Б. Глава десятая. Главка 5

     Не доходя пару сотен метров до здания филармонии, Владислав остановился и внимательно осмотрел площадь. Часы показывали только начало седьмого, однако сразу было заметно, какой ажиотаж вызвал предстоящий концерт. Всё пространство перед входом занимала густая толпа. Люди стояли плотно, как на демонстрации, но вели себя на удивление тихо. Раздавался лишь неясный приглушённый шелест голосов, из которого нельзя было выделить отдельных слов. По периметру площади расположились припаркованные машины – такого их множества Владиславу ещё не приходилось видеть. Создавалось впечатление, что сюда съехалось полгорода. Несколько минут молодой человек молча наблюдал за этим столпотворением, чуть прищурив глаза, и стороннему наблюдателю трудно было бы верно определить их выражение: была ли то насмешка, удивление или просто безразличие. Затем, словно на что-то решившись, он быстрым шагом направился в самую гущу собравшейся толпы.
    Причина, по которой люди были вынуждены стоять на улице, выяснилась очень быстро. Несмотря на намечавшийся аншлаг, администрация филармонии не сочла необходимым открыть вторую створку входной двери. В результате собравшимся приходилось проникать внутрь через довольно узкий проём, а так как многие дамы по столь исключительному случаю явились в пышных дорогих платьях, процесс этот занимал много времени. Кто-то уверял, что вторую створку вот-вот должны отпереть, и тогда-то уж “всё пойдёт как надо”, однако время шло, а дверь так и оставалась полуоткрытой. Некоторые из гостей уже начали переживать, успеют ли они попасть в зал к началу концерта. “Вот всегда у нас так, – услышал Владислав чей-то расстроенный голос. – Ни одного дела не могут организовать нормально”.
     Молодой человек был склонен согласиться с подобным критическим замечанием. Случись это каких-нибудь две недели назад, он бы и ограничился молчаливым согласием, терпеливо бы дождался своей очереди и вошёл бы одним из последних. Не из-за отсутствия решительности, вовсе нет. Просто ему, как истинному одиночке, претило находиться в толпе, в непосредственной близости от других людей. Их запах, их тепло, их любопытные нескромные взгляды, – всё это было ему противно. Он с большим удовольствием позволил бы им всем пролезть вперёд, оттеснить его и оставить на обочине, только бы не идти с ними вместе. Однако теперь кое-что изменилось. Изменилось с того самого момента, когда он взял в руки странный бугристый камень Маргариты. Она сказала, что камень может помочь ему найти ответ. Что ж, камень действительно помог. Не с ответом – но ведь Владислав и не искал никакого определённого ответа. Камень что-то поменял в нём самом, наполнил новым, незнакомым содержанием. Уже несколько дней следователь словно пребывал вне собственного тела. Он двигался, говорил, совершал все привычные действия, но при этом смотрел на себя как бы со стороны. И надо признаться, что ему нравился Владислав, которого он наблюдал. Это был человек с совсем иным подходом к делу. Человек, которого не терзали сомнения. Который мог прямо и без обиняков сказать то, что он думает. Который мог воспротивиться воле отца и настоять на своём. Владислав очень бы хотел быть этим человеком. В каком-то смысле он и был им. Ведь все вокруг думали, что он – это и есть Владислав. Но так ли в действительности обстояло дело? Не объясняется ли всё – если такое слово вообще уместно – воздействием того странного камня? Однако тут наступал совершенный провал в воспоминаниях. Он помнил сам камень, помнил, как сжимал в руках его шершавую поверхность, от которой волнами исходило тепло. Помнил огромные зелёные глаза Маргариты, наблюдающие за ним. А потом – ничего, пустота, чернота. Каким-то образом он вдруг очутился дома, в комнате отца. Он пришёл в себя – в самом буквальном смысле этого слова – на середине своего пространного монолога, в котором он давал отцу самую настоящую отповедь. Раньше Владислав даже в самых смелых фантазиях не мог бы предположить, что способен произнести подобную речь. А в тот момент он говорил легко, свободно, нимало не заботясь о том, что может подумать о его словах этот высохший угловатый человечек, почти вросший в своё кресло. И случилось то, что, в общем-то, и должно было случиться, – противник отступил, сдался, принял его условия. Это оказалось так легко, так до невероятности просто. Почему же он всегда пасовал перед отцом, всегда уходил от прямого столкновения? Теперь ответ уже был не важен. Он преодолел свой страх и одержал победу. Но он ли это был? Не случилось ли какого-то странного перевоплощения или, если точнее, развоплощения, разделения его личности на две независимых структуры? Какую роль во всём этом играла Маргарита и её камень? Владислав не хотел думать, не хотел искать решений. Он ведь достиг своей цели, изменился, стал другим. Зачем всё усложнять, пытаясь найти источник?
     Вот и сейчас, вопреки всем своим прежним установкам, он не стал избегать толпы, а, напротив, направился в самую её гущу. “Извините, позвольте, дайте пройти, – то и дело говорил он, протискиваясь вперёд. И толпа подавалась, расступалась, давала ему дорогу, как она всегда делает, сталкиваясь с человеком, который способен выделиться из неё. И вот уже Владислав очутился у самых дверей. Он быстро окинул взглядом створку: ничего сложного, нужно просто поднять один большой засов, державший её снизу. “Осторожно, отойдите все”, – обратился он к толпе, и она послушно отхлынула, освободив для него место. Владислав нагнулся, повернул круглую ручку засова туда-сюда, а затем с силой рванул её вверх. Раздался скрежет потревоженного металла, и дверь дрогнула, словно расправляя затёкшие от долгой неподвижности плечи. Звякнули стёкла, пыль взметнулась столбом, и створка медленно, торжественно распахнулась.
     Крик торжества пролетел над головами собравшихся. Путь был свободен. Владислав отступил в сторону, давая людям дорогу. Он снова совершил нечто, совершенно не свойственное тому, старому Владиславу. Совершил просто, без аффектации и ненужной театральности. Он даже вовсе не гордился собой. Действия его были во многом автоматическими, как и всё, что он делал в последние дни. Будто кто-то управлял им извне и подсказывал верные шаги.
     Люди проходили мимо цветастой, пёстрой толпой. На своего благодетеля они даже не обращали внимания. Просто приняли как должное, что им открыли дверь. Или, может быть, и вовсе приняли его за работника филармонии, в чьи обязанности это входило. Владислав чуть заметно улыбнулся этой мысли. В этот момент на плечо его опустилась чья-то рука.
     – Неужели это вы, Владислав Николаевич? Вот уж не мог бы предположить, что увижу вас в роли народного спасителя.
     Молодой человек резко обернулся и с удивлением уставился на говорившего. Невысокого роста господин с зачинающейся лысиной, высоким орлиным лбом и старомодного вида усами взирал на него снизу вверх. Лицо его показалось Владиславу знакомым, однако он не мог его вспомнить. Теперь он многое не мог вспомнить. Ведь это было в другой, канувшей в небытие жизни.
     – Простите? – спросил он исключительно вежливым, холодным тоном. – Мы как будто знакомы?
     – Как же, как же, знакомы, хотя очень поверхностно. Я заходил к вам пару месяцев назад.
     – Ко мне?
     – Нет-нет, я имею в виду – к вам с Рудольфом Романовичем. Но, разумеется, вы могли меня и не запомнить.
     – Да, хотя сейчас что-то припоминаю. Вы прокурор?
     Его собеседник одобрительно прицокнул.
     – Совершенно верно, совершенно верно! Мы с Рудольфом Романовичем давние знакомые.
     – Значит, вы и есть господин Меркулов, о котором он часто упоминает?
     – Именно так. Надеюсь, он вспоминает обо мне не в дурном расположении духа? – чуть поднял бровь прокурор.
     – Нет, он о вас всегда хорошо отзывался, – покачал головой Владислав. Он хотел было улыбнуться, но не смог. Мышцы лица отказывались складываться в улыбку. Это тоже появилось недавно. Хотя, конечно, он никогда не был весёлым человеком.
     – Это не может не радовать, – совершенно серьёзно заметил прокурор. – Должен вам сказать, – снова вернулся он к началу разговора, – что ваши действия меня впечатлили. Сам бы я никогда не догадался так поступить. Да и вряд ли кто-нибудь из толпы додумался до этого. Хотя, кажется, что может быть проще, чем открыть дверь.   
     – Я сделал первое, что пришло мне в голову, – пожал плечами молодой человек. Это было неправдой. Ему вообще ничего не приходило в голову. Мысли в их привычном виде для него теперь не существовали. Были лишь импульсы, шедшие от бесчисленных переплетений, переплетений, которые составляли остов мира.
     – А первое во многих случаях и есть самое верное, – лысина чуть нагнулась, выражая понимание. – Кстати, куда вы подевали Рудольфа Романовича?
     – Я его никуда не девал. Разве он должен быть здесь?
     – Да, разумеется, а разве он вам не сказал?
     – Нет, он мне ничего не говорил.
     – Но вы пришли сюда…
     – Я пришёл сюда по своему собственному почину.
     – Вот как! – бровь снова взметнулась вверх. – Что ж, это меняет дело. Выходит, это просто совпадение. 
     – Выходит, что так. Я не знал о его планах.
     – Впрочем, ничего удивительного, совсем ничего, – переменил тон Меркулов. – Ведь сегодня здесь соберётся полгорода.
     – Похоже, что так.
     Прокурор поднял голову и попытался заглянуть ему в лицо. Но Владислав упорно отводил глаза. Несколько мгновений длилось неловкое молчание. Раньше молодой человек почувствовал бы себя крайне от необходимости как-то продолжать разговор. Однако сейчас ничего подобного он не испытывал. В конце концов, это ведь Меркулов начал беседу, пусть он и выкручивается из ситуации.
     – Мда… – протянул государственный обвинитель. – Событие и вправду незаурядное. А для нас с вами тем более, не так ли?
     – Извините, я не очень понимаю.
     – А я думал… впрочем, неважно. Вы, конечно, в курсе расследования, которым сейчас занят Рудольф Романович, поэтому… Но неважно, неважно.
     По всему зданию разнёсся первый звонок, громкий и вибрирующий, заставивший даже большую люстру тихонько вздрогнуть. В наполнявшей холл толпе началось суетливое движение.
     – Что ж, кажется, нам пора двигаться в сторону зала, – заметил Меркулов. – У вас где места?
     – Не помню. А хотя нет, помню. В правой крыле, возле бельэтажа.
     – Жаль, жаль, это далеко. Мы с Рудольфом будем в партере. Ну, встретимся в антракте?
     – Возможно, – процедил Владислав. Прокурор успел ему страшно наскучить.
     – Ciao, ciao. Будем надеяться, что Рудольф не опоздает.
     И, помахав в воздухе рукой, Меркулов бодрым шагом поспешил в партер. А молодой следователь ещё некоторое время неподвижно стоял посреди холла, и на лице его не отражалось никаких чувств.