сказал  он. -  Я  еще  могу по-ставить вас вместе для ответа на этот вопрос.
      - Это зависит не от вас, - сказал я,  встал и направился к выходу. Во мне клокотал смертельный страх.  Но я знал, что за страхом не  всегда  следует  смерть,  и что смерть не всегда посылает страх впереди себя.  Быть может, я сделал ему вызов потому, что я ему был не нужен, а значит, все последующее могло быть только алогичным. Предсказуемо лишь то, что когда лицо чело-века находится в окне в незнаемый мир, он не хватает воздух руками позади себя.
      Вскоре я перешел на другую работу.