Записки полиграфиста

Книга уже вышла из печати - здесь только отрывок...

"У среднего брата между тем появился
проигрыватель виниловых пластинок «Эстония-001»
с радиоприемником, который ловил передачу «Голос Америки».
В том возрасте я был далек от политики, но братья
иногда слушали вражеские радиостанции.
Там звучала бодрящая музыка «Битлз»
и «Роллинг Стоунз» — на фоне Клавдии Шульженко
и советской эстрады английская музыка звала и увлекала,
поднимала настроение, и ее хотелось слушать и слушать.
Электрогитары, синтезатор, ударная установка и прогресс
в радиотехнике дали человечеству больше, чем атомная бомба.
Взрыв рока в музыке после джаза был самым мощным изменением
сознания на протяжении тысячелетий. Эта музыка заряжала
энергией и заставляла творить. Как глоток воздуха
в затхлом мире заорганизованности воспринимались
откровения «Юрайя Хип», «Дип Перпл», «Слейд», «Свит»
и др. Мы не понимали текстов, но очень хорошо
чувствовали энергетику рока. Это было «новое
слово» на фоне нашей цензурной эстрады! Потом
у Бориса появились первые магнитофонные запи-
си и пластинки. Мои друзья заходили в гости, когда
брата не было дома, и мы заслушивались мелодич-
ным звучанием электрических гитар и английских
речитативов. Громкость ставили на полную, и двор-
колодец сотрясала рок-н-рольная тема.
У меня стали собираться группы товарищей,
и мы играли на гитарах, используя вместо удар-
ных коробки, ведра и кастрюли. Борис показал мне
первые аккорды, и началась реальная фантасмаго-
рия попыток изобразить рок в домашних условиях.
Позже появились электрогитары, и соседи иногда
выговаривали мне за очередную репетицию, прав-
да, в вежливых выражениях.
Был у меня одноклассник — Игорь Коршун,
который попросил как-то переписать концерт
«Слейд», пообещав за это два рубля. Сказано — сде-
лано. Он принес свой магнитофон, и мы записали
пару пленок. Через неделю я узнал, что Игорь про-
давал эти кассеты уже по десять рублей. В следу-
ющий раз ценник для него мной был поднят, и так
постепенно началась фарцовка пластинками и за-
писями. У нас образовался целый круг парней, ко-
торые имели дома проигрыватели и магнитофоны,
мы либо менялись пластинками, либо покупали
что-либо друг у друга. При средней стоимости на
рынке виниловой пластинки в 40 рублей, можно
было ее перепродать «лоху» за 60 — в то время это
называлось спекуляцией. До сих пор удивитель-
но, как без Интернета, социальных сетей и сотовой
связи мы находили другу друга, общались и обме-
нивались последними новостями!
Позже у метро «Академическая» открылась
толкучка на пустыре, и по выходным мы ездили
туда «барыжить». Место это называлось «За тру-
бой», туда ходил 76-й автобус, и в удачный день
удавалось заработать рублей 30. Правда, весь
«навар» я пускал на создание своей коллекции
музыки. Это было хорошим вложением средств —
товар был ходовой, и нам казалось, что сей рынок
не исчезнет никогда. Случались облавы, когда
милиционеры пытались окружить спекулянтов
(а их собиралось до сотни-другой человек!) и по-
грузить в «воронки» тех, кто не успевал уйти по-
лями. Нас выручал припаркованный неподалеку
мотоцикл — при малейшей опасности мы «уноси-
ли ноги» на нем.
В то же время я не могу сказать, что был поте-
рянным для общества фарцовщиком и хулиганом.
Посещая уроки, я часто проявлял чудеса в образо-
вании и удивлял класс как успехами, так и провала-
ми. Все объяснялось эмоциональными всплесками
и подъемами, свойственными юношескому возра-
сту периода полового созревания.
Когда я пришел первый раз в школьную библио-
теку и попросил книжку для чтения, седовласая би-
блиотекарь сказала: «Мы просто так книги не даем!
Вот книжка, и ты придешь ко мне через неделю
и расскажешь о том, что в ней написано». Отнесся
я к этому напутствию весьма серьезно: возвращая
книгу, я стал наизусть пересказывать страницу за
страницей, чем вызвал удивление этой женщины.
Больше она меня не спрашивала о прочитанном,
но я исправно старался читать и запоминать содер-
жание, а также автоматически запоминал правила
языка и стиля. Именно так я усвоил грамматику
и орфографию, сумел пользоваться деепричастны-
ми оборотами и мог составлять в уме конструкции
сложносочиненных предложений!
Читал я много, даже очень! Рассказы Фенимо-
ра Купера, повести Джека Лондона и Майн Рида,
приключения Дюма возбуждали мое воображе-
ние. Смотря на текст, я проглатывал целиком аб-
зацы, и передо мной возникали цветные картины
сюжетов. Позже были Бальзак, Гюго, Голсуорси…
Отечественные писатели не нравились — видимо,
из-за школьной программы, следуя которой нас за-
ставляли штудировать Толстого, Чехова, Горького
и писать длинные сочинения на заданную тему. Да
и детская любознательность предпочитала исто-
рии про индейцев, моряков, пиратов, мушкетеров
больше, чем социальные страдания героев русских
классиков. Конечно, уже в зрелом возрасте я кое-
что прочитал, но именно в школе со мной случилась
эта метаморфоза неприятия длинных опусов лите-
раторов из учебной программы.
В четвертом классе я написал сочинение, как
я провел зимние каникулы. Написал и сдал учите-
лю. На следующий день на уроке наша училка по
русскому и литературе сказала: «Дети, я и не зна-
ла, что среди нас есть талант! Вот, послушайте!»
И она зачитала мое сочинение с деепричастными
оборотами и сложноподчиненными предложени-
ями. «Как вы думаете, кто это написал? — спро-
сила она у класса и сама же ответила: — Саша
Иванов». Это стало одним из мотивов, почему
я позже стал писать рассказы, повести и даже ро-
ман. Слава великих писателей не давала покоя,
а сказать было что — эмоции порой зашкаливали.
Мне нравилось исписывать тетрадки различными
сюжетами и потом их перечитывать. Правда, еще
больше было сомнений, кому все это интересно
читать? Уже тогда я думал о том, как мои опусы
будут воздействовать на читателя. Мало уметь
складно излагать свои мысли, нужно еще думать
за тех, кто эти мысли будет читать. Этот взгляд
со стороны, культивируемый мной с ранних лет,
помогает до сих пор.
Заканчивая свой рассказ о детстве и юности,
хочу привести один пример, который я вспоминаю
до сих пор. Пример того, как меня научили пла-
вать, отличная иллюстрация, как жизнь бросала
меня в свои водовороты, чтобы я выплывал. Мне
было шесть лет, и я был на лето отправлен к тетке
в деревню. Село насчитывало двенадцать дворов,
и в каждом были дети. Мы буйной ватагой совер-
шали набеги на клубничные поля соседей, ходили
в лес по грибы и ягоды, играли в войну и бегали на
лесное озеро за два километра через красивые луж-
ские сосновые боры.
У берега озера была лодка, выдолбленная из двух
деревьев, соединенных между собой досками. Сна-
чала я плескался на мелководье, но мои старшие
приятели уговорили меня как-то поехать с ними
на долбленке. Сев в это подобие лодки, я не подо-
зревал ничего опасного, пока один из местных па-
цанов не скинул меня в воду. «Учись, Саня, плавать,
учись!» — кричали ребята и отъехали подальше.
Не помню, сколько я смог пробарахтаться в воде:
в памяти сохранился лишь эпизод погружения на
дно. В воду пробивались лучи солнца, я растерялся
и тихо опускался вниз в песчаную темень вечности,
свернувшись в клубок. То ли колебания воды, то ли
тени прошли рядом, но я почувствовал, что где-то
рядом мелькнула рука. Собрав всю волю к жизни,
я оттолкнулся от дна и схватился за эту руку. Меня
вытащили на берег, и я помню, как яркое солнце со-
гревало мое тело, лежащее на пляже.
На обратном пути нам навстречу уже бежала моя
тетка Дуся с криками «Малый залился!» и, увидев
меня, схватила длинную палку из валежника и ста-
ла гонять по лесу всех моих товарищей и меня заод-
но. Как она узнала, что я тонул, до сих пор остается
загадкой для меня, ведь в деревне не было никаких
средств связи…