Чайка и еж

     Незаметно подступил вечер. Солнце своим краешком почти до виднеющегося на горизонте скошенного поля дотянулось, да как будто призадумалось и застыло на несколько мгновений, оставляя между собой и землей тоненькую ниточку просвета. Стих ветерок, перестал он пересчитывать листья на деревьях. Замолчали и полевые да лесные птахи. Даже неумолчного жужжания вечных тружеников, пчел, да шмелей, неслышно стало. Вечно текущие куда-то облака, и те приостановили свое движение, да над землей зависли. Наступило такое редкое время, которое всего по несколько минут в погожий летний день, да и то не во всякий, бывает. Жара уже вроде бы спала, а вечерняя прохлада еще не проявилась в полную силу. Вот всё вокруг и затаило дыхание, словно в ожидании невидимого и неслышимого сигнала, после которого солнце сможет свой путь продолжить, чтобы уже в какой-то спешке под землю спать улечься. Тогда и звезды смогут на своде небесном словно малюсенькие, но очень яркие светлячки разгореться, да ветер очнется и за прохладой отправится, чтобы жару с духотой совсем прогнать.

      Но тут раздался громкий, задорный смех, совсем уж неуместный в такую пору, и нарушил это неустойчивое состояние временного покоя. На берег пруда, заросшего почти полностью осокой да камышом ростом выше человеческого, вышла группа молодых людей. Впереди горделиво не шла, а скорее выступала девушка лет шестнадцати, ну может семнадцати от роду, высокая, статная, с копной черных в синеву отдающих распущенных волос, спускающихся ниже ее талии. В руках она держала большой пучок полевых ромашек с белоснежными ресничками лепестков и ярко желтыми пуговками сердцевинки.  При этом она ловко, как будто всю жизнь только этим и занималась, венок плела, стараясь не абы как головки ромашек располагать, а в строгом, ей же придуманном порядке – попарно. Чувствовалось, что она хорошо осознает свою привлекательность и уже почти совсем овладела искусством удерживать вокруг себя лиц противоположного пола. Вон, как за ней, словно на невидимом, но очень прочном поводке, пара молодых людей такого же юного возраста с обреченным видом идет.   

      Но не эта красавица своим смехом тишину спугнула. Следом за первой троицей, на расстоянии пары десятков метров, из-за того же поворота еще одна группа показалась. На этот раз, впереди взявшись за руки, словно детишки в детском саду, шли две молоденькие девушки едва ли достигшие совершеннолетия. Одна небольшого росточка, пухленькая, самого что ни на есть аппетитного вида блондиночка с короткой стрижкой и небольшим задорно вздернутым носиком, была обладательницей длинных темных ресниц, сразу же вызывающих сомнения в натуральности их происхождения. Другая, чуть повыше росточком, напротив худенькая и очень стройная с гимнастической гибкой фигуркой свободной рукой перебирала толстую туго заплетенную косу рыжевато-каштанового цвета, которая через левое плечо спускалась с ее затылка между небольшими, но уже явственно просматривающимися округлостями грудей. Смеялась, скорее всего, первая из них, вон у нее все еще улыбка на лице виднелась. Вторая была серьезна, но не печальна, а скорее задумчива. Еще, на несколько метров отстав, за девушками шел подросток с еще не полностью сложившейся мужской фигурой. Он был обладателем длинных рук и ног, да коротковатого туловища, над которым на тонкой цыплячьей шее раскачивалась при ходьбе небольшая голова слегка вытянутой формы. Даже издали было заметно, что он очень легко смущается. Вон на его щеках так и играет практически детский румянец. Был молодой человек года на два, а то и на три моложе остальной компании, но сверстников вокруг не было, вот и пришлось ему к более взрослым прилипнуть. Те его не прогоняли, хотя девушка, всю эту компанию возглавлявшая, регулярно его на место пыталась поставить. Так она называла свои насмешки, да издевки, которые тот терпеливо сносил. Вот и в тот вечер он не мог заставить себя приблизиться ни к первой красавице, ни ко второй группке, а так и плелся за всеми, смешно перебирая ногами, как будто специально их переплетал.

      Первая девушка, закончив с венком, остановилась, резко повернулась и кинула в сторону невольно приблизившейся к ней паре молодых людей оставшиеся ни у дел цветы. Те даже руки не успели поднять, да так и застыли как вкопанные, глядя на сваливающиеся с них ромашки. А их предводительница уже ловко надела на свою изящную головку красивый венок, и в предвкушении льстивых "ахав" и "охов", крутанулась на одной ножке, и замерла в изящной позе. Ребята не успели издать ни единого звука, как приблизившаяся блондинка, с уже знакомым нам задорным смешком, не проговорила, а как бы пропела:

     - Ну, хороша ты Люсинда, истину говорю – хороша. Вон, как эта парочка твоих почитателей в немом восхищении застыла. Здорово ты их выдрессировала. Стоит тебе только за ниточку дернуть, как они послушно все твои желания мчатся исполнять. Ты бы на всех высоко светских балах истинной королевой царила, жаль, они в небытие канули. Ладно, мальчики, вольно. Позвольте нам, кому не дано такое искусство повелевать и миловать, мимо вас просочиться, а то тропинка узкая, не дай Бог наступим на что-нибудь дурно пахнущее, - и снова засмеялась, звонко и с истинным удовольствием.

     Невольно у всех окружающих, впрочем, за исключением той, которую она Люсиндой назвала, тоже расцвели улыбки. Люсинда, назовем так и мы эту молодую красавицу, сморщив слегка, но так чтобы не переборщить, свое прелестное личико, проговорила, как хлыстом щелкнула:

     - Проходи поскорей Ирочка, а то за тобой, даже, если ты ни во что непотребное не вляпаешься, все равно душок лошадиного пота вонючего тянется. Мыться чаще следует, если ты с лошадок не слезаешь, да еще в такую жару.

      Ирочка молчать не стала, а хлестким ударом мяч на другую сторону послала:

     - Лучше уж пусть лошадками пахнет, они животные благородные, чем псиной, что от тебя разит.

     - Девочки, девочки! Успокойтесь! – раздался нежный девичий голосок третьей, до тех пор молчавшей девушки, - вы столько сейчас, распалясь, наговорите, что завтра смотреть друг на друга не сможете, стыдно обеим будет.

     Было очевидно, что все эти молодые люди знакомы уже много лет, да и дружат с давних пор, возможно, с раннего детства. Поэтому рассориваться никто не хотел и мир потихоньку вернулся на свое законное место. Воинственные позы незаметно исчезли, на губах появились улыбки, Люсинда и Иришка, раскинув руки, обнялись и дальше все три девушки пошли вместе, что-то оживленно обсуждая. Двое молодых людей все также на несколько шагов шли позади них.

     Но тут, подросток, не обращавший внимания на разгорающиеся впереди страсти, и как всегда постоянно молчавший, что-то негромко произнес. Это было настолько удивительно, что все сразу же повернулись в его сторону:

     - Что ты сказал Виталик, мы не расслышали? – спросила третья девушка.

      - Там глаз, - произнес тот, кого Виталиком назвали, и, для надежности ткнул пальцем в большой пучок осоки, вознамерившейся вылезти прямо на тропинку.

     - Вечно ты, Виталинька, все выдумываешь, - проговорила не тронувшаяся с места Людмила, а то время, как Иришка, дернула изо всех сил свою подругу, которая так и продолжала все это время держать своей тонкой изящной рукой ее пухлую ручку, и с криком:

     - Нинуля, за мной, - несколькими прыжками преодолела расстояние, разделявшее ее и Виталика, склонившегося над краем тропинки, и, разочаровано проговорила:

     - Никакого глаза не вижу.

     - Да, ты не туда смотришь, - услышала она ломающийся подростковый голос, - вон видишь широкий такой лист осоки, засохший весь? Видишь? Ну, коричневый он, - и снова:

     - Видишь? Вот, а теперь смотри, над тем местом, где он к стеблю присоединен, глаз, виднеется черный такой, круглый. Видишь?

     - Вижу, вижу. Вот он моргнул, действительно глаз, на бусинку похож, - говорила и говорила Ирина, пока вся компания не собралась за спиной Виталика, который по праву первооткрывателя, протянул к обнаруженному им глазу свою руку.

     Из-за стебля осоки стремительно вылетела небольшая округлая птичья головка и, больно ткнув в руку острым клювом, снова спряталась в спасительной траве.

     - Смотрите, еще и дерется, - с обидой в голосе проговорил юноша или еще мальчик, кто это разобрать может, и как понять, когда это великое таинство происходит – переход из детства во взрослую жизнь.   

     Теперь уже двумя руками Виталий забрался в гущу травы, и вскоре в них оказалась белая с серо-голубыми разводами на крыльях небольшая птичка, которая яростно вырывалась и издавала громкие, пронзительные, гневные крики, особенно в тот момент, когда руки касались безжизненно свисающего вниз правого крыла.

     - Чайка, - как завороженный Виталик смотрел на птицу, понявшую, что вырваться не удастся и смирившуюся со своей участью.

    - У нее крыло сломано, а так ты ее в жизни бы поймать не смог, - как приговор произнесла Людмила, а Петр, один из ее верных пажей, или как их там называют, констатировал, как главный среди всех собравшихся специалист:

    - И вовсе не сломано, а дробинкой прострелено. Видите, в косточке плечевой выемку? Это - след от дробинки.

    - Я ее домой отнесу, моя мама кого хочешь, вылечит, - раздался следом за топотом ног, уже из-за поворота тропинки голос Виталия.
 
    Через десяток минут он уже протягивал птицу своей матери, Нине Архиповне, которая посмотрела на чайку, но даже дотрагиваться до нее не стала, не то, что в руки взять.

     - Принес, значит принес. Пусть живет, места всем хватит, - и тут же принялась обустраивать место, предназначенное для новой жилицы. Раз, два, еще несколько движений и освобожден угол на застекленной терраске, пара перестановок и почти все было готово:

     - Виталик, иди, принеси кусок фанеры из сарая, - и, заметив, что сын хотел отправиться за фанерой с чайкой в руке, Нина Архиповна добавила, - да оставь птицу тут, никто ее кроме тебя обидеть не сможет.

     Вскоре большая дверь, роль которой исполняла та самая фанера, заняла свое место. Чайка, забившаяся в самый дальний угол,  своей выгородки, легла на рассыпанный пучок сена, который младший брат Виталия, по прозвищу Серый, принес с чердака.

     - Ну, а теперь, пойдем чайку попьем. Ужинать будем, когда отец приедет, - позвала Нина Архиповна братьев.

    Через полчаса, когда все, напившись чая с пирожками с клубникой, уже начавшей созревать на огороде, мама, внимательно посмотрев на своих детей, спросила:

     - Ну, что, сыты? – и, заметив согласные кивки головами, продолжила, - А чайка, вы думаете, голодной должна оставаться? Мы же даже не знаем, сколько времени она там, на берегу пруда, в траве сидела. Ну, ладно там она хоть траву могла пощипать, правда, я  не знаю, едят чайки траву или нет. Хотя с голоду, чего только не съешь, - тут же добавила она.
      
     - А что вообще они едят, чайки эти? – спросил Серый. Это был восьмилетний мальчик, довольно таки крупный для своего возраста, светловолосый и чрезвычайно белокожий. Этим он был похож на своего отца, у того кожа тоже была белой, пребелой. Стоило только сыну с отцом на солнце оказаться, как кожа моментально краснела, а через пару дней слезала прямо пластами. Так им и не удавалось позагорать, как всем нормальным людям.

    - А едят чайки, - задумалась было Нина Архиповна, но тут же нашла ответ, - ну, на воле они рыбкой питаются, поймают, в воздух подбросят, и ртом своим, который у них клювом называется, ловят, - она помолчала немного.

      А затем неожиданно вопрос задала:

     - Вот ты мне Сергей ответь. Зачем чайка пойманную уже рыбку в воздух подбрасывает, чтобы снова ее ловить? – и, заметив, что Виталий вперед подался, остановила его порыв, - вижу, вижу Виталик, что знаешь, но мне хочется, чтобы твой младший брат сам эту задачку решил, без подсказки. Он ведь уже вырос.

     Серый аж напрягся весь, так сильно ему хотелось и маму не подвести, да и самому себе доказать, что он действительно вырос. Он думал. Думал, думал, а потом взмолился:

     - Вы мне хоть капельку намекните, я не понимаю с какой стороны ответ на этот вопрос искать.

     - Искать всегда все надо с самого начала, а где начало у рыб, - глубокомысленно начал объяснять Виталик и закончил также глубокомысленно, - вот там и ищи.

     - Я понял, я понял, - закричал Серый, - у рыб чешуя и плавники вдоль тела от начала, то есть от головы идут, поэтому глотать их с головы и нужно, ведь, если с хвоста начать, то плавники и чешуя все горло раздерут.

     - Хорошо, это ясно с самого начала было, а подбрасывать то зачем?

     - Так, у рыб голова тяжелее всего, поэтому она головой вниз и падает.

     - Молодец, додумался, - только и сказала мама, и пошла к ужину на стол собирать, по дороге заметив, - Папа голодный вот-вот с работы должен приехать, мне его накормить надо. А вот кто у нас чайку покормит, ведь она так от голода и помереть может.

     - Серый, за мной, - закричал Виталик, - пойдем, пока червей накопаем, а завтра с самого утра рыбешек малых ловить отправимся.

     К всеобщему удивлению, червяков чайка ела с удовольствием. Сергей их подбрасывал в воздух, а птица ловко клювом подхватывала их на лету, и червь буквально пролетал в ее горло.

      После ужина вся семья и даже жена брата Нины Архиповны, Зинаида со своей дочкой Наткой, на терраске собрались, где папа Виталика раненую чайку рассматривал, а потом свой вердикт вынес:

     - Должна кость срастись, только ее надо в лубок положить.
 
     Скоро две палочки были не только аккуратно обструганы, но у них даже выемки под толщину кости появились. Чайка, на удивление, не сопротивлялась, когда ей шину на крыло накладывали, да бинтовали, наверное, птица поняла, что эти страшные существа, ей лишь добра желают.

      Дня через три чайка в доме совсем освоилась, бегала за всеми, как домашняя собачонка, утром терпеливо ждала, когда братья на пруд сбегают, да ей поесть чего-нибудь вкусненького принесут. А, как только видела перед собой лоток с водой, в котором рыбешки плавают, начинала вначале кричать, призывая, по-видимому, в гости своих подруг, а уж затем приступала к пиршеству. Голову в воду настолько  стремительно опускала, что рыбешки не успевали увернуться. Чайка первую попавшуюся поперек туловища хватала, голову из воды вытаскивала, крутила ей, чтобы воду стряхнуть, затем резкий рывок вверх делала, клюв приоткрывала, и рыбешка, вырвавшись на свободу, вверх взлетала, чтобы покувыркавшись немного вниз головой на землю упасть. Вот тут чайка клюв, как можно шире раскрывала, и рыбешка без задержки прямо в желудок ее отправлялась. И так она могла продолжать бесконечное количество раз. Впечатление складывалось, что это прямо прорва какая-то ненасытная, а не маленькая птичка.

     Времени сходить на пруд, где каждый день собиралась знакомая компания, да погулять там вместе с ними у Виталика больше не было. Чайка требовала неусыпного внимания. Подруги даже беспокоиться начали, уж не случилось ли что с этим маленьким мальчиком, как они его между собой называли. Вот ведь удивительное дело, таскался он за ними, они на него внимания не обращали, а перестал на глаза появляться, сразу же почувствовали, что, как будто потеряли нечто важное и необходимое. 

     Вот и решили они в гости к Виталику наведаться, да узнать, что же такое произойти с ним могло, что он из поля зрения их исчез.

      Чайка, как только они к калитке подошли, сразу же забеспокоилась, и громкий крик подняла, мол, чужие идут. Нине Архиповне эти ребята не то, чтобы не нравились, просто они были намного старше ее сына, и она проявляла вполне очевидное материнское беспокойство, как бы Виталик, общаясь с ними, что-нибудь нехорошее у них не перенял. Однако встретила она пришедшую компанию весьма дружелюбно, на терраску пригласила, да чаю предложила, от которого к ее удовлетворению те отказались. Людмила, на правах лидера, начала было объяснять, что их к ним в дом привело, но тут чайка, замолчавшая, как только гости на терраску зашли, какой-то звук издала. Ирина тут же вскочила со стула, на который ее Нина Архиповна усадила, и к выгородке метнулась.

      - Чайка, - с удивлением произнесла она, - это, что та самая, с перебитым крылом?

     - Конечно, - проговорил Виталик, который от волнения и смущения, ни разу даже рот не открыл, с гостями поздоровался и то, кивком головы, - я же говорил, что моя мама, кого хочешь, вылечить может. 

     Посидели девушки для приличия еще с пару минут, да дальше пошли. На следующий день они с самого утра вместе с братьями пропитание для чайки добывали, а затем с удовольствием наблюдали, как птица с рыбьей мелочью расправляется. Так и стало день за днем все повторяться. Чайка уже совсем освоилась и утром даже стала своим криком будить братьев. Тем тут же вставать приходилось, ведь чайка затихала, как только Виталик или Сергей ноги с кровати спускали. А вот, если никто этого делать не желал, она начинала кричать все пронзительней и пронзительней.

    Кто же представить себе мог, что через пару дней все закончится? Вечером домой к Виталику пришла Натка с необычной просьбой. Нашла она в траве ежа, принесла домой, а тетя Зина ее вместе с ежом выгнала. Вот Натка его к братьям своим и принесла. Тут надо пояснить, что Натка чуть ли не с рождения домой всякую живность волокла, собак бездомных, кошек бродячих, в общем, всех подряд. Маме ее это, конечно, надоело, а Натка никак понять не могла, чем провинились все эти бродячие, да бездомные, что для них даже вот такой капельки места жалко. И Натка всегда пальцами показывала, насколько эта капелька мала.

      Пожалел Виталик сестру, а зря. Знал бы, чем эта жалость обернется, с крыльца бы ее вместе с ежиком спустил, вот и взял ежика на постой. Да домик ему в коробке из под телевизора оборудовал. Коробку к себе в спальню затащил, захотелось ему посмотреть, чем же этот зверек заниматься будет. Ежик первым делом в сено залез, которое Серый с чердака приволок, да там и затих. Заснул, наверное, решили братья. Ежи же сумеречные животные, им полумрак нужен. И действительно, как только на улице смеркаться стало, еж из сена вылез, и давай по коробке топать. Маленький, маленький, а таким топотуном оказался.

     Нина Архиповна пришла на шум, да велела ежа на улицу вынести. Пусть там топает. Виталик подумал, подумал, да коробку с ежом решил на терраске оставить. Не беда, если он на терраске топать начнет, в доме стены толстые, слышно ничего не будет. Налил он ежу целое блюдечко молока и долго любовался, как ежик это молоко лакает, прямо как кошка, только смешней у него это получалось. Молоко закончилось, и еж вроде бы  успокоился, и вел себя вполне прилично, пока на терраске свет горел, а люди нет-нет, да мимо ходили. Наконец, свет погасили и все спать отправились.

     Не успели взрослые с детьми по кроватям улечься, как всех дикий крик на ноги поднял. Вбежали на терраску и картину жуткую увидели. Еж в крыло больное чайке вцепился и треплет его. Птица вся в крови, а ежик никак успокоиться не хочет. Еле-еле его оторвали от бедной птички. Пришлось даже ножом зубы ежа раскрывать, так сильно он в жертву вцепился. Оказалось, что он в коробке, где сидел, дырку прогрыз, выбрался оттуда, да на чайку напал.

     Выбросили ежа с высокого крыльца, чайку от крови отмыли, перевязали. Все птица терпеливо перенесла, даже, когда ей раны йодом дезинфицировали, лишь немного подергалась и все, ни разу не пикнула.

    Дверь на улицу закрыли поплотнее, да спать легли. А утром обнаружили мертвую птицу, обгрызенную со всех сторон. Добрался все же еж до своей добычи. Уж как ему это удалось, никто не знает, терраска высоко над землей расположена. Но вот, случилось так.

     Папа Виталику сказал:

     - Жестоким финал всей этой истории стал, но поучительным. Теперь ты знаешь, что прежде, чем помощь кому-нибудь предложить, узнать надо, а нуждаются ли в ней те, кому ты ее оказать хочешь, чтобы историй типа той, что сегодня произошла, с тобой больше не случалось.