Как я читал стихотворение Ахмадулиной Озноб

Недавнюю свою статью «Великие скрипичные концерты» я начал так:

«Я в долгу  у скрипичных концертов, в том смысле,  в каком Маяковский писал что он в долгу у вишень Японии. Проза.ру не  платит гонораров, но она позволяет расплатиться с долгами. А мы все  в долгу у Родины, у родителей, у друзей, у любимых женщин, у любимых писателей, художников,  композиторов, музыкантов....»

     Сегодня я хочу отдать дань  моей современнице – гениальной Белле Ахмадулиной.

      Белла Ахмадулина приехала в наш город  читать  свои стихи. Невиданный праздник.
     Я пошел, прихватив книжку ее стихов, чтобы получить автограф и послушать ее неподражаемый голос. Пришел  как можно раньше, чтобы сидеть в первом ряду.  Перед началом я подошел к ней   и попросил, почитать «Девушка пела в церковном хоре». Она несколько удивленно – Это Блок написал, а не я.
 - Да, я знаю что Блок. Вы читали это на вечере, посвященном Блоку у Фрида на четверге, и ничего лучше я не слыхал.
 - Прочитайте, ради Бога, а я за это прочту любое ваше на выбор.
 - А вы что, все знаете напамять.
 - Почти все!!!

  - Хорошо,  -  с недоверием сказала она. Я вам скажу, когда выйти на сцену. А потом Блока прочту.
   Я слушал Беллу,  голос,  который уже почти забыл, и  начал  волноваться. Сейчас прервется и скажет выходи. Что же я буду читать? Что она выберет?  У меня вдруг начался легкий озноб. Да, именно,  хорошо бы она выбрала «Озноб».
И в этот момент она вдруг остановилась и сказала. А теперь вот Миша прочитает мои стихи. Он сказал, что помнит их все и я могу выбрать любое. Она посмотрела на меня, и я медленно поднялся  на сцену.
   - Мы с ним не договаривались, но чтобы все было честно, пусть кто-нибудь из зала   выберет стихотворение. Сначала молчание, потом кто-то крикнул «Озноб». 
  -Телепатия,- подумал я.

   Стало тихо. Белла спустилась в зал и села на мое место.


         У меня пронеслось  в голове:

                Какой мороз во лбу!
                Какой в в лопатках ужас!

Я стихи не вспоминаю, а читаю как будто они написаны передо мною,  как на телепромптере.
                Хвораю, что ли, - третий день дрожу (Начал я и остановился на миг)
                Как лошадь, ожидающая бега.
                Надменный мой сосед по этажу
                И тот вскричал:
                - Как вы дрожите Белла!

Я посмотрел на нее, сидящей на моем месте,  и подумал – Как вы прекрасны Белла, как невозможно и ослепительно прекрасны".
 Она подумала, что я забыл текст, но не успела ничего сказать или прошептать, и я выкрикнул:


                НО ОБРАЗУМЬТЕСЬ!   (Я остановился и посмотрел в в зал)
                Странный ваш недуг
                Колеблет стены и сквозит повсюду.
                Моих детей он воспаляет дух
                И по ночам звонит в мою посуду.

Какой гениальный сосед, он мыслил и говорил магическими словами Беллы:
«Моих детей он воспаляет дух, колеблет стены, звонит в посуду»  «странный ваш недуг»

Подумать только – Моих детей он воспаляет дух. Я  был один из его детей – мой дух был воспален и болен. Воспаленный дух вибрировал во мне...Я продолжал:

                Ему я отвечала:
                -  Я дрожу
                Все более без умысла худого.
                А впрочем. Передайте этажу,
                Что вечером я ухожу из дома.

                Но этот трепет так меня трепал

 (лихорадочно читал я из пространства передо мною. Пространство стократно отозвалось: трепет так меня трепал, трепет так меня трепал.....)

                В мои слова вставлял свои ошибки,
                Моей ногой приплясывал, мешал
                Губам соединиться для улыбки.

                Сосед мой, перевесившись в пролет,
                Следил за мной брезгливо, но без фальши
                Его я обнадежила:
                - П р о л о г   
                Вы наблюдали. Что-то будет дальше?


Моей болезни не скучал сюжет!
В себе я различала взглядом скорбным
Мельканье диких и чужих существ,
как в капельке воды под микроскопом

Все тяжелей меня хлестала дрожь,
Вбивала в кожу острые гвоздочки.
Так по осине ударяет дождь,
Наказывая все ее листочки

(Я  успокоился, пришел в себя, но преждевременно - болезнь Беллы в стихе нарастала,  я продолжал):

              Я думала, как быстро я стою!
 
      (Это обо мне прямо сейчас, я стоял на сцене, но все во мне неслось в преисподнюю)

Прочь мускулы несутся и резвятся!
Моё же тело, свергнув власть мою,
ведёт себя свободно и развязно.
Оно все дальше от меня! А вдруг оно
исчезнет вольно и опасно,
как ускользает шар из детских рук
и ниточку разматывает с пальца?

    (Я поднял  руку и с удивлением ребенка посмотрел на свои пальцы, а затем азглянул на потолок - где улетевший шарик, потом  помедлив  я продолжал):

Всё это мне не нравилось.
Врачу
сказала я, хоть перед ним робела:
— Я, знаете, горда и не хочу
сносить и впредь непослушанье тела.
Врач объяснил:
— Ваша болезнь проста.
Она была б и вовсе безобидна,
но ваших колебаний частота
препятствует осмотру — вас не видно.
Вот так, когда вибрирует предмет
и велика его движений малость,
он зрительно почти сведён на нет
и выглядит, как слабая туманность.


(У меня  (проклятая образованность) промелькнула мысль – как электроны на орбите в атоме)

     Врач подключил свой золотой прибор
     к моим предметам неопределённым,
     и острый электрический прибой
     охолодил меня огнём зелёным.
И ужаснулись стрелка и шкала!
Взыграла ртуть в неистовом подскоке!
Последовал предсмертный всплеск стекла,
и кровь из пальцев высекли осколки.

  (- Почему тихо в зале? 
Я с ужасом подумал:  "меня не видно, а что они тогда там делают?" Я посмотрел  на висящий в пространстве передо мной текст – не дочитаю!)

Встревожься, добрый доктор, оглянись!
Но он, не озадаченный нимало,
провозгласил:
— Ваш бедный организм
сейчас функционирует нормально.

(Я перевел взгляд в зал, там было пусто, только в первом ряду одиного сияла фигура Беллы).

    И голос мой пресекся и я захлебнулся, понял, что дальше читать не смогу, заплачу. Я проятянул руки к Белле и она поняла, что нужно меня выручать. Она встала и, повернувшись к залу,  дочитала своим дрожащим и вибрирующим голосом, как скрипичная струна ля,  до конца, а я продолжал стоять на сцене.

 
     Мне стало грустно. Знала я сама
    свою причастность к этой высшей норме.
    Не умещаясь в узости ума,
    плыл надо мной её чрезмерный номер.
И, многозначной цифрою мытарств
наученная, нервная система,
пробившись, как пружины сквозь матрац,
рвала мне кожу и вокруг свистела.
      Уродующий кисть огромный пульс
      всегда гудел, всегда хотел на волю.
      В конце концов казалось: к чёрту! Пусть
      им захлебнусь, как Петербург Невою!
А по ночам — мозг навострится, ждёт.
Слух так открыт, так взвинчен тишиною,
что скрипнет дверь иль книга упадёт,
и — взрыв! И — всё! И — кончено со мною!
Да, я не смела укротить зверей,
в меня вселённых, жрущих кровь из мяса.
При мне всегда стоял сквозняк дверей!
При мне всегда свеча, вдруг вспыхнув, гасла!
            В моих зрачках, нависнув через край,
            слезы светлела вечная громада.
            Я — всё собою портила! Я — рай
            растлила б грозным неуютом ада.
   Врач выписал мне должную латынь,
   и с мудростью, цветущей в человеке,
   как музыку по нотным запятым,
   её читала девушка в аптеке.
И вот теперь разнежен весь мой дом
целебным поцелуем валерьяны,
и медицина мятным языком
давно мои зализывает раны.
          Сосед доволен, третий раз подряд
          он поздравлял меня с выздоровленьем
          через своих детей и, говорят,
            хвалил меня пред домоуправленьем.
Я отдала визиты и долги,
ответила на письма. Я гуляю,
особо, с пользой делая круги.
Вина в шкафу держать не позволяю.
Вокруг меня — ни звука, ни души.
И стол мой умер и под пылью скрылся.
Уставили во тьму карандаши
тупые и неграмотные рыльца.
          И, как у побеждённого коня,
          мой каждый шаг медлителен, стреножен.
          Всё хорошо! Но по ночам меня
          опасное предчувствие тревожит.

Мой врач ещё меня не уличил,
но зря ему я голову морочу,
ведь все, что он лелеял и лечил,
я разом обожгу иль обморожу.


                Я, как улитка в костяном гробу,
                спасаюсь слепотой и тишиною,
                но, поболев, пощекотав во лбу,
                рога антенн воспрянут надо мною.
О звездопад всех точек и тире,
зову тебя, осыпься! Пусть я сгину,
подрагивая в чистом серебре
русалочьих мурашек, жгущих спину!

               Ударь в меня, как в бубен, не жалей,
               озноб, я вся твоя! Не жить нам розно!
               Я — балерина музыки твоей!
               Щенок озябший твоего мороза!
Пока ещё я не дрожу, о, нет,
сейчас о том не может быть и речи.
Но мой предусмотрительный сосед
уже со мною холоден при встрече


Я сошел с сцены под грохот аплодисментов, подошел к Белле, она погладила меня по плечу и поднялась на сцену.