Они написали русский характер

    
Они написали русский характер
( опыт создания энциклопедии)

    Текст этот является синопсисом второго издания книги «Дух, жаждущий свободы», которая будет издана в этом году. Данный  труд представляет собой сборник высказываний и афоризмов выдающихся мыслителей России о менталитете русского человека, снабженный комментарием автора-составителя. В нем использованы выдержки из апокрифов, то есть не «священных» текстов современных российских писателей.
 
    Особенности характера народов, сошедших с исторической сцены, никого не интересуют, разве что узких специалистов. А вот менталитет народа, вся история которого пронизана борьбой за выживание, наполнена чудовищными усилиями по строительству огромного государства, созданию уникальной культуры, имеющей общечеловеческую ценность, отмечена падениями и взлетами, – интересен всем!  Речь идет совсем не о евреях (хотя, отчасти, и о них).

    В качестве первого отступления.  А.И. Куприн писал: «Каждый еврей родится на свет Божий с предназначенной миссией быть русским поэтом». Справедливости ради надо сказать, что из четырех русских писателей, получивших Нобелевскую премию по литературе, двое – евреи: Пастернак и Бродский. Но в комитете тоже они.

    Приведу первую цитату в этой статье: «После XIV века русский народ создал великое государство, 600 лет шедшее от победы к победе. Этого с "растленной и иссушенной" душой сделать было нельзя». Лев Николаевич Гумилев полемизирует с Карлом Марксом, который считал, что душа русского народа "подавлена, растлена и иссушена" монгольским игом. Монгольское иго – отдельная тема, сейчас не о нем.
    Идея книги «Дух, жаждущий свободы» родилась давно.
    Мальчик был русским, хотя мама его – армянка, и после преждевременной гибели отца рос в армянской семье. Когда настало время получать паспорт, мама сказала, что он должен сам выбрать себе фамилию и национальность (в те времена в паспортах еще была такая графа). Так,  уже во второй раз на свет родился Бережной-армянин, чтобы никому не было обидно. Обычное дело для многонационального Советского Союза. Впрочем, как и для России во все века.
     И тут возникает вопрос, кого же считать русским и почему в отличие от других национальностей в этом случае используется не существительное, а прилагательное.
    «Интересно что: немец, француз, англичанин, американец, японец, индус, еврей, даже самоед (как в анекдоте), - все это определенные существительные, как старое россиянин.  Для нового времени нет существительного для русского человека. Есть слово «русский», существительное, образованное из прилагательного (есть такая способность у русского языка, называется субстантивация),  да и звучит только как прилагательное. «Неопределенен русский человек!» Это – Даниил Хармс, писатель русский. Опираемся же мы на слова А.И. Солженицына, который  точно определил: «Уже века существует русский дух и русская культура, и все, кто к этому наследству привержен душой, сознанием, сердечной болью — вот они и суть русские». Проще - суперэтнос по Льву Гумилеву.
     Теперь к анекдоту (доморощенному). «Американец и англичанин говорят: - Мы существительные, значит,  мы существуем, а ты? Русский отвечает: - Я – прилагательное, сейчас приложу вас по разу и вы существовать перестанете».
     Наконец, об идее книги, скорее сборника цитат русских классиков о характере русского человека.
    «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает. Эрудиция далеко не тождественна упоминательной клавиатуре, которая и составляет самую сущность образования.
    Я хочу сказать, что композиция складывается не в результате накопления частностей, а вследствие того, что одна за другой деталь отрывается от вещи, уходит от нее, выпархивает, отщепляется от системы, уходит в свое функциональное пространство, или измерение, но каждый раз в строго узаконенный срок и при условии достаточно зрелой для этого и единственной ситуации». 
    Это Осип Мандельштам  в своем  «Разговоре о Данте».
    «- А кто такой Мандельштам (вопрос губернатора и нашего читателя – В.Б.).
    - Величайший русский поэт нашего века.
    - Русский?
    - Поэты нерусскими не бывают (это к мысли Куприна – В.Б.).
    - С сегодняшнего дня читаю только его.
    Это документально». (Андрей Битов «Текст как текст»).
    Цитаты эти накапливались в ящике письменного стола долго. Однажды пришла мысль: «Поделись с другими!»
    Характер, менталитет, наконец, душа русского народа, осмыслению этих понятий посвящена огромная историческая и философская литература.
     Мы решили разгадать «формулу русской души», опираясь на высказывания великих русских людей, составив небольшой перечень величин числом шестнадцать.

    Начнем с образа мира в подсознании народа, что собственно и определяет менталитет.
    «У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия»- писал Георгий Петрович Федотов русский философ, основоположник богословия культуры. Пафос афоризма оправдан и не вызывает сомнений. Слова же Иосифа Бродского придают ему дополнительную экспрессию: « Страшный суд - страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай». (См.: И. Бродский. Азиатские максимы. Из записной книжки 1970 г.).
    «Есть очень большая трудность в определении национально¬го типа, народной индивидуальности. Тут невозможно дать стро¬го научного определения. Тайна всякой индивидуальности узнается лишь любовью, и в ней всегда есть что-то непостижимое до конца, до последней глубины. Меня будет интересовать не столь¬ко вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского народа, его идея», поставил задачу Н.А. Бердяев. Главное слово в этой цитате – любовь.

    Каковы же элементы нашей формулы? Остановимся на некоторых их них.
    Природа и характер. Цитата историка В.О. Ключевского характеризует русского человека полностью: «Рядом с влиянием природы страны на народное хозяйство Великороссии  замечаем  следы  её  могущественного действия на племенной характер великоросса. Великороссия ХШ - XV вв. со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представля¬ла поселенцу тысячи мелких опасностей, непредвидимых затруд¬нений и неприятностей, среди которых надобно было найтись, с которыми приходилось поминутно бороться. Это приучало вели¬коросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его вы¬ражению, ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду, развивало в нем изворотливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе с не¬взгодами и лишениями. В Европе нет народа менее избалованно¬го и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого. Притом по самому свойству края каждый  угол его, каждая местность задавала поселенцу трудную хозяйственную задачу: где бы здесь ни оставался поселенец, ему прежде всего нужно было изучить свое место, все его условия, высмотреть угодье, разработка которого могла бы быть наиболее прибыльна. Отсюда эта удивительная наблюдательность, какая открывается в народных великорусских приметах».
   И.Е. Забелин в своей  «Истории русской жизни с древнейших времен» находит истинного хозяина русской земли: «Но свое благодатное господство оно (солнце – В.Б.) делило пополам с другим, еще более могущественным, хозяином нашей страны, которому вдобавок отдавало большую половину годового времени. Имя этому другому хозяину было мороз».
        И.А. Ильин вплотную приблизился к пониманию этой величины: «Природа является колыбелью, мастерской, смертным ложем народа; пространство же есть судьба и его воспитатель, преддве¬рие его творческого духа, его окно к Богу».

   Отношение к богу и церкви. Понимаем, что это не одно и то же, совсем не одно и то же. И нам, сегодняшним, трудно понять, что это было. Православное сознание охватывало и пронизывало весь быт, речь, нравственность, культуру русского человека, русское искусство. Влияние истинной религии было очень плодотворным и благотворным на душу и поведение народа.
     Феофан Затворник точно сформулировал ее идею: «Православная Церковь есть духовный союз всех во Иисусе Христе и чрез Него взаимно между собою. Церковь невидимо правится Господом и направляется к своему концу. (Письма о христианской жизни). «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, даёт нам особенный национальный характер» - писал Пушкин.
    Сложность русского религиозного опыта раскрывается следующим образом: « Русская вера сложилась из взаимодействия трех сил: греческой веры, принесенной нам монахами и священниками Византии; славянского язычества, которое встретило эту новую веру; и русского народного характера, который по- своему принял византийское православие и переработал его в своем духе». (А. Ельчанинов, П. Флоренский. Православие).               
    Отношение простого человека к религии было искренним. Он видел и не прощал фальши и лицемерия. Герцен писал (правда на французском языке, то ли для верности, то ли из чувства самосохранения): «Русский крестьянин суеверен, но равнодушен к религии, кото¬рая для него, впрочем, является непроницаемой тайной. Он для очистки совести точно соблюдает все внешние обряды культа; он идёт в воскресенье к обедне, чтобы шесть дней больше не думать о церкви. Священников он презирает как тунеядцев, как людей алчных, живущих на его счёт. Героем всех народных непристой¬ностей, всех уличных песенок, предметом насмешки и презрения всегда является поп и дьякон или их жены.
    Множество пословиц свидетельствуют о безразличии русских к религии: «Гром не грянет - мужик не перекрестится», «На бога надейся, да сам не плошай». (А.И. Герцен. La Russie).
    Многое следовало бы сказать еще и о святых на Руси, и о таком явлении как странничество, об эсхатологичности русского сознания, но завершим тему следующими двумя разнородными мыслями. Сначала Розанов: «Да что мне и дорого-то в России, как не старые церкви. Уж не канцелярии ли? Или не редакции ли? А церковь старая-старая, и дьячок - «не очень», все с грешком, слабенькие. А тепло только тут. Отчего же тут тепло, когда везде холодно? Хоронили тут мамашу, братцев: похоронят меня; будут тут же жениться дети: всё - тут... Всё важное... И вот люди надышали тепла».                                А следом Даниил Гранини: « Правда, я не верующий. Но правильнее — я, отстранивший от себя решение этих вопросов. Они выше меня. Я знаю только, что бога, управляющего миром согласно законом любви, нет. А другого бога я не знаю и знать не хочу».

     Кирилл и Мефодий создали русский алфавит. Привычный набор букв славянской азбуки на самом деле не что иное, как «послание к славянам». “Азъ буки веде. Глаголъ добро есте. - Я знаю буквы: письмо это достояние» и т.д. Это известно всем. А вот дальше, где менталитет народа в языке, в песне.
     Уйдем от тургеневских восторгов. Прежде всего, надо остановиться на многовековой истории развития русского языка. Нам поможет в этом Г.П. Федотов своими «Письмами о русской культуре» : «Мы лучше всех культурных народов сохранили природ¬ные, дохристианские основы народной души. На дне величайших созданий русского слова открывается нечто общее с примитивом народного фольклора. Тютчев, Толстой и Розанов как бы дистиллируют, пе¬регоняя в приборах высокого духовного напряжения, первобытную материю русского язычества».
      Не торопись, читатель, прочти всю цитату: «Самородный ключ её (русской поэзии. - В. Б.) уже бил в груди народа тогда, как самое имя ещё не было ни в чьих устах. Струи его пробиваются в наших песнях, в которых мало привязанности к жизни и её предметам, но много привязанности к какому-то без¬граничному разгулу, к стремлению как бы унестись куда-то вмес¬те с звуками. Струи его пробиваются в пословицах наших, в ко¬торых видна необыкновенная полнота народного ума, умевшего сделать всё своим орудием: иронию, насмешку, наглядность, мет¬кость живописного соображения, чтобы составить животрепещу¬щее слово, которое пронимает насквозь природу русского челове¬ка, задирая за всё её живое. Струи его пробиваются, наконец, в са¬мом слове церковных пастырей - слове простом, некрасноречи¬вом, но замечательном по стремлению стать на высоту того свя¬того бесстрастия, на которую определено взойти христианину, по стремлению направить человека не к увлечениям сердечным, но к высшей, умной трезвости духовной. (Н. В. Гоголь. Выбранные места из переписки с друзьями).

    Второе отступление. «На соседней койке Ахмаджан играл с Сибгатовым в шашки. Языки их мало сходились, и разговаривали они друг с другом по-русски». (Солженицын Александр Исаевич, "Раковый корпус" 1967).
 
    Как точно определил Гоголь истоки русского языка: песня, пословица, слово церковного пастыря, из которых впоследствии родился замечательный литературный русский язык Пушкина и который постоянно обогащался и совершенствовался творчеством других писателей, назовем среди них Велимира Хлебникова,  Андрея Платонова, Иосифа Бродского (по Библеру).
    О песне, конечно, скажет слово Федор Иванович Шаляпин: «Сидят сапожнички какие-нибудь и дуют водку. Сквернословят, лаются. И вдруг вот заходят, заходят сапожнички мои, забудут брань и драку, забудут тяжесть лютой жизни, к которой они пришиты, как дратвой... Перекидывая с плеча на плечо фуляровый платок, за отсутствием в зимнюю пору цветов заменяющий вьюн-венок, заходят и поют:
   Со вьюном я хожу,
   С золотым я хожу.
   Положу я вьюн на правое плечо.
   А со правого на левое плечо.
   Через вьюн взгляну зазнобушке в лицо.
   Приходи-ка ты, зазноба, на крыльцо,
   На крылечушко тесовенькое,
   Для тебя строено новенькое...
   И поется это с таким сердцем и душой, что и не замечается, что зазнобушка-то нечаянно - горбатенькая... Горбатого могила исправит; а я скажу - и песня...»
     Как итог слова А.С. Хомякова: «Язык наш, … в его вещественной наружности и звуках, есть покров такой прозрачный, что сквозь него просвечивает постоянно умственное движение, созидающее его».  И далее из Фазиля Искандера: «- А по-моему, в русском языке нет множественного числа от слова дно. Мы обречены остаться на первом дне.
    - Ошибаетесь! В русском языке все есть. Множественное число от слова "дно" - "донья". Все предусмотрено. Да здравствует великий и могучий русский язык!
    - Странное слово - "донья", я его никогда не слыхал.
     - Но вы никогда и не летели на дно. Еще не такое услышите!» (Думающий о России и американец). 

    Теперь величина пафосная, официозная - Любовь к Родине, но посмотрите с каким чувством раскрывают ее великие. «…Именно в этот вечер впервые коснулось меня сознанье, что я русский и живу в России, а не просто в Каменке, в таком-то уезде, в такой-то волости, и я вдруг почувствовал эту Россию, почувствовал ее прошлое и настоящее, ее дикие, страшные и все же чем-то пленяющие особенности и свое кровное родство с ней… (И.А. Бунин.  "Жизнь Арсеньева" 1933).
   Эта неожиданная самоидентификация с Родиной у каждого происходит особенно и в свое время. Сравните у Юрия Бондарева:
    «- Россия, - задумчиво проговорил Новиков. - Я только в войну увидел и понял, что такое Россия. Вы знаете, Витя, что такое Россия?» (Ю.В. Бондарев Юрий Васильевич, "Последние залпы" 1959). Правда, у некоторых не происходит вовсе.
    И еще об авторе цитаты: «Иван Бунин исколесил половину мира, но лучшие вещи написаны им не о путешествиях, а о России, по которой он тосковал и которую чувствовал, помнил и знал превосходно». (Ю.В. Бондарев. "Моим читателям" 1973).
    П.А. Сорокин справедливо заметил: «…рост русской нации, завоевание независимости и суверенитета могли быть достигнуты только вследствие глубочайшей преданности, любви и готовности ее представителей пожертвовать своими жизнями, судьбами и другими ценностями во имя спасения своей Родины в критические периоды ее истории. (П.А. Сорокин. Основные черты русской нации в двадцатом столетии).
       О нем, о самом главном герое русской истории писал Л.Н. Толстой в Севастопольских  рассказах: «Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия (войну – В.Б.): должна быть другая, высокая побуди¬тельная причина. И эта причина есть чувство, редко про¬являющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине каждого, - любовь к Родине». Он скрупулезно описывает свое движение по осажденному городу, картины,  встречи с людьми и разговоры.
      И еще две цитаты: «Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникли в душу вашу чувства какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...»
     «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский...»
     Вторит ему В.И. Даль. «Русский солдат, куда (бы¬) ни пришел, - все дома!»
     Война и смерть везде одна и та же:  «А немец, глядя на молодого человека, русского, с чуть печальными глазами, вдруг почувствовал надежду: неужели этот славный юноша прикажет его убить? Травкин оторвал глаза от солдатской книжки немца и вспомнил, что немца надо кончать». (Казакевич Эммануил Генрихович, "Звезда" 1946).
    Главное сказал И.С. Тургенев в романе  «Рудин»: «Россия без каждого из нас обойтись может (слова Лежнева о Рудине), но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится! Космополитизм - чепуха, космополит - нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет. Без физиономии нет даже идеального лица; только пошлое лицо возможно без физиономии».
Даже Герцен, уже родившийся эмигрантом подхватил: "Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину. Вера в Россию — спасла меня на краю нравственной погибели... За эту веру в неё, за это исцеление ею — благодарю я мою родину". (Былое и думы)
    Очень хочется, чтобы сегодняшняя Россия превзошла ту, которую видел писатель: «Наши дети, внуки,— пишет Бунин,— не будут в состоянии даже представить себе ту Россию… поистине сказочно-богатую и со сказочной быстротой процветавшую, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали,— всю эту мощь, сложность, богатство, счастье…». (Окаянные дни).

     Отступление третье. Ф. М. Достоевский в «Записках из подполья» высказал следующую мысль: «У нас, русских, вообще говоря, никогда не было глупых над¬звёздных немецких и особенно французских романтиков, на ко¬торых ничего не действует, хоть земля под ними трещи, хоть по¬гибай вся Франция на баррикадах, - они всё те же, даже для при¬личия не изменятся, всё будут петь свои надзвёздные песни, так сказать, по гроб своей жизни, потому что они дураки. У нас же, в русской земле, нет дураков; это известно; тем-то мы и отличаемся от прочих немецких земель. Следственно, и надзвёздных натур не водится у нас в чистом их состоянии». И был очень прав.

     Совсем невероятной была ситуация с темой «Веселие  Руси». Жаловался я другу, что вот меньше всего цитат нашел на эту тему. Он посмеялся и ответил мне: «Да ты от себя пиши, ты ведь тоже народ, не промахнешься, а фамилии подставляй тех, кого уже и не читают».
    Но не воспользовался я этим вполне трезвым советом, взялся за голову, взглянул под определенным углом на тексты классиков и дело пошло или п’ошло, не помню. Началось нейтрально и патриотично по Карамзину «Мёд был их (славян. - В. Б.) любимым питьём: вероятно, что они сначала делали его из меду лесных, диких пчёл; а наконец и сами разводили их». (Н.М. Карамзин. История государства Российского).  Или у Прыжова: «…пьянства в домосковской Руси не было, — не было его, как порока, разъедающего народный организм. Питье составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древнерусским грамотником в уста Владимира: «Руси есть веселье пити, не можем без того быти».
 А дальше пошло (опять) и поехало. «Но прошли века (там же у Прыжова), совершилось многое, и ту же поговорку «ученые» стали приводить в пример пьянства, без которого будто бы «не можем быти…». И вот уже мы читаем у Чехова: «С Николаем Максимычем Путохиным приключилась беда, от которой широким и беспечным российским натурам так же не следует зарекаться, как от тюрьмы и сумы: он невзначай напился пьян и в пьяном образе, забыв про семью и службу, ровно пять дней и ночей шатался по злачным местам». (А.П. Чехов. Беда).
И все-таки весело у нас. «Пристав пришел к судье совещаться. Оба напились в стельку». Это уже у Шишкова в Угрюм-Реке. А дальше попробуем разобраться с этимологией идиомы «напиться в стельку». Поможет автор известного словаря В.И. Даль. Сапожник накуликался, портной наутюжился, купчик начокался, приказный нахлестался, чиновник нахрюкался, служивый подгулял. (Пословицы и поговорки русского народа).
Можно и нужно говорить о причинах: о бедах, о бедности, о безысходности русской жизни (конечно, при царизме и большевизме). Но все-таки.
Доброта русская и здесь доброта. «Самое доброе, совершенное и милое существо в мире (Л.Н. Толстой в письме) - это пьяный - на первом взводе – мужик».
      Или вот еще у Лескова: «А водки, - княгиня спрашивает, сколько ты любишь употреблять?»
- «Не могу знать,— говорит,— ваше  сыятелство. Я ее еще досыта никогда не пил». (Н.С. Лесков. Захудалый род).
Как же без этого, вот и Федор Михайлович туда же в своем писательском дневнике: «Загорелось село и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли».
И я сделал для себя вывод совсем по-довлатовски: « - Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать».

После веселого давайте поговорим о грустном, то есть о главном – о строительстве огромного государства. Глава называется так: Авторитарное государство и русский менталитет.
Начнем с главного, а придем к тому, что имеем.
      Не будем путаться с пришлыми «варягами» и с влиянием монгольского духа и буквы. И.А. Ильин четко определил: «Русская народная душа историей своей и событиями была поставлена перед такой дилеммой: или оставаться завоеванной, зависеть от иностранного капитала, носить чужое ярмо и утратить свою национальность (будь то с востока - в лице монголов или с запада -  в лице поляков и шведов),  или же стать частицей национально мыслящего и авторитарно управляемого государства, присягнув на верность ему». Выбора не было.
    О монгольском духе все таки упомянуть надо: «…Приобщение России к монгольской государственности,- писал Н.С. Трубецкой - разумеется, не могло быть только внешним и сводиться к простому распространению на Россию системы управления, господствовавшей и в других областях и провинциях монгольской империи; разумеется, должен был быть воспринят Россией до известной степени и самый дух монгольской государственности. (Н.С.Трубецкой. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока).   
    Концепция Трубецкого  о нежизнеспособности Киевской Руси и о создании Московского царства на части монгольской монархии, основанной Чингисханом, при всей своей уязвимости объясняет многие вопросы становления Московского государства.
    На жизненность указанного выбора сделал упор П.А. Сорокин: «Несмотря на многие великие испытания, включая двухсотлетнее господство татар, несмотря на многочисленные нашествия европейских и азиатских завоевателей, русская нация сумела не только сохранить свою целостность и суверенность, но и смогла, со временными отступлениями и потерями, развиться от маленькой группы в период Киевской Руси в огромную территориальную, демографическую, политическую, экономическую, социальную и культурную империю…
     Политический и военный рост русской нации демонстрирует… энергию, упорство и изобретательность. Русская нация смогла защитить себя, свою независимость, свободу и другие великие ценности от постоянных попыток захватить ее территорию – огромную открытую евразийскую равнину, – не защищенную горами или океаном от многочисленных азиатских и европейских захватчиков и завоевателей. На протяжении двух столетий она была в подчинении завоевателей-татар и более короткое время – в подчинении у шведов и тевтонов, Наполеона и Гитлера, но неизменно восстанавливала свою независимость и суверенитет и разбивала захватчиков». (П.А.Сорокин.  Основные черты русской нации в двадцатом столетии).
    «Что есть Русская Империя наша? – это уже Андрей Белый.
   Русская Империя наша есть географическое единство, что значит: часть известной планеты. И Русская Империя заключает: во-первых - великую, малую, белую и червонную Русь; во-вторых - грузинское, польское, казанское и астраханское царство; в-третьих, она заключает... Но - прочая, прочая, прочая.
   Русская Империя наша состоит из множества городов: столичных, губернских, уездных, заштатных; и далее: - из первопрестольного града и матери градов русских.
    Град первопрестольный - Москва; и мать градов русских есть Киев.
   Петербург, или Санкт-Петербург, или Питер (что - то же) подлинно принадлежит Российской Империи. А Царьград, Константиноград (или, как говорят, Константинополь), принадлежит по праву наследия. И о нем распространяться не будем». (А. Белый. Петербург).
    Приведем восхищенную характеристику А. Проханова: "Империя - это симфония. Это симфония народов, симфония языков, симфония пространств, симфония культур и верований. Это организация разрозненного, рассеченного человечества в огромную симфонию. Поэтому не надо бояться слова "империя". (Александр Проханов. Хождение в огонь).
     Много, ох как много надо бы сказать про внутреннее устройство государства, позволяющее так вольно обходиться с самым ценным природным ресурсом страны (стараюсь говорить понятным языком) – людьми, но закончу пассаж цитатой Бориса Можаева: «Дело, в конце концов, не в Борисе Годунове и даже не в истории. Дело в той привычке, традиции - пинать русскую государственность, в той скверной замашке, которая сидит у нас в печенках почти сотню лет. Дело в интеллигентской моде охаивать свой народ, его веру, нравы, только потому, что он живет не той жизнью, как нам того бы хотелось. И мы упрямо отрицаем его своеобычность, разрушаем веру в свою самостоятельность с такой исступленностью, что готовы скорее сами сорваться в пропасть, чем остановиться. И срываемся...» (Б.А. Можаев. Мужики и бабы).
               
      Н.А. Добролюбов написал:  «...имея под руками такой простодушный народ, как русский, трудно не веровать в человечество…» И возникает мысль, что разложить все цитаты по полочкам не представляется возможным. Многие выламываются из сформулированных тем. Так же, как и сам характер. И появилась особая глава, вроде антресолей в коридоре, чтобы не потерять оттенки, курьезные высказывания. Их набралось много.
      Например, Д.И. Фонвизин: «Для прихотей одного человека (слова Стародума – В.Б.) всей Сибири мало!» Или Федор Михайлович: «Да и вообще у нас (слова Свидригайлова. - В. Б.), в русском обществе, самые лучшие манеры у тех, которые биты бывали, - заметили вы это?»
       Королем (царем по-нашему), конечно, здесь является М.Е. Салтыков-Щедрин. Только послушайте: «Ну, у нас, брат, не так. У нас бы не только яблоки съели, а и ветки-то бы все обломали! У нас, намеднись, дядя Софрон мимо кружки с керосином шел - и тот весь выпил!» В письме Е.И. Якушкину он пишет: «А тоскую я здесь - ужасно. В Бадене чистота одолевала. Одна русская нянька говорила мне: все господа здесь, черняди нет - от¬того и скучно. Плюнуть не на что, а Руси есть веселие плевати».
       Особенно удалась следующая миниатюра. У Чехова в записных книжках: «У русского человека единственная надежда - это выиграть двести тысяч». Раз. Далее: «Он мечтал о том, чтобы выиграть 200 тысяч 2 раза подряд, так как 200 тысяч для него было бы мало». А потом со всеми остановками.
       У Куприна в «Мелюзге»: «И вот - он мне объявляет (слова Астреина Клавдия Иваныча – В.Б.) какую-то счастливую, неожиданную весть, которая меня всего потрясает. Я не могу себе даже вообразить, что он именно скажет, но что-то глубоко приятное и радостное для меня.
   - Что вы выиграли двести тысяч на билет от конки (Смирнов Сергей Фирсыч – В.Б.)? Или что вас назначили китайским богдыханом?..»
    Куприн и Чехов – писатели разные, а подмечают одно. Не меняется русский человек.
    А теперь у Бабеля: «- Верите ли вы в бога? — спросил он Нафтулу.
   - Пусть в бога верит тот, кто выиграл двести тысяч, — ответил старик».
(Исаак Бабель. Карл-Янкель. Одесские рассказы).
    Что интересно: сумма одна и та же – инфляции не было.

    Мы не можем закончить текст на высокой ноте странностей русского человека, хотя они - капли воды, в которых можно увидеть океан его души. Достаем из кармана главу о предназначении (мессианстве) русского народа.
    Н.О. Лосский пищет, рассуждая на эту тему: «… у всех значительных народов возникает обыкновенно идеал национального мессианства, но этот идеал имеет положительное содержание лишь в том случае, если он имеет форму христиан¬ского универсума».
     Но для нас важны мы сами, а не англичане или американцы, и мы читаем у Ильина ответ, на вопрос, поставленный Бердяевым и приведенный в начале рассказа,: «Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Бога и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру – из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом – смысл русской идеи». (И.А. Ильин. О русской идее. II).
     П. Я. Чаадаев, пытаясь оправдаться за свои философические письма, в «Апологии сумасшедшего» уже просто заявляет, что  «…у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить боль¬шую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важ¬нейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».
     Подводит итог чуткий в ощущениях В. К. Кюхельбекер: «...сердечное убеждение, что святая Русь достигнет высочай¬шей степени благоденствия, что русский бог не вотще даровал своему избранному народу его чудные способности, его язык - богатейший и сладостнейший между всеми европейскими, что небо предопределило россиянам быть великим, благодатным яв¬лением в нравственном мире...» (Путешествие. Письмо XVII). 
      В статье «Русский народ и социализм» Герцен стремится прежде всего дать демократическому общественному мнению Запада правильные представления о России и русской культуре, что русский народ ждет великое будущее. Он пишет: «Русский народ, милостивый государь, жив, здоров и даже не стар, - напротив того, очень молод. Умирают люди и в молодос¬ти, это бывает, но это не нормально. (А.И. Герцен. Русский народ и социализм. Письмо к И. Мишле).
      С поэтической грустинкой завершает тему А.Блок: «Все будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться».  (Из записных книжек и дневников. 22.IV.1917).

   Отступление четвертое и последнее. Известный русский артист первой половины 20 века Александр Вертинский, увидел жизненную силу русской души в судьбе отдельного человека: «А раньше жили не спеша. (...) Умирали тоже спокойно. Бывало, дед какой-нибудь лет в девяносто пять решал вдруг, что умирает. А и пора уже давно. Дети взрослые, внуки уже большие, пора землю делить, а он все живет. Вот съедутся родственники кто откуда. Стоят. Вздыхают. Ждут. Дед лежит на лавке под образами в чистой рубахе день, два, три... не умирает. Позовут батюшку, причастят его, соборуют... не умирает. На четвертый день напекут блинов, оладий, холодца наварят, чтобы справлять поминки по нем, горилки привезут ведра два... не умирает. На шестой день воткнут ему в руки страстную свечу. Все уже с ног валятся. Томятся. Не умирает. На седьмой день зажгут свечу. Дед долго и строго смотрит на них, потом, задув свечу, встает со смертного одра и говорит: "Ни! Не буде дила!" И идет на двор колоть дрова».
     Цитата эта удивительным образом перекликается с первой цитатой нашего рассказа.