История одной Коломбины

В театре теней сегодня темно,
Театр сегодня пуст.
Ночные птицы легли на крыло,
Выбрав верный курс.
Стены, да, пожалуй, бархат портьер
Еще пока помнят свой грим.
Город накрыла ночь,
Снами задув огни.

Константин Кинчев
«Театр теней»

Мастер сломался. Это случилось в день, когда в театрике был выходной, и не было назначено репетиций. Театр был тих и пуст. Один лишь Мастер, прохаживаясь по помещению, где хранились костюмы, куклы и прочая ветошь, что-то бормотал себе в бороду, насвистывал и довольно потирал руки, будто задумал нечто очень приятное. Затем он, словно споткнувшись на ровном месте, кулем повалился на немытый дощатый пол. Он упал на спину. Его скрюченные пальцы стали скрести пыльные доски, отвалившаяся челюсть что-то беззвучно шамкала, один глаз закрылся, а другой выпучился и принялся безумно вращаться в глазнице. Это продолжалось какое-то время. Возможно, Кукольник пытался призвать на помощь своих марионеток. Но те лишь жались друг к дружке и испуганно таращили на него из полумрака свои блестящие глазёнки. Потом он перестал шевелиться.
Доктор соскочил с вешалки, осторожно на цыпочках подобрался к Мастеру, подергал его за бороду и вынес вердикт:
- Сломался.
- Как?! – Всплеснула руками Коломбина.
- О, горе! – Зарыдал Новый Пьеро.
- Ему тоже нужен мастер, который его починит. – Высказался самый здравомыслящий Арлекин.
Куклы успокоились и принялись ждать.

На следующее утро, как обычно, в театрик явились гримеры, костюмеры, бутафоры, суфлер и все остальные служащие. Они обнаружили Мастера, вызвали специальных людей, которые упаковали его в длинный деревянный ящик и увезли с собой.
- Должно быть, серьезная поломка. Его повезли в специальную мастерскую. – Шепнул Арлекин на ушко Коломбине и игриво укусил за мочку.
Коломбина кокетливо хихикнула, но тут же под суровыми взглядами Доктора и Панталоне прикрыла ладошкой свой хорошенький ротик. 
Вслед за Мастером уехали гримеры, костюмеры, бутафоры, суфлер и остальные служащие театрика. Марионетки повисли на своих вешалках и вновь принялись ждать, когда Кукольник вернется из починки, и все встанет на круги своя.

Ни Мастер, ни служащие не вернулись. Куклы болтались на вешалках, постепенно покрываясь пылью, пока однажды вечером от сильного порыва ветра не разбилось окно. Осколки стекла с мелодичным звоном рассыпались по полу. В хранилище ворвался свежий осенний ветер. Он принес с собой несколько пожухлых тополиных листьев и принялся кружить и гонять их, а заодно дергать, тормошить, теребить и раскачивать сонных марионеток.

Из-за ветра Коломбина ужасно спала. Вообще-то, куклы не умеют видеть сны, но в эту ночь ее тревожили какие-то странные, яркие и бессмысленные видения. Когда в хранилище, наконец, заглянул первый робкий солнечный луч, актриска протерла глаза и обнаружила, что вешалка, где обыкновенно болтался Арлекин, пуста, а за торчащий в разбитом оконце осколок стекла зацепился и слегка подрагивает на ветру обрывок пестрой материи. Что-то больно стукнулось в груди кукольной кокетки, как будто крошечный молоточек, заменявший ей сердце, на мгновение дал сбой. Но изумление и боль длились лишь миг. Весь оставшийся день она была необычайно оживлена, весела и даже, совсем расшалившись, позволила глупому Новому Пьеро невинный поцелуй в щечку.

Доктор и Панталоне весь вечер долго о чем-то вполголоса спорили и под конец даже рассорились. Устроились на вешалках в разных концах хранилища подальше друг от друга, но так и не угомонившись, продолжали пыхтеть и переругиваться звенящим от злости шепотом:
- Ух! Фальшь. Болванка. Болванка. – Сердито бубнил один.
- Фуга. Трррромбон. – Не оставался в долгу другой.
- Ха-ха! Диссонанс! – Театрально взмахивая руками, обличающе выкрикивал первый.
- Сссстаккато, сссстаккато. - Рассержено присвистывал второй.
Последняя пьеса, которую разыгрывали марионетки, рассказывала о жизни бродячих музыкантов, по этой причине перебранка Доктора и Панталоне состояла почти сплошь из музыкальных терминов, изредка перемежающихся междометиями и бессвязными существительными, смысл которых уловить было совершенно невозможно, поэтому Коломбина не очень-то прислушивалась к ворчанию двух вздорных старикашек.

        На следующее утро Доктор и Панталоне исчезли. Дурачок-Пьеро, обнадеженный вчерашним поцелуем, сначала обрадовался тому, что остался с Коломбиной наедине, но та сменила милость на гнев, и, в конце концов, незадачливый воздыхатель забился в дальний темный угол и оттуда скулил и подвывал свои тоскливые стишата.

Зарядили дожди. Крупные холодные капли попадали в хранилище, и Коломбина волновалась, что в такую сырую погоду может легко подхватить насморк или заржаветь. Она нажимала пальчиками на черные и белые клавиши старенького расстроенного пианино, и те дребезжали в такт каплям дождя. Ах, где же озорной гуляка Арлекин? Где его уморительные ужимки и двусмысленные шуточки? Пестрый лоскут на окне выцвел и почти истлел.

Однажды Коломбина почувствовала, что пора. Она вынула из кармашка складное зеркальце и прихорошилась, как могла: стряхнула с себя пыль, разгладила складочки на своем наряде, достала из прически запутавшиеся тополиные листья и подкрутила локоны. Проделав все это, она освободилась от сдерживающих ее лесок и легко выскользнула через разбитое окошко наружу, в Мир.

Там, снаружи, воздух был прозрачен и свеж. Накрапывал дождик, а по временам проглядывало солнышко, и ветер взметал с земли и срывал с деревьев листья, окрашенные в самые невероятные яркие осенние краски. И тогда Мир вокруг начинал искриться, переливаться, сверкать и кружиться, словно цветные стекляшки в калейдоскопе.
- Ах! Ах! – Задохнулась от восторга кукольная актриска Коломбина.

Целый день, опьяненная каким-то новым неведомым чувством, она бродила по городу. Новый Пьеро ковылял чуть позади (Коломбина запретила ему подходить слишком близко) и ныл от страха, что пришлось покинуть привычный и понятный его крошечному кукольному умишке уютный мир театра. Иногда, утомившись, наша героиня присаживалась на скамейку передохнуть. Тогда ее верный спутник тоже останавливался, вынимал из-за пазухи глиняную свистульку (Мастер не успел обучить его владению более сложными инструментами) и начинал выдувать простенькие мелодии. Прохожие, разжалобленные печальными мотивами, бросали к его ногам монеты. Приоткрыв ротик, марионетка Коломбина смотрела на проносящиеся мимо вагоны, грохочущие железными колесами по железным рельсам, на рогатых чудовищ со сверкающими свирепо выпученными фарами-глазами, вдыхала новые запахи, ловила обрывки чужих, непонятных ей разговоров. Все вокруг казалось ей диковинным и странным. Конечно, она не впервые покидала стены театрика. Раза два или три озорник-Арлекин подговаривал ее сбежать в город, пока спали остальные куклы, расписывая в ярчайших заманчивых красках тот, другой, большой, Мир. Но всякий раз осторожность брала верх над любознательностью, так что все ограничивалось лишь прогулками по небольшому запущенному садику, окружавшему здание театра.

Стало смеркаться. Заметно похолодало. Зануда Новый Пьеро все настойчивее дергал Коломбину за рукав и тянул обратно. Но та из своенравия наотрез отказалась даже на время возвращаться в опостылевшее мрачное и сырое хранилище театрика. И Новый Пьеро из глупого рыцарства принужден был покорно остаться подле своей возлюбленной на скамейке в городском саду. Карусели в саду, не смолкая, скрипели всю ночь, жалуясь надтреснутыми железными голосами на свою нелегкую жизнь. К тому же, куколка Коломбина ужасно продрогла, ведь она была очень нежным созданием. Стараясь хоть немного согреть капризную возлюбленную, Пьеро укутывал ее длинными рукавами своего балахона.
 - Ах, я озябла! Вы совсем не заботитесь обо мне. Верните меня обратно! – Сказала взбалмошная красавица, едва лишь забрезжил рассвет, и обижено надула губки, будто и в самом деле ее спутник был виновен в том, что им пришлось провести ночь на улице.
Незадачливый Новый Пьеро завертел головой, но, конечно, не смог сообразить, в какой стороне располагается театрик. Не забывайте, что он-то вышел в Мир впервые. И к тому же, коротенький умишко марионеток не приспособлен ориентироваться в пространстве, ведь во время спектакля они передвигаются и занимают положение строго по задуманной постановщиком мизансцене.

Марионетки заблудились. И хотя городок, где находился театрик, был не так уж велик, но наши кукольные артисты были слишком неопытны, они не могли самостоятельно найти дорогу обратно. Новый Пьеро, пересилив природную робость, пробовал обращаться к прохожим, но от волнения так заикался и путал слова, что те, нетерпеливо пожав плечами или досадливо отмахнувшись, спешили прочь.

Нужно сказать, что куклы совершенно не приспособлены к жизни на улице. Они хрупки и беззащитны, и им постоянно требуется чья-то забота. За несколько дней скитаний Коломбина и Новый Пьеро ужасно обтрепались. Атласные банты цвета небесной лазури на башмачках кокетки обремкались, картонная подошва прохудилась и стала пропускать влагу, краски поблекли, с пухленьких щечек исчез румянец, так что, в конце концов, она даже стала походить на своего бледного спутника - вечного страдальца Пьеро. А тот в свою очередь стал еще более бледен и тощ. Некогда белоснежный балахон его стал серым, а пуговицы и очаровательные помпончики из искусственного меха кое-как болтались на оборванных нитках. Правда, теперь он ныл и стенал гораздо меньше. Наоборот, с каждым днем приободряясь и вдохновляясь все больше, он старался заразить своим воодушевлением и Коломбину:
- Воздушно! Огромно! – Восклицал Новый Пьеро, взмахивая руками, в попытке объять Мир.
- Чушь. Чушь. – Вздыхала Коломбина и отворачивала в сторону головку.

Однажды, бродяжничая по городу, марионетки случайно натолкнулись на свадебную процессию. Облизывая леденцовый петушок, купленный на заработанные Новым Пьеро медяки, куколка Коломбина залюбовалась невестой в платье, похожем на гору взбитых сливок. Она вспомнила очаровательные наряды, которые шили для нее костюмеры в театре, дотошно снимая мерки и тщательным образом подбирая ткани. Глаза ее заблестели. Она даже принялась слегка приплясывать задорную полечку. Наивный Новый Пьеро, как всегда, неверно истолковав чувства возлюбленной, или же просто вспомнив заученную в театрике роль, немедленно бросился перед ней на колени:
- Драгоценная! Осчастливить! Венчание! – Сбиваясь и торопясь, захлебывался он.
- Глупости. – Хотела было ответить Коломбина. Кукольная кокетка сердито отряхивала подол платья, ибо незадачливый воздыхатель имел несчастье плюхнуться на колени прямо в лужу, при этом забрызгав ее и без того не блещущий чистотой наряд, как вдруг заметила промелькнувшую в толпе пеструю фигуру.
Ах, не могло быть сомнений, это был он - Арлекин!
- Адажио!
Как и все марионетки, в сильном волнении Коломбина начинала путать слова. В данном случае, она, конечно же, хотела сказать «подождите». Оставив растяпу-Пьеро стоять в луже, Коломбина кинулась вслед за Арлекином. Но напрасно, протискиваясь среди людей, одновременно с отчаянием и надеждой, заглядывала она в их лица. Думая, что кукольная актриса разыгрывает некую забавную пантомиму, те лишь улыбались и вежливо аплодировали, а кто-то даже преподнес цветок, словно она вновь оказалась на сцене и исполняла роль.
 
        Арлекин скрылся, растворился без следа. Невидимый оркестр заиграл бурную сумасшедшую кадриль. Бухали тарелки, визжали скрипки, гудела труба, сипел аккордеон. Бешено кружа и вертя, не давая возможности вырваться, вынуждая выделывать в такт музыке нелепые телодвижения, толпа повлекла марионетку за собой.
- Анданте! Анданте! – Бессильно простирая руки в сторону исчезающей возлюбленной, вскрикивал Новый Пьеро.
В переводе на человеческий язык это означало «отдайте». Но за грохотом и ревом оркестра никто так и не услышал, что же именно просил отдать ему Новый Пьеро.

Когда толпа, наконец, отпустила ее, кукольная актриска обнаружила, что находится в старом полузаросшем парке на самой окраине города. Коломбина ощупала себя и убедилась, что все суставы, шестеренки и пружинки целы и работают исправно. Правда, с платья окончательно осыпались все блестки и стразы, и еще оторвались и где-то потерялись один рукав и ажурный воротничок.

Разве станет теперь кто-либо провожать ее восторженным взглядом и дивиться ее чудным нарядам? Ах, прекрасный воротничок дорогого тончайшего французского кружева! Ах, чудесный рукав-фонарик, отделанный рюшей и украшенный нежными миниатюрными бархатными фиалками! Ах очаровательное складное зеркальце в форме сердечка, в которое так любила глядеться Коломбина! Теперь оно превратилось в миллиард бесполезных крошечных зеркал. Не умея выразить горе иным способом, глупенькая кукольная кокетка лишь трогательно всплескивала руками, а по щекам ее скатывались жемчужные слезинки.

Коломбину некому было утешить, ведь она осталась в парке совсем одна. Правда, по бокам неухоженной запущенной аллеи возвышались на постаментах замершие в неудобных позах нимфы и богини. Но они были слишком надменны, слишком погружены в себя, слишком горды своей застывшей античной красотой, чтобы снизойти до несчастья обыкновенной марионетки. Осторожно обходя лужи, стараясь не замочить туфельки или случайно не наступить на какую-нибудь чахлую маргаритку или полузасохший бархатец, наша героиня бездумно брела все дальше вглубь парка, а дорожка делалась все уже, пока, наконец, не превратилась в еле заметную тропку. В том месте, где, преодолев довольно крутой склон, можно было спуститься к небольшому овальному озерцу, тропка резко обрывалась. На склоне в гордом одиночестве произрастал корявый и довольно-таки уродливый куст.
- Ах, какое гадкое неприятное растение, - подумала Коломбина и присела на корточки, чтобы перевязать на туфельках банты и подумать, куда ей двигаться дальше.

       Нежные пальчики, непривычные к такого рода занятиям, никак не могли справиться с влажной, постоянно выскальзывающей ленточкой. Полностью сосредоточив все внимание на бантах, которые никак не желали принимать нужную форму, наша куколка не заметила, как куст за ее спиной закачался и угрожающе зашевелил своими длинными узловатыми сучьями. Конечно же это был злобный Обдирайка! - Кустарник неизвестного науке происхождения с таким скверным и отвратительным нравом, что вместе взятые крапива и кактус показались бы ангелами в сравнении с ним.

      Именно Обдирайка своими колючками старательно распугивал влюбленных, поэтов и иных праздных гуляк, болтающихся по парку, так что те предпочитали обходить его стороной, в результате чего единственная тропинка, ведущая к озеру, постепенно зарастала и из года в год становилась все уже и уже. Парк превращался в заброшенное безлюдное место, а характер Куста делался все более злобным и сварливым. Разогнав гуляк, Обдирайка не смог ужиться и с растениями. Вредный Куст заслонял солнце, осыпал колючими иголками, душил мощными корнями слабые побеги, рискнувшие пробиться из земли на его территории. И вот теперь, когда цель была достигнута – он остался полновластным хозяином всего склона - к нему посмела приблизиться какая-то марионетка! Хуже! Кисейная (или кисельная? Обдирайка по-прежнему путался в этом выражении) барышня!
 
Злобный Куст ощетинился, но не спешил нападать, прикидывая и взвешивая в своем коварном уме различные варианты действий: подождать, пока кукла обернется, и тогда безжалостно исцарапать и исколоть острыми длинными шипами; внезапно и без предупреждения подлым образом напасть со спины (Обдирайка был способен и на такой поступок); или же просто напугать до полусмерти каким-нибудь ужасным фокусом? Поразмыслив хорошенько, Обдирайка решительно отмел второй вариант. Кисельные барышни имеют обыкновение хлопаться в обморок, а ему вовсе не хотелось, чтобы все закончилось так быстро. «Вытащить корни наружу, так, чтобы незваная гостья подумала, будто к ней подбираются ядовитые змеи? – Неплохая мысль. Вот только глупая бездарная актрисулька, конечно же, примется визжать», - а Куст не переносил любых громких звуков, они расшатывали его нервную и корневую системы.

Разумеется, дерзкую марионетку нельзя оставлять безнаказанной, несомненно, ее следует проучить! Однако Куст медлил. Сидя на корточках, склонив на бок головку, Коломбина казалась такой хрупкой. Осеннее время, как известно, располагает ко сну. Возможно, этим можно объяснить мирный настрой Обдирайки: «Какое удовольствие от сражения с этакой субтильной особой? Чего доброго, и в самом деле грохнется в обморок, хлопот не оберешься». – Куст окончательно решил не трогать случайную гостью, а подождать, когда та по добру по здорову уберется из его владений сама. Но вдруг, озлившись, обозвал себя лопухом, взъерошился, и его колючки издали неприятный шипяще-скрежещущий звук.
Коломбина вздрогнула и обернулась. Ее хорошенький ротик удивленно приоткрылся.
- О! – Сказала она.

       Вредный Куст ощетинился еще сильнее, вытащив все до последней иголочки, и стал похож на огромного рассвирепевшего дикобраза. Метко прицелившись, злюка принялся ловко метать в Коломбину свои мелкие кислые фиолетовые ягоды. Но легкомысленная марионетка лишь захлопала длинными кукольными ресницами, вовсе не думая пугаться и удирать. Тогда Обдирайка так причудливо сплел свои сучья, что они стали напоминать мохнатые когтистые лапы лесного чудовища, тянущиеся к беззащитной жертве. Затем изобразил скелет, отплясывающий джигу под стук собственных костей. После чего выдал беспроигрышный трюк со «змеями». Коломбина взвизгнула, и что-то тяжелое опустилось прямо на корни, придавив их к земле. «Должно быть, девчонка от ужаса потеряла сознание», - самодовольно подумал Обдирайка и раздулся от гордости. Но на всякий случай, для подстраховки, уложив ветки и листья определенным образом, изобразил торчащую из-под земли голову великана с разинутым ртом, стоящими дыбом волосами и шевелящимися ушами.

Конечно, несчастная жертва злобного растения уже не могла видеть все чудесные превращения, происходящие с Кустом. Но Обдирайка и не нуждался в зрителях. Он принимал самые жуткие и причудливые формы, шипел, скрипел и скрежетал ради собственного удовольствия, оттачивая мастерство в предвкушении будущих встреч с другими случайными прохожими. Коронный номер Куст приберег напоследок. Он изобразил оскалившегося, демонстрирующего огромные желтые клыки, льва! Это был его самый любимый и удачный образ. К тому же, сегодня Обдирайка был явно в ударе. Он так вжился в роль, что уже и сам почувствовал себя настоящим царем зверей, а не каким-то там бессловесным кустарником. Вздыбливал «шерсть», бешено колотил веткой-хвостом, и даже шелест его листьев делался похож то на глухое ворчание, то на грозный рык хищного зверя, наводящий ужас и заставляющий трепетать всех живых существ в округе.

       Увлекшись перевоплощениями, колючий злюка совершенно позабыл о марионетке. Ведь, будучи без сознания, она не представляла для него ровно никакого интереса. И тут произошло нечто невообразимое… Внезапно Куст ощутил прикосновение. Вероломная марионетка вовсе не лишилась чувств! Нет, она лишь выжидала подходящего момента! Куст почувствовал… ни удар, ни шлепок, ни оплеуху, ни затрещину, нет, это было нечто совсем иное.

       Обдирайка относился к многолетним растениям и за свою долгую растительную жизнь успел повидать, вернее, почувствовать всякое: его щипали, ломали, мяли, подстригали, однажды даже пытались выкорчевать с корнем, но еще ни разу никто не осмеливался его … обнять. Это было неслыханно. И это было восхитительно. Сначала Куст съежился и замер, затем зашипел, зафырчал, затрещал, закачался из стороны в сторону, пытаясь оторвать от себя дерзкую кукольную девчонку. Но Коломбина, будто не замечая недовольство Куста, лишь крепче обхватывала его своими руками.
- Брависсимо! Таленто! – Ее серебристый смех звонким колокольчиком разносился по пустынному осеннему парку.

       Читатель, конечно, недоумевает, почему наша героиня, как подобает приличной барышне, не умерла на месте при виде ужасных метаморфоз, происходящих с Кустом? – Все объясняется очень просто. Дело в том, что в театрике, где родилась и жила марионетка, не ставили страшных спектаклей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что она ничего не знала ни о лесных чудовищах, ни о великанах, ни о скелетах, ни о том, что их следует опасаться. Даже когда корни начали шевелиться и извиваться у ее ног, Коломбина, конечно, взвизгнула от неожиданности, но потом догадалась, что милый кустарник просто предлагает ей присесть. Глупенькая актриска, так мало видевшая в своей кукольной жизни, вообразила, будто находится на представлении. Вот только впервые ей не нужно было улыбаться, петь и плясать, угождая придирчивой публике, ведь она находилась не на сцене, а в зрительном зале.
- Чудный, прелестный, милый Куст, – щебетала Коломбина, ведь теперь ей и впрямь казалось, что в целом Мире нет никого прекраснее вредного корявого уродливого Куста.
И от нежных прикосновений, и от восторженного кукольного лепета Обдирайка втянул в себя иголки, весь скукожился и поник.

Ночью началась последняя осенняя гроза. Сверкали молнии, оглушительно грохотали раскаты грома, буря выла, выдирала с корнем траву, расшвыривала горстями песок и мелкие камешки, раскачивала деревья, гоняла по небу Луну. И в редкие минуты затишья, откуда-то сверху долетали обрывки тревожной и нервной музыки. Марионетка забилась в самую сердцевину Куста. Все время, пока длилась гроза, она сидела, прижавшись к корявому шершавому стволу и, словно ища поддержки, будто за раскрытую ладонь, держалась за большой бурый лист. Крупные ледяные капли больно колотили по листьям, ветер дергал и тянул за ветки, но Обдирайка, казалось, не замечал боли. Стараясь защитить, уберечь кукольную актриску, он со злой радостью подставлял непогоде свои листья, жалея лишь о том, что слишком мало их осталось с лета, и страшился только одного: как нечаянно не ранить шипом свою случайную прекрасную гостью.

Утром, когда стихла буря, и закончилась гроза, Коломбина ушла. На прощание она спела Обдирайке колыбельную песню на неизвестном мелодичном языке и бережно перевязала ленточкой сломанную ночью ветку. Редкие колючие снежинки превратились в мягкие пушистые белые хлопья. Они бесшумно падали с неба, стирая следы Коломбины и укрывая и баюкая израненный в неравном сражении Куст.

                ***
        Заметенный снегом, Куст покойно проспал всю зиму. Он пробудился оттого, что первая весенняя бабочка лимонница, легкомысленно порхая вокруг, коснулась его своим крылышком. Обдирайка потянулся и расправил сучья. Он почувствовал, как копошатся в его корнях трудяги-муравьи, как солнечные лучи пригревают веточки, как ветерок легонько треплет макушку. Впервые эти ощущения не вызвали в Обдирайке раздражения и колючей злости. Но самым удивительным было другое – какие-то мелкие пичуги, должно быть, незнакомые с вредным нравом Куста, осмелились вить в нем гнездо! И сколько ни ворчал, ни топорщил иглы сварливый бука, глупые птахи продолжали упорно таскать в клювах прутики и былинки, сооружая в его ветвях свой дом.
 
       Под трели пернатых певцов на Кусте появились бутоны. И однажды, когда настала пора, бутоны раскрылись и превратились в бархатные, благоухающие нежным ароматом цветки, так напоминающие фиалки на платье Коломбины.
Правда, кукольная актриска уже не могла любоваться ими. Да и старое поношенное платье, она давно сменила на более модный наряд. Заключенная в стекла витрины дорогого дамского магазина, Коломбина каждый день примеряла новые украшения и шляпки, вызывая зависть прогуливавшихся мимо юных барышень и восхищение впечатлительных юношей. «Ах, какая очаровательная марионетка!», - шептались они. Но та лишь глядела на проходящих мимо людей немигающим кукольным взглядом, да изредка вздыхая, украдкой поправляла унизанными колечками пальчиками выбившийся из-за ушка локон.

      А что же Новый Пьеро? - Он декламировал стишки и выдувал на свистульке милые ненавязчивые мелодийки. В любую погоду его бледная тощая фигура маячила возле спуска в темный пустынный подземный переход как раз неподалеку от дамского магазина. Из своей витрины Коломбина хорошо видела его сутулые плечи и вечно согбенную спину, но она не могла окликнуть Нового Пьеро, ведь стены ее прозрачной клетки не пропускали звуков. В кармашке балахона Пьеро хранился обрывок старого истершегося театрального билета с портретом красотки Коломбины и жестяная коробочка фруктовых леденцов монпансье. Наивный чудак по-прежнему был влюблен и все еще надеялся отыскать свою возлюбленную. Но его мечтам вряд ли суждено когда-либо сбыться, ведь для этого потребовалось бы обернуться назад, а мы-то с вами знаем, что марионетки не умеют ориентироваться в пространстве.

      Что касается Доктора и Панталоне, то они стали уважаемыми людьми. Панталоне дирижирует оркестром духовых инструментов. На репетициях он надувает щеки и раскатистым грозным голосом произносит слово «трррромбон». Доктор открыл свой кабинет с табличкой и медной, начищенной до блеска ручкой. Каждый день он с важным и серьезным видом сидит в своем кабинете, повторяет сложные и малопонятные слова и, нахмурив брови, то кивает, то качает головой.

    Судьба Арлекина остается покрытой тайной. Правда, как-то раз на обрывке газеты, приклеившемся к витрине, Коломбина разглядела знакомый пестрый костюм и успела разобрать, напечатанный крупными буквами заголовок: «Карточный шулер и мошенник убит в драке ударом ножа прямо в сердце». – Но, конечно, то был не Арлекин, ведь Коломбине лучше кого бы то ни было известно, что у Арлекина нет сердца.

      Ни Мастер-кукольник, ни гримеры, ни костюмеры, ни другие служащие так и не вернулись в маленький театрик. Окруженный со всех сторон старым запущенным садом, театр и по сей день стоит заброшен, холоден и пуст.