Рассказы о войне ветерана 62

             ЭТО МЫ, ГОСПОДИ!…

      Повесть.
  Автор Константин Воробьёв.

 Константин Дмитриевич Воробьёв, русский писатель,
яркий представитель «лейтенантской прозы».

  Окончание седьмой главы.

 «Бархатистыми кошачьими шагами неслышно подкрадывалась осень. Выдавала она себя лишь тихим шелестом засыхающих кленовых листьев да потрескиванием стручков акаций. Исстрадавшейся вдовой-солдаткой плачет кровавыми гроздьями слёз опершаяся на плетень рябина; грустит по утрам солнце, встающее закутанным в шелковый сизый шарф предосеннего тумана…

 Штрафников было двенадцать человек. Их собрали с разных каунасских лагерей и вот теперь отправляли в Латвию. В вагоне расселись кто как мог. Места было достаточно. Коренастый курносый парень, роясь в карманах штанов в надежде «найтить хоть одну махорчинку», как он сам пояснил, рассказывал, не особенно обращая внимания на то, слушают его или нет:
– Завёл он всех в лес – а ить нас батальон полный! – и говорит: «Сымай шинели!» Ладно, сняли. Он опять говорит: «Примыкай штыки!» Примкнули. «Неожиданным ударом, – говорит, – отбить Петровскую!» Ну, и пошли мы, значит. К деревне этой по лошшине итить надо было, а ветер – спасу нима, нояберь потому был… Хрицы, знать, спали ишшо, не рассвело как надоть, и не видали нас. Эх, как закричали все «ура» – аш земля загудела – и пошли!…

 Винтовка у меня об десяти патрон была, штык ишшо на ей такой, как ножик, каким свиней режут. Да-а. И вот аказия какая! Спят, черти, они в подштанниках! У нас ба, к примеру, за спаньё в подштанниках на передовой – трибунал! а им – хоть ба хны. Я себе тоже бегу и «ура» кричу, потому не боязно и все кричат, и вижу: из машины, што стояла под поветью хаты, выпрыгнул хворменно одетый, при хвурашке, и то туда, то суда обкружится, а не бегит. Оробел вконец, знать, дурак… Я эта к ему, а он бултых на коленки! И так мне было желательно кольнуть его – ну хоть ты што тут! Кольнул… Штык, примерно, идёт так, как в мешок, допустим, с рожью али гречихой, ишшо потрескивает штой-то внутрях. Ну, и када штычок залез, примерно, по дулу вот тут, пониже сисек, он и схватись за мою винтовку одной рукой, а другой – цоп за парабелку.

 Эх ты, думаю, босяк, культурно умереть не желаешь. Бросил эта я «савате» свою, да как плюхнусь на его прямо пузом, а руками за хлебалку, и задушил, значит. Задушил эта я его, взял «савате», как положено, и думаю: дай, думаю, загляну в автанабил, потому интересна. Полез. Гляжу – кулёчки, коробочки какие-то. Разорвал одну – баночки такие зелёненькие посыпались, номер на их стоит, как на нашем питаке. Да-а… Перервал пополам – цыгареты! Э, думаю стоп! Ну, понятна, взял только шесть штук баночек, потому трахвейное всё одно што казённое. И всё. А в обед кличет меня комбат. «Горшков, – говорит, – возьми винтовку свою, да на вот мешок, иди соломы набей в его и ко мне явись». Ну, думаю, в анбар запрёт, потому доказал хто-нибудь, што я во время бою на цыгареты трахвейные позарился.

 Пока солому набивал в мешок – баночки в голянищу попрятал. Ну, мешок набил как надо, потому на ём самому лежать придётся, и прихожу к комбату. Явился, говорю, товарищ капитан, согласно приказу! «Пойдем», – говорит. Пойдем, говорю, а сам думаю: обыск ба не сделал в голянище. Идём эта мы, и вижу, што не к анбару. Он на огород – и я. Он через тын – и я. Залезли в сад. Што, думаю, он хочет учинить со мною? Спужался, признаться, малость. «Привяжи, – говорит, – мешок к сливине». Привязал. «А теперь, – говорит, – примкни штык и покажи мне, как ты хвашиста утром колол». Ээ, думаю, пронёс Илья-пророк тучу! Не то. Обрадовался, понятно, да как садану в мешок штыком – аш с дулом нырнул. «Вот, – говорит комбат, – так нельзя пырять. Я, – говорит, – видел, как тебя хвашист чуть не застрелил.

 Хорошо, – говорит, – у тебя красноармейская находчивость была тогда, а то б хана тебе». И целый час учил меня штыком пырять, пока солома не вывалилась из мешка. Ну, назад когда шли, желательно мне было отблагодарить комбата – потому не посадил в анбар. Я и говорю: товарищ капитан, погодите. «Што такое?» – говорит. Сапог сниму, говорю, и сел на улице. Скинул эта я сапог, да второпях не тот. Скинул другой – баночки вывалились. «Это ты в машине взял?» – спрашивает капитан и смеётся. Ну я, понятно, сказал, што струхнул, думал в анбар, и говорю: возьмите, товарищ капитан, на память от красноармейца Горшкова Алексея. Так он только одну сигарету закурил. Хороший был человек.

 Часов в двенадцать второго дня пути штрафники высадились в Риге. А на следующий день, в тяжёлых деревянных колодках на ногах, Сергей и Ванюшка шагали по шоссе в штрафной командирский лагерь, отстоящий от Риги в восемнадцати километрах».

 Продолжение повести в следующей публикации.

  03.06.2019