Царицыны слёзы

       Поход по карельскому Заонежью привёл нас на Кижскую шхеру, а в ней на Волкостров. Там и свела нас судьба с бабой Олей, на чьём поле в загороди каменной мы аметисты разглядели.
  - Может, байка досюлешна, а может, тоды так оно и было всё.  Мне еще баушка моя сказывала. 
       Ольга Тимофеевна перекрестилась на икону Божьей Матери, приосанилась, даже спина её, казалось, прямее стала. Она посмотрела на нас с легкой доброй улыбкой, как на внуков смотрят бабульки иной раз, видя в них себя в детскую пору и начала своё повествование слегка распевным голосом.
– Тады, слухайте как дело было.            
      Во время досюлешно, поди знай коды, опосля Грозного царя уже, стал  на Руси править царь Борис, что из Годуновых роду. Невзлюбил он бояр одних, те из Романовых были. За что, уж ныне и не вспомянит никто.  Робенка ихава  родня себе пригрела. Разлучили тады мужа с женой его. Постригли в монахи их обоих насильно. А как в монашеско званье произвели,  дак и сослали по разным местам. Филарета  в один монастырь, поди знай куда, вроде как  от Архангельска недалече. Сказывали до Холмогор рукой подать. А Марфу, голубушку, в Карелию, к нам в Заонежье отправили. Поселили  горемыку в деревню Толвую.  С той поры про неё люди помнят, да сказывают  о делах её. Она ведь знатного роду была из бояр московских наиважнеющих, а жила то в Толвуи не в хоромах боярских, а в избенке тесной. Все молилась Господу, да шибко слезами умывалась. 
 Шутка ли? С дитём и мужем в разлуке жить, а вестей не получать. Стража при ней была неотлучно, штобы бяжать куды и не вздумала. Вроде и не в тюрьме, а никуды не денисся.  Поначалу, года два дак, она окромя как в церкву на молитву, да ко причастию, никуды  и не ходила. Толи не можно ей было, толи сама не хотела.  Потом уж послабление ей вышло, стала по округе она погосты объезжать, в церкви, да часовни заходить, стала травы собирать. Побывала  она и в Шуньге, и в Типиницах, в Кижи, да в Сенную Губу заглянула, а уж обратным ходом и у нас побывала. В часовенку зашла, помолилась, робятам коврижек сладких дала, у баб про жизнь в наших местах поспрошала.  Про травы разговоры затеяла, для чего нужна, да где растёт. Тут одна из нашенских ей пучок цветков то и дала. А Марфа спрашиват:  «Што за цветочки таки голубеньки? Прям, как глазки моего сыночка синенькие, сердце мне ласкают. А ей в ответ: «кукушкины слёзки» эти цветки называют. Сказывают, что детей кукушка растеряла, по разным гнёздам, по семьям детей роздала, да и вспомянула коды, а уж не помнит куды. Вот по веткам порскат, кукует, деток кличет и слёзы по округе ронит».
Боярыня горемычная слёзами и облилась, платочком белым их промакиват.
Ей тоды подсказали: «Цветочки эти заварить надо и пить, коды горло застужёно,  облегчение даёт.  Кореньев отваром пользуют слабых опосля ранения  или родит кто, он силы прибавлят. Стары люди эти цветы с досюльных лет «одолень–трава» прозвали.  Она хвори одолеть помогат, а корешок с собой носить – то напасти отводит».
Она пучок травы с цветами и взяла, поклонилась людям да сказала, што  не забудет и пользовать будет.   Уже, было, в сойму садиться стала,  в Толвую возвернуться,  увидала она у девушки одной аметистовый подвес, что на шее у той на шнурке висел. «Это же краса какая, – говорит, – глянуть дай».
 Девушка со шнурком ево и сняла,  да ей с поклоном  протягиват, сказыват:
– Тятя, подарил. 
– Не видала,– бает Марфа, – я на селе у вас людей богатых, а таку купить – денег надо. Я таки каменья баски у царицы Ирины Годуновой в короне видала. Твои тока помелче будут.
Да и глянула вкруг себя. А робяты стоят: кто в лаптях, кто босый, много кто в рибушах были. Тут мужик, отец девушкин, и пробуркал:
– Так не с ярмонки корыстина. Сам сделал.
– А каменья откуль?
– Так отсель, с огороду.
– Растут, штоли?
– Бог знат, а только я с земли достал. У мени ещё найдено, коли пождёте недолго, так я бегом.
Повернулся он и к избе своей побёг, а Марфа знак гребцам и стрельцам дала штобы ждали. Мужик прибёг и каменья ей протягиват:
– Возьми с поклоном, на утеху, да на удачу, глянешь на них и душе твоей легше станет.  Тестенники бають, от зелья вражьего сохранить может, коли в кубок они поставлены.
– Спаси тебя Господь!
    Заплакала она опять,  перекрестила  его и каменья те взяла, а мужику деньгу серебряну дала –  цело богатство, для заонежан простых. 
Потом уж лет немного прошло, а слух по всему Заонежью пошел, что Годунов то помер и мужа Марфы, Филарета, на Москву позвали из ссылки.   Потом и вовсе он выше архимандрита стал –  патриархом всей Руси. Марфа тоже тогда на Москву поехала. Сынок их подрос за то время.  Взрощенника Михайла на царство бояре и выкликнули. Филарет благословенье дал и еговый сын царём всей Руси стал. Марфа – толвуйская заточница, горемыка наша, царицей русской сделалась, а врагов их в ссылку отправили. Всё как Господь Иисус Христос наш Спаситель сказал: «Кто возвысил себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». Стары люди баяли, што царица те каменья, наши волкостровские,  велела себе в корону вставить.
Опосля, велика беда на Заонежье пришла. На нашу голову заявились паны из Литвы, да с Запорожья. Было их не одна тыща. Все на конях, все с саблями, а возносливы – куды боярам. Паны ети, народу много погубили, домов пожгли, в монастыре на Пальеострове монахов побили – нехристи. Разоренье всему краю было. По острогам стрельцы с огненным боем отбиться сумели от панов – супостатов. Кто в острог заскочить не успел, тех порубили,  да постреляли. Разбогатеть те паны  хотели. Пытали мужиков: серебро, да золото им давай. А где его взять то? Никоды эттока богатства не было. Вот они дома по злобе жгли, да часовни с церквами. Сеча была с ними у стрельцов на Падмозере, а в одном озере, сказывают,  свое богатство они утопили, чтобы от погони уйти. Много добра с собой они волокли,  в Архангельских поселеньях пограбили. Озеро это Панозером опосля прозвали. Убрались окаянные, а все хозяйство подымать, да избы строить нап. Царица Марфа тоды об нас грешных вспомянула, да денег послала на обустройство. Церкви новые в Чёлмужах, в Шуньге построили, в монастырь денег тоже дала. А батюшке что при церквы Толвуйской, да еще трем мужикам грамоты обельны дала. Это чтоб ни с них, ни с детей их податей не брать. Добрым словом её поминают по Заонежью.
А баски камушки, что ей глянулись,  у нас потом стали называть «царицыны слёзы». Так они похожи были на глаза её полные слёзами. 
Ольга Тимофеевна, закончив рассказ, горестно вздохнула, встала и снова перекрестилась на икону.
– А я читал, что в старину этот камень «вареник» звали на Руси, - подал голос наш гость Андреич
– Не знаю, может, где и звали, – поджав губы, ответила москвичу старая заонежанка, – я слыхала, так варёные пироги из теста хохлы называют. По нашим местам этот камень никто так не зовёт. Назвали бы вороник, еще ладно, стало быть, на вороний глаз похож, а то вареник – срам один.
Москвич выбрал себе камень и вручил за него старушке три рубля, а Дугин присовокупил большую банку говяжьей тушенки.
Хозяйка осталась довольна.
Видя, что разговор окончен, мы засобирались к выходу, распрощались с ней и вскоре дизель бота снова мерно застучал, призывая к продолжению похода по Онего.
  С палубы долго еще было видно темную фигурку бабы Оли на крыльце большого деревянного дома.