Майне фамилие ист нихт гросс. Про Конёнкова

Глава 29.

   На первом собеседовании в одном ряду справа и слева от Рошаля за столом сидели незнакомые мне люди и все внимательно смотрели на меня. Улыбался один лишь Григорий Львович. Лица остальных важных людей были строгими и, как мне показалось, довольно кислыми. Я сразу понял, что я им не понравился. Моему душевному отчаянию не было предела. За одну секунду я сто раз проклял тот момент, когда принял решение поступать к Рошалю. Сейчас я опозорюсь! Кислые лица помогут мне!

   Две недели назад я был на собеседовании в Литературном институте и показывал свои стишки, опубликованные в казахской районной газетке «Джетысай». Там тоже были такие же лица. Лишь улыбчивый Лев Ошанин похвалил меня, но предложил мне пойти в сельхозинститут учиться на агронома. Стихи, мол, ты умеешь уже писать очень неплохо. А вот агрономы сейчас советским колхозам нужнее. Мне не стало обидно. Лев Ошанин был крупнейшим советским поэтом. Ему я поверил. Я понимал, что моё очень провинциальное происхождение было заметно московскому глазу. "Предысторию" никуда не денешь. Но я отчаянно хотел заниматься творчеством. К Рошалю я пошел из-за своей настырной сущности. Зря я ехал сюда за тысячи километров, что ли?! Не поступлю сейчас, приду на следующий год. Надо будет и в третий, и в четвертый раз приду!

   Какая-то женщина справа от Рошаля первая спросила меня:
 - Расскажите о своей семье, - она произнесла свой вопрос таким тоном, как будто я сдавал в школе экзамен по немецкому языку.
 - Биттэ, - добавил почему-то именно по-немецки доброжелательный Рошаль. Мое напряжение к этому моменту, видимо, достигло предела.
 - Майне фамилие ист нихт гросс унд бештеет ауз драй перзонен, - автоматически вырвалось из меня.
   Все переглянулись. У Рошаля взметнулись вверх мохнатые брови. Весь ряд строгих лиц стал мрачным. Тут я понял, что это конец и мне надо идти забирать свои документы. Что за бес дернул меня за язык?! Так нелепо я не выглядел никогда в жизни! Я не знал как исправить ситуацию.
   Пауза, показавшаяся мне вечностью, длилась недолго. Рошаль вдруг громко и раскатисто захохотал. Он вскинул перед собой свои выразительные руки и стал потирать ладони. Он хохотал и потирал ладони. Потом вскочил со стула и продолжал хохотать стоя. Все улыбались, а кто-то и хихикал. Я набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул. Меня отпустило. Будь что будет. Пусть посмеются на до мной. Не к расстрелу же приговорят. И тут появилась откуда-то коварная мысль, что всё не так уж плохо.
   Мне стали задавать вопросы «откуда», «чем занимался», «кем хочешь стать». Спрашивали про фильмы, про театр, про живопись.
 - Кого из скульпторов ты знаешь? – спросил Рошаль. Я назвал Голубкину, Вучетича, Аникушина и еще кого-то, сейчас не помню. – А Конёнкова знаешь? – продолжал интересоваться Григорий Львович.
 - Ну а как же! Конёнкова я знаю! Видел его деревянные поделки.
 - Какие поделки? – удивился Рошаль, - Где видел?
 - В журнале «Огонёк».

   Сейчас мне стыдно вспоминать о том диалоге. Представляю, что обо мне думал в этот момент Григорий Львович. Спустя некоторое время я впервые увидел воочию деревянную скульптуру Конёнкова. Это был портретный бюст Рошаля. Скульптура стояла на полу в комнате на Большой Полянке. Я бы не обратил особого внимания на скульптуру, если бы Саша Гвоздик в очередной раз не шепнул мне на ухо, что это подарок Конёнкова Рошалю. На следующий день я заказал в библиотеке всё, что можно было бы почитать о знаменитом скульпторе.

   Спасибо Рошалю! Теперь я знаю великого русского скульптора. Теперь знаменитый творец занимает и в моей предыстории место почитания и моей любви к нему.
Сергей Тимофеевич Конёнков - Герой Социалистического Труда, Лауреат Ленинской и Сталинской Премии, Народный Художник СССР, Действительный член академии художеств СССР. Конёнков прожил долгую жизнь. Он родился раньше Рошаля на четверть века. Выходцу из простой крестьянской семьи, Коненкову удалось попасть в обучение в Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге. В мастерской знаменитого на весь мир профессора Беклемишева Коненков проявил себя как самый талантливый и самый смелый молодой художник. Творческие каникулы после окончания учебы он провел во Франции, Италии и Германии. Там он создал свои первые произведения революционного реалистического направления. В Европе Конёнкова «заметили» как дерзкого русского художника. Там он получил первые серьезные заказы.

   Скульптура «Камнебоец» поразила европейских ценителей искусства и стала заметным художественным событием конца 19-го века. Коненков, по рассказам современников, был «горячим и решительным парнем». Во время революционных событий 1905 года он командовал дружиной уличных ополченцев. На эту тему он впоследствии создаст галерею скульптурных портретов боевиков-революционеров.

   Сергей Тимофеевич Конёнков был рожден в Смоленской губернии, там же где мой друг и однокурсник Стас Васильев. И там же обоих младенцев, с разницей всего в сто лет, крестил православный батюшка. К тридцати годам Коненков стал уже известным русским скульптором. Васильев в этом возрасте был известен всем кинолюбителям Кузбасса. Простите мне вольную аналогию, но имена того и другого объединяет моя добрая память о Рошале.

   Деревянная скульптура Коненкова стала песней души и сердца. Для него лес был символом красоты и божественной стихии. Он считал, что образы русских героев богоугодны, если они запечатлены художником в дереве.
   В жанре скульптурного портрета Конёнков работал всю жизнь. Америка, Европа, Россия наполнена его неповторимыми произведениями. Он подарил многим странам мира свою русскую деревянную песнь души.

   Конёнков ваял не только народных героев. Он первым из русских скульпторов воспевает сказочную красоту женского обнаженного тела. Многочисленные жар-птицы, царевны-лебеди, крылатые феи вылетели из под его волшебного резца.
Вдохновенной натурщицей на всю оставшуюся жизнь станет для него Маргарита Ивановна Воронцова. С её именем, кстати, будет связано много интересного в мировой истории. Но это отдельная тема.

   Конёнков в расцвете творческих сил встретил Октябрьскую революцию в России. Он без колебаний принял предложение Анатолия Васильевича Луначарского участвовать в проектах «монументальной пропаганды». К Первомаю 1919 года Конёнков создал скульптурную композицию «Степан Разин с ватагой». На лобном месте стоял в полный рост деревянный Разин, а рядом в деревянном челне восседали вырезанные из сосновых кряжей рулевой Ефимыч, Митрич Борода, есаул Васька Ус, Петруха Губанов, татарин Ахмет Иванович. Персидская княжна по настоянию казачьих атаманов была вылеплена из гипса.

   Ленин пришел открывать памятник вместе с Конёнковым. Красная площадь ликовала и приветствовала скульптора. Композиция простояла двадцать пять дней, а потом её убрали в музей. Народ был недоволен, что казнили Разина на Болотной площади, а памятник поставили на площади Красной.
   В эти же дни Ленин поручил Конёнкову изготовить барельеф для Кремлёвской стены «Павшим в борьбе за мир и братство народов». Луначарский и Крупская, возглавлявшие Наркомпрос, готовили новые эпохальные планы воспитания рабочих и крестьян. Монументальная пропаганда была важной частью плана. Это было время, когда наш Григорий Львович Рошаль после окончания Тенишевского училища приехал в Москву и стал сотрудником Наркомпроса. Достоверно неизвестно, встречались ли тогда в Москве Рошаль и Конёнков лично. Можно лишь представить ту вдохновенную эпоху, идеями которой питались и действовали заодно талантливые деятели культуры и искусства.

   В 1921-1923 годах Рошаля направили на учебу в мастерскую Мейерхольда. После обучения он возглавил работу в Театральном отделе Наркомпроса. А Конёнкова в эти годы направили на несколько месяцев в США для подготовки грандиозной выставки русского и советского искусства. Однако, Конёнков и его жена Воронцова проживут в Нью-Йорке многие годы, вплоть до конца Второй мировой войны.

   Чтобы не уйти далеко от хронологии основных событий, параллельно расскажу об одной любопытной работе Конёнкова. Она заставила меня волноваться особенным образом. Еще в 1905 году московские деловые мужики подрядили Сергея Тимофеевича знатно оформить кафе-булочную на Тверской улице. Конёнков в то время был уже известный и потому дорогой мастер. Но хозяин кафе тоже не лаптем щи хлебал. В те времена в Москву и из Москвы по Тверской живо гоняли ямщину. На запад, на север, на восток и обратно в столицу тянулись вереницы обозов с товарами и поезда с коммерсантами. Купцы и предприниматели сделали эту трактовую улицу людной и потому здесь основались со своим бизнесом многочисленные предприниматели. По этой улице я много раз проехал и прошел пешком. Хотел написать литературную раскадровку для Рошаля. Но в годы учебы мне было еще не по силам освоить и осмыслить исторический материал.

   Доходные дома, товарные склады, мастерские, рестораны, купеческие конторы и прочие предприятия расположились в этой части города. В этой среде хозяин кафе - некто Филиппов - был известен как знатный хлебопёк. У него была целая сеть хлебопекарен в Москве. Говорят, что когда-то в молодости он сам гонял ямщину из Сибири. Потом остепенился в Москве. Стал кормить всякий временный люд на Тверской. Но настоящие доходы у него стали получаться от выпечки хлеба.

   У Гиляровского в книге «Москва и москвичи» я читал про угощения Филиппова.
«Булочная Филиппова всегда была полна покупателей. В дальнем углу вокруг горячих железных ящиков стояла постоянная толпа, жующая знаменитые филипповские жареные пирожки с мясом, яйцами, рисом, грибами, творогом, изюмом и вареньем. Публика – от учащейся молодёжи до старых чиновников во фризовых шинелях и от расфранченных дам до бедно одетых рабочих женщин. На хорошем масле, со свежим фаршем пятачковый пирог был так велик, что парой можно было сытно позавтракать. Их завёл ещё Иван Филиппов, основатель булочной, прославившийся далеко за пределами московскими калачами и сайками, а главное, чёрным хлебом прекрасного качества».

   Кафе-пекарню на Тверской оформил знатной деревянной резьбой и барельефами Степан Конёнков. Филиппов остался очень доволен творчеством мастера. Доволен был и мастер щедростью заказчика. Барельеф «Пиршество» оказался настолько хорош, что вошел в мировые каталоги как шедевр русской деревянной скульптуры.
Чёрный хлеб, калачи и сайки ежедневно отправляли в Петербург к царскому двору. Пробовали печь на месте, да не выходило.
   Старик Филиппов доказывал, что в Петербурге такие калачи и сайки не выйдут. Вода невская не годится!
   Кроме того, по зимам шли обозы с его сухарями, калачами и сайками, на соломе испечёнными, даже в Сибирь. Их как-то особым способом, горячими, прямо из печки, замораживали, везли за тысячу вёрст, а уже перед самой едой оттаивали– тоже особым способом, в сырых полотенцах, - и ароматные, горячие калачи где-нибудь в Барнауле или Иркутске подавались на стол с пылу с жару».

   Григорий Львович иногда, неожиданно для меня, расспрашивал о моей предыстории. Он такие расспросы устраивал со многими моими однокурсниками. Меня он заставал врасплох, я еще не знал, что казаки Филипповы из тобольского разряда, известны со времен царя-батюшки Ивана Васильевича. Не только на Урале, но и в Сибири проявили себя Филипповы.

   Мой дед Павел Филиппов говорил мне, что корни наши глубоко в русские земли проросли. Может быть поэтому меня всегда воодушевляют находки самых неожиданных возможных родственных связей, которые возникают при чтении книг по истории, или в разговорах с разными людьми. Свойство русских людей ощущать свое историческое родословие заложено в сакральной глубине православной души. Без этого свойства нет у русского человека родины. Есть лишь территория проживания.

   Проживая в Америке, Конёнков мог позволить себе обратиться к библейским сюжетам. В это время он создает множество рисунков на темы Христа, пророков, апостолов. Картины-размышления на темы апокалипсиса привлекают художественных критиков зарубежья. Не мог православный человек избежать этих тем. Без Бога - всякий крещеный как без Родины.

   По личному распоряжению Сталина семью Конёнкова вместе со всеми его работами перевезли в Советский Союз. На Тверской, не очень далеко от того места, где когда-то была пекарня Филиппова, ему предоставили большое помещение для мастерской. Здесь он создал знаменитые скульптурные портреты писателей, художников, музыкантов, общественных и государственных деятелей.

   В 1951 году в Кремле вручали Сталинские Премии. Коненков получил высшую награду за портреты семьи Максима Горького. Рошаль – за фильм «Мусоргский». В этом же году в Сибири дед Павел получил от моей мамы известие, что у него родился внук Саша.

   Когда Конёнкову перевалило за девяносто, он продолжал работать. Скончался Сергей Тимофеевич в Москве зимой 1971 года. Через полгода я поступал в обучение к Рошалю и на собеседовании между нами возникло имя Конёнкова.
Я не знал, что Конёнков и Рошаль были близко знакомы и уважительно относились к друг другу.

   Удивительная биография знаменитого русского художника захватила моё воображение. Но больше всего я удивляюсь богатству воспитательного дара Рошаля. Можно без конца и края вспоминать о мгновениях общения с ним и при этом каждый раз открывать всё новые и новые тайны его педагогического мастерства. Я люблю вспоминать о Рошале. Это очень душеполезное занятие. Имена людей и события, связанные с именем Рошаля, соединяют мою душу с душами тех людей и с атмосферой тех событий. Стоит только о них вспомнить или подумать, как происходит чудо! Режиссер-педагог Рошаль стал для меня реальным проводником в разные эпохи истории.

   Вглядываюсь в скульптурный автопортрет Конёнкова на Ново-Девичьем кладбище и передо мной возникает картина его прошедшего времени. Вот Григорий Львович позирует скульптору в его мастерской на Тверской улице. Я незаметно присутствую рядом. Ощущаю присутствие деда Павла и даже ощущаю с Тверской улицы вкусные запахи из кафе-пекарни своего фамильного предка.
   Вот я уже наблюдаю за Конёнковым, который лепит из глины портрет Эйнштейна в Принстоне.
   Вот жена Конёнкова Маргарита Воронцова угощает вкусняшками пришедшую к ним в гости свою подругу – жену президента Рузвельта. Сергей Тимофеевич сидит в сторонке на кожаном диване и делает на картонке карандашные наброски двух милых и очень красивых женщин.
   Никто еще не догадывается, что Маргарита – советская разведчица, ставшая тайной любовницей Эйнштейна и первой сообщившая Сталину о заокеанских замыслах создания атомной бомбы. Благодаря Эйнштейну, ей удалось вступить в близкую связь с «отцом ядерной бомбы» Робертом Оппенгеймером.
   Я тоже здесь, где-то среди них. И незримо присутствует Рошаль, подаривший мне душевную связь с этими разными людьми.

   От подобных картин моя жизнь кажется интереснее и важнее. Душа становится сопричастной к чему-то значимому. И вот уже Эйнштейн становится мне близким человеком. И его гениальная теория относительности выглядит понятнее. И Рузвельт вспоминается как муж приятельницы Конёнковых. Работает рошалевское «подстолом».

   Доведись мне снимать игровое кино об этих людях, актерам было бы легко понимать меня как режиссера.