Трудовая проходная, что в люди вывела меня...

Миниатюра из сборника "На этой улице подростком"

В год 1955-й я, в пятнадцать с небольшим лет окончил семь классов школы. Кто же из оставшихся в живых до сегодня не помнит как бедно жилось практически всем семьям?! Именно поэтому я решил идти в рабочие. Хотелось стать токарем, как мой старший брат, который жил в Краснодаре и работал на заводе им. Седина. Но... на завод п.я. №... меня не приняли из-за несовершеннолетия, и токарем я не стал. Я плакал, но начальник отдела кадров завода, Иванов, был неумолим. Мой дорогой папа (отчим), Андрей Яковлевич, царство ему небесное, уговаривал меня идти в восьмой класс школы, но я был упрям:
- Нет! Пойду работать, а учиться буду в вечерней школе.

О моём отце все и всегда говорили, что он «душа человек», а прозвище было ещё с войны «Пушкин». Баландист он был отменный, шутки-прибаутки, анекдоты  из него как из рога изобилия, а песенник какой! Он без труда уговорил Паталаха, прораба, взять меня на работу. Пошли они в контору и там Паталах под свою ответственность уговорил начальника, Голубенко, принять меня...без оформления документов до СОВЕРШЕННОЛЕТИЯ! Так в сентябре 1955 года я стал «беспаспортным существом» в роли ученика столяра (Управления Начальника Работ) УНР-108, контора которого располагалась в Cеверном посёлке (это была одна из окраин, из частных затрапезных домишек) города Ростова-на-Дону.

Рядом с конторой, огороженная хилым забором, была территория на которой хранились строительные материалы. На этой же территории был огромный деревянный склад, а в нём столярная мастерская, где трудились всего два столяра -  дядя Володя Каратанов и его напарник – дядя Саша Бонит, царствие им небесное и моя светлая память о них. Быть учеником столяра мне никак не хотелось, я же мечтал быть токарем. А тут, как на грех, на пустыре, что за стенкой деревянного склада, пацаны чуть ли не с утра до вечера гоняли футбол. Разумеется, орали азартно и бабахали мячом в стену склада. Я же, непутёвый ученик столяра, ещё когда учился в школе, играл за детскую футбольную команду «Крылья Советов» завода п.я. №..., не мог удержаться от соблазна, и стоило дяде Володе и дяде Саше уйти на какой-либо строящийся дом, я тут же, перемахнув через забор, «вливался в футбольный кагал пацанов». Тогда-то я и познакомился с Валентином Козачком по прозвищу «Валёк», будущему именитому футболисту Ростовского СКА, которому в ту пору было всего 14-ть лет. И был у меня с ним один, как говорится «один деловой проблем» - мы были влюблены в одну «чувиху»–Галку. Может быть, мы бы с Вальком и в поножовщину пошли, но она «кинула» нас и ушла к другому. До СКА «Вальку» было ещё целых пять лет, а мне до службы в Советской Армии четыре года. Друзьями мы не были, но на пятачке танцплощадки в «Кацапстрое»  встрчались регулярно. Кто ещё жив из рождённых в пламени войны, тот помнит такие пятачки танцплощадок, где проходили не только танцы, но часто и густо драки. Да, я не оговорился, именно «приблатнённе» с Нового города, Северного и Автосборочного посёлков дрались. В основном из-за права преобладания на танцплощадке, девичьих общежитий и бараков, короче – всего посёлка со странным наименованием «Кацапстрой». Именно «приблатнённых», но ещё не «блатных» по Ростову-папе была масса. Именовались в зависимости от района проживания. Но и в районе они делились вплоть до уличных. Говорили практически все «блатные» и «приблатнённые» на жаргоне тюремных зон. Тут тебе и «фраер», и «фраерок», «чувак» и «чувиха». Часы – «баки», фуражка – «фойка», обувь – «колёса» и т.д.

Доминировали над всеми «приблатнёнными», конечно же «блатные».  Если кто кого, не дай бог, обозвал «козлом», то мог получить и «пику» под ребро. Те, кто не был маменькиным сынком, прошли и те пятачки и общаги, и бараки, где жили приехавшие на стройки в город девчонки (чувихи) из хуторов и станиц. На танцевальных пятачках собиралась ведь рабочая молодёжь, у которой водились деньги. Так что редко кто приходил туда не под «мухой». Чего-чего, а водки и пива продавалось хоть залейся в магазинах больших и маленьких, и в таре стелянной разной по ёмкости: «мерзавчик», «чекушка», «полбутылка», «бутылка»(литровая) и «бутылец»(это пятилитровая бутыль!). А настоящее пиво ячменное пили из «бокала»-(поллитровой кружки с килограм весом!) Табличка в любой пивной «Приносить и распивать спиртные напитки ЗАПРЕЩЕНО» висели для близира. И несли, и распивали. И в общагах девиц скучно не было. Гуливонили, со всеми вытекающими из этого последствиями. Всему этому не был чужд и Валентин-(Валёк) Козачёк, которому давелось в будущем персонально опекать самых опасных футбольных центрфорвардов страны.

Росли мы в такой послевоенной среде, что многие пацаны загремели в тюрьмы и лагеря. А что стало твориться в стране, когда была объявлена амнистия после смерти Сталина!? Чем обернулось «холодное лето 1953-го», когда все эти «невинные овечки» из зон оказались на свободе!? Поскольку ГУЛаг был масштабной и жестокой тюремной системой, то и бытовавшая в этих лагерях и тюрьмах культура и иерархия «каст» заключенных была очень суровой. Они и принесли эту культуру и жестокость в нашу жизнь. «Запороть» финкой могли просто за то, что ты «чужак» зашедший на их территорию. Или из-за стремления приблатнённой шпаны  перейти в категорию «блатных», что высоко ценилось. И сесть на тюремные нары для многих подростков и парней было делом "чести, доблести и геройства". К примеру: ведь знал же Колька Артамонов, что сядет на нары, однако, в «Кацапстрое» из «вальтера» застрелил парня, обозвавшего его «козлом». Ведь знал тот, кто воткнул Витьке Мамину финку сзади в бок, когда приловили «кодлой» идущего его одного через парк домой, что безответно этот номер не пройдёт. Месть за товарища оказалась более кровавой.

Если кто-то скажет, что я лью грязь на быт своей Родины, пусть вспомнит то время, а мне вспоминать не надо, для меня тот период – неотемлемая часть жизни меня и моих сверстников. Кто-то из нас стали воинами высочайшего мастерства и даже Героями Советского Союза, а кто-то с юности и до смерти находил смысл своей жизни «на зоне», и «пороха не нюхал», а только вонь тюремных параш. Какую ж грязь я лью на свою Родину, говоря о том, что до самого призыва в Советскую Армию за голенищем сапожек на страже моей жизни была финка? Но я никогда не мечтал о тюрьме с её жизнью «по понятиям», а мечтал только о службе воинской. Разве это я «лью грязь» когда говорю, что в восемнадцать лет стоял под финками кодлы Исая в парке за летним кинотеатрам «Искра»? Сам Бог в лице Ивана Артамонова тогда меня спас. Иван-родной младший брат Кольки Артамона и применить оружие для него труда не составляло. Он так, спасая мою жизнь, и сказал: - Исай, если Мишка схватится за бок от финок, перестреляю всю вашу кодлу, а начну с тебя. – «Забсдел», блатной, зная Ивана. А Иван впоследствии преподавателем музыки по классу баяна стал, да дночке генерала женился. Исай же не годы прожил достойно, а всё по тюремным нарам до старости. Эти примеры – оборотная сторона медали.

Лицевая же сторона молодости моего поколения – это неукротимая жажда труда на благо своей возрождающейся из руин войны Родины. Лично моя жажда труда на благо Родины: работа на строящихся домах для жилья и кинотеатра «Аврора», трудовое участие по восстановлению разрушенной в войну гостиницы «Ростов», работа на первых пятиэтажках для жилья по «горьковскому методу» на улице Герасименко, с 1958 года работа на заводе п.я. №..., откуда и был призван в Советскую Армию в ракетные войска противоздушной обороны. Служба  в Армии для меня – особая страница моей жизни, о которой я поведаю в следующий раз, как и о любви в доармейский период моей жизни.

P.S.Надеюсь, что "Фима Жиганец", он же Александр Сидоров, написавший "Песнь о моей Мурке", не обидется на меня за использование им сказанного:
"... Но вообще в студенческие годы на факультете филологии вряд ли кто-то мог предположить, что Саша Сидоров станет «певцом уголовщины». Я был эстетствующим студентом, писал стихи, занимался классической литературой, философией, переводил с немецкого. Меня даже называли коротко Сид – был такой герой испанского рыцарского эпоса «Песнь о моём Сиде». Улавливаете влияние на мою новую книгу? Ну, а потом я попал в газету для осуждённых, 18 лет занимался изучением этой среды – и особенно удивительного, замечательного «низового» языка маргиналов.

-А как, скажем, относиться к сталинской эпохе? Или, по большому счёту, ко всей советской. С одной стороны, репрессии, тоталитаризм, подавление свободы мысли и прочее. С другой – великолепное всеобщее образование, эпоха поистине великих свершений, до которых нынешней эпохе – как до Китая раком… Подходить надо диалектически. Нельзя выкинуть из оркестра барабан и тромбон на том основании, что скрипка звучит нежнее. Это – редкостная дурость. Как и неуместное возведение низовой культуры в абсолют".