Ореховые чернила

Старухе не спалось.
Дом, прогретый за день на солнце к вечеру отдавал своё тепло комнатам.
Глафира, откинув атласное одело лежала в своём персидском халате на старой чуть ли не век назад сделанной резной деревянной кровати.
Некогда роскошные волосы старой дивы были рассыпаны по подушкам.
Сейчас она была в доме одна.
Старый писанный ещё ореховыми чернилами дневник то ли её прабабкой по матери, то ли прапрабабкой лежал перед ней сейчас на коленях и ждал прочтения.
Ох, жизнь-жизнь…
Когда смотришь на эти рукой писанные строки прошлое становиться материальным.
Реально жили люди…
Страдали…
И жизнь их не в миг прошла…

Сна не было.
Суета уже ушла из жизни Глафиры.
Её морщинистые тонкие пальцами гладили страницу дневника.
Красивый аккуратный мелкий почерк.
Учили же детей раньше чистописанию.
Каждая буковка прописана.
… «Серёжа догнал меня на дорожке» - прочитала первую строчку Глафира.
Прочитала и ещё раз прогладила пальцами страничку дневника.
Кто-то там страдал…
«Я не думала, что он пойдёт за мной следом. Он догнал меня у мостика за амбаром и пошел со мной рядом. Я не знала, о чем с ним говорить. Он сначала тоже молчал и просто шел рядом со мной опустив голову, а потом стал расспрашивать меня о Натальи Ильиничне. Что у него за интерес к этой Натальи Ильиничне? Она ему кто? Я уезжала и скорей всего надолго, а он говорил о чём-то нам не нужном. Он остаётся здесь. У Степана Трифоновича большие виды на него и это понятно. Выбора у Сергея нет. Меня увозят в Санкт-Петербург на учёбу. Мы шли и обсуждали всю эту историю с Натальей Ильиничной, а потом он случайно коснулись рукой моей руки и у меня так заколотилось от этого сердце. Я видела, как и у него изменилось от этого прикосновения лицо. Он остановился и стал смотрел на меня своими полными испуга глазами. А что я могла ему сказать? А около дома Мятовых рыжий кот вылез из-под забора, вылез и сел и стал смотреть на нас, а Сергей увидел его и засмеялся – «Что это у вас столько кошков около дома ходят?» Вот и весь разговор между нами. Кошков. Разве так говорят? А ещё Лена вечером стала смеяться надо мной – «Он тебе нравиться? Ты влюбилась в него? Нашла в кого влюбиться. Он сын душеприказчика. Вот папенька обо всём узнает. Этот Серёжка на год младше тебя. Ему шестнадцать. Какой это кавалер?» Какая Лена жестокая. Вот она влюбиться и тогда поймёт меня. Я не как она. Я ей сочувствовать буду».
Вот трагедия была у кого-то сто пятьдесят или двести лет назад.
Ей семнадцать, а ему шестнадцать, и он не знает, что ей говорить.
А ещё папенька узнает.
И он ещё к тому же сын душеприказчика.
И это нужно было записать в дневник и доверить всё это бумаге.
Первая любовь…
У кого она не была…
Кто-то из женщин их рода писал эти строки в свои семнадцать лет.
Кто такая Наталья Ильинична?
Глафира не знала кто такая Наталья Ильинична.
Кто такой Степан Трифонович?
Он вообще не из их семьи.
Кошков…
Кошков…
Она писала о каком-то там коте.
Кот был и у них в доме.
Глафира встала с постели и подошла к окну.
Вечерело…
С озера поднимался туман и находил на берег.
По ту сторону их забора росли кусты и стояла берёза.
Раньше там была ещё и скамейка.
Та девушка, что писала дневник здесь не жила – это дом построил её отец на новом месте, когда в стране сменилась власть.
Они приехали сюда и объявили себя погорельцами с дальних мест – не хотели, чтобы люди на новом месте подумали о них что-то не то.
Эта пра-пра-пра из дневника жила где-то не здесь.
Где жила - сейчас уже ни у кого не спросишь.
Глафира постояла у окна.
Взаимная и несчастная первая любовь…
А в молодости к той скамеечке за забором у берега втихаря от родных приходила она, Глафира.
Его звали Владимир.
Было в моде тогда такое имя у мальчиков.
У них в классе каждый второй был Володя.
Они учились в разных школах – она здесь у сельсовета в центральной, а он во второй маленькой школе у леспромхоза.
Она разглядела его на одном из вечеров в своей школе – он пришел с приятелем к ним на какое-то торжество.
Светлые волнистые волосы, большие голубые глубокие глаза, длиннющий, с впалой грудью…
Бройлер…
Глафира училась тогда в девятом классе.
Она просто увидела его и стала смотреть на него не отводя глаз.
Когда случайно встречала его потом на улице остановилась и задерживала на нём свой взгляд.
Её нужно было, что бы он обратил на неё внимание и понял её.
И он, поймав на себе несколько раз её взгляд, понял и обратил на неё внимание.
Но он был деревенский, а она была из этого большого двухэтажного дома, стоящего в стороне от деревни за леском.
Она была не деревенской.
Дядя отца был егерем и это ему дали в своё время этот участок земли под строительство дома.
Отец с семьёй тогда в середине тридцатых годов приехали сюда.
Сказали всем, что они погорельцы.
Приехал отец – ему тогда было слегка за двадцать, приехали с ним две ещё молоденькие двоюродные сестры Оля и Настя, приехал их младший брат Саша, ещё родная сестра матери отца тётка Татьяна с двумя крошечными девочками Люсенькой и Маечкой, мужем своим дядей Колей, который в егеря и подался и за это эту землю и получил.
Ещё приехала старая нянька Даша, которая и её Глафиру потом нянчила, и ещё затесался к ним какой-то старый приблудный родственник Марк ничего по дому не имеющим делать.
Сколько тогда человек приехало?
Десять человек.
Куда остальная семья их там делась?
Никто не знает.
Не успели уехать.
   
Отец у Глафиры был краснодеревщиком.
В деревне и краснодеревщик.
А?
Как это?
Краснодеревщик в деревне.

Да так и жили они – всегда вместе и всегда отдельно от всех.
За забором сплошным жили.
Отгородившись от остальных.
Здесь заборы сплошные никто не ставил, а они поставили.
Поставили, как у них там откуда они приехали принято, было.
- Ну, досок сколько перевели – проходили мимо деревенские качая головой.
- Так мы не от радости так сделала, мы у леса живём – объяснял удивляющимся деревенским отец Глафиры – Зайцы зимой заходят, волки.
Деревенские понимали и не понимали новоприехавших.
- А дом какой отгрохали.
- Так нас несколько семей приехало. Каждому отдельно жить нужно.
- Мы так не строим.
- Так одним домом дешевле.
- Расход какой – качали головой деревенские – И забор какой.
- Так закрыться от волков нужно было – они зимой к дому вплотную подходят.
- Так досок сколько перевели.
Деревня про дом и волков вроде поверила.

Отец у Глафиры прожил сто два года.
Потерял равновесие на лестницы, не успел схватиться за перила, упал, съехал по лестнице вниз и умер.
Глафире тогда было семьдесят восемь лет.

- Да не были мы никакими погорельцами – отец вспоминая грустно смотрел в пустоту комнаты – Это мой отец так придумал, чтобы мы погорельцами назвались. Спасаться нужно было. Сам не спасся, а нам удалось уехать тогда вовремя и тем самым сохранить свою жизнь.
Глафира знала это.
- Пробовали там золото мыть – вспоминал отец.
- Получалось?
- Получалось. Немного, но получалось. У нас прииск свой был. И отец этим занимался. А тут пришла новая власть. Людей стали арестовывать, называть эксплуататорами и врагами народа. Всё обобществляли. Отец закопал своё намытое золото в тайге и велел мне уезжать оттуда окольными путями куда подальше. Одеться попроще, с женщин наших золото снять и уезжать. Мы договорились с домашними здесь встретиться и собраться опять в семью.
Отец молчал и смотрел в окно на озёрный туман.
- Не собрались…
Про прииск Глафира слышала и раньше.
Прииск, заимка, руда, самородок, Медвежий камень…
Все эти слова были не от сюда.
Ничего здесь под Ленинградом такого не было.
Редко такие слова произносили дома, вспоминая старое время.
Редко и каждое слово отдельно, врозь - вместе эти слова не собирались воедино.
Отец Глафиры под старость стал соединять их вместе и стало что-то понятно из того, что было в их семье раньше.
Не всё это Глафира знала.
Не знала…
А гонор был.
Понимала в своей первой влюблённости, что не пара Володька этот ей, а тем не менее влюбилась.
Он пришел к берегу, где была скамейка и сел на неё.
Свиданье не было назначено, а он пришел с того конца деревни и сел.
Глафира хорошо помнила это.
Влюбилась в него, посмотрела и он подчинился.
Власть свою над ним почувствовала.
Она тогда вышла к берегу.
Сейчас Глафира стояла у окна своей комнаты и ей хорошо было видно с её второго этажа и это место на берегу, где когда-то стояла скамейка, и камыши у берега, и вода в тумане на озере.
Их первое свидание...
Он сидел, раскинув ноги в стороны и ждал.
Она подошла.
Он не встал.
Это покоробила Глафиру – она стояла перед ним, а он сидел и даже не думал встать при её приближении.
Деревня…
Совсем деревня…
И ноги так раскинул…
Это же неприлично так сидеть.
Воспитанные люди так не сидят.
Но Глафира была в него влюблена.
Она села рядом.
О чём они разговаривали тогда Глафира не помнила.
Помнила, что всё время улыбалась, внутри её что-то волновалось – совсем взрослой она себе тогда почувствовала.
На свидание вот пришла к понравившемуся ей мальчику, и никто из домашних это не знает.
Они разговаривали, а к берегу вышел тогда их кот Мракобес, посидел какое-то время у берега, присмотрелся в сумерках к кому-то в траве и потом стал ловить этого кого-то лапой смешно подпрыгивая.
- Мышкует – определил тогда Володька.
Глафира стоя у окна заулыбалась – там в дневнике её какая-то пра-пра-пра писала о своём возлюбленном и о каком-то там коте, и она, Глафира помнила всю свою жизнь этого своего первого мальчика и кота на первом свидании первой своей любви.
Времена меняются, а люди и коты остаются те же.
Не прочла бы она сейчас это в дневнике своей пра-пра-прабабке – не вспомнила бы сейчас этого золотоволосого сероглазого пацана.
Сон не шел.
Глафира опять вернулась к кровати и легла.
Дом был пустой.
Нагретые стены грели комнату.
Кругом стояла сумеречная тишина.
В приоткрытую дверь спальни тихо вошел Сон.
Вошел и встал, увидев старуху.
- Что пришел? – Глафира поправила одеяло на ногах.
- Да вот – к тебе пришел. Сколько можно не спать?
Сон был измучен и помят.
- Тебя это не касается.
- Я спать хочу – Сон показал на широкую кровать старухи – Я бы здесь с краюшку прикорнул и поспал был.
- Знаю я твоё «с краюшку». Всю кровать как всегда в центре займёшь, перину взбудоражишь в клочья, а я потом мучайся на ней.
- Да в жизни такого не было. – возмутился Сон.
- А прошлой ночью что я мучилась тогда?
- Прошлой ночью? Так это не удивительно -  прошлой ночью к тебе всю ночь твой муж снился.
-  Муж?! Да кто тебе разрешил его ко мне в сон пускать?! – гневно засверкала глазами старуха.
- Так вчера была годовщина вашей свадьбы! – оторопел Сон – Он мне проходу не давал «Пусти поздравит Глафирочку с юбилеем. Пусти поздравить Глафирочку с юбилеем»
- С каким это юбилеем? – приподнялась на локтях Глафира.
- Семьдесят лет, как он на тебе женился изволил! Благодатная дата.
- Что?! Какая дата?! Благодатная?!
Глафира в гневе запустила в дурака подушкой.
- Ну, меня не было рядом, когда ты согласилась выйти за него замуж – увернулся от подушки Сон -  И нечего пепелить меня глазами! Сама так решила!
- Пошел вон от сюда! – Глафира ткнула пальцем по направлению к двери.
- Опять? А спать, когда? – опешил Сон.
- Я тебе сейчас поспать устрою – старуха спустила ноги на пол.
Сон юркнул в щель приоткрытой двери, скатился по лестницы на первый этаж и вылетел из дома.
- Чего старуха? – зашелестели листья кусты сирени.
Стайка сновидений светилась в их тени у старого пня.
- Идите-идите от сюда куда подальше. Не дождётесь, когда она соизволит вас к себе позвать.
Сумерки шли променадом по дорожке и Сон остановился.
- Холодно что-то стало – зябко поёжился Сон.
- Так осень, сер – Сумерки запахнулись в плед – С воды тянет. Кости ломят. Старуха то как сегодня?
- Не дождешься. Ну жизнь настала – ни тебе поспать прилично на перине, ни любовных свиданий в темноте ночи посмотреть.
- В темноте ночи – это не ко мне – отмахнулись Сумерки.
- Я понимаю, что сейчас никто ни за что не отвечает – практичный Сон понимал жизнь.
- Поэтому и жизнь такая.

Глафира помнила своего возлюбленного юности.
Они ещё год встречались.
Он был робок.
Ей кроме влюбленности в него ничего не нужно было.
Они обменивались многозначительными фразами.
Не целовались.
Он не знал, как переступить проведённую ею между ними черту.
Он хотел чего-то большего.
Она тоже в общем-то хотела.
Он стоял в оторопи перед непонятной преградой и не знал, что с этой интеллигенцией делать.
А она после окончания школы уехала поступать в университет.
К окончанию школы она уже прилично знала английский, немецкий, французский и несколько хуже со словарём итальянские языки.
Он пошел работать в леспромхоз лесорубом.

Пра-пра-пра-пра, а что с твоим избранником стало?
Дневник молчал.

А Володька ходил по деревне и хвастался, что и без высшего образования хорошо проживёт и хорошо деньгу заработает.
- Две тысячи рублей – это точно.
Через год он женился, чем поверг Глафиру в изумление.
В войну воевал.
Домой вернулся с ранением.
Как ждала его жена ему не понравилось, и он бросил её с двумя детьми.
Женился второй раз.
Троих детей ещё народил.
Пил.
Пьяный шатался по деревне.
Стёкла раз в своём доме бил, устанавливая своё превосходство над непонятливой женой-дурой.
Весной пятьдесят третьего напился с горя и решил в трезвую жизнь больше не возвращаться.
В конце зимы пятьдесят шестого изумлённый сидя перед репродуктором напился ещё сильнее, к выпитому добавил литровую бутылку самогона и выйдя подышать свежим воздухом и куда-то не дойдя упал в сугроб и замёрзнув умер в двух метрах от крыльца своей собственной избы.


Глафира лежала в кровати подрыгивая ногой – Сновидение щекотало её пятку.
Глафире это не нравилось.
- Уйди.
- Баю-баюшки-баю не ложитесь на краю – ласкало пятку Сновидение.
- Придёт серенький волчок? – предположила Глафира.
- И укусит за бочок.
- Не укусит. У нас забор сплошной – натянула на себя одеяло старуха.
- Спи-спи, старушенция. Дай покоя нам всем.
Глафира ушла в небытие, захрапела и занавески на окнах заплясали мелкой дрожью.


Утром Глафира села пить чай с бубликом.
Она разрезала бублик на две половинки и намазывая сливочное масло на торцы срезов принялась бублик есть, заедая его вишнёвым вареньем и запивая всё это не горячим чаем.
Цветок на подоконнике был сдвинут в сторону и солнце било Глафире в лицо.
- Кто опять мне назло сдвинул этот цветок в сторону? – спросила Глафира пустой дом.
Дом молчал.
Терпеть это солнце в лицо она не хотела – Глафира встала и подошла к окну.
- Вот так должен цветок стоять на окне – и она пододвинула цветок на старое место.
За окном была солнечная глубокая осень.
Глафира вернулась к столу и опять села в своё кресло.
Солнце било в глаза – цветок стоял на окне сдвинутый в сторону.
- Что это такое?!
Дом молчал.
- А ну сдвинь его обратно!
- И не подумаю – подал голос из-за цветка Домовой.
- Мне солнце в глаза бьёт.
- Так это счастье в твоем возрасте, что солнце бьёт тебе в глаза.
- Молчать тут у меня! – Глафира стукнула костяшками пальцев по столу - Сдвинуть цветок в сторону!
- А я как буду здесь на подоконнике тогда сидеть?
Глафира возмущенно встала.
Цветок поехал по подоконнику и встал на нужное место.
- Будет тебе молоко! Ну, забыла я его тебе налить! Не велика трагедия! Он тут революцию целую по этому поводу устроил!
- Не козье – подал голос из-за цветка Домовой – Не козье. А то всё козье да козье наливаешь мне.
- Так я у бабы Люси беру молоко. У неё молоко козой не пахнет.
- Я коровье больше люблю.
- Коровье…
Глафира швырнула чайную ложку в окно.
Домовой поймал ложку.
Глафира возмущённо закачала головой, допила свой чай и встала – цветок на окне опять съехал в сторону.
- Подлец! – резюмировала Глафира.
- Сама не умная – подвёл черту под ситуацией Домовой.

Далее пра-пра-пра писала в дневнике, что Лену просватали.
Богатый, старый, лысый.
Лена вот смеялась над ней, что Сергей сын душеприказчика и ему шестнадцать лет, а теперь сидит под ключом у себя в комнате и плачет.
Вот как времена то изменились – сейчас за богатого пусть и старого, и лысого насильно не выходят и по этому поводу не плачут.

Мать.
Наталья Осиповна.
Она приехала к их общим знакомым Зотовым в Ленинград, чудом избежав ареста.
Её отца взяли у неё на глазах прямо перед посадкой на поезд.
Двое в портянках и с ружьями завели отца в здание вокзала.
У мачехи матери не выдержали нервы, и она, оставив вещи на падчерицу пошла выяснять за что задержали мужа.
Провожавший их старик Клим насильно затолкал Наташу в поезд и велел ей молчать и ехать к родственнику, и она ничего не понимая поехала, видя в этом отъезде предательство по отношению к своему отцу.
Надо было не ехать, а пойти за мачехой.
Пусть было бы, что было, но они были бы вместе.

Отец отца и отец матери когда-то решили поженить своих детей.
Породниться значит.
И там и там были состоятельные семьи, одинаковое положение в обществе, возможно в будущем можно было бы объединить капиталы.
Но не получилось - пришла новая советская власть.

Отец с матерью не любили друг друга.
Но вот родителей нет, невеста приехала растерянна и не знает, как ей быть дальше, и отец давший когда-то слово своему отцу жениться на просватанной девушке женился на приехавшей Натальи.
Через год родилась Глафира.

За окном кричали сойки.
Глафира подошла к окну.
Она не любила этих птиц.
Наглые, как бездомные собаки.
И лают так же.
Глафира спустилась по лестницы вниз и вышла в сад – птицы даже не думали улетать.
- Кыш! – погнала руками соек Глафира.
Две сойки невысоко взлетели и опустились около яблонь.
- Кыш я сказала!
Птицы не считали эту территорию не своей.
- Кыш!
Нет никого рядом и таких тварей рядом не надо – здесь её власть над этой землёй.

Когда Глафире исполнилось два с половиной года родители серьёзно поссорились.
Мать в гневе хлопнула дверью и уехала в Ленинград.
Отец маленькую Глафиру матери не отдал.
Глафира осталась с нянькой Дашей.
Мать покрутилась, повертелась в Ленинграде, у неё кончились деньги, и она недовольная приехала мириться с нелюбимым мужем на своих условиях.
Отец мириться на её условиях не стал.
Мать опять гордо хлопнула дверью, и в гневе уехала из этого дома навсегда.
Она поменяла в городе паспорт, не поставила в нём печать о браке и не разведясь с отцом гордо вышла замуж второй раз за мастера наладочного оборудования.
У него там у этого наладчика в городе была комната пятнадцать квадратных метров в большой коммунальной квартире.
Через год мать Глафиры там, в этом Ленинграде от этого наладчика родила дочь.
Глупость она и в гордости остаётся глупостью.
Жизнь с тем наладчиком у матери не получилась – простоват он для неё оказался, да и комната в коммунальной квартире не шла ни в какие сравнения с двухэтажным домом полным роднёй.
Мать пошла на переговоры с отцом.
Для отца, да и для всей родни этот поступок матери был верх неприличия, а родившейся ребёнок был в глазах всех нагулянным, позором и недостойным ни с кем родства.
Отец мать не простил, женой не стал считать, разрешил вернуться в дом, как матери их общей дочери Глафиры, но запретил привозить нагулянного ребёнка и упоминать имя этого ребёнка в доме.
Матери пришлось понять какую глупость она сделала по отношению к себе, какую глупость она сделала по отношению к родившемуся ребёнку родив его не так, как надо и не от того мужчины от которого нужно было родить.
Это была её глупость, её грех и значит ей одной эту глупость нужно было решать.
И мать решила.
Чего дальше несчастья плодить?
Мать от той девочки не отказалась, в детский дом её не сдала и потому путь к родне и мужу у неё оказался закрытым.
Отец дал ей денег.
Глафире тогда было шесть лет.
Она ничего этого не знала.
У неё был отец, была родной человек нянька Даша, были многочисленные родственники – тётушки, дядюшки, двоюродные и троюродные сестры, дед Марк, котята, собачки, большой отгороженный от всего мира сад с большим красивым домом.
Её все любили, баловали, она была единственной дочерью хозяина этого большого дома.
Она была красивой и ни в чем не обиженной девочкой.
О том, что у неё в этой жизни должна была бы быть ещё и мать Глафира не знала.

Отец.
Отец работал краснодеревщиком.
Глафира помнила, как отец, проходя по дому мимо шкафов или буфета трогал своими длинными узловатыми пальцами их резное убранство – вся мебель в доме была сделана его руками.
Двоюродный брат отца дядя Иван Егорович работал в Ленинграде главным архитектором в какой-то там крупной архитектурно-строительной организации – проектировал и строил дома, участвовал в архитектурных конкурсах, возглавлял художественные советы.
Зодчим в общем он был там.
И именно он был тем самым человеком, через которого они, многочисленные родственники, чудом избежавшие арестов, тюрем и расстрелов находила друг друга в этом большом и далёком для себя городе Ленинграде.
Иван Егорович Зотов.
Через него собралась вся весте их основательно поредевшая семья.
Отца Глафиры двоюродный его брат Иван Егорович Зотов уважал.
Отец был главой их семейного клана.
У отца были деньги.
Глафира не знала откуда у отца такие деньги, но она помнила по рассказам отца, что дед, когда пришла в страну новая власть закопал в отчаянье своё намытое золото где-то там в тайге и велел всем уезжать в Ленинград под нос этой самой власти и как погорельцам пригнув головы спрятаться там до поры до времени в этом большом и запутанном городе.
Спрятались.
Назвались погорельцами, поставили сплошной забор и спрятались.
На всю жизнь так спрятались.
Их никто не нашел и не тронул.
Погорельцы же они были.
Ездил что ли потом отец в тайгу и выкопал ли дедовское золото Глафира не знала.
Разговоров в семье на эту тему не было.
Разговоров не было, а деньги были.
Умели у них в семье молчать и не задавать ненужных вопросов.
Не разговорчивая семья была.
Все всё понимали и так.

«Уезжала я на учёбу утром – писала пра-пра-прабабка в своём дневнике - Был такой ветер. Пыль вихрями летела вдоль дороги. Мы проехали мимо дома Сергея. В окне его было темно. Он видел меня или нет? Наверное, нет. Что за интерес стоять у окна и смотреть на пыльную дорогу. Вот и всё. Когда ещё мы увидимся и увидимся ли? Не будут никаких встреч.  Ветер в поводьях у Никиты свистел на всю улицу. Ну и погода в день моего отъезда была»

Глафира подняла от дневника глаза к окну.
Она помнила, как она приехала на каникулах домой к отцу и встретила Владимира на дороге.
Он шел, шатаясь пьяный из стороны в сторону.
К ней не подошел, даже не смотрел в её сторону.
А когда она прошла мимо по своей стороне дороги он согнулся в три погибели, сунул пальцы в рот и свистнул ей в спину на всю улицу.
Зачем он так сделал?
Почему?
Она это запомнила.

За окном косой мелкий дождь бросался горстями воду в стёкла окна.
Глафира подошла к подоконнику.
По стеклу текли водяные дорожки, на подоконнике собралась лужица.
Провода, протянутые к дому под ветром, свистели.
Что за день такой…
Ветер…
И свист этот…
Листьев на деревьях совсем не осталось. 

У дяди Ивана Егоровича к осени сорокового года неожиданно серьёзно заболела жена.
Туберкулез.
Дядя с отцом собрались тогда в их доме обсудить, что им делать.
Из сырого Ленинграда семье дяди нужно было срочно выезжать.
Жене дяди Ивана нужен был юг, а у отца в Севастополе жила одинокая родственница - тётка по матери.
Старушка старенькая-старенькая.
Клавдия Никаноровна звалась.
Её осторожно, не очень-то объясняя ей в чём причина перевезли под Ленинград в их большой двухэтажный деревянный дом и взяли над ней опеку.
Иван Егорович с женой и сыном-старшеклассником переехали на вожделенный солнечный юг черноморского побережья осенью сорокового года и счастливо зажили там, видя благотворное влияние южного климата на здоровья больной.
Квартира двоюродного брата в городе Ленинграде перешла к отцу Глафиры и отец разрешил жить в этой квартире своей бывшей жене с её нагулянным ребёнком.

Война.
Они оказались в кольце блокады.
В нескольких километров от их деревни встали финские войска.
Их деревню и дом финны не бомбили – самолеты летали стороной, разряды бомб слышались у железной дороги.
В сорок втором, не взирая на блокаду к ним приехал дядя Ваня – худой, в военной шинели, с серым лицом.
Он рассказал, что из Севастополя им удалось выйти с уходящими из города людьми.
Попали под бомбёжку.
Где его жена и где сын Иван Егорович не знал.
Здесь со своей строительной специальностью он в разбомбленном городе был нужен.
А в конце сорок четвёртого года к ним в дом поздно вечером пришел солдат с девочкой.
Стукнул для приличия пальцами в дверь и вошел.
С винтовкой через плечо.
Девочке лет одиннадцать было.
Платком закутанная.
Глафира была наверху и начала этой встречи не видела.
Внизу был отец и дядя Ваня.
Солдат вошел, завел за собой девочку и закрыл дверь.
Отец и дядя Ваня смотрели на вошедшего солдата.
Как он смог пройти через закрытые ворота к ним?
Солдат посмотрел на отца Глафиры, на сидящего перед ним дядю Ваню и видимо приняв дядю Ваню за хозяина дома поздоровался с ним.
- Здравствуй, отец.
Дядя Ваня медленно встал.
- Здравствуй сынок.
Солдат что-то стал ждать от дяди Вани.
Дядя Ваня ждал, что ещё скажет вошедший в их дом незнакомый солдат и молчал.
Солдат подождал какое-то время что-то от дяди Вани, посмотрел на отца Глафиры, обернулся на девочку и опять поздоровался с дядей Ваней.
- Здравствуй отец.
- Здравствуй – ничего не понимая повторил дядя Ваня.
Солдат подождал реакцию на себя со стороны дяди Вани.
Реакции не было.
Солдат понял, что к дяде Вани нужно обратиться иначе.
- Папа, это я, Миша – сказал солдат и сделал шаг вперёд.
Солдат в шинели с ружьём через плечо стоял перед перепуганным дядей Ваней и улыбаясь улыбкой сына смотрел на него.
Там под Севастополем у Ивана Егоровича потерялся сын-подросток, а сейчас перед ним стоял в видавшей виды шинели усталый плохо выбрившейся солдат.
- Миша? – не понял дядя Ваня – Ты Миша?
- Я Миша.
Дядя Ваня растерянно обернулся к брату – отец Глафиры стоял, схватившись руками за голову.
- Миша?! - повторил дядя Ваня.
Именно этот крик услышала Глафира у себя наверху и спустилась вниз.
Незнакомый солдат с винтовкой и мешком за плечами стоял, обнявшись с дядей Ваней.
Они оба плакали.
Отец держался за голову.
- Миша! – кричал, обнимая солдата дядя Ваня.
- Папа, папа… Это я, папа…
- Миша…
- Это кто – Миша? – удивилась Глафира.
- Миша жив! Миша! Миша жив! Радость какая!
- Миша жив! Вот он!
Дядя Ваня хлопал солдата по плечу.
- Миша вернулся!
- Миша вернулся!
- А девочка чья?
Все обернулись к девочке.
- А это я вам в дочки девочку привез – позвал к себе рукой девочку Миша - Галиной её зовут.
Девочка подошла.
- Видишь, как вышло – смеялся Миша, показывая головой на отца - Меня отец не узнал.
- Да как тут узнать то… Вырос то как… Совсем солдатом стал… Галочка, значит – погладил девочку по голове дядя Ваня, не спуская глаз с сына.
- Галочка…
В семье у дяди Вани была шутка – его жена хотела дочку, а родился Мишка.
- Как не девочка? – удивилась тогда в роддоме Анна Матвеевна – Я девочку ждала.
- Мальчик, мальчик у вас – заверили её врачи, показывая голенького ребёночка.
И Анна Матвеевна, разговаривая с Мишей временами сбивалась.
- Ты цветы не забыла полить?
- Не забыла – отвечал Миша.
И они, поняв оговорку матери оба смеялись.
-  А, хлеб?
- Не забыла я хлеб купить.
И они опять смеялись.
Вот теперь долгожданная дочка стояла перед ними.
- Мама как?
- Ничего не известно – качал головой отец.
Что с Анной Матвеевной случилось тогда там на переправе никто не знал.
- Мы военнопленных от немцев отбили – объяснял Миша - Все взрослые там были и одна девочка среди них. Я с ней поговорил. Она сирота. У неё никого нет. Я подумал пусть будет для мамы дочка.
- Пусть.

«Меня у Аксиньи познакомили с Борисом. Они были соседями летом по даче. Его так особенно принимали в доме Аксиньи. Борис заканчивает учёбу в Пажеском корпусе. Какие люди в столице живут. Не провинция. Мы ходили гулять по набережной, смотрели, как мужики ловят рыбу с лодок. Борис в форме форс держит. Такой красавчик. Аксинья говорила, что его родители были приглашены на коронацию. А? На коронацию императора. Отец у него генерал. Борис сын генерала. Борис этот…»
Борис…
Какое имя ужасное…
Глафира только сейчас вспомнила, что у неё в студенческой юности тоже был молодой человек с именем Борис.
Борис…
Учился в Технологическом институте…
Глафира кинула дневник на одеяло.
Паршивец Борис.
И у этой там пра-пра-пра было что-то с каким-то там генеральским сыном Борисом?
Да в общем то у Глафиры с её Борисом ни до чего серьёзного не дошло.
Познакомились, гуляли по городу, он ей стихи читал и врал, что это его стихи, в кино ходили и сидели на последних рядах и не глядя на экран целовались там в темноте.
 У Бориса как-то новые туфли ногу натёрли, и они заехали к нему домой сменить обувь.
Дома была его мать.
Она сразу взяла Глафиру в оборот – местная ли Глафира, городская ли она, кто у неё отец, кто она будет по профессии после института.
- Переводчиком? – округлила глаза его маман.
 И так потом посмотрела на Глафиру, как на какую-то дрянь – не коренная видишь ли эта девица, не местная, наприехавшая откуда-то из загорода в их культурный и почти столичный город, а у них, у этих коренных ленинградцев хорошая отдельная двухкомнатную квартира в полуподвале у большого магазина, с прекрасным видом на заросшие кусты акации и с дореволюционной дворецкой мебелью в комнатах.
Ничего у этой наприехавшей дряни с её сыном не получится говорили глаза этой мамаши.
Такого унижения Глафира ещё никогда не испытывала.
Дрянь ленинградская!
Борис как-то тогда быстро засуетился, заговорил, гладя волосы на голове руками.
Глафира помнила – он говорил ей много-много какие-то путанные короткие слова.
Зачем?
Не объясняя причин Глафира решительно порвала отношения с Борисом и выбросила его из головы прочь.
Глафира совсем о нём забыла.
Вот дневник пра-пра-прабабки напомнил о нём.
Дрянь, дрянь паршивая.
Глафира встала с постели и подошла к окну – молоком в блюдце Дымовой выпел.
Ну, куда от этого денешься.
Глафира налила молока в блюдце ещё.
Пусть пьёт.
Сытый мужик – спокойный мужик.
Глафира повернулась к кровати – Сон в парадном парчовом кафтане стоял картинно у кровати и смотрел на неё.
- Это что ещё такое? – опешила Глафира.
- Так ведь коронация.
- Какая коронация? Ты с ума что ли сошел? Какая коронация? Сейчас что - восемнадцатый или девятнадцатый век на дворе? Кафтан при чём? Это что – Рюриковичи на троне? Какие Рюриковичи в Санкт-Петербурге? В Санкт-Петербурге Романовы сидели! И пошел вон от сюда, остолоп – махнула на Сон рукой Глафира.
- А поспать?
- С тобой в кафтане?
- Коронацию посмотрим – щёлкнул пальцами Сон.
- Ушла коронация твоя в небытие! Нет теперь ни аристократии, ни тьмы народной!
- Тьфу на тебя.

«Борис заядлый театрал» - писала дальше пра-пра в дневнике.
Ах, как это удивило Глафиру.
«Какие цветы он покупал»
Какие цветы он покупал?
«Букет цветов - это же целое состояние»
Что?
Букет цветов – это целое состояние?
«Необыкновенный человек этот Борис»
Необыкновенный?
Кто?
Он?
Борис этот?
Глафира качала головой.
Что за времена там тогда были?

«Я не знаю, как мне быть. Была с Аксиньей в опере. Там был и Борис – писала в дневнике пра-пра Глафиры – Мы так с ним договорились встретиться в театре. В антракте он подошел к нам. Он был так любезен. В фойе мы столкнулись с его матерью. Он нас ей представил. Мать его едва с нами поздоровалась. Такая гордая, такая вся брезгливая. Она так не хотела со мной знакомиться. Было так неприятно стоять рядом с ней. Я не знала куда мне от такого позора деться. Первый раз столкнулась с таким унижением».
О чём это пра-пра пишет?!
«Борис понял мать, побледнел, руками схватился за лицо и сразу так быстро-быстро заговорил о какой-то там ерунде, отвёл нас в сторону от своей матери и всё никак не мог успокоится».
Отпрянув Глафира с изумлением смотрела на написанные в дневнике строки.
Это почти её история.
И тоже Борис.
Кому это её пра-пра, дочь золотопромышленника была не парой?
Не дворянкой была пра-пра?
Ну да, не дворянкой.
Тогда это было так важно?
Девушка из богатой семьи, дочь золотопромышленника, но не дворянка?
И та на неё фыркнула из-за этого?
Глафира смотрела на строки в дневнике и не могла читать дальше.
Вот какие Борисы были у них с пра-пра?
Были…
И Глафира рассмеялась.
- Ах, какая жалость…

У дома за кустами сирени Ночь играла со Сном в шахматы.
Фигуры у Ночи были одеты планетами и звёздами, у Сна войско стояло в парчовых кафтанах и собольих шапках.
- Я конницей пойду – передвинул конницу на шахматной доске Сон.
- Ну, так живенько стало – изящным движением руки Ночь определила положение войск на поле сражения.
Кони заржали.
Пехота выставила пики вперёд.
- Что старуха? – негромко спросила Ночь передвигая ладью посуху на другую клетку шахмат.
Глафира отодвинула ветку сирени.
Ночь интересовалась спит она или нет?
Сон махнул безнадёжно рукой.
- Какую ночь покоя нет с этой старухой.
- Чего она так?
- Жизнь свою прошлую вспоминает, дневник своей прапрабабки Акулины Тихоновны читает.
Что?
Глафира оторопела - Сон знает имя её прапрабабки?
- И давно читает? – поинтересовалась Ночь.
Глафира, открыв рот слушала их прячась в зарослях сирени.
- Да только начала. Про первую любовь своей прапрабабки читает.
- Самые сладкие воспоминания.
- Да? – удивился Сон – Так что же они толком не спят тогда в эти периоды их сладкой жизни?
- Переживают…
- Переживают… - Сон проанализировал рукой положения фигур на шахматной доске - Девушка моя - мой боярский сын твою звёздочку в плен берёт.
- Это не звёздочка – это Орион! – пояснила Ночь.
- Орион бит – и Сон взяв с шахматного поля поверженную пешку швырнул её в небо.
Орион распластав крылья взмыл вверх и повис над их головами.
 - А нашей девушке сколько лет?
- Врёт, что восемьдесят два.
- Ха-ха-ха – рассмеялась Ночь – Молодиться девушка. Лет на пятнадцать молодиться.
- Да-а-а? Я бы ей больше восьмидесяти шести не дал.
- А я бы дала.
Ночь убрала свои белеющие волосы под капюшон – седина с её волос осыпалась светлячками в траву.
Морщины с лица старой Ночи убежали в тень и глаза её звёздочками молодо засверкали под опущенном капюшоном.
«Ну вот и я не буду считать себя старухой» - подумала Глафира – «Буду врать, что мне семьдесят два. Пусть завидуют».
Глафира убрала руку с ветки сирени и сирень скрыла её от посторонних в своей пожухлой листве.
- Твоя комета сбила моего война – донеслось до Глафиры из-за кустов.
- Я никогда не проигрываю – ответила Сну Ночь.
Глафира прошла тихо к дому, закрыла за собой дверь и молодой походкой семидесятидвухлетней дивы поднялась по лестницы на свой второй этаж.
- В шахматы там играют – сказала она комнате – Я всё думала кто там шумит под окнами у меня в темноте, а это они в шахматы там соизволят играть.
Ей никто не ответил.
- Ночь выигрывает у Сна эту партию в шахматы.
- Ночь всегда у Сна выигрывает в шахматы.
- Пожалуй нужно поспать – сонливо потянулась Глафира.
- Это дело – Домовой сдвинул цветок на окне в сторону.
- Интересно - моя прапрабабка была счастлива в своей жизни?
- Жизнь слишком коротка, чтобы быть в ней несчастливой.
- А я была счастлива?
- Была.
- Да, была – согласилась Глафира, посмотрев в окно - Была счастлива. А жизнь действительно коротка.
- Тебе ещё жить и жить.
- Через два года мне будет сто лет.
- Эти года пролетят быстро.
- У меня правнучка уже взрослая девушка.
- У тебя и внучка ещё молодая девушка.
- Дочки нет – грустно вздохнула Глафира.
- Это жаль. Её давно уже нет.
- Больше полвека, как её нет у меня.


Мать к Глафире приезжала редко.
В дом не входила – садилась на берегу на нескладной скамеечке у забора и ждала, когда Глафира выйдет.
Мама…
При этом слове кому не хочется раскинув руки бежать навстречу приехавшей матери и прижавшись повиснуть на груди у родного человека.
С матерью у Глафиры такого не получалось.
Мать приезжал не в те дни, когда хотела Глафира, говорила ей не те слова, что она хотела слышать, да и не о том спрашивала о чём нужно было спрашивать.
Между ними была стена.
Отец был ближе.
Глафира с болью в сердце ждала, когда такая непонятная и незнакомая ей мать приедет наконец-то её навестить.
А когда мать приезжала, то не могла дождаться, когда такая не ставшая понятной и родной мать уедет от неё к себе -  Глафиру дома с нетерпением ждали любимые двоюродные и троюродные сёстры, ласковые весёлые тётушки.
А ещё ждала её новая привезённая отцом из города игра бадминтон.
А ещё у их кошки недавно родились такие рыженькие хорошенькие котята.
А ещё сливовый компот остался на столе и был Глафирой недопит.
И до обеда пока не жарко они с Олей и Ларисой должны были полить цветы на клумбе, а потом посмотреть за кустами колючего шиповника, как подросли в гнезде маленькие птенчики какой-то там птахи.
Нянька Даша нашла это гнездо в кустах и показала им.
Птенчики там были такие маленькие-маленькие, голенькие, беззащитные, и их было так жалко.

Ореховые чернила.
Светло-коричневые.
Ими был исписан весь дневник.
Ореховые чернила со временем не выгорают.
Всё, что написано ореховыми чернилами остаётся навечно.

Летом Глафира ездила в Севастополь отдыхать к дяди Ване.
Миша закончил мореходку и ходил механиком на сухогрузе.
Галя училась в школе.
Она подросла, и Глафира с ней очень сдружилась.
А Анна Матвеевна так и не нашлась.
У дяди Вани потом появилась женщина, но Мишка с Галей её встретили в штыки, и дядя Ваня стал втихаря от своих детей ходил к той женщине в гости, не приглашая её к себе в дом.

Глафира закончила университет и стала через книжное издательство брать на дом переводы.
Художественной литературы свободной было мало, и она брала технические тексты.

Михаил потом там в Севастополе женился.
Галина блестяще закончила школу, приехала в Ленинград и поступила учиться в Политехнический институт.

Так бежала жизнь.

Глафира прекрасно помнила этот золотой осенний день у решётки Летнего сада.
Галина через своего вздыхателя достала пригласительные билеты в Эрмитажный театр.
Они – Глафира, Галина и этот мальчик, что достал билеты стояли у Летнего сада и ждали брата этого мальчика.
Тот должен был подойти и что-о передать ему.
Глафира увидела первая – по набережной Фонтанки быстро шел молодой мужчина так на Галкиного мальчика похожий, а за мужчиной шли двое – девушка в зелёном шелковом платье и рядом с ней молодой мужчина.
Красавец.
Чёрные густые волосы на пробор.
Красивые движения интеллигентных рук.
Он ещё издали бросился Глафире в глаза, и она не отводила от этого красавца взгляда.
Братья что-то друг другу передали, девушка улыбаясь смотрела на них, а этот красавец, отступив на полшага от своей спутницы назад не мог оторвать своих глаз от Глафиры.
Вот так бывает – случайно встретились один раз глазами и всё, и оба погибли.
Глафира опустила голову.
Эта в зелёном платье была женой этого красавца – это понятно было сразу.
Женат он.
И всё.
Глафира закачала головой.
Эта не её история.
Ах, как жаль.
Женатый…

Галина приехала из Ленинграда к Глафире на выходной.
- Слушай, Серёжка мой всё интересовался тобой. Кто ты? Кем работаешь? Влюбился в тебя что ли?
Глафира засмеялась понимая, что не он ею интересуется.
- Я сказала – иняз. Переводчиком в издательстве работаешь.
- А с ним кто тогда рядом был? – наконец-то решилась спросить Глафира.
- Люда. Она со мной в группе учиться вместе. А Владислав её муж. Недавно поженились. Он с Серёжкиным братом вместе работают в каком-то военном ящике.
- Ясно.
А что ясно?
Да ничего.
А как задел он её сердце…
Её мужчина – она сразу это поняла, он её мужчина, но не её, женатый…

Где-то перед зимой в издательство на имя Глафиры пришла заявка на переводы с английского языка.
- Технические тексты перевести нужно? – повертела заявку в руках Глафира – Военный институт?
- Военный.  У них работать нужно в их стенах.
Глафира пожала плечами – и такие заявки бывают.
- В стенах, так в стенах. Можно попробовать и так поработать.
Ей в этом институте выделили скучного пожилого дядьку в погонах.
- Ничего никому не рассказывать, что вы тут переводите – серьёзно объяснил он Глафире.
Глафира кивнула головой.
-  Документы из здания не выносить.
Ну, это и так понятно.
-  С иностранцами не знакомится.
Боже, что там ещё делать нельзя?
Этот скучный Пал Гаврилович принес в выделенный им кабинет из недр секретного заведения маленький чёрный чемоданчик и открыл его.
В чемоданчике оказался вчетверо сложенный чертёж.
Чертеж положили на стол и развернули – на чертеже была изображена гайка в двух проекциях – шестигранный вид сверху и боковой вид с резьбой.
Указаны размеры гайки.
На чертеже вверху справа стояла печать со словом «секретно».
Печать была перечёркнута и рядом поставлен более жирный штамп «сов. секретно».
С боку на листе шел текст на английском языке.
Глафира посмотрела на офицера – офицер был безразличен к изображённому на чертеже предмету.
- Переведите.
Обыкновенная гайка на чертеже – такую гайку можно без труда найти на обочине дороге, поддать её ногой, и она полетела бы в пыли кувыркаясь.
- Пожалуйста – Глафира пробежала текст глазами – Здесь несколько специфических слов. Мне нужен словарь для точного перевода.
- Есть словарь.
- Это слово имеет двойное значение – ткнула Глафира в текст пальцем - Вам какое из них годится в переводе?
Офицер подумал.
- Выражение сложное. Пишите первое, а в скобках за ним дайте второй вариант перевода.
Глафира смотрела на офицера.
Для гражданского человека эти военные какие-то туповатые, но на фронте побеждали сделанные ими самые лучшие в мире танки, в небе летали самые лучшие самолёты и вообще мы с нашей техникой этих воспитанных и дисциплинированных победили.
Военные скорей всего думают по-другому.
Глафира перевела текст.
До обеда ничего кроме этой безумно засекреченной гайки не было.
- У нас столовая хорошая. Можно там пообедать – предложил скучный военный.
В коридоре на повороте стоял ещё один солдат, и он проверил у них документы.
Там при входе у Глафиры по паспорту выписали и проверили документы и впустили её, и тут внутри этого военного института на повороте коридора ещё раз проверили.
Ходить значит где попало в институте нельзя.
Ай да гайка, ай да сукин сын.
Столовая оказалась маленькой комнатой с высокими круглыми столиками.
Она почувствовала спиной, как он подошел неожиданно сзади и поставил свои тарелки на её столик.
- К вам можно?
Глафира почти не удивилась – Галина сказала, что она работает в издательстве переводчицей и в издательство на её имя пришел запрос.
Сопоставить это она могла.
Почему-то подумалось об этом.
- Можно – пододвинулась Глафира.
- Я Владислав.
- Глафира.
- Имя какое необычное у вас – Владислав встал рядом.
Знал он уже её имя.
И она его имя знала.
- Вы переводите у Маркова?
Да, у офицера была фамилия Марков.
Ни о чём таком они не говорили.
Не притворялись удивлёнными, что так встретились.
После обеда Владислав пошел с Глафирой в отведённую ей комнату.
Рассказывал о себе.
Посмотрел перевод Глафиры.
Переговорил с Марковым, что нужно перевести следующее.
Говорили о работе.
Когда Марков вышел за документами Владислав замолчал, посмотрел на сложенные на столе руки Глафиры и поднял глаза на неё.
Сначала Глафира не знала, как вести себя, оказавшись с ним наедине, потом решила, что нечего ей скрывать и прятаться и с вызовом показала ему свои глаза.
Он смотрел на неё, не отводя своих глаз.
А ей куда деваться было после этого?
Женат он.
Ах, как жаль, что женат.
Женат, женат, женат…

Глафира почти три месяца проработала в этом институте.
Разговоры были только о работе.
Только глазами, когда можно было смотреть они смотрели друг на друга.
Говорить было нельзя.
- У меня командировка – Владислав постучал пальцами по столу - Насколько – я не знаю.
- Далеко?
- Далеко. В степи на краю Казахстана. Байконур называется.
Название этого нерусского населённого пункта ей тогда ничего не говорило.
После его отъезда Глафира ещё проработала в институте неделю.
Что там было у него в этом Байконуре она не знала.
На весну Глафира закрылась у себя дома за высоким забором – работать она не могла.
Галиной позвала её в Севастополь, и они уехали.
Тёплый город, всё в цвету, пахло морем, жена Михаила родила ему наконец-то сына, и все радовались.
Суета в доме…
Сколько там времени прошло?
Уже было лето.
И вот Глафира вышла тогда из калитки – на перекрёстке боком к ней стоял Владислав.
Стоял и ждал.
Глафира почти не удивилась.
Она подошла к нему и остановилась.
Он медленно повернулся.
Они стояли и смотрели друг на друга – задавать вопросы было не нужно.
- Я на неделю приехал. У меня отгулы.
Глафира кивнула головой.
- День какой хороший.
- Хороший – эхом повторила Глафира.
Они не торопясь пошли вдоль домов, перешли площадь, спустились к набережной и остановились у воды.
О чём они говорили?
Где потом гуляли?
Глафира помнила, что ели мороженное.
Вечером Галина во все глаза смотрела на Глафиру.
-  Он же женат?
- Да ничего не было.
- Как это ничего не было?  Он как здесь оказался? Глафира? Как это понять? Людмила моя подруга. Вы втихаря от неё здесь встречаетесь. Как я буду смотреть потом в её глаза?
- Ты что? Я сама ничего не могу понять. Мы просто случайна встретились тут и гуляли по городу.
- Не ври! Как он тут оказался? Почему вы вообще знакомы?
- Я занималась переводами в их институте.
- Переводы причём здесь? Он женатый человек!
- Я сама в ужасе.
- Глафира?
Глафира закрыла лицо руками.
- Глафира?
- Я никогда не буду встречаться с женатым человеком! Ты это поняла? Втихаря! Прячась от всех! Стыдиться! Это на меня похоже?! Ты посмотри на меня! Ты понимаешь, что я сейчас говорю? Я никогда не буду разбивать семью! Я никогда до этого не опущусь! Я себя уважать после этого не буду! Мы утром случайно столкнулись около нашего дома и просто погуляли по городу! Это всё!
- А вы раньше встречались?
- Я же сказала тебе – я занималась переводами в его институте.
- Значит там познакомились. И Серёжка по его просьбе тобой интересовался?
- Да.
- Глафира!
- Что я могу сделать? – выпрямилась Глафира.
Галина смотрела на неё.
- Он тебе нравиться?
- Да.
- Что значит «да»? Он же женат!
- Я никогда не опущусь до тайных встреч с женатым мужчиной – по слогам произнесла Глафира – Он на неделю приехал отдохнуть на юг, я случайно с ним столкнулась около нашего дома, и мы просто, как хорошие знакомые погуляли по городу.
- Вы с ним договаривались здесь встретиться?
- Нет.
- Откуда он знает наш адрес?
- Не знаю.
- Ты ему нравишься?
- Ты же видела.
- Но это же катастрофа – Галина бледная стояла перед Глафирой.
- Я это понимаю – тихо сказала Глафира – Поэтому никакого тайного романа у нас с ним не будет. Я просто погуляла по городу со знакомым мне человеком и больше ничего.
- Глафира!
- Я похожа на низко падшую дрянь?
- Нет.
- Вот и я так думаю.

Через неделю Владислав улетел в свои казахские степи.

Осенью Глафиру сильно загрузили в издательстве заказами по медицинским статьям.
Сентябрь.
Потом октябрь начался.
И четвёртого октября по радио Левитам громогласно и торжественно объявил, что в Советском Союзе запущен первый в мире искусственный спутник земли!
Глафира стояла, как оглушенная.
Ничего не понять!
Какая-то фантастическая почти мальчишеская мечта о далёком космосе вдруг превратилась в реальность.
Апогея…
Перигея…
И тут вдруг она услышала произнесённое однажды Владиславом это незнакомое название населённого пункта - «Байконур».
Глафира перестала дышать.
Владислав?!
Там гайка была какая-то на чертеже с грифом сов секретно…
Владислав?!
Владислав и космос…
Ничего не понимая Глафира смотрела вокруг себя.
Он космосом занимается?
Гайка была для ракеты?

Отец с Глафирой стали выходить из дома поздно вечером и смотреть в небе первый искусственный спутник земли.
В газетах печатали время его пролёта.
И в указанное время яркая точка летела по звёздному небу точно по прямой и пищала.
- Пи-пи-пи-пи...
Двенадцать лет назад кончилась война и мы первые в мире запустили искусственный спутник земли в космос.
- Пи-пи-пи-пи…

Владислав…

Она до весны была очень загружена работой и отодвигала мысли о нём на потом.
У Галины ничего спрашивать не хотела.
Глафира иногда ловила на себе её твердый вопросительный взгляд, но чем это объяснить не знала.
Они запретили сами себе говорить о нём.
На майские в издательстве Глафире передали пришедшее на её имя письмо.
«Я свободен. Буду ждать тебя в субботу, буду ждать тебя каждую субботу в четырнадцать ноль-ноль на Невском у Елисеевского».
Подписи не было.
Глафира запрокинула голову.
Как это свободен?
Но это же не просто, что у него есть свободное время – это что-то другое.
Что подумать Глафира не знала и стала ждать приезда Галины.
Пока не поговорит с Галиной ни на какой Невский она к Елисеевскому не пойдёт.
Галина приехала через три недели.
- Смотри, что я получила по почте в издательстве – протянула Глафира записку.
Галина пробежала глазами листок бумаги и отпрянула.
- Что это? – не понимала Глафира.
- Ты не знаешь? – удивилась Галя.
- Откуда мне знать?
- Они развелись. Люда с ним развелась.
- Люда с ним развелась? – обомлела Глафира.
- Ты не знала?
- Откуда? Ты что? Я с лета его не видела.
- Не видела… А, она о тебе расспрашивала… Поняла, что это ты…
- Я?!
- Я была честна с ней – я рассказала ей про Севастополь… Я не могла ей не сказать, что видела вас тогда вместе в Севастополе. Не обижайся на меня – она хороший человек и она моя подруга.
- Я случайно тогда у нашей калитки его встретила, и мы просто погуляли по городу. Говорили не о чём, и всё!
- Вас у них в семье стало трое. Ты была между ними. Он стал другим. Стал посторонним. Расстояние между ними появилось. Людмила сначала претворялась, что не замечает этого, ждала, что всё это пройдёт, что может у него настроение такое.
- Но как я могла помешать им?
- Ну мы тогда случайно встретились у Летнего сада и всё.
- В этом есть моя вина?
- Нет. Мне Людку жалко.
Глафира, опустив голову молчала.
- Она ни в чём не виновата.
Глафира с Галиной была согласна.
- Это отчуждение между ними из-за тебя Людмила долго терпеть не могла. Он стал совершенно чужим человеком и никак это не объяснял.
- Я виновата.
- Ты виновата.
- Что мне делать?
- Ты знаешь, что тебе делать.
- Галя.  Я с того Летнего сада погибла, я люблю его и ничего с собой поделать не могу.
- Это видно по твоему лицу.
- Видно? Знаешь, как мне больно.
- И это видно по твоему лицу.
- Я ничего не сделала такого, что бы они развелись.
- Это понятно.
Глафира закрыла лицо руками и заплакала.
- Что уж тут делать? Встреться с ним – разрешила Галина - И будь, что будет.

Он увидел её сразу – она нет.
Она прошла вдоль витрин Елисеевского магазина, прошла чуть дальше, потом резко повернула назад и столкнулась идущем за ней Владиславом.
- Ты странно ходишь.
- Я вообще странная – запрокинула голову Глафира.
Он был рад её видеть.
У него дрожали руки.
- Пройдём, может посидим где ни будь?
Ей было всё равно.
Они пошли.
В каком-то из домов была приоткрыта дверь парадной.
Он взял её под локоть и затащил её в полутьму здания.
Владислав закрыл за собой дверь и обняв её стал целовать.
Она сначала не поняла, потом поняла, поняла, что теперь можно его обнять и обхватив его руками потеряла сознание.
- Глафира… Глафира…
- Как это можно?
- Глашенька…
- Я люблю тебя.
- Глашенька…
- Я тебя люблю.
Какое это было безумие…

Дневник прабабки лежал на её одеяле открытым.
О каких таких страстях писала та ушедшая в небытие старуха?
Домовой щёлкнул языком.
Глафира грустно посмотрела в его сторону – Домовой стоял у резного столика и грыз семечки.
Он замер увидев, что она смотрит на него.
Глафира стукнула ладонью по дневнику.
Домовой тряханул руками, и шелуха от подсолнечных семечек веером разлетелась от него в разные стороны.
- Чего соришь?!
Шелуха долетала до пола и исчезала, не упав на паркет.
- Ты что? – не поняла Глафира.
- Звездопад, сударыня – развел руками Домовой.
Глафира встала с постели и подошла к окну – крупными звёздами был усеян весь небосвод.
Звёзды бенгальскими огнями сыпались вниз в водную гладь озера освещая собой таинственный мир потаённых глубин.
- Вон созвездие Рыб – показал Домовой то ли на небесный хоровод звёзд, то ли в озёрную глубину.
- А вон созвездие дурака – Глафира ткнула пальцем в Домового – Что тебе от меня нужно?
- Марципанов хочу.
- Так кто тебе запрещает их хотеть?

Они с Владиславом боясь потерять друг друга поженились сразу.
Его мать приняла её нейтрально, интеллигентно, с какой-то грустью в глазах.
Понятно…
Она разлучница…
Совсем недавно перед ней здесь ходила другая женщина и по её вине здесь она больше не ходит.
Сын-красавец променял одну красавицу-жену на другую красавицу.
Зачем?
Это серьёзно?
Кому это надо?
Тогда, как долго это продлиться?
Отвратительно быть не первой женой у мужа.
Глафире эта грязь была отвратительна.
Не её эта была ситуация.
И её.

Анечка родилась через год.
На неё Глафиру похожая и на Владислава.
Ещё где-то полтора года почти всё было замечательно.
Он правда надолго уезжал в командировки…
Там что-то удачно у них улетало в космос и поэтому устраивались грандиозные двухнедельные пьянки.
Были награждения в Кремле…
Соответственно этому были продолжения…
Были неудачные запуски ракет…
Соответственно были сидения в горе за столом с умными разговорами под выпивку …
Глафира сначала думала, что сможет поставить его в рамки приличной правильной жизни.
У неё был прекрасный интеллигентный трезвый муж, у неё был слякотный пьяный неврастеник или вообще не было рядом мужа.
Как справляться с пьяным Владиславом Глафира не знала – у них в семье такого никогда не было.
Повлиять как-то на его отношения к спиртному у неё не получилось.
Она стала, уходя от него пьяного всё чаще оставаться у отца дома.
Она стала дольше оставаться у отца дома.
И он становился ей просто родственником.
Пьяным Глафира отказывалась его видеть.
Они стали видеться редко.
Бывало даже случайно.
Не сорились.
Просто уходили друг от друга.

За сараями Домовой с зайцами играл в чехарду.
Зайцы ловко перепрыгивали через Домового, а он нет – он цеплялся за уши зайцев то своими штанинами, то концами ботинок и падал перед зайцами на землю пролетев кубарем над их головами.
Зайцы над ним смеялись, разбегались в стороны и показывая на него пальцами.
Обсмеянный Домовой гонялся с хворостиной за зайцами.
Зайцы хохотали и прыгали через бегавшего за ними рассерженного Домового.
Глафира покрутила головой - она в жизни ни с кем в такие игры не играла.

Солнце слепило глаза.
Глафира наугад открыла страницу дневника.
«У Анфисы заболела дочка и через три дня умерла» - коричневые буковки бежали по страничке дневника выписывая каждую буковку.
«Как там её Марфа лечила? Может быть не так? Почему Анфиса не захотела сразу доктора позвать? Мы все равно ничего никому не сказали бы».
Глафира побледнев отодвинула дневник в сторону.
Поняла, что там у них случилось.
Анечка…
Её единственная доченька Анечка…
Анечка закончила школу и поступила в институт.
Зачем было на втором курсе такой молодой выходить замуж?
Погуляла бы.
И мужа лучше не нашла…
Родила Дашеньку.
Академический отпуск взяла.
Зачем?
Она же говорила ей, что не надо пропускать учёбу в институте – они бы всем хором посидели бы с ребёнком.
Институт не закончила и поехала по распределению мужа в это Омск-Томск.
Не захотела перейдя на заочное отделение рожать второго ребёнка…
Вот и всё.
Это был ужас.
Глафира, не спрашивая этого зятя-идиота забрала маленькую Дашеньку к себе и её материнство повторилось заново.
Кубики, алфавит, в йоде коленки, книжки, ветрянка, школа, ангины, университет, ещё один зять какого лучше и не надо было бы.
Потом родилась Машенька.
Машенька…
Правнучка Машенька.
Вылетая Глафира в детстве!
Через поколения передалось!
Даша с мужем в Австрии по договору уехали работать и Машеньку оставили ей.
А у Глафиры опять кубики, алфавит, вся в зелёных точках от ветрянки, книжки, чтение по слогам, школа, почему-то тройки по русскому языку, рука в гипсе после падения с велосипеда.
После школы решили, что Машенька пойдёт учиться на врача.
Репетиторы.
Уйма денег на них.
Подняли все знакомства.
Машу что-то не устраивало в этой идее быть врачом.
Тогда фармацевтом?
Губы надула - далеко видите ли ездить ей до института.
Ей, Глафире, Анечке и Даше было недалеко, а Машеньке далеко.

Кукушка из часов закуковала и поперхнулась, не досчитавшись часа.
Глафира перевернула, не читая несколько страниц дневника.
«Я не нахожу себе места» - мелким почерком писала её прабабок – «Это так непонятно нам с Катей. Надежда младшая из нас сестёр, и она первая вышла замуж. Отец ей такую свадьбу сделал. Двухэтажный дом из лиственницы в приданое, столовое серебро, шуба из баргузинского соболя, а ним с Катей пообещал только деньгами дать. Фасон отец держит перед людьми – вот мол какой он богач. Свадьба прогремела, разговоров сколько, а нам что с Катей достанется? У Евграфа где жить? С его матерью-старухой в их домишке? Я Марьяну Кузьминичну встретила у Захаровых, она головой закачала, мол какая свадьба у вас в доме была, а сама в глаза мне всё заглядывает, мол, как с тобой то будет. Сводная сестра Евграфа дом ему большой не отдаст, а отец их живёт шумно. А мы что? С отцом жить? И чем мы с Катей хуже этой Надьки? И из дома уходить нужно и некуда. Плачем с Катькой. Ну и сестра нам с ней досталась. Хитрющая какая. А ведь я старшая».

Солнце заходило за горизонт, и вся комната от этого была залита багровым цветом.
Глафира отбросила дневник на одеяло.
И там у них такие же были метания и страсти, как и у них сейчас через полторы сотни лет.
Кукушка до куковала недостающие час и пятясь ушла в свой домик.

- Где мне жить после этого?
- Не до тебя!
- Сна нет! Что мне делать?!
Подушка полетела в Домового.

Квартира…
Тогда до войны кооперативных квартир не строили.
Жилплощадь выдавало государство бесплатно.
Но были очень богатые люди в городе.
Честно богатые люди.
Музыкант в городе был с мировым именем ездивший с концертами и побеждавший в бесконечных конкурсах, был скульптор со своими скульптурами по всей стране, был двоюродный брат отца архитектор дядя Ваня с простроенными домами по его проектам.
И государству нужно было у таких людей… как это помягче… отобрать заработанные ими деньги.
И было придумано для таких шестерых людей в городе построить фешенебельные квартиры за их деньги.
Притулили ещё один подъезд к уже век стоящему дому в центре города.
Окна вывели на зелёный садик с фонтаном.
Лифт.
Просторные холлы на лестничных площадках.
Канделябры.
Кто от такого откажется?
Частная собственность на квартиры в центре города.
Ни у кого нет, а у них есть.
Не для всех людей так строили.
Для всех других так не строили, а для них построили.
Архитектором этой пристройки к дому был дядя Ваня.
Они с семьёй и были первыми жильцами там в одной из этих квартир.
А потом заболела Анна Матвеевна туберкулёзом, и они в сороковом году переехали жить в отцовский дом в Севастополь на берег тёплого Чёрного моря.
Свою квартиру дядя Ваня переписал на отца Глафиры – собственность не должна была уйти из семьи, да и отец дяде Вани тогда помог деньгами на квартиру.
Майорат.
Кому это сейчас понятно?
Их семья жила по своим дедовским законам.
В этой квартире после всей той путаницы с замужествами по разрешению отца стала жить мать Глафиры со своей нагулянной на стороне дочерью.
Отец платил за квартиру, давал неверной бывшей жене деньги.
Когда её дочь со временем собралась замуж – отец запретил вселяться в эту квартиру молодым.
Та дочь, не будучи в курсе всего была возмущена – её престарелая безумная мать остаётся жить в их трёхкомнатной квартире – три отдельные комнаты по тридцать метров, двадцать два метра кухня, большая прихожая с окном, ванная пятнадцать метров, застеклённая
лоджия в десять метров, сталинская дубовая мебель, а она с мужем в коммуналке на пятнадцати метрах отца!
Хорошо, что отец там у своей бабищи где-то живёт.
А мальчишки пошли?
Один, второй…
Вчетвером на пятнадцати метрах!
И придурки-соседи на кухне!
А если отец ещё вернётся?
Ну мать и монстр после этого!
Разве такие матери бывают?
 
А Машенька ездить так далеко в институт не хотела.
Глафире пришлось договориться со своей матерью о выделении одной комнаты в квартире для Маши.
- Я сняла для тебя комнату у хорошей старой женщины. Комната большая, тридцать метров. Твой институт недалеко. Я буду оплачивать комнату. Ты будешь немного помогать хозяйки по дому.
Правнучка кивнула головой видимо ожидая что-то другое.
Избаловала она правнучку.
Через год мать Глафиры в девяносто два года спотыкнувшись о коврик в ванной комнате, упала навзничь и через семь дней умерла в больнице от инсульта.
Маша испуганная приехала к прабабке.
- Оставайся жить дальше в той квартире.
- Как? У старухи же дочь есть и внуки.
- Это не квартира её дочери.
- Она всё равно заберёт квартиру себе.
- Не заберёт. Я не отдам.
Маша не поняла.
Глафира никого никогда не пускала в ту свою давнюю детскую жизнь и теперь не знала, и не хотела объяснить кто такая ей Наталья Осиповна, кто такая ей её дочь Татьяна и чья эта квартира на самом деле.
На второй день после смерти матери кто-то стал пытаться открыть дверь квартиры своим ключом.
Глафира, услышав повороты ключа в скважине прошла в прихожую, отодвинула задвижку и распахнула дверь настежь.
На пороге стояла пожилая женщина в синем поношенном пальто с ключом в руке.
Увидев друг друга они замерли.
Внешнее сходство между ними обеих их поразило.
Глафира постояла, глядя на пришедшую и сделала шаг назад.
Гостья, вздрогнув удивлённо и испуганно смотрела на свою почти копию.
- Вы кто? – не поняла пришедшая передёрнув плечами.
Глафира покоробило это её движение.
- Сейчас будем разговаривать – Глафира шире открыла дверь.
Гостья была не одна.
Рядом с ней стоял молодой человек – серый костюм, серые волосы, серые глаза и взгляд волчонка.
Они прошли в гостиную, и Глафира жестом предложила пришедшим сесть на диван.
Перекрутившись между собой гостьи сели неудобно рядком.
Дама поставила свою хозяйственную сумку себе на колени и обняла её руками.
Дешёвое тоненькое золотое колечко сверкнуло не её пальце.
Глафира пододвинула кресло и в красивом движении села перед ними.
- Я не думала, что мы так похожи.
Сидевшая перед ней женщина молчала, теребя ручку сумки.
Глафира не знала, как назвать эту явившуюся сюда посетительницу – сестрой она назвать её не могла.
- Вы кто? – повторила вопрос гостья.
- Я дочь своей матери.
- Я тоже дочь своей матери.
- Да, но у нас с вами одна мать на двоих.
- Почему одна? Я единственная дочь у своей матери.
- Наша мать была два раза замужем. Вы это знали?
- Как это два раза замужем? Ничего подобного.
- Первый раз мать вышла замуж за моего отца. В том браке родилась я. Когда мне было два с половиной года родители поссорились и мать хлопнув дверью уехала в Ленинград. Отец меня матери не отдал. Мать поменяла в Ленинграде паспорт, не поставила там печать о браке и не разведясь с моим отцом вышла замуж за вашего отца.
- Как это вышла замуж за моего отца, не разведясь? – ничего не понимала сидящая на диване женщина – Они были расписаны.
- Родились вы. Жизнь с вашим отцом у матери не получилась. Идти ей было некуда, и она попыталась вернуться обратно к моему отцу.
- К какому отцу?
- Для отца и для всей нашей семьи, а у нас большая семья – тётушки, дядюшки, двоюродные и троюродные сестры, братья сестёр – человек двадцать сейчас нас. В глазах всех поступок нашей матери был вне прощения.
- Я ничего не понимаю – испуганно смотрела на Глафиру гостья - Что вы такое говорите?
- Отец отказался считать мать своей женой. Вы были ему чужим ребёнком. Отец только разрешил матери изредка видеться со мной вне стен нашего дома.
- Какого вашего дома?
- Жить матери было негде.
Пришедшая пара не за этим разговором приехала сюда.
Что они сейчас слышали?
- Теперь о квартире. Вы ведь пришли сюда на счёт квартиры? Эта квартира ещё до войны была куплена за деньги двоюродным братом отца дядей Ваней. Дядя Ваня был известным архитектором в стране. Дом построен по его проекту. Его семья первая жила в этой квартире. И мебель в квартире вся их тут. Отец помог дяде Вани тогда с деньгами. Вы этого скорее всего не знаете, но отец и деды нашей матери и моего отца были золотопромышленниками. Что-то из денег им удалось спасти. Майорат. Отец был главой нашего клана и всё держал в своих руках.
Глафира замолчала.
Тишина квартиры звенела в ушах.
Одинокая муха забилась в стекле окна.
- У дяди Вани до войны тяжело заболела жена туберкулёзом, и они переехали в Севастополе, где у отца был очень приличный дом. Квартира осталась моему отцу. Отец разрешил нашей матери с вами жить в этой квартире без права прописки, не разрешил передвигать в квартире мебель, а когда вы выросли и вышли замуж – отец не разрешил вам с мужем жить в этой квартире.
Сидящий напротив Глафиры молодой мужчина стал что-то понимать.
- Это мой младший внук – объяснила гостья.
- Когда я окончила университет отец переписал эту квартиру на меня. С тех пор я являюсь единственной владелицей этой квартиры.
Глафира повернула голову.
- Хорошо, что Машеньке нет дома. Она ничего не знает, и ей нечего тут знать.
- Это девочка которая снимала у матери комнату?
- Да. Это моя правнучка.
- Правнучка…
- Она ничего не знает.
- Но мы жили в этой квартире – оглядела комнату чужая и так похожая на Глафиру женщина - Здесь прошло моё детство.
- Вы жили в чужой квартире, вы были здесь квартиросъёмщиками.
- Это не чужая мне квартира.
- Отец оплачивал эту квартиру все эти годы. У меня сохранились квитанции. Вы здесь жили на его деньги. Мать капризная была, балованная – богатый дом в детстве, няньки, прислуга, гувернантки. Она отказывалась понимать другую жизнь. Она же всю жизнь не работала нигде, всю жизнь жила на деньги моего отца.
- А прадеды золотопромышленники?
- Да вы же первый раз об этом от меня слышите. Кубышка не бездонна.
- Я вам не верю. Я ничего этого никогда не слышала. Мать ничего такого мне не рассказывала – женщина кивнула на сидящего рядом с ней внука – Это так несправедливо. Они с братом живут в одной комнате в коммуналке. Мы так ждали, когда освободиться эта квартира. Старший внук женат и у него ребёнок и этот женился.
- Ваша мать вас неправильно родила. Родила не от того мужчины и не так, как надо.
- А я тут при чём?
- Вы не дочь моего отца.
- Я все равно ничего не понимаю. Нам так нужна эта квартира. То, что вы говорите – это какая-то неразбериха. Это так не справедливо по отношению к нам.
- Не справедливо. Я согласна – это не справедливо. Глупость матери.
Глафира смотрела на эту так похожую на неё женщину, и эта женщина никогда не была ей сестрой.
Абсолютно чужой человек.
Камертон другой.
Первый раз Глафира её сейчас видела и больше никогда видит не будет.
- Я могу документы по квартире показать если вы не верите.
- Не верю.

Страница дневника была закапана чернилами – как будто перо ручки плакало над бумагой роняя ореховые коричневые слёзы.
Бабка – прабабка, прабабка – прапрабабка…
- Что же ты старуха жила так похоже на нашу жизнь? – постучала Глафира костяшкой пальца по старому дневнику.
- В этом мире ничего нового нет – всё повторяется и катиться по кругу.
- Так кажется, что твоя жизнь такая уникальная.
- Я тоже так думала.
- А с Машенькой что дальше будет? – Глафира зачем-то перевернула страничку дневника.
- Она встретиться с Борисом.
- С каким это Борисом?!
- С Борисом из садоводческого колледжа. Такой принц-принц будет. Твоя капризная Маша его матери не понравиться.
Глафира смотрела на открытую страницу дневника и не видела ничего.
Слова, написанные ореховыми чернилами, расплывались на бумаге.
Глафира с силой захлопнула дневник – ореховые буквы пища брызнули со страниц в разные стороны и заскакали по полу.
Дневник полетел в угол.
Домовой подпрыгнул.
Дневник пролетел под его ногами.
Шурша и теряя страницы и буквы дневник залетел под шкаф гоня перед собой вековую пыль.