10

   Роль полиции и прокуратуры в моём деле была сведена к опросу „потерпевших“,
всех тех, кто был в Австралии к „потерпевшим“ близок, а также сбору различного рода слухов, которые „вдруг“ у этих „близких“ возникли. Ни полицию, ни прокуратуру вообще не интересовали чудовищные несоответствия в показаниях (да,да,не просто мелкие, а совершенно невероятные!), особенно, в отношении временного фактора и множества документальных, видео и масс-медиа свидетельств. По каким-то неизвестным мне причинам „органы“ игнорировали всё то, что хоть как-то компрометировало обвинения. Никто из моего окружения и тех людей, которые могли свидетельствовать о том же временном факторе (в деле Л.О., как было показано выше, он был очень важен), допрошен не был.

    По настоянию моего адвоката, я отказался учавствовать в интервью полиции. Но полиция даже не пыталась поговорить с моей женой, дочерью, зятем - ведь в течение долгого времени мы жили в Австралии 8-м под одной крышей! Был допрошен только И.Зозуля (украинский студент, отказавшийся учавствовать в заговоре), но когда он не захотел фабриковать обвинения (его уговаривали, сказали, что больше у него такой возможности не будет, - ни возможности ли получения $45 000 компенсации?!) следователи заявили, что не верят ему. Всё, что касалось не Австралии, - Украины, Италии, Израиля, - вообще было воспринято на слово, на веру, а доказательства, представленные защитой и свидетельствующие о фабрикации показаний „потерпевших“, либо не допущены к рассмотрению, либо – извращены.

    Полиция дошла до того, что в одном случае изменила место предполагаемого преступления (случай неслыханный!), т.к. обозначенное А.Г., - он показал на закрытую дверь класса, где якобы происходили домогательства (помните ситуацию, когда Л.О. указал место, где якобы лежали CD на фото закрытого шкафа?), - не соответствовало его же описанию комнаты изнутри: следователи „подобрали“ подходящую комнату! Суд проигнорировал то, что этот факт был доказан защитой с помощью свидетеля, показавшего, что изначально полиция интересовалась другой комнатой в Австралийском Институте Mузыки, на которую указал А.Г. как на место преступления, не той, в которой впоследствии была сделана видеозапись для суда, и которая соответствовала описанию, данному А.Г. в его полицейском стэйтменте задолго до осмотра полицией институтских аудиторий.

    Один из друзей А.Г. показал в стэйтменте, что А.Г., якобы сказал ему, что все домoгательства закончились в Украине, в Австралии - ничего не происходило ( а мне ведь предъявили в связи с А.Г. 6 „австралийских“ обвинений). Мой адвокат, естесственно „поинтересовался“ у А.Г. этим фактом (прокуратура срочно „организовала“ „отсутствие“ свидетеля – друга А.Г.!). Инструктаж, полученный А.Г. был незатейлив: он сказал, что соврал другу, т.к. постеснялся (???) сказать правду.

   Прокурор и судья 1- го трайла несколько раз дезинформировали жюри, извращая свидетельства, представленные в суде (см. прил. №13), с целью поддержать обвинения. Приведу два примера.

   B связи с процессом, где „ потерпевшим“ был Л.О., один из свидетелей, - родитель моего совсем юного студента, - показал, что уроки его сына по понедельникам проходили после уроков Л.О., и они с сыном всегда приезжали на 10 – 20 минут раньше и наблюдали окончания занятий. Это свидетельство опровергало показания Л.О., утверждавшего, - как было сказано выше, - что последние 15 минут уроков он проводил на 2 - м этаже дома: смотрел порно, был вовлечен в секс. Судья,обращаясь к жюри, добавила к показаниям родителя одну „маленькую“ деталь, полностью обесценившую это свидетельство. Она сказала, что иногда он (родитель) приезжал раньше, а иногда – позже. С её стороны это было не только ошибочно (свидетель не давал таких показаний), но ещё и....смешно, т.к. все люди, знакомые с моей работой, хорошо знают, что на мои уроки никто никогда не опаздывает. Лишь жюри и судье Лэйтэм, к сожалению это не было известно.
   Второй пример. Прокурор, для того, чтобы скомпрометировать показания моей жены, извратила важную информацию одного из свидетелей защиты. Время уроков этого свидетеля было с 17.00 до 18.00. Время уроков Л.О. – с 15.00 до 16.00, либо с 16.00 до 17.00. Моя жена начинала работать с 17.00 на 1-м этаже. До 17.00 она находилась на 2-м этаже дома. Этим опровергались все показания Л.О., т.к. он утверждал, что во время сексуальных домагательств (каждый понедельник в течение 10 месяцев!) моей жены на 2-м этаже не было. Свидетель показал, что однажды, когда он поднялся со мной на 2-й этаж (речь шла о том, что он видел Л.О., самостоятельно оперирующим компьютером в моем кабинете), он не встретил там мою жену. Прокурор, обращаясь к жюри, заявила, что соответственно этой информации, моя жена не всегда во время уроков Л.О. находилась на 2-м этаже. Она лишь „случайно“ умолчала, что этот свидетель мог не встретить мою жену только с 17.00 до 18.00 (время его урока!), т.к. ее там уже не было: она работала в своей студии, а Л.О., после своего урока, который закончился в 17.00, в одиночестве ждал своего отца, „роясь“ в „паутине“.

Однако, все детали, описанные выше, меркнут по сравнению с тем, как судьи, - и особенно судья Лэйтэм (1-й трайл с Л.О.), - несмотря на их обязанность быть непредвзятыми и влиять на жюри только комментируя и разъясняя все то, что связано с законом, а не с фактами, - способствовали принятию обвинительного приговора.
конце каждого из 3-х судебных процессов три жюри совершенно определенно выразили имеющиеся у них сомнения в отношении оценки правдивости представленной обвинением информации. И каждый раз судьи воздействовали на жюри с целью преодоления теми сомнений. Имели ли судьи право на это? Нет, не имели! Не имели с точки зрения международного права, которое не на словах, а на деле следует принципам презумпции невиновности подсудимого и непредвзятости суда. С точки же зрения законов Нового Южного Уэльса (во всяком случае, в связи с моим делом) – это вполне привычная практика: не разъяснять жюри, что значит стандарт доказанности вины и как его установить; допускать вынесение обвинительного вердикта без установления этого стандарта; но самое главное, влиять на сомнения жюри.

Жюри 1-го трайла за 2 часа до обьявления приговора обратилoсь с просьбой к судье Лэйтэм дать объективное и независимое определение понятия „вне всяких сомнений“. Ответ был следующий: „Такого определения нет. Это просто три слова, существующие сотни лет. Это ваша субъективная оценка обстоятельств, представленных на процессе и их связи с принятием решения вне всяких сомнений“. Между тем, Австралийский словарь уголовного права недвусмысленно дает
объективное и независимое определение „вне всяких сомнений“ и ни слова не говорит

„субъективной“ оценке. Наоборот, определение звучит так: „Вне всяких сомнений является стандартом доказанности (Стандарт доказанности – вне всяких сомнений!) Стандарт доказанности – объективная мера доказанности существования либо несуществования определенных фактов, представленных суду.“ [Согласно определению оксфордского словаря, понятие „объективный“ значит – не находящийся под влиянием личных чуств или мнений].
На практике эта объективная мера доказанности дорогого стоит, потому что, именно эта мера рождает либо уверенность, либо сомнения. Согласно закону, при малейшем сомнении жюри не имеет право принимать обвинительный вердикт. Однако если судья говорит жюри: „Забудьте об объективности (Это ваша субъективная оценка!), используйте свой личный опыт, свою интуицию, знание жизни, чувство гражданского долга“. Если слова „стандарт доказанности“ вообще не произносятся судьей, о какой непредвзятости может идти речь?

уже писал о том, как судья Хок, отвечая на вопрос о профессиональных экспертах, ввела жюри в заблуждение, утверждая, что область музыкального исполнительства в состоянии стресса невозможно экзаменовать, а также о том, какое давление она оказала на жюри последнего трайла, когда 8 из 10 обвинений „повисли“ без вердикта. Эти действия никак не назовешь проявлением непредвзятости.

Еще примеры. Судья Лэйтэм, разделив дело на несколько процессов, разрешила 3-м украинским студентам, о которых жюри 1-го трайла не должно было знать, дать показания о моем, так называемом, „признании“ вины в отношении Л.О. Причем, судья Лэйтэм, разделяя дело, допускала сговор украинцев (фактически, это было причиной разделения!) Почему же, спрашивается, показания о „признании“ не могли быть частью сговора? И о чем должно было думать жюри, увидев 3-х студентов, приехавших со мной в Австралию, 4 года живших в нашем доме и, при этом, свидетельствующих против меня? Чего после этого стоило разделение, и о какой еще более открытой поддержке мог мечтать „потерпевший“ Л.О.?

Она же (судья Лэйтэм) не только опустила в своем обращение к жюри все доказанные факты лжи Л.О., не сказав, что единожды (!) солгавшему нельзя верить „вне всяких сомнений“, не только оправдала все эти факты специальными комментариями, приведенными мною выше, она еще и обвинила меня в том, что я не представил суду журнал моей частной практики (я такого журнала испокон века не вел!), и поэтому трудно определить, когда именно (числа) проходили уроки Л.О. И это при том, что согласно показаниям Л.О., его уроки проходили у нас дома в определенные дни и время (в связи с обвинениями, речь шла, как отмечалось выше, о 40 понедельниках в 2003 году и понедельниках 2002 года), что прокуратура даже не пыталась определить даты (по ее версии, все обвинения были связаны со всеми уроками, то есть могли иметь место когда угодно!), что я был не обязан вообще ничего доказывать и предъявлять, - бремя доказательств полностью лежало на прокуратуре!

3. Третья похожесть в подходах советской и австралийской юриспруденции связана с недопустимостью пересмотра дела. Хотя в Новом Южном Уэльсе и существует Верховный Апеляционный суд (в СССР такой суд также всегда существовал!), выиграть в нем дело, - даже при наличии доказательств вашей невиновности, - большая удача, т.к. этот суд, как и городской, не интересует истина. Этот суд специализируется только на формальных процессуальных ошибках судей, а если у вас с момента вынесения приговора появились новые свидетельства лжи „потерпевших“, их никто не рассматривает и рассматривать не будет. Как говорят в России: „Поезд ушел!“ И это закреплено законом.
Таким образом, политизированность юридической системы, ее направленность не на выявление истины, но на осуждение обвиняемого и, в последствии, невозможность пересмотра решения суда, роднят „органы“ Нового Южного Уэльса с „органами“ СССР

сталинского времени. И если в СССР человек, попавший в капкан „системы“, был обречен либо на смерть, либо на длительный срок в лагере, то в Австралии 21 века такой человек фактически обречен на моральную смерть, т.к. после тюрьмы лишается будущего как личность и гражданин, что, впрочем вполне соответствует традиции, успешно установленной в Новом Южном Уэльсе англичанами еще в 20-х годах 19-го столетия, после смещения генерал-губернатора штата, Маквори, защищавшего интересы бывших заключенных, отстаившего их право на новую жизнь.