После любви

  Дождь не прекращался. И с сумерками стал как будто сильнее, перестав быть видимым и превратившись в шум. На станции это было не так заметно, но когда выехали в поле, стало казаться, что кроме неустанной воды, льющейся хлесткими струями с темного вечернего неба, на земле нет ничего.  Даже радостный Костя, охваченный дорожным возбуждением, замолчал и оборвал свой рассказ о том, как сдавал экзамены. И тогда к этому безжалостному монотонному шуму капель, наполнившему мир, добавились близкие звуки тяжелой езды: жирное чавканье копыт, скрип и дождевая дробь по тугому верху коляски. Озябшая Аня тесно прижалась к матери, а Ольга Петровна укоряла себя за то, что забыла захватить  плед. Теперь же, когда умерились восторги встречи, она нетерпеливо желала, чтобы скорее приехали, и чтобы Митя догадался распорядиться о чае, а Параша затопить в доме печи. 
Ехали долго и, пока раскачиваясь и увязая в грязи, коляска боролась с черной дорогой, совсем стемнело.
На подъезде к усадьбе Аня заснула, а Костя, уставший молчать, снова начал говорить. Но негромко, почти шепотом.
- А как часы в зале, починили?
- Починили, еще в марте.
- А пруд? Его почистили? Я решил каждое утро купаться.
- Почистили. Но купаться до Троицы я тебе не разрешу.
- А Митька? Все такой же?
- Какой?
- Словно задачу решает и все никак не может решить. Я по математике стал в классе вторым. Как хорошо, что я дома!
Наконец приехали. Встречать их выбежала Параша. Она же, шумным усердием выражая радость прибывшим барчукам, помогала затаскивать вещи в зал, где жарко и тоже, как будто радуясь, горел камин. Аня, еще не проснувшаяся и серьезная, села на корточки возле решетки и протянула к пламени руки.
- А где же Митя? – спросила Парашу Ольга Петровна.
- Спят они. Как вы уехали, лег и больше не выходил.
- Я разбужу! – крикнул Костя и бросился к Мите.
Но не добежал. Оттуда, со стороны Митиной комнаты раздался выстрел.
- Что это?! – вскрикнула Ольга Петровна, чувствуя, как тоскливый ужас вцепился ей в сердце. Но у нее еще достало самообладания вернуть Костю и после спокойным голосом сказать детям:
- Сидите здесь. Я схожу узнаю сама. Должно быть, стекло на лампе треснуло, такое бывает.
 Она взяла фонарь, с которым их на крыльце встречала Параша, и вышла из зала. А потом раздался ее крик.
 - Мама! – дернулся Костя и бросился вон. Вскочила и Аня, но Параша успела схватить ее и сильно прижать к себе.
Ольга Петровна лежала без чувств на полу.  Упав очень некрасиво – задралась юбка, вывернулась нога и шнурованный сапожок поймал тусклый свет стоящего на табурете фонаря.
Увидев мать, Костя вскрикнул, нагнулся над ней и хотел было… Но замер, заметив наконец, самое страшное и безобразное – возле кровати, опрокинув собой столик, лежал или сидел Митя. Едко пахнущий серый полумрак не позволял определить его позу, и Костя отчетливо увидел только лицо – открытый, чем-то испачканный рот, еще живые, блестящие и расширенные безумием глаза… И черное, расплывающееся пятно на съехавшей с кровати подушки, к которой привалилась простреленная Митина голова.
                ***
Ночи не было. Вместо нее была мука обреченных на несчастье людей. По дому постоянно кто-то ходил или, пачкая полы, бегал. Бездыханную Ольгу Петровну перенесли  в спальню. Страшную Митину комнату закрыли, и прибывший на дознание следователь долго не мог в нее попасть, так как забыли, куда положили ключ. Аня, всхлипывая и часто-часто моргая глазами, дрожала и сидела в кухне, боясь отпустить от себя Парашу, тоже плачущую и за несколько часов ставшую похожей на старуху. Костя сидел в библиотеке, грыз ногти и периодически выбегал курить.
А грозивший новым потопом дождь перестал. На рассвете появилось солнце. Принеся с собой тепло и свежесть отдыхающей от влаги зелени. Дурманяще запахло сиренью. Словно делясь новостями, в саду истово защебетали птицы, с полей снова стало доноситься качающееся пение жаворонков. В солнечных лучах, пронзающих спрятавшийся в кустах туман, зароились мушки. Сильные стебли высокой травы колко блестели, переливаясь крупными каплями...
Продолжать нет сил.
Но все-же, в нескольких словах.
Имение было продано за бесценок. Впоследствии в доме был устроен санаторий для работников Профсоюза Связи. На пыльном чердаке, среди иного недоразграбленного хлама до сих пор лежит недочитанный Митей Писемский.
Ольга Петровна не вынесла удара и повредилась рассудком. Ее определили в частную лечебницу доктора Зайдельмана и на содержание ушла большая часть средств. Через год она перестала есть, исхудала и однажды не проснулась.
Костю и Аню взялась опекать дальняя родственница по отцу. Костя так кадетское и не окончил. После революции с Белой гвардией он оказался в Крыму, затем в Турции, где был убит во время случайной драки на базаре.
Аня вышла замуж.  Жила в Орле, после перебралась в Москву, где посвятила себя воспитанию беспризорных. Простудилась зимой двадцатого второго года и умерла от воспаления легких. 
Анютка родила от Мити мальчика. Такого же чернявого. В деревне его звали «Цыганок».  В двадцать четвертом он председательствовал в уездном «Комбеде», яростно боролся с кулачеством и собственноручно расстрелял бывшего старосту Ольги Петровны.
- Что же ты делаешь, выродок?! Я же старик. Я-ж мамашу твою еще девчонкой знал! Побойся бога… - хрипел он перед казнью.
А бог-творец в это время пил вино в Грассе. По вечерам. А утром, перед тем, как засесть за создание очередного шедевра, пил кофей в обществе милейшей жены и очаровательной Галины Кузнецовой. Шутил, очень смешно передразнивал Мережковского или напевал, коверкая слова, бульварные романсы. И как бы невзначай касался руки Кузнецовой. Та жмурилась от удовольствия.
В эти минуты Вера Николаевна смотрела на своего великолепного Жана и как заклинание повторяла про себя апостола Павла: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не бесчинствует, не ищет своего, не мыслит зла, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…»
Извращенцы…