Коцит

«Умереть, это наивысшая форма поражения,
которую может испытать отец»

Джонотан Франзен

King Taejeon:
So, tell me in the name of Lord,
What does it mean - ‘the human being’?

Ji Ma, the Joker:
An Eden fruits crop in a pool of dirt
Where thou are the putrid plum, dear king

Jorje Uriel Desmah

Десма стоял, запрокинув голову вверх – хватал открытым ртом хлопья инея, медленно оседающие на выстланную нешлифованной сосновой доской палубу. Хотелось пить. Прошитые и обвязанные белой строп-лентой ламинированные мешки с замороженными блоками рыбы со свистом скатывались в трюм по лотку из нержавеющей стали, с костяным, плоским стуком падали и разлетались в разные стороны. Мешки, как частицы огромного «целого», именуемого словом «груз»,  надо было бы ловить и разносить по «карманам», но Десма  ничего не ловил.

Даже отсюда было слышно, как якорь сотрясался в якорном клюзе под ударами волн. Сверху, временами, доносилось жужжание обвязочной машинки.
- Жжжжж, – нежно начинала она, - Бах! – стучал якорь. Бабах! – вылетал из лотка очередной крафт-бэг.
- Включите освещение во втором номере! – Включаю! – Мерси боку! Удивительный человек! Безупречный человек! Рыцарь чести и долга. б***ь, да какая чушь. За пятьдесят два года он устал выслушивать в свой адрес похвалы. Сил соответствовать им больше не осталось, а ангелы, которым по роду занятий было заповедано, тоже плюнули, в сердцах сказали: «Шабаш!» и разошлись кто куда.

***
Зачем его понесло в море на этот раз? Сезон штормов, когда верхние слои морской воды насыщаются кислородом, привлекающим рыбьи стада и добавочная квота, количество вылова по которой, возложенное Конторой  на их «стеркод», из-за того, что в марте сателлитное судно «Амонгоррун» сгорело в доке, вроде бы и предвещали приличный заработок, но паникеры, которых хватает на любом корабле, шептались, что в этом году добыча уже не та, и работающий в районе флот черпает по минимуму пелагическими тралами одну «солому», а за такой размерный ряд на аукционах дают ё***ые гроши. Почему он нанялся? Десма и сам затруднялся ответить на этот вопрос. Можно было городить идиотическую чепуху о радостях созидательного труда, об укреплении семейного бюджета, о статусе моряка – нет, тысячу раз, нет.
В аэропорту, перед вылетом, Ковдорски, молодой матрос, раньше ходивший на югах в его команде,  а теперь подвизавшийся в рейс, «дневалой», спросил потихоньку: «Десма, ты «свистишь», в натуре? Куда собрался?  Зачем? Тебе мало того, что ты по пол-года «мочишь бокли»  в Кёнсан-Намдо? Там, куда ты сейчас, молодёжь не выдерживает! Профессиональные спортсмены ломаются. Это же не сидеть  с удочкой на борту, даже не тралить, как на «мэрээсах», а натуральная мясорубка!»

***
Денно и нощно корабль швыряло, особенно, когда вахтенный закладывал штурвал для разворота и ставил «стеркод» лагом к волне. Продольная качка для заводских процессов еще была делом терпимым, а вот бортовая доставляла массу неудобств. Продукция летела со столов вниз, на клетчатые рыбинцы, обозлённые обработчики крыли матами погоду, штурманов, друг друга.  Десма ощущал себя старым конём, по ошибке впрягшимся коренным в сумасшедшие сани, катающиеся туда-сюда с траверса мыса Моник до крайней северной точки напротив залива Умпынёр – места, на которые, казалось, даже дьявол наплевал и старался появляться там как можно реже.
«Пристяжные» по бокам от Десмы шевелились, то появляясь, то скрываясь из виду, словно при вспышках стробоскопа, метали искры из глаз и фыркали, руки их мелькали так, будто сами Дхармапала с Ратнасамбхавой ожили и покинули божницы дарджилингских храмов. «Мобры» везли на себе дикую, грохочущую конструкцию процессов цеха обработки, и он, Десма, вместе со всеми вёз, но чувствовал, что это удается ему путём сверхусилий. Десма отвергал  допинг, вроде энергетических напитков или амфетаминов, он не имел привычки жевать насвай, предпочитая крепкий кофе и настойку маральего корня.

Бешено орущая музыка была не в состоянии заглушить психоделический скрежет цеха. Одни  звуки накладывались на другие, абсолютно несовместимые. В результате, возникала редкого качества отвратительная полифония из тонкоголосого потустороннего хора, выводящего популярные эстрадные мелодии незапамятных лет, утробного уханья и чавканья волн, залетающих внутрь через сливные шпигаты, из плача вайерной лебёдки и соударения металлических частей.  Даже привычный к самым футуристичным рейвовым вечеринкам Жарди недовольно сказал: «Такое впечатление, что эти песни сочинили в преисподней».

Днем Десма работал в цеху на «гильотине», отсекающей головы расписным, пятнистым рыбам. Вечером, который плавно переходил в ночь – раскидывал в трюме по «карманам» прямоугольные сорокавосьмифунтовые «сэндвич-бэги», каждый из которых содержал в себе по два блока мороженной продукции «терагра халькограмма», примитивным языком говоря – задубевшего минтая.

***
Десма начал ловить мешки, слетающие с лотка. Бывало один, а то хватал и сразу по два.

Ловил и раскидывал, по прежней привычке, быстро, на бегу, в раскачку, так, как обычно бегал стайерские дистанции, выдыхая клубы пара с присвистом, - «кьхьххь». Он ловил каждый мешок, как ловил Ребекку в Кейп-Фэлькон, когда она вдрызг разосралась с Эркеном, влила в себя пол-бутылки нехорошей, местной водки и побежала на косу, с самым серьёзным намерением переплыть залив Шелихова «по-собачьи».

Десма гнался за ней по песчаной косе, мимо бараков рыбозавода, из окон которых выглядывали недоумённые лица вербованных, бежал изо всех сил, как ему самому казалось, еле двигая сапогами, про себя упрашивая того, на небе, чтобы не случилось непоправимого.

Бек влетела в  сотрясающий воздух звуком тысяч грузовых составов пенящийся накат,  серой, подбитой кем-то ради забавы не морской птицей, вынырнула, бестолково надувая щёки и выплевывая воду, а следом за ней в море бросился и он, обхватив Ребекку, не давая низовому течению утащить её от берега. Пару раз их накрыло с головой, ноги поотбивало обкатанными гладкими камнями, а перед глазами, словно рваный целлофан, вертелись полупрозрачные клочки водорослей.  Наступил удобный момент для выхода на сушу. Прибой неравномерен, бывает, что с частотой один раз минут в семь, на некоторых участках полосы прибоя, волны не так свирепствуют, как на других. Вот и тогда - по бокам восстали две высокие волны, заворачивающие китовые усы гребней, а за Десмой и Ребеккой море притихло, будто добровольно сдерживая свой натиск. Десма, сражаясь с обратным ходом воды и строптивой Ребеккой по дециметрам отсчитывал расстояние до мокрой супралиторали.

 – Пусти! – визжала Бек, - Все вы – предатели! Он – предатель! И ты – предатель!  «Я-то почему?» - недоумённо переспрашивал потом он себя много раз. Положим, Эркена она «застукала», когда он по телефону разговаривал с Мишель. Вроде бы, Десме было и плевать, он был всегда делано равнодушен к людям, что к их радостям, что к горю. Но Ребекку он знал слишком давно и относился к ней, как к маленькому ребенку, как к младшей сестре, хотя она и была старше его по годам на пару лет. В его представлении, Бек не хватало только бантиков и куклы наперевес. Он никогда бы не оставил ее ни в тугих потоках стремительно носившейся туда-сюда зелёной океанской воды, ни  на этих круглых камнях, ни на холодном песке, среди гниющих водорослей и бурых медведей, выискивающих себе поживу в зарослях шеломанника, не бросил без помощи, даже если бы пришлось сгинуть самому.

Потом она, худенькая и прозрачная, сидела на валуне и, вздрагивая, шмыгала вздёрнутым  носом, а он вытряхивал воду из обуви и уговаривал её отправиться в посёлок, в дом, который рыбозавод снимал для Эркена, находившегося на побережье в должности первого заместителя генерального директора.
«Бек, - Десма напускал на себя растерянный и жалкий вид, как он умел, при желании; на этот невинный образ сложно было не купиться даже людям, хорошо его знавшим. - Бек, у тебя двое детей, у меня тоже двое, вот, смотри, косматая дурочка из кустов вылезет, у нее ладони, как тарелки под десерт у моей тёти Фиры, такого же диаметра, честно тебе скажу, - пара оплеух такой ладошкой – два киндера без мамы, два без папы, и где тогда будет в этом мире высшая справедливость?  Нас никому не жаль, нас съедят, словно мы штрудель, и забудут, Бек, Шерлок Холмс в такие моменты на скрипке играл, а мы – пошли чай пить, а?»
 
В то же время, голова Десмы, незаметно от Ребекки вращалась по сторонам так, что глаза умудрялись смотреть вокруг на триста шестьдесят градусов;  взгляд отмечал мельчайшие детали изменений пейзажа, при малейшем подозрении на нештатную ситуацию, – за доли секунды из голенища сапога он был способен выхватить и без сомнений, с ювелирной точностью пустить в дело, острый, словно золлингеновская бритва, клинок, из тех, какими пользуются на спецоперациях и во время боевых выходов сикарии, состоящие на службе у «ционей хуц лаарец».

«Шерлок Холмс со скрипкой! Дурак!» – плакала и одновременно смеялась, закатываясь, и хлопая себя ладонями по коленкам Ребекка. «Слава Богу, - подумал он, поднимая глаза туда, где должен был сидеть тот, на небе, - пронесло, надеюсь, сегодня она больше не захочет резвиться в прибойной волне».

Как очень близкие родственники они проговорили тогда до поздней ночи, сидя за кухонным столом; Ребекка держала себя, словно на исповеди и, в этот раз, высказывалась без оглядки на мужа. Белый  от злости Эркен перемещался по гостиной, нарочито громко мешал сахар в сервизной чашке, таким способом выражая возмущение, и, будь на месте Десмы кто-нибудь другой, дело добром бы не кончилось, но ради старого друга Эркен тактично молчал.
Словно переполненное водой озеро, запертое плотиной, вдруг прорвало после обильных дождей - Бек, обычно скупая на слова, рассказывала об их с Эркеном жизни подробно и без утаек.  Десма слушал, как всегда, критично. Et altera pars, - памятовал он постулаты римского права. Всё-таки речь шла о лучшем друге, и он про себя занимался арифметикой, потому, что привык, по собственному выражению, входящую информацию «делить на три».
Она в тот вечер была словно зеркало, уставшее отражать мир напротив, решившее стать тем, что оно есть, по сути – слоем амальгамы, нанесенным на ровную поверхность стекла, которое заключено, уже и не важно, в какую оправу.
Любое живое существо в этом мире желает свободы. Каждому необходим вольный воздух для дыхания. Как же так устроен этот перенаселённый мир, что свобода превратилась в роскошь, которую могут позволить себе лишь отчаянные, но не отчаявшиеся? Бек жаловалась, что Эркен всю жизнь подавлял её самолюбие и стремление к личному, что ей было сложно мириться со своей второстепенностью в их семейных отношениях, что она лишь прилагательное к мужу и просто декорация, а существительным в их браке и главным актёром был только он, и, потом, она не ощущала себя любимой по-настоящему, без оглядки.

- Ещё и эта… - снова вспыхнула она, - и ребёнок от нее….  Ненавижу. Не ребёнка, конечно, девочка не виновата, - смахнула она слезу. - Что ты делаешь недоуменный вид, словно ничего не знаешь?

Конечно, Десма всё прекрасно знал, очень подробно, и с самого начала.  Чтобы не врать и не оправдываться, он занялся приготовлением кофе и, казалось, запах молотого «роузбадс» успокоил Ребекку. «Я умираю, Десма, -  сказала она, кротко взглянув на него большими глазами, в которых кроме усталости уже не было ни обиды, ни тревоги, потом опустила  вихрастую, по-мальчишески стриженую голову на скрещенные перед собой на столе руки, - мне совсем немного уже осталось. Может, это и хорошо». «Чепуха, - упёрто запротестовал он, - ты, Бек, давай, не наговаривай. Молодой женщине полагается жить, а все болезни, я тебе хочу сказать, можно преодолеть, если подружиться со своей центральной нервной системой».  Такая точка зрения бытовала у Десмы. Он совершенно серьёзно полагал, что всякое нездоровье гнездится во взглядах человека на жизнь и в его образе существования, в том числе и в отношении к неурядицам и проблемам. О том, что Бек серьёзно больна, он слышал. Эркен и раньше упоминал, что возил её по врачам, даже куда-то в специализированную клинику, в Макао, где Ребекку парили в ваннах с редчайшими тибетскими травами. 

Десма знал Эркена тридцать лет, Эркен никогда не был бездушным тираном, скорее, человеком традиций, а плохи они, или хороши - такого вопроса перед Десмой не стояло. Антимонии в отношении друзей Десма считал за гниль и был человеком предвзятым. Из тех, что оценивают обстановку объективно, но упорно стоят на стороне друзей вне зависимости от того, правы они, или нет. «Сократ мне друг, а с истиной - уладим», - вот такое у него кредо. А Эркен…. В критических ситуациях Эркен был способен на мобилизацию всех подвластных ему ресурсов, лишь бы помочь. И он помогал Ребекке всеми силами. Любовь-нелюбовь – дело второе. Через посредство Бек говорили её эмоции – усталость и закономерная ревность.. Десма надеялся, что тот, наверху, достаточно адекватен и поступит в отношении Ребекки справедливо, поэтому она будет жить еще долго. И увидит внуков.

***
Не то, чтобы Десма был набожен. Религиозным его вообще нельзя было назвать. Чаще он или высокопарно именовал себя последователем агностической традиции, или говорил уничижительно: «Я – Незнайка». Это не мешало Десме с почтением относиться к иконам, полагать Евангелие за великий литературный труд, восхищаться крестным подвигом Иисуса и жертвенностью Отца. А было – не было? Хм. На пустом месте такого и не написать. Он допускал, что было.

В тот год брак Эркена и Ребекки дал окончательную трещину, а у самого Десмы семейная жизнь то крепилась цементом осознания того, что его дочь ещё слишком мала, чтобы лишиться постоянного общения с отцом и правильно воспринять его уход, то просто катилась по инерции.  В волнах Десма ловил Ребекку шесть лет тому назад, сразу после того, как  пришёл из северного рейса и на короткое время приехал навестить Эркена на побережье. С той поры он больше не видел ни Эркена, ни Бек.

Супруги уехали из Кейп-Фэлькон в столицу  по окончанию путины и развелись не сразу, а через пять лет, почти за год до того, как Десма собрался уходить в нынешний рейс. Они разъехались. Эркен остался в центре столицы, а Ребекка жила в пригороде.

Друзья иногда созванивались, чаще по инициативе Эркена, хотя, вытянуть Десму на диалог было трудом, сродни Сизифовому.  Печально, но интроверсия Десмы распространялась и на самого близкого друга. «А кому ты, вообще, рад, мальчик-аутист?» - в полу-шутку,  полу-серьёз раз спросил его Эркен. Десма хмыкнул и оставил вопрос без ответа, сочтя его риторическим.
До «северного» рейса он  пол-года нырял дома за ракушками, а в остальное время, как и всегда, с июля по конец августа и с середины октября до февраля, с «южным» экипажем работал в Кёнсан-Намдо, где находил возможность лазить по вершинам прибрежных хребтов, наблюдая за жизнью диких животных, или бродить по местам былых сражений, в камышах устья реки Нактонган с фотоаппаратом, подстерегая цапель и лебедей.

***
«Мясорубка» пока не достигла фазы апогея, и объёмы суточного вылова существенно не выросли. Правое предплечье иногда давало о себе знать старой трещиной в кости и порванной связкой. Десме было всё равно. К концу мая рыбы стало больше, загнил средний палец на левой руке, но Десме было наплевать на палец. Первое время он глушил боль кетановом, потом притерпелся, а на перегрузе нарыв лопнул, кожа слезла и стало легче. Главным было вовремя менять хлопчатобумажные перчатки и не занести инфекцию. Если бы во время шторма штабели не валились и не рассеивались, было бы совсем приемлемо. Ему повезло, не то, что прошлому трюмному, у того вышло так, что – и смех, и грех. Оказалось, предшественник Десмы одного пальца на руке вообще не чувствовал – когда-то повредил на пилораме. А на морозе палец этот замёрз самым фатальным образом, так, что прекратилось кровообращение, затем начал гноиться. Антибиотики только временно сбивали температуру. Хватились, когда вверх, к кисти поползли чёрно-багровые цвета «антонова огня», и пришлось вызывать вертолёт.  Палец того человека, конечно, ампутировали, но он был не Десма, а на Десме все заживало, как на звере.  Восемнадцатичасовые упражнения на скорость, точность и силу в цеху, на палубе и в трюме грузили дополнительным побочным эффектом - по ночам начались судороги, когда сводило сразу обе ноги, - но предусмотрительный Десма взял с собой аспаркам, и это проверенное в предыдущих походах средство помогло.

В экстремальных условиях «мясорубочного» рейса ранее вообще происходили всякие трагические казусы. Бывали случаи падения моряков в трюм, смерть от удушья, вызванного отёком Квинке, смерть в корабельной сауне от инфаркта, многочисленные переломы, сотрясения и прочие неурядицы. К счастью, пару лет кряду серьёзные беды обходили экипаж стороной – случайных людей на борту становилось меньше, ветераны списывались, на их место подбиралась особая универсальная молодёжь с повадками велоцерапторов.

***
Тридцать минут - перерыв на обед, затем постановка – выборка трала. Постановки и выборки следуют друг за другом. На постановку – один звонок, на выборку – два. Минтай шёл дерьмовый, в одном случае из пяти улов сливали за борт. В сушилке – мокрые оранжевые проолифы, висящие на крючках; временами, когда в ней пересекались матросы из цеха обработки и траловая команда, возникала сутолока; клубился сизый табачный дым, к которому Десма давно привык и даже радовался, если Урман, в надвинутом чёрном капюшоне, что делало радиста похожим на волшебника Мерлина из фильма о том, как «Монти-Пайтонс» искали Святой Грааль, раскуривал трубочку и благоухал вишнёвым ароматом.  Дополнительным источником приятных запахов были флаконы с  кремом для рук, закреплённые вертикально на переборке - ими частенько пользовались. От крема исходил запах, напоминавший Десме о пустынных берегах южной оконечности Синая, суданских розах и рифах Рас-абу-Галлюм.

Когда в рабочем процессе выдавались перерывы, Десма чаще всего молча сидел с вечной кофейной кружкой возле полуприкрытой на «штормовку» двери, созерцая волны и скандальных чаек, поставив ноги в стоптанных кирзовых сапогах на комингс. То и дело снизу, из завода, как Мефистофель, импозантно выскакивал мастер обработки, очень подвижный, худощавый  человек, пластикой движений напоминающий тореадора, молниеносно произносил какую-нибудь афористичную фразу, типа: «Настоговали одной «соломы», гореть бы ей, не гаснуть», с быстротой иллюзиониста менял мокрую куртку, вертя её, как мулету, на сухую, потом засовывал в рот мятный леденец и исчезал.

- Как будешь, в аварийной ситуации «вээрша» вручную останавливать, а? – допытывается второй механик у третьего.
- Как…. Как…. Полезу в «рулёвку», вытащу чеку.
- Ага! А у тебя ведь два винта есть в линии вала. Вот ими, дорогой мой, винтами этими.

- Сам себе удивляюсь, - мрачно сказал «сэм», сидящий напротив. Помимо заботы об электрочасти судна он занимался сортировкой рыбы по размерным рядам, - Откуда во мне столько терпения? Если я до конца рейса не возьму металлическую трубу и не уебу кому-нибудь по голове, мою шкуру тогда вообще будет не пробить. Стану окончательно толстокожим.
- Кто тебя так достал? – усмехается заведующий производством.
- Я заебался на забивке шкафов слушать темы, на которые молодняк между собой общается. Детский сад. Одно и то же, каждый день – фекалии, гениталии, пьянки, обсуждение каких-то шлюх, половина из которых выдуманные, затем, о том, кто пидор, кто не пидор, ну, еще про смартфоны. В лучшем случае – говорят о «тачках», невыносимо. Представь, кое-кто вместо слова «коридор» говорит «калидор». б***ь! Какое счастье, что на флоте «калидор» называют «продолом».

Темы, на которые общался «северный» экипаж, не злили Десму,  скорее, он был к ним абсолютно равнодушен.  Разговор, действительно, обычно крутится или вокруг машин, или обсуждаются тонкости интимной жизни, или, что хуже,  речь заходит о национальной идее. Вот от национальной идеи его разве что не рвало. От неё воняло, как от не смытых из под конвейера рыбных кишок. Ответственность за беды простого народа, всю внешнюю и внутреннюю экономику с материальными благами и природными ресурсами,  путём тайного сговора на ежегодных конгрессах в зловещем Вэмпайр Стейт Билдинг, поделили между собой «америкосы», «жиды», «хачи» и цыгане. Удивительно, как к ним не приплели эскимосов. Заокеанские недоброжелатели поработили аморфную, женственную Европу, населили её «черножопыми» и, оскалившись, тянули крючковатые клешни к доброму и хлебосольному миру восточных славян. В рамках поиска врагов из Старого и Нового Света, было удобно оправдывать какую угодно подлость в отношении собственного населения и соседей – увеличение бюджетного финансирования ВПК, аннексии, списание долгов чёрт знает кому, введение драконовских социальных реформ.   Десма считал новую национал-патриотическую политику страны декоративным эквивалентом старого фашизма, дополненного отдушкой книг Мальтуса и Моргентау, а по сути это был заплесневевший и архаичный империализм, обречённый на гибель. К великодержавию, фашизму, национализму, равно как и к теориям социал-дарвинистов, Десма всегда относился с недоумением и брезгливостью. В кают-компании, над столом, висел телевизор, который на суше Десма никогда не смотрел, здесь телепрограммы отечественного вещания, напичканные искусственно-жизнерадостной пропагандой, натужно-юмористическими шоу и поющими головами вызывали у него стойкое чувство отвращения.

Вечером, перед ужином, Урман, начальник радиостанции, на которого была возложена дополнительная обязанность – отмечать крафт-мешки штемпелем с соответствующей датой, принес ему клочок бумажки с кодом для подключения к спутниковой сети. А говорили, что связи в рейсе не будет. На сон отводилось часов пять, но Десма набрал последовательно цифры и буквы одну за другой, предусмотрительно отключив на смартфоне звук, чтобы приходящие сообщения не тревожили спящих соседей по четырёхместной каюте, размерами напоминающей гроб.

То, что написала жена, он пробежал глазами и, ничего не ответив, стёр. Удалил фото, которые она прислала, кроме тех, на которых была Агнесс. Он не знал, что ей ответить. Немного поразмыслив, Десма  вообще исключил её из списка абонентов. Если будет что-то важное, сын напишет. Пришло еще два сообщения. Писал Эркен. В первом было: “Как ты, Десма?”  Второе – «Сегодня девять дней, как Ребекки не стало». У Десмы, нахуй, оборвалось внутри всё.

На заре его извлёк из полубреда голос вахтенного, ведущего ежедневную утреннюю трансляцию: «Внимание, судовое время шесть часов утра, экипажу подъём, проверка авральной сигнализации». Последовал звонок громкого боя. Вахтенный продолжал: «Температура воздуха за бортом - три градуса тепла, ветер юго-юго западный, волнение – три-четыре балла, зыбь с юго-запада,  высота зыби - около девяти футов».

Следующие сутки прошли в глухом отупении, если к нему обращались, он то ли делал вид, что не слышит, то ли действительно, не слушал. Вечером, как обычно в конце дня, он собрался на выбивку продукции из морозильных камер в трюм. Надел стеганый тёмно-синий комбинезон с оранжевыми полосами и надписью на «хангыле» - «ильхва фриз», оранжево-коричневые сапоги – внутри сапог – чулки из утеплителя. На сапогах было написано, что они выдерживают температуру до минус сорока по шкале Цельсия. На голову – цигейковую ушанку, а на руки – трюмные рукавицы из искусственной серой замши с жёлтыми виниловыми вставками. Для того, чтобы пройти к горловине люка во «второй номер», следовало пробраться через проход с боковыми морозильными камерами, загороженный роллганом и обвязочной машинкой, там уже готовились к процессу участники выбивки – семеро из числа команды. Вместе с Никласом, Десма откинул зеленую крышку, затем ухватившись за пеньковую веревку, вдетую в кольца, они откупорили деревянные крышки-вкладыши, выкрашенные в коричневый цвет, и уже под ними открылся глазам тёмный зев трюма, где не было видно ни проблеска света.

- Ещё пару дней и на перегруз, - сказал моторист Жарди, стоявший на обвязке мешков – тонн двести отгрузим, думаю, что наберём к четвергу. Ты готов лезть в трюм, Десма?
- А в следующую, в Беринговоморскую экспедицию с нами пойдёшь, Десма? – спросил Алекс, одевавший мороженные блоки в полиэтиленовые «гондоны».
Десма не ответил молодым морякам ничего. Зато мудрый Никлас, который был старше Десмы на два года, сказал:
- Всё зависит от того, как рыба будет ловиться. Если такую х**ню, как в прошлом месяце каждый день будем на борт брать, то не успеем оглянуться – и эта экспедиция плавно перерастёт в Беринговоморскую.

***
Никлас, сухой и обветренный, вечно сутулящийся, похожий на трафарет полустертой цифры «один», нанесённой на борт для маркировки шпангоута, принимал и сортировал рыбу, подаваемую с палубы в бункеры, и был, вообще-то, и вправду первым, кого видели те рыбы, что попадали в цех ещё живыми.
Пытаясь вообразить ощущения грешников, оказывающихся в аду,  Десма иногда думал, что они тоже первоначально сталкиваются  со своеобразным «никласом»-отбраковщиком, облик которого противоречит их представлениям о повседневной человеческой реальности. Такой бракераж не несет в себе никакой злобы и ехидства. Нездешний «никлас» обращается с новоприбывшими с дозированной бытовой жестокостью. Наверняка, это не антропоморфное существо, а что-то совершенно иных пропорций, например, циклопических размеров морской обитатель, плавниками, щупальцами или клешнями перенаправляющий людей на конвейер, изваянный не из пищевой стали, а, скажем, из родосского мрамора, с которого несчастные потом попадают на костяную «гильотину» к особому, адскому «десме»-головорезу.
- Пусть штурмана свет включат в трюме, скажите по «громкой» связи, - еле шевеля губами, сквозь сжатые челюсти процедил трюмный.
Освещение в трюмах включалось с панели, расположенной на ходовом мосту.
- Включите освещение во втором номере! – Включаю!
- Когда Максут просит включить, он не говорит в конце «мерси боку», как ты. Что значит «мерси боку», Десма? – спросил Жарди.
- Спасибо богу. Наверное.
- Аллилуйя. Удачной выбивки.

Десма съехал по лотку вниз, упираясь сапогами в боковины, чтобы не разгоняться.
Десма! Прекрасный человек! Ответственный! Божий человек. б***ь, да у вас «троит», божий человек, как повод для разговора? Чтобы было о чём на досуге почесать языки? Да шли бы вы нахуй с вашим мещанством. Я серьёзно.
Ш-ш-ш…. Бабах! – первый мешок вылетел на палубу. Десма начал выкладывать «стол». Так делается всегда, для удобства – трюмный сначала выкладывает под лотком подачи стол из мешков, шесть в высоту и четыре – в ширину, а за этим рядом ещё дважды по столько же, через равные промежутки, затем кладёт на эти «тумбы» фанеру и уже со стола перетаскивает прибывающие «места» по углам.

***
- Господин главный инженер Десма, если вы настаиваете, чтобы я в столь поздний час ликвидировал течь труб, то всё потому, что вы не знаете, что такое физический труд.
- Ах ты, ё***ый ты засранец. Конечно, я и не слыхивал о физическом труде, дорогой Мельман. И там, в Бристольском заливе, где рыба пластами лежит на шельфе друг на друге, где «Бардза» брала донником в кишку по восемьдесят тонн за одно двухчасовое траление – там по палубе между вайеров бегал не я со скобами вдоль «дороги», это был мой б***ский доппельгангер.
Но, не вступая в прения, вслух произнёс: - Мельман, это сугубо ваша точка зрения и она меня не интересует. Потрудитесь выполнять свои обязанности.
В прошлом,  когда Десме этого хотелось, он умел добиваться от людей поставленной задачи любыми способами, сегодня ему было всё равно, он не хотел ни словом, ни делом никого, ни к чему принуждать.
Где сейчас этот наивный, хромоногий, седой Мельман, по прозвищу «Джиперс-Криперс», вечно грызущий бейгелес, где это столичное инженерство – стоит спросить того, что сидит на небе.

***
Пить хочется, на чай была солёная селёдка. А в трюм не возьмёшь бутыль воды. Здесь она сразу замёрзнет. Здесь – минус шестьдесят, Виктор очень прилежно держит этот температурный уровень. Разве, что сосульку с бороды погрызть, когда борода обледенеет. Каждый раз, как поднимаешься из трюма, кто-нибудь говорит: «Дед Мороз!» Точно, парни, Дед Мороз, только тот – добрый и раздаёт подарки, а от этого ничего, кроме змеиного шипения не услышишь.

***
Четверть века назад Ребекка работала кассиром в филиале провинциального банка на полуострове, а Эркен был предпринимателем – всякий раз что-то предпринимал, и всякий раз родная страна, будь она неладна, камня на камне не оставляла от его прожектов. Работать с этим государством в «в белую» было всё равно, что привлекать орангутанга к кладке кафеля – последствия, если не ужасали, то ставили в тупик. Десма приехал на полуостров по вызову Эркена с юга и стал офисным работником в фирме у Пикты, занимаясь оформлением отправок экспортных грузов сырца в Гонконг, ко всему, он попутно помогал Эркену с делами. Пикта – старший брат Эркена. Все они тогда были молоды, беспредельно безалаберны и беззаботны. Десма регулярно околачивался у Эркена и Ребекки дома, а вечерами и по выходным, встречался с коллегой Ребекки, Ирэн Логан, миниатюрной блондинкой с саксонскими корнями, которая носила ультра-короткие шорты из обрезанных джинсов, не носила лифчиков и терпеть не могла отечественную эстраду.  – Ублюдки, - с отвращением говорила она, - лучше поставь Фармер! Ирэн спала и видела, как бы захомутать пацана, из которого энергия и прочие субстанции били фонтаном – ничего не получалось, двадцатишестилетнему Десме всё было похуй, он жил одним днём и не верил ни в кого и никому, делая лишь поправку на того, кто сидит на небесах.

***
- Ты в детстве играл в баскетбол? – как обычно спросил он сам себя, перед тем, как начать закидывать мешки с рыбой наверх штабеля.  Обычно он отвечал сам себе: «Не играл!» и добавлял: «А зря!»
Сегодня он ничего не ответил. Молча взял мешок, засунул его в пустое пространство под трубы, по которым протекал фреон и, впервые за многие годы, заплакал. Швырял минтай наверх, скрипел зубами, а лицо вокруг глаз и на щеках покрылось ледяной коркой.
Через пять минут слёзы иссякли, а после, откуда-то, словно извне, из тёмных углов трюма приползла глухая злоба, он взглянул на себя со стороны, и был он бородатым, чёрным, как будто умащённым битумными смолами, в низком, холодном, покрытом инеем и льдом месте, где всё вокруг раскачивалось, скрипело, дрожало. И тогда, Хорхе Уриэль Десма, с удесятерёнными силами, почитая огнь за хлад и хлад за жар, не обращая внимания на онемевшие пальцы ног, заметался между пиллерсами, как внезапно вырвавшийся из опоясывающего и давящего на чресла ледяного капкана; словно сам Денница, один из старших ангелов, когда-то приближенный к небесному престолу, восставший и низвергнутый, грянувшийся оземь в районе Деште-Кевира под победный хор керувов «свят, свят, Господи, Саваофе», удалённый прочь от испытующих глаз, от всеблагого и чудного лика, долой, в Коцит; да, в это проклятое место, расположенное в самом низу утлого, стиснутого бортами злобного мирка; да, «змей прямобегущий» и «змей извивающийся», «засвистел», исторгая желчь и яд в адрес Архитектора, кто мог быть на небе, но кто, по гипотезе одного из философов, не смог пережить самого себя  и умер.
 
- Что ты за Создатель? Что ты за кровавая тварь, что испокон веков требовал себе жертв, а затем стыдливо открещивался от них, сваливая все на людей? Казни египетские - мошкара, жабы и саранча, да, и кто свидетель, чем кончилось принесение в жертву Исаака?

«Не возжигайте Мне фимиам, мерзость он для Меня!»

Бабах!
Да не гоните вы лошадей!
Послушные фанатики переиначивали библосы и свитки десятки раз, сколько насчитать апокрифов, если возьмёшься за это дело прилежно и усидчиво? Кто ты, мнящий себя за Верховенствующего, а? Иодалбаоф? Или Ахриман? Мы, те, кто условно живы, с одной стороны, а ты, то ли живой, то ли мёртвый,  с другой? Может, ты и есть, тот, кто находится против, то есть, Шайтан?

Бабах! Сука, высоко я поднял штабель, сейчас качнет и все уедет к е***ям.
А настоящий бог это добрый смех ребёнка, ласковая рука матери, человек, который преломляет со мной хлеб? Что ты за у3,14**ок, если отдал на верную смерть собственного сына, якобы пожертвовав им ради искупления грехов человечества и, по домыслам религиозных идиотов, готовых оправдывать тебя раз за разом, воскресив его на третий дни?
«Вот кровь Моя, пейте. Вот плоть Моя, ядите». Так сказал твой сын на Тайной Вечере? Это должно вызывать уважение к тебе? Или, того смешнее, любовь?

Бабах!
 Куча расплодившихся приматов, которых ты, по преданиям из «берешит», создал по своему образу и подобию, занимаются символической процедурой поглощения плоти и крови назначенного тобою в сыновья собрата, перемалывая, кто зубами, кто челюстными протезами опресноки, получая с ложечки терпкое, как смородиновое варенье, вино! С незапамятных времён и до сих пор иссушают и пожирают ко всему прочему и друг друга, несмотря на твою «жертву» и не будет этому конца.
Ты видел памятник в месте под названием Бабий Яр, а, творец заветов?  Ах, Тетраграмматон, у неё глаза, точно такие, как у Бек, в Кейп-Фэлькон, она держит за руку игрушечного клоуна в колпаке, который уже ни на что не надеется, не шутит и не подбадривает, а просто поник, смирился. На первый взгляд ничего особенного, но почему внезапно приходится зажимать рот, чтобы отчаянно не вскрикнуть, почему земля уходит из-под ног? Ответ ясен - потому что известно, что с ними уже произошло. Сколько самых разных людей, детей, женщин, мужчин – беспомощных, ещё надеющихся, что чашу пронесут мимо, было истреблено там? Думаешь, я и есть этот клоун? Думаешь, ветхозаветное мудило, я вообще похож на клоуна? Я так же опустил руки и обвис в ожидании приговора? Если ты видел памятник, на который горько и страшно смотреть, и ярость пузырится в жилах, как углекислотная пена во взболтанной и откупоренной тёплой кока-коле, то почему ты ещё не повесился напротив него от стыда за венец твоего творения – человека «разумного»? Глядишь и явился бы символ новой религии – виселица с образом и подобием, - «вздёрнувшийся» от угрызений совести бог-отец Саваоф.

Искупление первородного греха? пи**ёж. Ханжеский, рассчитанный на неграмотных и рабски преданных старух или на твоих присных, служителей мёртвого и косного земледельческого культа, среди которых чётко определяются две категории - малахольные блаженные иерофанты с бесцветно-просфорными глазами и такими же помыслами, и ухватистые, растленные до талова, мерзавцы-попы. Когда-то твой сын явился в храм с камчой и выкинул торгашей нахуй из храма. Вот это был поступок. Не Христос, а Чингисхан просто. После такого «святотатства»,  по воле твоей, его определили на столб позора. А торгашей и уёбищ водворили обратно. И первосвященник – тут, как тут. Оглашает окрестности победоносным голосом верующего. «Жирные» места, так, Тетраграмматон? Родственное предприятие «Злачные пажити инкорпорейтед». Оливковые кресты, бутылочки с елеем, пузырьки со «святой землёй». Подобное к подобному. Не *** собачий, - экономические взаимоотношения  участников капиталистического рынка, помноженные на внутривидовую конкуренцию, Отче наш.

Бабах!

Бля, тут мешок только боком влезет, ну и полезай боком.
Если уж ты с сыном так, то, что говорить о женщине пятидесяти четырёх лет. Просто, походя, исключил из списков. Что ты после этого? Хаос и смерть – как я полагаю, вот истинный и всевластный бог, а не ты, - дешёвый программист-самоучка, написавший ни к чему не годный алгоритм и создавший х**вое, неподвижное ядро.

Бабах!

Умиляют стада муфлонов по всему миру. «Бог есть любовь!» Предлагаю встречный тезис «Бог есть морковь». Морковь от растаявшего снеговика. Снеговика, напоминающего по моим представлениям, Удо Диркшнайдера, давно нет, п***ец ему пришел, а может и не было никогда злобного Тришары, наверное, так бы его назвали одним из имён где-нибудь в каликутском храме; бога, хрипящего проклятия «истреблю», «расточу и рассею», «падут», но морковка-носик, как вполне перевариваемый продукт, перекочевала в виде приманки на верёвочку, в притчу про ишака.
Десма поскользнулся на листе мёрзлой фанеры, едва не ударившись головой о ребро лотка подачи - б***ь! В хоккей играл в детстве?

Он забил «карман» по левому борту, закончил «карман» по правому борту, раскрепил сепарацией и начал уже забивать середину, когда мешки прекратили падать, деревянная подложка-вкладыш в самом начале лотка зашевелилась, вынимаемая рукой Никласа.
- Вылезай! – закричали сверху. Обычно, два раза Десму просить было не надо, но тут он развернулся и пошёл в сторону закрытого поворотным механизмом кремальеры, первого трюма.
- Десма! Выбивка закончилась! Выходи наверх.
Корабль мотнуло и Десма снова покачнулся, как ребёнок, только начавший ходить, а может быть, как пьяный в усмерть прапорщик-ветеран, но не упал, устоял.
- Нет! – зло прошептал он, Du lieber Heiland, Du, - Нет у тебя за пазухой ни рая, ни ада, а лишь суглинок, песок, пепел да гравий. п***ишь, фуфломёт. Он погрозил кулаком наверх. - Выбивка только началась. Давай, горный олень, заканчивай эту хрень, как ты умеешь. Докажи обратное. Руби фазу! – громко крикнул он тому, кто на небе.

***
Когда Десма понял, что «фуфломёт» не собирается с ним «заканчивать» в этот раз, ему стало совсем «душно», он попросил у капитана замену и через два месяца с даты отхода, отстояв четыре перегруза, «соскочил» на попутном маленьком «пэтээрчике» (- Десма, твоё «такси» приехало!), отправившись в родной порт. На перегрузчике, вечером, он, сняв с крючка гитару, висящую в кают-компании, сумел до икоты рассмешить старшего помощника, изобразив, как Андерсон из «Джетро Талл» исполнил бы в торжественной манере королевского менестреля коду «Жил был у бабушки серенький козлик». Бабушка в изображении Десмы тянула никак не меньше, чем на лендлорда кромвелевских времён, а козлик выглядел, как беспечный вассальный землепашец, у которого медведка погубила весь урожай картофеля.
- Херово…. – побагровев и утирая слёзы, задыхался тучный «чиф», с причёской, как у только что проснувшейся совы, - херово….
- Валерьянки накапать? – издевательски спросил боцман.
- Херово, что я на флейте играть не умею…. Ахххха-хха!

Сам Десма при этом оставался сосредоточенным, мрачным и немногословным. Жена ждала его возвращения, но идти домой он не хотел. В его бытность ещё в южных водах она на недолгий срок спуталась с каким-то «чёртом», раньше работавшим на ледоколе, и с той поры Десма особо не торопился к «семейному очагу».
- Чёрт ****ый! – такое определение тогда дали незадачливому любовнику десмовской жены знакомые моряки. Словосочетание нравилось людям в том баре, куда Десма по вечерам заходил, и каждого молодого, а иногда и старика, отметившегося каким-нибудь «косяком», с той поры награждали этим грубым и незамысловатым прозвищем. – А ты знаешь, что Зорба батину тачку расхуярил на четырнадцатом километре? – Знаю! В дрова ушатал «экстрейл», чёрт ****ый! – Чёрт ****ый! – Чёрт ****ый! – под дружный хохот катилось по бару.

- В курсе, что Хэйм кассу на автозаправке «выломил»? – Да ты что! Удачно? – Если бы удачно, я бы об этом молчал. Он под коксом был и сразу спалился. Сластали. Теперь мусора вешают два эпизода – вооружённое ограбление и хранение наркотических. – Вот чёрт ****ый! – Ха! Ха! Чёрт ****ый! – Я же с Хэймом два рейса отходил. Так-то он ровный «пассажир», что-то «засвистел» в последнее время. Равиль, налей всем по сто «Капитанского» за мой счёт, чтобы дебилу Хэйму легче сиделось и чтобы через года три он снова на «баночке» стоял. – За Хэйма!

- Слышал про помтрала со «Святого Марка»? – Нет. – Пацанов «кинул» с саморемонтом. Получил с конторы бабки на ремонт ловушек, пацаны шворили неделю, а он им не заплатил, сам съебал в другую контору. Но тут такой прогон начался, что ту, новую контору расформировали, суда продали и он попросился обратно. – Что? На тот же пароход? – Да! - И его взяли? – Взяли! На «Марика» простым «тралом». Представляешь, какой п***ец его там сейчас ждёт? Вот его будут дрочить! – Поделом! Чёрт ****ый! – Чёрт ****ый! – Хахаха, чёрт ****ый!

- Не обращай ты на женщин внимания, братка! Не ты первый, не ты крайний. Хочешь, адрес подгоню? Разведённая, с ребёнком. Осядешь на месяц, приведешь мысли в порядок. – Ну, да. Дорогой друг, мы тебе отыщем подругу на всю жизнь, до конца твоих несуразных дней, примерно на месяц, а потом ты завернёшь от скуки боты. Понимающую найдём тебе подругу. Беременную, но честную. – Ха-ххха-ххха! - Благодарю, есть куда пойти. – Ну, дело твоё. Махни на это ****ство рукой и скажи – Чёрт ****ый! – Чёрт ****ый! – Ах-хха-ххха! Чёрт ****ый! – Чёрт ****ый! – Равиль, ещё по одной! Здоровье Десмы! - руки потянулись к рюмкам.

***
«Чёрт ****ый» в случае с женой был субтильным юнцом с детдомовским прошлым, в два раза моложе её, что даже втайне обрадовало Десму. Такого шила в мешке было не утаить и о связи тогда прознали все, правда, Десма узнал последним и не потому, что настолько близорук, а потому, что его не было в стране, да и он сам по себе мало интересовался этой стороной своего бытия. Роман, конечно же, угас по причине полной бесперспективности, и всё бы ничего, но у Десмы перегорела какая-то второстепенная микросхема и он не мог заставить себя возобновить отношения. Вместо того, чтобы ехать домой, он взвесил все «за» и «против» между благословенным одиночеством в безрадостном номере гостиницы и времяпрепровождением «на двоих» с давней знакомой, и отправился с портовской проходной прямо к Вике, которая почти всегда была ему рада, за исключением периодов, когда муж приезжал с гастролей, или когда она встречала «того самого мужчину», через некоторое время оказывающегося вовсе не «тем».
Таун-хаус, где она жила, находился неподалёку от яхт-клуба; окна выходили прямо на море и, при взгляде на раскачивающиеся бочки бакенов, Десму не оставляло чувство, что он никуда не списывался с корабля.

Большую часть времени Викин муж, Пауль, проводил за рубежом, - его приглашали играть в Токийскую филармонию. Страстно увлечённый своими любимыми композиторами, Стравинским, Шнитке и Скрябиным, сосредоточенный на шлифовке партий гобоя, он выбирался на родину, в лучшем случае, пару раз в год; бывало, что Вика улетала к нему, то на несколько недель, то на целый сезон. А здесь Вика, в обычной жизни молодой и перспективный врач отоларинголог, тоже выступала с концертами, правда, в основном, в ночных заведениях, из которых в её будуар и проникали порой совсем уж одиозные фигуры. Надо сказать, Вика была разборчива. Мизераблей и дураков она отшивала моментально.
- Спать с человеком, который не читал ни Борхеса, ни, хотя бы, Сартра, это перверсия, свойственная или любительницам «кислого» экстрима, или имбецильным выпускницам провинциального факультета журналистики, - любила говорить она.
Десма и Вика пили кофе с коньяком, закусывали маленькими шоколадками «хершис» и смотрели в полглаза фильм – главным героем был бухгалтер, у которого завязались отношения с женщиной-начальником. Несусветная ересь, глуповатая пародия на французские «комедии положений».

Поток воздуха из кондиционера холодил Десме лопатки и обдувал затылок, но он так удобно устроился по диагонали на огромной низкой тахте  из бруса лиственницы с ассиметричным дубовым «слэбом»  вместо изголовья, что смещаться никуда не хотелось.

- Я считаю, ты рановато записываешь себя в отставники судьбы, Десма, - сказала Вика, покачивая загорелой точёной ногой, закинутой на колено. Впрочем, рефлексии это твоя фишка. Без них ты не был бы Десмой, которого все знают.
- Ты не понимаешь, Вик. Я не отставной.
- Не отставной, а….
- …. а противостоящий.
- Чему, или кому? Вот по отношению ко мне ты – противолежащий, - рассмеялась она. – Кстати, я выбросила твой спортивный костюм, от него рыбой несло на километр. Стирала-стирала – бесполезно. Так, вроде бы после машинки и ничего, а принюхаешься - явно, не «лалик». Не огорчайся, куплю новый.
- Хер на него, и вообще, этот костюм я зимой за «сам-манон» сторговал у «чифа» с «Амонгорруна»,  а он его вез на «пэтээре» аж из Хакодате. Точно угадал размер. Три икса. Он оглянулся на зеркало, вспомнил, что в рейсе утратил добрую треть веса. Теперь два икса. Нет, Вик, один хренов икс. Такая уж буква, сверху руки просовываешь, снизу ноги. Он толстый, как шуба, в нём не мёрзнешь. Потом Мендосе ещё такой закажу.

Она вскочила с места, порывисто, быстро обняла его и так же быстро отпустила, почему-то отвернулась, сделав вид, что следит в окно за парой, выгуливающей ротвейлера и шпица.

- По правде говоря, тебе сейчас за шваброй можно прятаться.
- Серьёзно?
- Да, никто не найдёт.  И свитер с брюками на тебе висели, как на вешалке, когда ты только вошёл. Вас что, голодом морили?
- Нет, повар старался…. Даже яблочный пирог с корицей пёк. Наверное, я в сауне там пересидел, часто греться ходил, поэтому так и ужался в объеме. Вик, а как другие шмотки? Вроде бы я их на перегрузчике с ароматизатором перестирал.
- Джинсы и футболки нормально отстирались. Ходи вообще без одежды, кто тебя тут видит, кроме меня. 
- Лена может прийти.
- Ленка у отца с мамой  будет до конца недели, может и на выходных. Ты же до воскресенья побудешь тут?
- В воскресенье, утром, дома нужно появиться. Я хоть с дочерью повидаюсь. И сын обещал приехать. У нас с ним есть планы на жизнь.
- Везёт вам с сыном, - Вика улыбается, - со мной не поделитесь? Я тоже пожить хочу.
- Тогда тебе придётся научиться нырять за ракушками. М? Могу помочь.
- Нет уж, Десма, ну тебя нафиг. Стоит мне заплыть в водоросли и у меня паника, ужас.

Десма почти отвлёкся от событий двухмесячной давности, но, то и дело, его внутреннее обращение к тому, кто должен быть на небесах возобновлялось раз за разом. Оно имело вид монолога, поскольку трюмному никто не отвечал, наверное, по причине смерти адресата. Возможно, адресату просто была неинтересна тема, затронутая Десмой, и бог отстранённо молчал, как хиппи на площади в Страсбурге, когда очередные досужие прохожие в тысячный раз попросили разъяснить смысл картин, нарисованных им на брусчатке.

- Поговори со мной…. – эту фразу Десма произнес вслух.
- Только предложи тему, - Вика надела на нос очки и приняла профессорский вид.
- Прости, – рассеянно и виновато пожав плечами, он поднялся с дивана, опоясался полотенцем и ушел на кухню, откуда вскоре долетел запах свежемолотого кофе.

***
- Добрый вечер. Это Десма. Будьте добры, погасите освещение во втором номере. – Принято, выключил. – Мерси боку!

Свет погас, и следом наступила тьма, в которой, при всём желании, не рассмотришь ни единого проблеска.
 

Пролив Лаперуза, борт ПТР «Голден Констеллейшн», Охотоморская экспедиция,  май 2019 г.