Прошлое отняли, будущего не дали

КОМНАТА №6 (Глава 6 из повести Барак на улице Безымянный ручей)

Это помещение было предназначено для общих подсобных нужд жильцов, но жилья не хватало, и оно было использовано как жилое. Хозяйкой этих девяти и шестиметровых комнат была Агафья. С ней проживал еще дед Дмитрий, кем он ей приходился, никто не знал. Тихий, спокойный, он ни с кем не разговаривал. А Агафья эта была непростой женщиной. Переселенка из Псковской, а, может, с Новгородской области, враг пролетарского народа. Отец её был попом какого-то крупного прихода или какого-то храма, и, с её слов, они жили очень богато, были у них работники на подённых работах в поле, дома прислуга. В своих воспоминаниях, сидя на крыльце барака, громко говорила, как она, будучи ребенком, била батогом не особенно добросовестных работников по спинам.

 На нас детей она наводила ужас одним своим видом. Агафья была крупной женщиной высокого роста, одевалась во всё черное. Свободные блузы и юбки делали её еще необъятнее. И когда она возвращалась откуда-то большими шагами с высоко поднятой головой, опираясь на толстую палку, казалась такой огромной и страшной в своих развевающихся черных одеждах. Уборку в своих комнатах она никогда не проводила, внутри них всё было чёрным и стоял удушающий запах.

 Дед Дмитрий был вообще на её фоне незаметен, работал он на ближайшей конюшне конюхом, уходил утром рано, возвращался очень поздно. На спине у него был берёзовый короб с крышкой. В нем он что-то приносил с конюшни, вероятно, немного овса и сена, то есть то, что можно было там взять. Всё это он оставлял в сарае, где он содержал несколько кур и козу. Агафья обращалась с ним строго, выговаривала ему громким зычным голосом, хотя он ей ни в чём не перечил.

 От бабы Агафьи страдал весь дом. По утрам она громко читала какую- то молитву. Со слов соседей, проживших с ней всю войну, читала она ее по одному и тому же листочку. Молитвенников и церковных книг у неё не было, несмотря на поповский сан отца, попросту не дали захватить. Выслали на каторгу, видно, в чём мать родила. Но чтение перед иконой не настраивало её на благонравие. Выйдя из своей комнаты, она искала жертву, которую можно бы было истязать. Повод всегда находила. Поскандалив, удовлетворенная возвращалась к себе и опять читала молитву.

 Любимым занятием было подслушивание у дверей и заглядывание в замочную скважину. За этим её развлечением мы её часто заставали, выходя по делам из своих комнат. А поскольку разогнуться сразу она не могла, то мы обходили её согбенную фигуру молча,  и никогда не связывались с ней.
 Мы, дети, её очень боялись. Проходя мимо нас, она останавливалась и, положив свою черную раскоряченную руку на голову, громогласно говорила: «На воде, да на черном хлебе и то не досыта, а вот   растёте». Мы стояли перед ней, втянув голову в плечи, зажмурив глаза, замерев от ужаса. В дальнейшем, увидев её, разбегались от неё в разные стороны.

Как-то и взрослые, и дети поняли, что делать ей нечего, вот и ищет развлечений, и старались обойти её стороной. Но успокоиться баба Агафья не могла, и однажды произошел такой случай. Тётя Настя и дядя Коля из комнаты №3 приходили с работы, измученные и обмороженные, и им за тяжелый труд стали выдавать дополнительный паёк: хлеб и сахар. Об этом знали все жители барака и спокойно к этому относились, считая, что они это заслужили.

 Агафья страшно им завидовала и, не пережив такой, по её мнению, несправедливости, написала письмо в милицию, заявив, что у хозяев комнаты №3 имеются большие запасы продуктов. И вот в один из дней к ним нагрянула милиция с обыском. Тётя Настя и дядя Коля только что вернулись со своей изнурительной работы и, растопив печь, чуть отошли от холода. Тётя Настя принялась за приготовление ужина, почистила картошку и поставила её вариться. Баба Агафья доказывала проверяющим, что у них имеются запасы продуктов, залезла под кровать и даже сунула пальцы в воду после мытья картошки, попробовав её на вкус в надежде, что в ней растворили сахар.

 Милиция, перевернув весь скудный скарб хозяев, нашли только те продукты, которые были отоварены по карточкам на тот день и, посмотрев на изнуренных жителей этой комнаты, сделали вывод, что зря их вызвали и…  направились на обыск к бабе Агафье. А у той оказалось, было что припрятано: из сараев выносили мешки с овсом, сухарями, крупами, сахаром. Милиция вызвала подводу с лошадью, и на неё погрузили найденное.

 Я из окна наблюдала за всем этим и тоже страшно перепугалась, так как у нас в этот момент был мешочек с килограммом какой-то крупы. Я его прятала под кровать, потом перепрятывала в другое место. Мама, сидя за шитьём на машинке, успокаивала меня, что никто к нам не придёт и не отберёт этот мешочек. Но мне так было страшно его потерять, что, устав от перепрятываний, я уснула, прижав мешочек к груди.

Деда Дмитрия забрали в тюрьму, так как Агафья от всего открестилась, сказав, что не ее это, а его. Суда каким-то образом ему удалось избежать. Дмитрий вернулся домой совсем больным от пережитого. Вскоре у него открылось легочное кровотечение, и он в одночасье скончался.

 Похоронили его на нашем кладбище. Агафья устроила поминки, но никто из соседей барака не пришел, хотя Дмитрия все жалели и винили во всём произошедшем Агафью. Мы, дети, в этот день гуляли во дворе, и она подошла к нам. Мы замерли от ужаса, подняв свои худенькие мордашки с выпученными остановившими глазами на неё. А она, взяв нас за руки, повела в свою комнату, где был накрыт стол с какой-то едой. Усадив на табуретки, грозно сказала: «Ешьте, поминайте Дмитрия». Мы неподвижно и молча сидели. Спохватившиеся родители прибежали и вызволили нас из этого плена. И тут уж мы разразились громким плачем.

С потерей Дмитрия жизнь Агафьи круто изменилась, была ли у неё пенсия или нет, но она страшно голодала. Но несмотря на это, никогда и ничего не брала от людей, предлагавших продукты. Иногда она получала посылки от племянницы, проживавшей где-то в одной из средних   областей России. Об этом становилось известно всему бараку. Она стояла с ключами около своего чулана и всем проходящим с гордостью демонстрировала содержимое посылки.
 Скончалась она уже в очень преклонном возрасте, когда мы выросли и разъехались. Обратившие на неё внимание, социальные работники определили Агафью в дом престарелых против её воли на дальнейшее проживание на государственных харчах. Но это государство, отнявшее у неё благополучную жизнь, родных и близких, она не признавала, и по дороге к дому престарелых в вагоне, видимо, в знак протеста скончалась. Теперь, уже спустя много лет, как-то становится её жаль за ту судьбу, что выпала на её долю.