Прощание

-           Что, старина, отбегался? – Окинув взглядом судно от надстройки до бака, седовласый мужчина, явно  пенсионного возраста, тяжело вдохнул пахнущий соляркой влажный воздух над уходящим  в вечернюю дремоту Кольским заливом.
Стоя на крыле ходового мостика покосившегося на левый борт некогда большого морского танкера, с грустью ощущал себя незваным гостем.
Тяжелый  взгляд из-под густых бровей, выражение лица, собственно как и все остальное во
внешности, выдавало в нём  человека ответственного, многие годы обременённого властью.
Каких-нибудь пару лет назад, такой крен судна вызвал бы не только вопросы и претензии к стармеху или вахтенному механику, но и некоторые оргвыводы, а вот сейчас… не его проблема, не его судно, всё вокруг стало не его.
-           Да. Отбегал ты своё. Послужил родине. А она тебя списала как ненужный хлам. Хотя…, тут-то я, конечно же, не прав. Хлам ты нужный, продадут, переплавят, что-нибудь другое, надеюсь полезное, сделают.
Опасаясь испачкаться ржавчиной, пылью, следами  жизнедеятельности чаек, сцепил руки в замке за спиной.
-           Ты ещё пригодишься…
            Задумчиво глядя на едва различимые в дымке створные знаки мыса Мишуково, вслух разговаривал с танкером и удивлялся самому себе. Что-то в последнее время в душе надломилось. Перестало тянуть в море. Нет, в море он сходил бы, пассажиром на белоснежном лайнере, и желательно в тёплых краях. Не более.  В Египте, на прогулке по Красному морю, всё-таки не удержался, поднялся в ходовую рубку, безуспешно попытался объяснить капитану, не знающему ни одного слова ни на русском, ни на английском, что  коллега. Так и не ушел, простоял до окончания швартовки, контролируя действия команды яхты.   
Раньше только один  взгляд на Кольский залив тревожил  очередными рейсами, звал, тянул в море. Ведь где-то там, в нескольких десятках миль, Баренцуха и весь мир к ней примыкающий, всё, что было на то время привычным, естественной средой обитания, почти родным. А сегодня, полное безразличие, слегка раздражающие воспоминания о бесконечных  дежурствах при якорной стоянке на рейде,  часто незапланированных, и от того казавшихся нескончаемыми, рейсах.  И до сих пор запомнившийся с молодости неприятный осадок от тоски, скорее зависти, при виде, с борта судна, светящихся в темноте  окон мурманских многоэтажек, что, при холостяцкой жизни, не раз вызывало сомнения в правильности выбора профессии. А завидовать и сомневаться было от чего, ведь жизнь, в нормальном её понимании, протекала там, на берегу, в этих светящихся в ночи окнах, и
протекала бурным потоком мимо него.  Понятно, что каждому  своё, там  земляное, тут, моё, морское. Позже привык.Женился. Появилось собственное жильё. Прошло.
Окончательно он осознал  в себе такую перемену совсем недавно,  хотя и не мог вспомнить, когда точно.  Но сегодня, именно безразличие к морскому прошлому,к тому, чем жил, давило больнее всего. Воспоминания стали, в основном, за исключением некоторых моментов, какие-то бесчувственные. Наверное, это и есть,мягко выражаясь, возраст. То, что называется – «приплыли». 
Ржавые подтеки на переборках, пробивающиеся сквозь краску некогда белоснежной надстройки судна, напоминали подтёки сукровицы из теперь незаживающих   ран. А может быть это слезы судна по былой жизни, по безвозмездно ушедшему величию, ведь ещё недавно он был одним из самых больших танкеров на флоте, превращенный безжалостным
временем в аварийно-опасный  «отстой»,  дожидающийся своей очереди уйти «на иголки» металлоломом.
Поёжился от пронизывающего холодного тумана.
-           Был ты не просто танкером, был ты флагманом
флота, а теперь склад списанного барахла и тонны  металла. Сколько лет мы в тебя душу вкладывали, заботились, можно сказать, лелеяли…  Да. Сегодня легче судно
 списать, чем содержать. То ли дело раньше – «Судам Вспомогательного флота двойную жизнь!». Обеспечивали и двойную и тройную.
Вроде  смотрел на суда, стоящие на рейде, а на самом деле полностью был в прошлом.
Уходят в историю, в воспоминания, пароходы. Имена некоторых, легендарных, частенько передаются из поколения в поколения, а вот моряков, растративших свою молодость и здоровье на поддержание их жизни, редко кто вспомнит. Вспоминают, конечно, кое-кого. Даже называют корабли чьими-то именами, но часто мало кто знает, чем эти люди вызвали такое уважение к себе. Этот танкер тоже носил на своём борту имя прославленного капитана. Пройдет времечко и даже коллеги могут не вспомнить ни капитана, ни судно.  Грустно.
-           Я-то хоть осознаю, что в детях, во внуках продолжусь, а тебе, беспамятная железяка, всё равно, что из тебя сделают, иголки или пушки. – Произнес со злостью, почти с обидой и с ревностью добавил: - К сожалению, круговорот металла в природе, нынче,  значительно важнее памяти о моряках.
Именно мысль об иголках, после рокового медосмотра и сочувственного взгляда кардиолога, почти сроднила бывшего моряка-судоводителя, капитана, с этим старым ржавым, уже тоже бывшим, тружеником моря.  Обоим им пришлось «уйти». Хорошо, что к тому времени капитан успел достичь возраста дожития. Получив прощальный плевок государства, в виде пенсии, стал чувствовать себя таким же  утилем,  дожидающимся своей участи. Можно было бы  наслаждаться внезапно обретенной свободой, чем-нибудь заняться, типа собирать модели парусников, копаться в грядках или чем-то ещё,  но… не получается. Сказывается привычка круглосуточно быть «на вахте», носить форму, о ком-то заботиться, о чём-то волноваться, переживать.
Встрепенулся бывший капитан от гудка проходящего мимо рейдового катера.
-           Да. Что-то я совсем захандрил. – Резко повернувшись, пошел к трапу. - Прощай!  Вряд ли мы с тобой ещё увидимся. Прощай!
В очередной раз подумал, что пора перебираться в тёплые края, поближе к детям,  внукам. Там  продолжение,  там больше о будущем, там, если о прошлом, то, в основном, в рассказах и с юмором. Благо, что есть о чём вспомнить. Грустные мысли? Да накатило лёгким холодным бризом. Должно пройти. А про «иголки», так это вполне естественный ход событий и настоящие моряки об этом грустить не должны. Лишь чуточку, ну, иногда и не долго.