Завещание. Ги де Мопассан

Посвящается Полю Эрвё

Я знал этого высокого парня, Рене де Бурневаля. Он был довольно дружелюбным, хотя и грустным, казался отрешённым от всего, очень скептически ко всему относился и ловко умел обличать светское лицемерие. Он часто повторял: “Честных людей не осталось. А если и найдутся несколько, то только среди негодяев”.
У него было два брата, господа де Курси, с которыми он не виделся. Так как у них были разные фамилии, я понимал, что они были не абсолютными родственниками. Мне несколько раз рассказывали странную историю, произошедшую в этой семье, но без подробностей.
Этот мужчина нравился мне, и вскоре мы близко подружились. Однажды вечером, когда я ужинал у него, я спросил: “Вы родились в первом или во втором браке вашей матушки?” Я увидел, что он сначала побледнел, потом покраснел и ничего не отвечал несколько секунд. Затем он улыбнулся печально и нежно, что было свойственно ему, и сказал: “Дорогой друг, если вас это не утомит, я расскажу вам свою историю от первого лица, со всеми подробностями. Я знаю вас как умного человека и не боюсь, что наша дружба пострадает от этого, а если этому суждено случиться, то пусть так и будет”.

*
“Моя мама, мадам де Курси, была бедной робкой женщиной, которую взяли замуж из-за состояния. Вся её жизнь была пыткой. Она обладала любящей, боязливой, чувствительной душой, и её бесконечно изводил тот, кто должен был быть моим отцом – один из тех грубиянов, которых называют “деревенской аристократией”.  Спустя месяц после свадьбы он взял в любовницы служанку. Кроме того, он заводил интрижки с жёнами и дочерьми фермеров, что не помешало ему завести двух сыновей от жены. Считая меня, нужно было бы сказать “трёх”. Моя мать ничего не говорила; она жила в этом доме разврата тихо, как мыши, скребущиеся в углах. Она смотрела на людей своими встревоженными светлыми глазами, словно отстраняясь и исчезая, и её взгляд всегда был бегающим, его не покидал страх. Однако она была миловидна, с пепельными волосами, как будто потерявшими цвет из-за постоянных опасений.
Среди друзей г-на де Курси, которые постоянно приходили в замок, был один бывший кавалерист, вдовец, нежный и сильный мужчина, способный на самые энергичные решения – г-н де Бурневаль, чьё имя я ношу. Он был высок, худощав, с густыми чёрными усами. Я очень на него похож. Это был начитанный человек, его образ мыслей сильно разнился с идеями его круга. Его прабабушка дружила с Жан-Жаком Руссо, и поговаривали, что г-н де Бурневаль унаследовал что-то от этой дружбы. Он знал наизусть “Общественный договор”, “Новую Элоизу” и все философские книги, которые издалека приготовляли бурное будущее наших древних обычаев, предрассудков, законов и глупой морали.
Казалось, что он любил мою мать, и она отвечала ему взаимностью. Эта связь была настолько тайной, что никто о ней не подозревал. Бедная женщина, брошенная мужем, должна была привязаться к нему со всем отчаянием и впитать всё его мышление, теорию свободных чувств, смелость независимой любви; но, так как она была настолько боязлива, что никогда не осмеливалась повышать голос, всё это спрессовалось и сконденсировалось в её сердце, которое было закрыто от всех.
Два моих брата относились к ней довольно грубо, как и их отец, не проявляли ни малейшей ласки и, видя её бесправное положение в доме, считали её чуть ли не за служанку.
Я был единственным из её сыновей, кто любил её и кого любила она.
Она умерла. Мне было тогда 18 лет. Должен добавить, чтобы вы лучше поняли последующие события: разделение имущества было провозглашено в пользу матери, которая, благодаря искусным законам и преданности нотариуса, сохранила право составлять завещание по собственной воле.
Нас предупредили, что завещание находится у нотариуса, и нас пригласили на оглашение.
Я помню это, как вчера. Это была грандиозная, драматическая, потрясающая сцена, вызванная последним всплеском протеста покойной, этим криком о свободе, этой загробной местью жертвы, раздавленной нашими мучениями при жизни, которая бросила из своей могилы отчаянное воззвание к независимости.
Тот, кто считал меня своим отцом, толстый сангвиник с видом мясника, и два моих брата, юноши 20 и 22 лет, спокойно ждали на своих стульях. Приглашённый г-н де Бурневаль вошёл и сел позади меня. Он словно задыхался в тесном сюртуке, был очень бледен и часто покусывал ус, отчего тот изрядно намок. Он, без сомнения, ожидал того, что вскоре произошло.
Нотариус запер дверь на 2 оборота и начал чтение, вынув перед нами конверт, запечатанный красным воском”.

Внезапно мой друг замолчал, затем встал и вынул из секретера старые бумаги, развернул, поцеловал лист и продолжил:

“Вот завещание моей покойной матери:

“Я, нижеподписавшаяся Анна-Катерина-Женевьева-Матильда де Круалюс, законная супруга Жана-Леопольда-Жозефа Гонтрана де Курси, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, излагаю здесь свою последнюю волю.
В первую очередь, я прошу прощения у Бога, а затем – у моего дорогого сына Рене за то, что я сейчас совершу. Я полагаю моего сына уже достаточно повзрослевшим для того, чтобы понять и простить меня. Я страдала всю жизнь. На мне женились по расчёту, меня презирал, угнетал и обманывал муж.
Я прощаю его, но я ему ничего не должна.
Мои старшие сыновья ничуть не любили меня, не баловали, не относились ко мне, как к матери. Я всю жизнь была для них тем, чем должна была быть; я ничего не должна им после смерти. Кровные связи ничего не значат без любви, без ежедневной святой любви. Неблагодарный сын значит меньше, чем чужой человек, но он – преступник, так как нельзя быть равнодушным к собственной матери.
Я всегда дрожала перед мужчинами, их несправедливыми законами, их бесчеловечными привычками, их гнусными предрассудками. Перед Богом я больше ничего не боюсь. Умершая, я отбрасываю лицемерную стыдливость и осмеливаюсь высказать свои мысли, выдать и подписать тайну своего сердца.
Итак, я оставляю всю часть своего имущества, которой мне позволяет распоряжаться закон, моему дорогому любовнику Пьерру-Жермеру-Симону де Бурневалю с последующим переходом к нашему сыну Рене.
(Эта воля, впрочем, в более точных выражениях сформулирована в нотариальном акте).
Перед Высшим судиёй, который слушает меня, я заявляю, что прокляла бы небо и землю, если бы не встретила глубокую, преданную, нежную, непоколебимую любовь г-на де Бурневаля и если бы не поняла в его объятиях, что Создатель сотворил всё живое для любви, для взаимной поддержки, для взаимного утешения и взаимных слёз в горькие часы.
Отцом моих старших сыновей является г-н де Курси. Только Рене обязан жизнью г-ну де Бурневалю. Я умоляю Господа поставить отца и сына выше общественных предрассудков, и пусть они любят друг друга до самой смерти, как и меня в моём гробу.
Таковы мои последние мысли и последняя воля.
МАТИЛЬДА ДЕ КРУАЛЮС”

Г-н де Курси встал и закричал: “Это завещание безумицы!” Тогда г-н де Бурневаль сделал шаг вперёд и сказал громким пронзительным голосом: “Я, Симон де Бурневаль, заявляю, что в этом документе написана чистая правда. Я готов ответить за это перед кем угодно и даже доказать письмами, которые храню”.
Тогда г-н де Курси пошёл к нему. Я думал, они подерутся. Они стояли, оба высокие, только один – толстый, а второй – худой, и дрожали. Муж моей матери пролепетал: “Вы негодяй!” Второй произнёс тем же сухим громким голосом: “Мы выясним это в другом месте, сударь. Я бы уже давно дал вам оплеуху и вызвал на дуэль, если бы не дорожил так сильно спокойствием этой бедной женщины, пока она была жива, которую вы так мучили”.
Затем он повернулся ко мне: “Вы – мой сын. Хотите уйти со мной? У меня нет права забрать вас, но если вы хотите, я вас приму”.
Я пожал ему руку вместо ответа. Мы вместе ушли. Определённо, я на три четверти потерял рассудок.
Через 2 дня г-н де Бурневаль убил на дуэли г-на де Курси. Мои братья, опасаясь скандала, молчали. Я уступил им, и они приняли половину материнского наследства.
Я взял имя своего настоящего отца, отказавшись от данного мне законом – оно мне не принадлежало.
Через 5 лет г-н де Бурневаль умер. Эта утрата ещё очень свежа для меня”.

*
Он встал, сделал несколько шагов и остановился напротив меня: “И всё же, говорю вам: завещание моей матери – это одна из самых прекрасных, справедливых и великих вещей, которые могла совершить женщина. Вы так не думаете?”
Я протянул к нему руки: “Совершенно с вами согласен, мой друг”.

7 ноября 1882
(Переведено 3-4 июня 2019)