Арбуз

 
Герка стоял на улице у калитки своего дома и плакал, слёзы обиды душили его. Нет, арбуз ему, конечно, было не жалко. Так, может, самую малость. Да пусть он обожрётся и подавится этим арбузом, так думал Герка про себя. Было обидно то, что этот мальчишка, немного старше его, был хитрее, проворней и ловчее. И как это он всё быстро сделал? Почему Герка не заметил грозившую ему опасность? Он понял это потом, понял, что следили за ним из дощатого туалета, который примыкал к территории базара. Нападавший, видимо, курил там добытую у торговок махорку. Кое-что Герка понял ещё тогда, когда мальчишка ловко спрыгнул  на него с деревянного забора. Тогда Герку сразу обдало крепким и неприятным запахом табачного дыма. Геркина радость, радость солнечного дня, улетучилась вместе с вырванным из его рук арбузом. Те сладкие ощущения от арбуза, которые он всё больше начинал представлять, приближаясь к дому, сменились сильной горечью.
 А некоторое время тому назад всё было так хорошо. Пришедший с работы отец, пообедав, сказал:
- Так. Давай собирайся. Пойдём со мной. Я на базаре тебе арбуз куплю. Принесёшь его домой.
Герку не надо было упрашивать. Арбузы он любил. И вот они с отцом уже шагали по улице по направлению к базару. На базар можно было пройти несколькими путями. Самый короткий был - по тропинке мимо пожарки, с высокой деревянной вышкой с одной стороны и Домом культуры с другой. Когда-то на этом месте стояла церковь. Но они пошли через площадь мимо Дома культуры, и, когда поравнялись с ним, отец вдруг спросил Герку и сам же ответил:
- А ты знаешь, как раньше этот дом назывался? Нет?  Народный дом. Вот как. Там разные собрания и выступления проходили. Ну, конечно, и концерты бывали. Порой и чудаки заезжали. Помню, как-то афиши расклеили, билеты продавали. В общем, артисты приезжие. Народу полон зал собрался. Аплодируют, артистов вызывают. Вышел мужичок молодой и что-то начал смешное рассказывать. Потом вдруг обращается за сцену и просит принести ему кота. Принесли и подают ему кота. Он его взял, погладил сначала, сказал ему пару ласковых слов, задрал хвост и говорит, обращаясь вначале за сцену, а потом к залу: «Вы кого мне принесли? Я же просил принести мне кота. А вы кого? Вы же принесли кошку!» И бросает её в зал. «Пойду искать кота». И уходит со сцены. В зале смех и аплодисменты. Ждут, что дальше будет, а артиста нет. Опять аплодировать начали, потом свистеть и топать ногами, а его всё нет. Кинулись артистов искать, а их, как говорят, и след простыл. Тут-то все и поняли, что их попросту надурили. Потом рассказывали: видели тройку,  быстро отъезжавшую от дверей «народного дома» со стороны сцены.
Рассказ отца сильно развеселил Герку, и он громко смеялся, идя рядом с отцом.
Когда они подошли к угловому зданию, на котором были вывешены афиши кино, чтобы повернуть в сторону магазинов, Герка вдруг заканючил:
- Пап, дай десять копеек. Я на детское кино хочу.
- Ты вот што, больно жирный будешь. Давай выбирай, или кино, или арбуз, - сказал отец, уже серьёзно.
Герка, чуточку подумав, выбрал арбуз.
Отец вдруг спросил Герку:
- А ты знаешь, што здесь в этом здании раньше было?
И вновь сам ответил:
- Лавка скобяных товаров купца Бакунова, в общем, магазин, а потом стал соляной склад, а вот уж сейчас здесь стали кино показывать. А вначале кино-то знаешь, какое было? Немое кино, или, ещё говорили - мутные картины, в общем, без звука. И там на гармошке или на пианино играли, когда кино крутили. А купец знаешь, где жил? Вон видишь: через площадь здание двухэтажное, каменное, рядом подвал, куда вы с матерью за керосином ходите, а рядом нарсуд. А здесь вот, на площади, зерном и мукой торговали. Если бы ты, Георгий, только знал, какие здесь базары проходили! Я ещё немного застал, вот твой дед Афанасий - тот хорошо помнит. Чем только у нас здесь не торговали, и сколько людей сходилось и съезжалось со всех сторон!
- Здравствуйте, здравствуйте! Вижу, вы вдвоём на работу собрались, деньги пошли зарабатывать! – услышал Герка сзади мужской голос, и когда он оглянулся, то узнал дядю Федю, друга отца.
- Да нет Фёдор Иванович, - ответив на приветствие, сказал отец, - хотим арбуз купить. Да ещё сыну рассказываю, что и где у нас раньше здесь было.
- Надо, конечно, чтобы знали и помнили своё родное гнездо и сохраняли его, как могли. А то у нас как - возьмут и подчистую. Ты  ему говорил, что вон там справа фотография была? Мастера классные своим делом занимались, Малышевы, целое поколение. Сделают фотографию, отретушируют, посмотришь - как картинка. У них тут же и фотовитрина была.  Люди ходят и любуются собой. А там дальше - парикмахерская. Стрижём, бреем, освежаем.
- Я в фотографии был, - заявил Герка, - с братом Борькой. Их там с отцом фотографировали. Борьке там ещё самолёт давали поиграть, хороший такой, а потом с ним и сфотографировали.
- А тебя? – спросил Фёдор Иванович.
- Меня нет. У нас брат Гена хорошо фотографирует. У него своя фотобаня есть, - похвалился Герка.
- Да, старший у меня занимается с другом этим делом, в бане. Вот и назвали фото-баня, - пояснил отец. - А парикмахерскую-то ты, друг, помнишь? – с улыбкой добавил отец, обращаясь к Георгию. – Помнишь, как первый раз орал и стричь не давался? Как тебя все уговаривали?
- А ты, папочка, знаешь, как машинка щиплется? – немного обидевшись, в оправдание сказал Герка.
- А вы куда? – спросил Фёдор Иванович. - К Марь Васильевне, што ли? За арбузом? Ты там, Герка, ещё у отца морса выпроси. Фанасич, а я как-то посмотрел - у неё магазин с виду вроде маленький, а богатый. И колбасы разные натурального копчения, и рыба в бочках солёная, а селёдка какая, и даже икра в бочках была, но мало кто берёт, дороговато, видно. Консервы вижу разные: и лещ, и щука, и судак, и сом, в общем, речной рыбы много.  А вина? От коньяка высшего качества до местного фруктового. Я спросил, коньяк-то кто берёт, а она говорит, редко, а вот фруктовку хорошо. Любят, говорит, местную с пищепрома. Я посмотрел: мужики пару бутылок купят, хлеба возьмут и на оставшиеся копейки кильки на закуску. А она у неё в бочке у двери, мужики хвать газету с прилавка, и к бочке, и прямо без веса накладывают. Коммунизм, и только. Ну ладно. Давайте, мне тоже на работу надо, - сказал дядя Федя, взъерошив рукой волосы на Геркиной голове. – А ты арбуз-то донесёшь? Они тут здоровые.
- Донесу, - буркнул Герка, и уже обратившись к отцу, сказал, - Пап, а может в культтовары напротив зайдём, как в прошлый раз? Я там на гармони поиграю. Помнишь? Мы с тобой заходили. Вы с дяденькой продавцом какие-то бумажки смотрели, а он посадил меня на прилавок и дал мне гармонь. Он мне ещё и балалайку давал.
- Ты, гармонист-балалаечник,  знаешь, как поют: «А у нашего гармониста на губу сопля повисла!» - Ну ладно, ладно, я пошутил. Ты что же хочешь, чтобы меня с работы турнули? Давай заходи, купим арбуз, и домой. Здравствуйте, Марь Васильевна! Дайте нам арбуз самый сладкий.
- Да у нас все вроде бы сладкие, – ответила продавщица, показавшаяся Герке довольно круглой.
Она вынесла откуда-то со склада зелёный полосатый плод, поднесла его зачем-то к уху и аккуратно поставила на чашку весов, придерживая одной рукой. А другой рукой, на другую чашку она стала ставить чёрные гири, держа их за верхнюю часть,  напомнившую Герке чем-то шляпки грибов. После этой процедуры отец достал из кармана деньги и начал рассчитываться, и в это время Герка стал дёргать его за гимнастёрку, и тихонько заканючил:
- Пап, морсу купи. Ну купи.
Продавщица, услышав Геркины страдания, поддержала его:
- Давай-ка, давай-ка, я тебе кружечку налью! Свежий, только с пищепрома привезли, а у меня и квас есть. Пива, правда,  нет, но машина ушла. К вечеру обещали подвезти, а сколько бочек уж привезут, я не знаю, - говорила Мария Васильевна,  обращая свои слова к отцу. При этом она ловко взяла круглыми пальцами гранёную поллитровую кружку. Отец, увидев это, запротестовал:
- Нет, нет, Марь Васильевна, стакан, больше не надо.
И та так же ловко взяла гранёный стакан, налила из стеклянного кувшина долгожданный морс, он был светло-малинового цвета, и подала его Герке. Тот с великим удовольствием, двумя руками, взял и поднёс ко рту столь желанный напиток. Такое случалось не часто. Он пил, не отрываясь, проглатывая ароматную влагу. Потом он оторвался от стакана, чтобы перевести дух, и продлить получаемое удовольствие. Его детское лицо выражало натуральное блаженство. Это был единственный напиток, которым после войны могли побаловать детей, да к тому же в сельской местности. На подбородке у Герки блестела капелька морса, а от уголков рта вверх по обеим сторонам на щеках отпечатались две полоски, похожие на усы. Вторым приёмом Герка допил остатки морса, втянув с последней порцией и порцию воздуха, при этом солидно чмокнул. Затем, облизнув губы, поставил стакан на прилавок и сказал: «Спасибо». Потом вытер губы ладонью и, наконец, рукавом.
Отец одобрительно посмотрел на него и с чуть заметной строгостью в голосе сказал:
- Так, всё. Забирай арбуз, и домой. И смотри, нигде не шляйся, дуй домой.
С этими словами они вышли из магазина. Отец сразу же направился на работу, а Герка, сделав несколько шагов, остановился, наслаждаясь хорошей погодой и жизнью. Он посмотрел вокруг себя. Он вдруг решил представить, где же тут стояли фонарные столбы, на которые ставили по вечерам зажжённые керосиновые лампы, как говорил отец, и как это всё тут происходило. Так ничего нормально не придумав, он начал размышлять, как лучше идти, каким путём добираться до дома. Вот тогда он и принял то роковое решение - идти через базар.  Это ненамного, но короче, к тому же можно было увидеть что-то новенькое или вволю пофантазировать, какие здесь в старину были базары. Отец говорил, они проходили по понедельникам, а не как сейчас - по воскресениям и субботам. Шкурами, говорил, торговали, а может быть, даже медвежьими, здесь раньше в лесу  медведи водились. Теперь ему надо было решить, где идти через ворота, в которые завозили товар и заезжали на лошадях, а изредка и на машинах, которых в те времена было мало. От этих ворот вдоль базара и улицы тянулась коновязь, сделанная из вкопанных столбов и прибитых к ним жердей. В базарные дни по субботам и воскресениям здесь было привязано много лошадей, зимой запряжённых в сани, а летом - в телеги, вокруг которых толпились люди. Съезжались-то со всего района, и не только.  Порой раздавался крик и шум, это могло означать только одно: что детдомовцы отрезали лошадиный хвост  на леску для удочек или сыромятную подпругу для крепления коньков. С правой стороны, прямо за коновязью, пристроились деревянные ларьки, обращённые своими прилавками внутрь базара. В этих ларьках колхозы торговали своей продукцией: кто зерном, кто семечками, кто отрубями, или, как говорили, «шашером», а в общем, всем, чем только могли. С левой стороны от магазина «Культтовары» был проход между ним и двухэтажным зданием, в каменном низу которого впоследствии расположился магазин «Хозтовары», а в деревянном, наверху, - столовая из двух залов. Этот проход был только для посетителей базара. В него входили и выходили люди, и здесь обычно стояли или сидели калеки, просящие милостыню. Особо Герку поражали безногие люди на дощатых колясках на подшипниках. Война, она  свой страшный след надолго оставила. А ещё Герка запомнил мужика с шарманкой и учёным попугаем. Больше всего запомнился, конечно, попугай. Зевак здесь толпилось немало. Попугай был небольшой, он на удивление всем  ловко принимал и укладывал в коробку бумажные рубли, а потом доставал и подавал  свёрнутые бумажные трубочки, где было написано предсказание судьбы. Его хозяин крутил шарманку и зазывал прохожих шутками и прибаутками. А, в общем-то, было весело и забавно. Желающих было немного, но некоторые всё-таки жертвовали рублём и потом со смехом читали пророчества, полученные столь необычным способом.
Герка решил идти через этот проход. День был не базарный,  с утра, конечно, народу было гораздо больше, а сейчас маловато. В центре базара находился деревянный, недавно отстроенный просторный, довольно высокий  павильон с широко открывающимися воротами с двух сторон и встроенными в них дверями. Одни ворота павильона выходили на юг, другие на север. Напротив южных ворот, прямо под стенами магазина «Культтовары» постоянно торговали барахлом, или, как мужики говорили, «тряпками». А в самом павильоне с одной стороны продавали мясо. На прилавках, на клеёнках аккуратно лежали куски нарубленного мяса, а на вбитых в стены крюках - висели части туш животных. Немного поодаль стояла большая колода,  на которой рубили мясо. С другой стороны, напротив, торговали молоком, маслом, сметаной, сливками – в общем, молочными продуктами, и ещё совсем рядом - мёдом, да ещё куриными яйцами. Обычно продавцов и покупателей было немого. В то время в сельской местности почти каждый житель имел подворье.
Вокруг павильона были прилавки с навесами. Торговали, в основном, с западной стороны, здесь всегда было больше народу. Может потому, что было ближе к основному входу и тут же находились маленькие магазинчики, и закусочная,  а там в ней наливали рюмочку водки или кружечку пива. Под навесами павильона летом бойко торговали ягодами. Бабки  вырывали из ненужных им книг листки бумаги, проворно сворачивали кульки и высыпали в них из гранёных стаканов с бугром наложенные ягоды.  В основном это были лесные ягоды, от них шёл такой с детства знакомый аромат, а стоили эти ягоды копейки. Здесь же торговали и семечками, теми же гранёными стаканами. Немного поодаль продавали махорку, в развязанных и  со знанием дела развёрнутых мешках, стояли гранёные стаканы и лежали аккуратно сло-женные газеты. Оторвав квадратик, можно было свернуть цигарку, закурить и снять пробу. В основном махоркой торговали женщины и  наперебой зазывали курильщиков:
-У меня самый хороший, некрепкий, ароматный! Возьми, возьми, попробуй!
Порой смелые и озорные мальчишки, начавшие курить, старались своровать у зазевавшейся бабки пригоршню табачка-самосада. Бабки знали это и всегда были начеку, но детдомовские пацаны придумывали разные хитрости. Иной раз было жалко смотреть на бабку, у которой сваливали мешок и рассыпали махорку. Тогда над базаром раздавались  вой и визг, похожие на сирену. Все эти и другие картины жизни видел Герка в базарные дни не раз. В общем, базар жил своей, только ему ве-домой жизнью, по своим писаным и неписаным законам того времени.
Но сегодня был обычный день. Были открыты маленькие магазинчики. В одном, с левой стороны от входа,  торговали мануфактурой, в другом - конной упряжью и хозяйственными товарами. Проходя мимо них, Герка видел, как явно скучали в них продавцы. Только подходя к закусочной, Герка почувствовал другое настроение, совсем другую жизнь. Навстречу ему из закусочной вывалились двое мужиков. Они о чём-то спорили, поддерживая друг друга. Герка увидел их раскрасневшиеся лица и затуманенные глаза. Он невольно посторонился и крепче прижал к себе арбуз. Из дверей закусочной на него пахнуло стойким запахом табачного дыма, смешанного с запахом копчёной колбасы, чеснока и винных паров. Герка прибавил шаг, прижимая к себе зелёного полосатого друга. Посмотрев вперёд и чуть правее, он увидел открытую дверь самого любимого своего магазинчика, слева от которого находился склад для приёма сырья. В этом магазине продавцом работал дядя Миша с интересной фамилией Шкуркин. В магазине, сдав любой металлолом, макулатуру, тряпьё, речные ракушки и даже кости, можно было приобрести такие нужные каждому мальчишке вещи: перочинный ножик, фонарик, например «дайман», к нему батарейку или лампочку, крючки, в общем, мечту мальчишек послевоенных лет. Если не хватало денег от сданного материала, можно было доплатить, а вот на деньги купить можно было тоже, конечно, но только по великому блату.
За магазинчиком начиналась территория, где в базарный день можно было слышать ржание лошадей, мычание коров, блеяние овец, визг поросят, петушиное пение, гоготание гусей, иногда и песнь индюшек или, как в народе говорили, пырушек.  А рядом с возов продавали глиняные горшки, корчаги, крынки для молока, горшки для цветов и милые  душе ребятишек свистульки. Белели боками деревянные  кадушки, бочки, ушаты и прочая утварь. И ещё здесь продавали, как говорил Геркин отец, всякую ерунду и мелочь, которая его мало интересовала. Герка пытался представить, как это было раньше, в старину, когда было больше таких товаров. И сколько тут тогда народища было?
Ему оставалось пройти половину пути до дома, обогнуть склад магазина заготконторы, пройти мимо деревянного туалета, подняться по тропинке на пригорок к пожарке. И тут этот пацан, как снег на голову…
На улицу, открыв калитку, вышла Геркина мать. Было видно, что она вымыла полы: в одной руке держала ведро с грязной водой, которую хотела выплеснуть на улицу, а в другой - половую тряпку. Герка примолк, покосившись на тряпку. Наказывать его не наказывали, но был один случай, и Герка запомнил его.
- Ну и чего это ты слюни распустил? - спросила его мать.
Герка вначале упорно молчал, но потом выложил всё начистоту, и на душе у него сразу стало намного легче.
- И надо из-за этого расстраиваться?  А мальчишка-то тот наверно, из бедной семьи или беспризорник какой, ему, наверно, и арбуз-то не на што купить. Но сделал он, конешно, нехорошо. Лучше пришёл бы с тобой, и вместе бы поели. Но бог с ним. Заходи, и давай обедай. Я сегодня сахар сварила. Вкусный получился, не хуже того арбуза, - сказала Герке мать.
Герка знал, какой мать варила сахар. Он любил его лучше конфет. Он сразу успокоился, но в душе подумал: «Надо бы этого пацана с друзьями немного проучить. Если сильно арбуза-то захотел, мог бы и спросить».