Кража. Фантастический роман. Глава 27

     В комнате дверь не распахнулась — ее там вообще не было. Просто перед Настей, или как там ее сейчас звали, отошла часть стены. Караваев встал с дивана и вдруг почувствовал себя… дураком. Набитым донельзя дураком. Медленно натянул на ноги ботинки, медленно начал завязывать шнурки: ему спешить было некуда — это пусть Анастасия и иже с ней поспешают, если им так невмоготу.
     Девушка топталась на месте. Караваев взглянул на нее. И все же она была не такой, какой была в доме Пищалкина. Словно рисовавший девушку художник взял и поработал ластиком или пальцем по приличному рисунку на отличном ватмане, оставив после этого действа некие размытые, полууловимые линии, слои…
     — Ты можешь скорее одеться, или тебе помочь? —  спросила Настя, стоя у раскрытой стены и наморщив свой нос.
     Понятно, Караваеву было бы интересно заглянуть за неизвестное, которое было за дверью, то бишь, за стеной, ставшей на время в полупустой комнате дверью, но Караваев тут же одернул это желание: подождет и Настя, да и он… Все придет вовремя.
     «Может сбежать отсюда подальше, да так, чтобы никто и никогда меня не нашел?» — мелькнула мысль у Караваева, которую тут же «прочла» Анастасия.
     — Только попробуй! —  резко оборвала она его, так и не развившуюся далее мысль. — И куда ты убежишь? Из нашей параллели в свою параллель не так просто убежать. А в иную — тем более, но туда я бы тебе даже не рекомендовала соваться…
     Караваев ничего не ответил Насте и только «заэкранировав» от нее свои дальнейшие мысли, что время еще терпит и он пока здесь, на Второй Земле еще не осмотрелся. А еще… Поди пойми душу женщины, ее мысли. Фиг!
     Федор чуть покосился на Анастасию, которая, после его «экранировки» вдруг заволновалась, попунцовела, видимо, все же пытаясь пролезть в его мозги. Караваев даже почувствовал покалывание в голове, но как только он поставил щит поплотнее, покалывание прекратилось, а Настя совсем растерялась. Ее глаза бегали по комнате, словно она потеряла его из виду, и старалась во что бы то ни стало, увидеть его, накинуть петельку Караваеву на шею и повести, словно лошадь или верблюда, пускай и чуть упирающегося, за собой…
     Понятно, Караваев не придал ее потугам никакого значения, хотя все еще, уж очень долго то  завязывая, то развязывая шнурки на ботинках, исподлобья наблюдал на Настей.
     Она прошла к дивану. Не села — упала на него и вдруг схватилась за голову.
— Что с тобой? – Караваев подскочил к девушке.
Настя подняла на него свои измученные глаза и только прошептала:
     — Да ничего, так… Что-то плохо вдруг стало.
     — Из-за чего? — спросил Караваев, хотя уже понял, почему именно ей стало плохо — она утратила с ним контакт. А ей, видимо, было приказано держать с ним постоянный контакт. А, не получилось…
     Караваеву почти нечего было от нее скрывать, поэтому некоторые свои мысли он загнал на «задворки», прикрыв их «щитом», остальные же легко разблокировал.
     Федор увидел, как у Насти сразу же начало улучшаться настроение, как она, спустя пару минут, да нет, даже раньше, повеселела, подскочила с дивана и прошла к импровизированной «двери».
     — Пойдем, Федор Иванович, — сказала она и добавила, — и не пугай меня больше так. Договорились?
— Чем? — деланно удивился Караваев.
— Ты… Ты словно умер для меня, — призналась Настя. — От тебя не поступало никаких сигналов…
— Даже так?
— Настя кивнула и попросила еще раз:
— Больше не делай так, пожалуйста. Договорились?
— Договорились, —  сказал Караваев. — Пойдем, — бросил он и шагнул следом за Анастасией.
— То, что он увидел перед собой, как только прошел через огромный, во всю стену открытый проем  если не повергло Караваева в шок, то, по крайней мере, поразило. Они вышли на улицу, и ему показалось,  что эта улица Караваеву знакома. Приземистые домишки, небольшой пригорок у колодца…
«Да ведь с нее я зимой в детстве катался и на санках, и на «козлах», собственноручно выгнутых из квадратной четырехметровой арматурной проволоки, и на дощечках, на чем придется…» — мелькнула мысль. — Точно такая же… Разве чуть пониже.
     Он остановился, взглянул на Настю, которая тоже смотрела на него и улыбалась.
     Хмыкнув, Караваев пошел дальше.
     Свернули за угол, и он едва не обомлел: впереди себя Караваев увидел… улицу своего детства. Нечто вроде этого он давно мечтал увидеть… И вот Караваев уже идет по ней рядом с Настей. Идет медленно, стараясь не нарушить своими ботинками ее тишину и покой.
     Караваев снова посмотрел на шагающую рядом  Настю. Она, молодец,  молча шла и не приставала к нему  с дурными вопросами. Видно чувствовала, да нет, знала, что ему на его улице детства Таврической хорошо. Улицу так и не покрыли ни брусчаткой, ни асфальтом…
     Вот и дом, в котором Караваев провел свое детство. Небольшой, с четырьмя окнами, ухоженный. Все возле него — та же самая грядка-цветник с цветущими ирисами, которые его, теперь уже покойная  бабушка почему-то называла «петушками». Разве что Устроители, или как их там называть, забыли «посадить» огромный клен, росший как раз перед домом и на который Караваев лазил каждый день. Слезая с него, он через день, а то и чаще обдирал не только коленки… Понятно, были слезы, но на следующий день снова вверх, на наблюдательный пост. А как же иначе?
     Вдруг в конце улицы, которая, Караваев знал, чуть вильнув, упиралась в речушку Биянку, показалось несколько детей — пацанов в коротких, измазанных штанишках и девочек  в коротеньких ситцевых платьицах. Они  бежали прямо на Караваева. Сзади них — бумажный змей, который никак не хотел подниматься в небо. И вдруг, почти перед Караваевым он взмыл в небо и закружился в только ему известной пляске. Буквально через минуту воздушный змей запутался в проводах. К Караваеву подбежал мальчонка:
— Дяденька, снимите, пожалуйста, нашего змея, — попросил он Караваева, подняв голову. И тут, в нем, Караваев увидел… себя, тогда шестилетнего пацана с коротким чубчиком, и вспомнил, что такое уже было с ним: воздушный змей, толпа детей и дяденька, которого он давно-давно просил, чтобы тот снял с проводов запутавшийся воздушный змей…
     Караваев, как и тогда, только развел руками, что, мол, не сможет снять с проводов воздушного змея и, приобняв мальчика, спросил:
     Тебя зовут Федя?
     Да, а откуда вы знаете, — удивился мальчик.
     Караваев ничего не сказал, только улыбнулся и, пошарив в кармане, нашел там шариковую авторучку и протянул мальчику. Тот сначала посмотрел на него, потом взял ее и начал крутить в руках, затем сказал спасибо, и побежал по свои м делам    вслед за сверстниками…
     Если бы Караваев знал, что встретится с ним, вернее, с собой, еще шестилетним, то прихватил бы с собой что-то получше. Ну, хотя бы кучу конфет, фруктов, небольшой компьютер с играми… А тогда… Тогда и телевизор там был еще в диковинку… Только у одних на улице и был, с водяной линзой…
     Караваев проводил мальчика и всю ватагу взглядом и, не оглядываясь, пошел вниз по улице своего детства. И только в конце ее все же не смог не оглянуться. Он остановился и повернулся, окинул взглядом всю улицу и выхватил знакомую картинку. Детвора была уже рядом с колодцем. Кто-то из взрослых достал из него воды и дети, по очереди, наклонив ведро, пили из него ледяную воду. И еще, рядом с домом Караваев теперь увидел свой огромный клен, который, видимо, забыли сообразить сначала те, кто доставил его в иную параллель или полупараллель, где он находился неизвестно сколько дней на карантине, а, может, и на Вторую Землю…
     «Да, они создали улицу моего детства, — думал Караваев. — Но зачем? Чтобы мне было приятно? Так сказать, покопались в моих мозгах, и выкопали… самое больное в моем возрасте, поскольку на Первой Земле улицы моего детства уже нет. Понятно, что она его «жива»  на Первой Земле. Ей даже название не изменили, но это все, что там осталось. Уже нет на ней столбов высоковольтного напряжения, за провода которых и зацепился тогда воздушный змей, да и тех, почти полувековых деревьев тоже нет. Давно не живут на ней и друзья моего детства… Она, улица Таврическая, уже иная, она теперь для других, не для меня… А эта, на которую я вышел прямо из комнаты без двери и окон, та, старая моя улица детства. Именно та, которая, видимо, отпечаталась в моей памяти».
     Караваев вздохнул, хотел было повернуться и продолжить свой путь, но, теперь уже, чтобы не «испугать» Настю, заблокировал только малую толику своих мыслей, касающихся улицы его детства.
     «Они поиздевались надо мной там, в карантине. Хотя я даже не почувствовал этого.  Не почувствовал, как они нахально копались в моих мозгах, — думал он, поглядывая вдаль улицы. — Они специально сообразили ее, скопировали все и вся на ней в деталях… Но я ведь помню и того дяденьку, которого в свое время просил снять с проводов воздушный змей… А я ли это был тогда? Или я бывал здесь неоднократно?»
     Караваев поднял голову на провода высоковольтной линии. Змей, над которым он и его юные  друзья столько возились с ним, опустил свою квадратную «голову» через один провод, а длинный свой хвост намотал через другой, и медленно покачивался там, в вышине.
     «Нате, вам, уважаемый Федор Иванович, смотрите, ходите по улице своего детства, пользуйтесь, общайтесь с собой маленьким, своими маленькими друзьями… Знали, как побольнее меня «ударить», приструнить…
     Устроители «свалили» Караваева «наповал», когда Караваев среди детей увидел Генку и Жору. Мальчишки, попив у колодца воды, неслись теперь по улице наперегонки, не замечая ни его, взрослого, ни Настю, ни других «персонажей».
     И вдруг Караваев поймал себя на том, что сейчас, вернее, меньше, чем через полминуты  Жора Тышечко упадет — злопамятный Генка подставит ему подножку. И мальчишки задерутся, пока их не разборонит милая старушка Анна Ивановна, тоже на Первой Земле, уже покойная.
     Он едва не побежал, чтобы предотвратить кровопролитие, но Настя вдруг схватила его за руку и, ничего не сказав, только отрицательно покачала головой. И Караваев все понял, и не побежал назад к колодцу. Он словно прирос к земле. Вмешиваться, встревать в разборки нынче он не имел права, поскольку был чужой здесь. Чужой на улице своего детства.
     Все случилось, как и тогда, в его детстве. Генка подставил Жоре подножку и… понеслось… Понятно, это был бой без правил. Сначала появились громадные синяки под глазами, а потом кровь полилась из носа и у одного, и у другого. Не смотря на это и Жора, и Генка продолжали драться. Караваев смотрел на все это, и ему было жаль, что не может вмешаться и остановить драку. Да, она была, но что-то в их драке было не то. Что именно, Караваев не мог никак понять. Конечно, то было не то, не его время. Это были не те дети. Это была не та Земля, но ребята дрались сильно, а остальные их сверстники, зная, что они посильнее на улице, не вмешивались. Драка продолжалась бы, наверное, еще долго, если бы из калитки не выскочила Анна Ивановна и не разборонила их…
     …Караваев знал, что Генки уже давно нет — он умер совсем молодым, да и Жоры Тышечко здесь тоже теперь не было — уехал в столицу, да там и застрял — где уж ему,бизнесмену, думать об улице своего детства, поскольку на ней их, детей, на Первой Земле уже давно нет.
     Хотя Караваев подумал, что он не прав. Они есть, они живут вместе с ним, но только в иной параллели, или в межпараллелях, либо  на Второй Земле.
     Дерущиеся побежали по домам — один в сторону колодца, другой — вниз, умывать свои окровавленные лица, заматывать бинтами ссадины, а остальные ребята, не участвовавшие в драке, буквально через минуту уже затеяли на улице моего детства новую интереснейшую игру с дивным, детским названием, «лянга». Игра заключалась в том, кто больше набьет ногой небольшую металлическую пластинку с пришитым наверху длинным мехом, пока она не упадет на землю…
     Караваев все еще стоял, словно приклеился своими ботинками к песчаной земле в конце улицы своего детства. Ему так и хотелось тоже «поупряжняться» в «лянге». Ведь он в детстве был на улице чемпионом по этой игре, но…
     Он не мог сделать ни шага. Улица Таврическая манила его, старалась раскрыться во всей красе, но где та краса сейчас? Где она? Да, на Второй Земле она была, а вот на Первой Земле она стала не той, не той… На ней теперь живут другие люди, по ней теперь бегают другие дети, на ней теперь растут другие деревья…
     Караваев был благодарен Насте за то, что она его не тревожила, не поторапливала, как было в той непонятной, полупустой комнате.
     «А, может, доставившие меня сюда и не создавали эту улицу вовсе, не копировали ее из моих мозгов, а взяли и переключили некий межвременной канал и вернули меня в то, далекое теперь время? —  опять же думал Караваев. — Зачем? Возможно затем, чтобы я не только увидел себя со стороны, но и повстречался с собой, маленьким… Скорее всего, чтобы показать, что они уж очень продвинуты, а для меня они почти как боги…
     А ведь было почти такое! Было! И подарок «дяденьки» помню. Ручку у меня потом отобрали ребята постарше, которым я похвастался… А жаль…»
     Караваев хотел дождаться, пока мальчишки добегут к нему, и еще что-то подарить. Может, свои часы, но Настя, тронув его за рукав, вдруг привела Караваева в чувства:
     — С другим подарком будет позже, Федор Иванович, пойдем, тебя ждут, — сказала она. — Будет время, но не сейчас. Я обещаю, что наши экспериментаторы еще устроят тебе встречу. Тебе пока рано долго находиться здесь. Это опасно. Следует адаптироваться. После у тебя, поверь мне, времени на свои размышления почти не останется…
     «Наконец-то хоть что-то проясняется, — подумал Караваев. — Настя нечаянно проговорилась. Значит, экспериментаторы. Выходит, надо мной будут проводить какие-то эксперименты… Ну, вот, Федя, отдохнул, так сказать, набрался сил, теперь и для тебя наступает «веселенькая» жизнь… Смыться от них, что ли?»
      Караваев взглянул на Настю. Она была вся пунцовая.
     — Ты чего? – спросил Караваев. — Что за экспериментаторы? Какие эксперименты будут проводить на мне?
     — Да ничего, — тихо ответила она. — Пойдем, время… И про то, что я тебе сказала, забудь. А бежать и не вздумай. От них не убежишь, — почти шепотом произнесла Настя. — Пойдем… Эксперименты безболезненны. Ты нужен им…
     — Зачем?
     Настя подняла на Караваева глаза. Румянец на ее щеках был уже не таким густым.
     — Они скажут, Федор.
     — И все же? – начал настаивать на своем Караваев.
     — Если коротко, ты уже  — в проекте. Больше я ничего не знаю.
     Караваев поверил Насте. По тому, как она сказала, чувствовалось, что девушка действительно больше ничего не знает.
     «В проекте, так в проекте», —  хмыкнул Караваев и пошел вниз по улице Таврической к речке, следом за спешащей Настей.
     … По мостику, но уже не по тому, в две толстые доски, что был раньше и который каждую весну смывало наводнения от талых вод, а по добротному, вантовому, Караваев следом за Настей перешел через речушку Биянку. Она так же тихо журчала, как и в его уже далеком детстве. Затем он поднялся по узкой тропинке к широкой асфальтированной дороге  —  раньше это была брусчатка из крупного булыжника.
     Они подошли к группе стоявших на обочине мужчин. Настя что-то сказала полноватому мужчине. Он с ленцой, или Караваеву так показалось, взглянул на него, и что-то гортанно произнес. Настя тут же застыла как истукан, выполнивший свою работу. Стояли моча и все остальные, только косились на Караваева. Все то ли прикидывались, словно ничего не случилось, то ли насмехались над ним. Они минут пять молча смотрели на Караваева, словно изучая. И он наблюдал за ними всеми. Их было шесть человек, а, если считать и Настю, то семь…