Красный воздушный шар в заснеженном поле

I. Письмо

Обожаю поездки за город. Повезло, что Ваня тоже их любит. А может, он ездит потому, что любит меня. Тоже неплохо.

Зимой в полях особенное настроение. Так тихо, светло. Мороз слегка пощипывает щёки и кончик носа. Деревья у дороги оттеняют белизну снега своими тёмными силуэтами. Возвращаешься из таких мест как будто обновлённая, очищенная от всего, что тянет вниз.

Вот и сейчас мы с Ваней прогуливались по заснеженной земле. Он держал меня за руку, и я смотрела вперёд, в бесконечное небо. Оно было абсолютно чистым, не считая... непонятного красного, круглого предмета, который парил, казалось, совсем невысоко.

- Смотри, что это? – я отпустила руку мужа и побежала к цветному кругляшу.
- Полина! – удивлённо воскликнул Ваня.

Предмет оказался гелиевым шариком. Похоже, кто-то выпустил его в городе, и он прилетел сюда.

Однако это был необычный шар. К его ленте был привязан конверт без адреса, с одной только надписью: «Сове от Вороны».

- Чего ты убегаешь? – Ваня догнал меня. – Шарик как шарик.

Я показала письмо.

- «Сове от Вороны», – прочитал он и негромко рассмеялся. – Наверное, дети играли.

Я вскрыла конверт. С детства люблю разгадывать тайны.

- А читать чужую переписку, между прочим, нехорошо.

Ваня обнял меня. Греясь в его объятиях, я погрузилась в чтение.

«Кар. С чего начать...

Я хотела бы многое изменить. Масса ошибок... Перед столькими я виновата.

Но больше всего перед ними. Перед Элей и Лидой. Они приняли меня такой, какая я есть. Со всеми моими заморочками, проблемами. И всегда они находили для меня доброе слово. Доброта, которую я не заслуживаю. Эти девочки мне очень дороги. И я подвела их...

Эля... у неё я отняла всё. Абсолютно всё. Иногда мне кажется, что если бы она приехала, когда ты только попал в больницу, ничего бы не было. Не было. Ты бы сделал ей предложение. Вы бы поженились. Ты бы не сдался. У вас были бы дети. Я приходила бы к вам в гости, ты приготовил бы что-нибудь вкусное... я бы нянчила племяшек. Иногда мне кажется, что где-то в другом мире так и произошло. Что где-то там мы все счастливы. Я знаю, что это всего лишь мысли, но почему-то они меня греют. И в то же время сильно ранят. Ведь я своими руками перечеркнула всё это.

В марте я приезжала к ней. Долго стояла в её дворе. Продрогла до костей. Собиралась с духом. Но так и не смогла заставить себя зайти в подъезд, постучать в дверь. Как я могла посмотреть ей в глаза? После всего? Я так и уехала. Не заговорив с ней. Даже не увидев.

Возвращаясь в мыслях к прошлому, я хочу изменить всё. Сказать «нет». Наплевав на данное когда-то слово.

Мы были бы живы... в тот день умер не ты один. Мы оба.

Эх...

Я так и вижу эту картину, как вы меня всей семьёй провожаете на поезд. Как я еду к Лиде в гости. Мы бы сходили вместе на концерт. Она удивительная девушка, я же говорила? Мы бы гуляли после концерта, делились впечатлениями. Она бы меня тискала. Да-да. Она очень часто говорит, что хочет меня потискать. И я не особо-то и против. Если получится, я съезжу к ней в гости этим летом. Она заслуживает хотя бы одной встречи. Я хочу с ней встретиться.

К Эле я приезжала дважды. В марте и октябре. Меня той осенью неслабо помотало. Чувствуя себя на самой грани, за которой нет возврата, я хотела с ней увидеться. Как я думала, напоследок. И я увидела её. Она возвращалась с работы, а за ней шли два нетрезвых парня. Они прошли мимо меня. И Эля, и те двое с небольшим отставанием. И мне очень не понравилось, о чём говорили эти отморозки. Она так и не узнала, что они хотели с ней сделать. Но теперь это не имеет никакого значения. Я обидела её. Необоснованно. На пустом месте. Только так, отвернув от себя, я могу уберечь её от нашего семейного «проклятия неудачи». И это не просто фигура речи. Стоило мне приехать, как нарисовались эти недоумки. А сколько проблем принесла ей наша семья? Сколько боли и слёз? Только ей и известно.

Эти две девушки для меня как сёстры. Они часть моей жизни, моего ближайшего круга. И я оттолкнула одну и не смогла найти в себе силы оттолкнуть вторую. Вернее, Лида вцепилась в меня руками и ногами и не отпустила.

Совёнок, я очень виновата перед ними. Очень. Но... Я хочу верить. Верить, что ты всё знаешь сам. Наблюдаешь за мной, когда я разглядываю их фотографии... Слышишь, как я говорю во сне с ними. Видишь, как бы я ни старалась скрыть, мои слёзы. Дорогой, мне с каждым днём всё страшнее. А что если я никогда их так и не увижу? Что если я так и не извинюсь перед Элей? Знаю, она не простит. Никогда. Я бы на её месте не смогла. Хоо, дорогой, я так устала. Запуталась. И соскучилась. По тебе, по девочкам. Как неуютно тут одной...

Целую, Ворона».

Я не могла понять свои чувства. Мне показалось, что на время чтения письма боль девушки, называвшей себя Вороной, стала моей болью. Я не знала никого из этих людей, но мне захотелось обнять автора письма.

- Ты не плачешь? – обеспокоенно спросил Ваня. Он тоже прочитал.

Я покачала головой. Он заглянул мне в глаза.

- Выбрось. Пойдём домой.

Я не особо разговорчива, а теперь у меня и вовсе иссякли все слова. Я убрала письмо в карман. Ваня поцеловал меня в щёку и повёл к машине.

Пока мы ехали, я снова достала листок, исписанный мелким, ровным почерком. Я перечитывала письмо, рассматривала буквы. Кажется, иногда даже шёпотом проговаривала отдельные предложения. И всё труднее было сдержать слёзы. Я не хотела тревожить мужа, но он всё равно наблюдал за мной и не мог не видеть, что со мной что-то не так.

А со мной что-то не так с тех пор, как погибли мои родители. Уже больше полугода прошло, но, как ни старалась я справиться, всё равно хожу как в тумане. Смотрю на всё будто со стороны. А теперь прилетела Ворона и своим коротким «кар» рассеяла этот туман, показав изуродованную действительность во всей красе.

Щекам стало горячо. Я заплакала.


II. Ворона

Мне приснился сон: мы с папой сидим друг напротив друга в какой-то комнате с размытыми очертаниями. Я чётко вижу только его. Он улыбается и кормит меня белым хлебом, как ребёнка. И что-то говорит. Уже не помню, что...

Я ощущала спокойствие, которое мог дать только папа. Тепло и уют. В этом был весь он. Когда он рядом, я защищена от всего. Я не могу быть несчастлива, если со мной отец.

Потом он пропал, и я оказалась на своей кухне. Окно там было раскрыто настежь, а на подоконнике сидела девушка.

Вся в чёрном, брюнетка. Глаза тоже густо подведены чёрным. Ногти того же цвета, длинные и острые. Кожа бледная-бледная, почти белая. И тоскливые, глядящие в упор серые глаза.

Я насторожённо смотрела на неё, и вдруг догадалась:

- Ворона?

Девушка каркнула, как настоящая птица, и выпрыгнула на улицу. С пятого этажа!

Я подбежала к окну и посмотрела вниз. Никого. Ворона исчезла.

Тут я почувствовала, что просыпаюсь. Резко открыв глаза, я нашарила будильник.

Двадцать минут пятого. Рядом сопит Ваня. Я придвинулась ближе и обняла его.

Иногда я ощущаю себя старой. Может, это нормально, не знаю. Некоторые умирали в двадцать четыре и входили в историю, но мне всё равно не нравится это чувство.

Я умирать не хочу. Я хочу много разных вещей: мамин капустный пирог, маленький домик высоко в горах, и чтобы в тишине лишь камин потрескивал. Родить ребёнка от Вани. Слепить с папой снеговика, как в детстве.

Я снова начала вспоминать тех, кого потеряла.

* * *
В девять утра мы уже пили чай и завтракали блинчиками с мёдом. Как хорошо, что сегодня воскресенье.

- Хочешь, посмотрим «Тетрадь смерти»? – предложил Ваня.
- Смерти?..
- Ох. Прости...

Я взглянула на мужа. Он взял ещё блинчик. Старается скрыть неловкость за действиями. Постоянно так делает, когда попадает впросак.

Ваня поднял на меня глаза, и скулы у него слегка порозовели.

- Я просто вспомнил... Тебе раньше нравилось это аниме. Прости... Бестактно с моей стороны.
- Ай, да брось. Ерунда.
- Точно?
- Ага. Давай лучше включим «Шкатулку с секретом».
- Что за «Шкатулка»?
- Советский мультик. Мой любимый. Много раз смотрела, когда была маленькая. Ты что, никогда не видел его?
- Нет.

Меня это не удивило. Родители мужа жили небогато, и у него не было ни видика, ни кассет. Не помню, чтобы «Шкатулку с секретом» показывали по телевизору.

Я взяла смартфон.

- Сейчас ты увидишь одно из лучших музыкальных пособий для детей!

Глупый был поступок – включить этот мультик. По ходу просмотра у меня появилось нестерпимое желание вернуться в нашу однокомнатную квартиру на втором этаже, в которой я жила до своего девятилетия. Лечь на наш диван с жуткими гудящими пружинами, между мамой и папой. Греться о них и ощущать себя самым счастливым ребёнком в мире. А потом есть мороженое – моё любимое, ореховое с шоколадной стружкой, прямо там, на диване. И чтобы папа целовал меня в макушку, а мама с улыбкой до ушей ловила каждое моё движение...

- Что с тобой? Девочка моя...

Встревоженный голос вернул меня в реальность. Наверное, выражение лица у меня стало каким-то странным.

- Вань...
- М?
- Что ты думаешь о снеговиках?
- Чего-чего?
- Снеговики. Как ты относишься к ним?

Я следила за супругом. Он так красив, когда задумывается. Смотрит немного влево, между светло-русыми бровями – еле заметные морщинки. Руки у него сейчас сложены на коленях, но иногда он обеими ладонями потирает переносицу. Раньше за один только этот жест я была готова повалить его в постель. А теперь мне что-то не хочется. Последние месяца два я вместо занятий любовью экспериментирую на кухне. Давнее увлечение всколыхнулось с удвоенной силой. Бегу я от чего-то, что ли?..

- Они одинокие, – вымолвил Ваня. – И беззащитные. И печальна их судьба...
- А если слепить им семью?
- А что это изменит для остальных снеговиков? Брошенных в трущобах городов по всему миру, в парках и аллеях? Кто слепит им семью?

Я улыбнулась.

- Звучит безнадёжно.
- Вечно молчащие стражи зимы, – продолжал он. – Оставленные своими создателями на потеху публике. Что я могу думать о снеговиках, спрашиваешь ты. А что они могут думать о нас? Поэтому я не леплю снеговиков. Поэтому я всегда буду относиться с уважением к ним. Поэтому я никогда не обижу бессловесную тварь, а обойду её десятой дорогой... Мало ли что на уме у снеговика. Вдруг он ткнёт в вас своей промороженной морковкой? Навалится своим рыхлым телом и будет глумливо смеяться над вашими потугами освободиться… А в конце, когда силы почти покинут вас, вы увидите титры. Титры на небесах. Написанные облаками. Подсвеченные неоном сотен реклам. Но вам будет всё равно. Это же титры. А кто их читает?..

Я задыхалась от смеха.

- Это великолепно!
- Правда?

Напыщенно-серьёзное выражение исчезло с Ваниного лица. Уголки его губ поползли вверх.

- Когда я была маленькая, у меня во дворе жил снеговичок Тимошка, – добавила я, отсмеявшись. –  У него были нарисованы мордочка, причёска и даже домик и солнышко на стене, к которой он прислонялся. И морковка у него была нарисованная. Он был совершенно безобиден и улыбался прохожим, пока вероломное солнце не расплавило его голову.
- Детка, я обожаю эти истории. Ты должна стать писательницей.
- Ты только что придумал задел под роман ужасов, а писательница я?

Я встала из-за стола и поставила в мойку тарелку.

- Пойду полежу.

Когда мама была жива, она говорила, что в нашей спальне столкнулись две сущности – моя и Вани. Я люблю синие оттенки, а он красные. И мы решили их совместить: голубые обои, алые шторы и покрывало.

А папа ничего не говорил про комнату. Его не интересовали такие мелочи. Он был большим чудаком, мой папа. Все, кто знает нашу семью, считают, что я пошла в него.

Папа мог не спать сутки напролёт. Всю ночь он читал, а утром как ни в чём не бывало шёл на работу. Он души не чаял в кошках – именно в кошках, а не в котах. Когда мне было годика четыре, родители подобрали одну на улице. Пушистую-пушистую и очень крупную. Она нередко отдавливала мне ноги, ложась на них. Папа назвал эту махину Бусинка и лелеял так, словно она была его второй дочерью. Я даже ревновала немного. Наверное, поэтому я вскоре стала убеждать папу, что Бусинка не кошечка, а котик. В моей голове созрел хитроумный план: папа поймёт, что его любимица самец, и прогонит её. И снова начнёт покупать игрушки и вкусненькое только мне!

Поначалу отец смеялся и не обращал на мои инсинуации внимания, потом терпеливо возражал. В конце концов ему это надоело и он, желая поставить точку в нашем споре, уложил Бусинку к себе на колени – пузом кверху – и от души подул на то место, где под густой шерстью скрывалась истина. Выражение его лица я буду помнить всю жизнь: ступор, неверие, разочарование ребёнка, которому на Новый Год подарили зубную щётку.

- У-у... А я думал – кошка... – протянул он расстроенно. Мне даже стало его жаль.

Так Бусинка превратилась в Буса, но любить его меньше папа не стал.

Однажды, когда мне было четырнадцать, мы гуляли в заброшенном парке на окраине города и попали под ливень. Папа нашёл навес, под которым, должно быть, продавали всякие безделушки, когда парк функционировал, и под ним мы спрятались. Мы просто сидели на корточках и смотрели, как вода врезается в асфальт и превращается в ручейки и водопады. Каждому из них мы придумывали название. До сих пор помню зелёно-голубую клетчатую рубашку, в которую был одет папа, запах сигаретного дыма и одеколона «Armand Basi». И его руку на своих плечах.

Ему казалось смешным наваливаться на меня в шесть утра и спрашивать: «Ты спишь?» А потом добавлять: «Вставай, будем гренки жарить». И я всегда вставала, даже если хотела досмотреть сон! Мы жарили хлеб на сливочном масле и посыпали его сахаром – самое вкусное лакомство! На исходящий из кухни аромат приходили мама и Бус, и мы всей семьёй садились пить чай. Кот нарезал круги вокруг стола, тёрся об наши ноги и смешно дёргал носиком.

Столько лет прошло, а я до сих пор встаю в шесть. Привычка. Только гренки больше не ем.

Желая отвлечься от накатившей тоски, я снова задумалась о Вороне. Многое в её рассказе было для меня неясным. Что она сделала со своим Совёнком и его невестой? А с теми негодяями, которые хотели напасть на Элю? Если она в одиночку смогла помешать им, то как?

Боже мой, да какая разница?! Почему бы не послать эту историю к чёрту?!

Но может быть, это подсказка? Папа верил в мистику. Он считал, что всё, что с нами происходит, неслучайно.

Я достала из тумбочки конверт.

«Сове от Вороны».

Милые семейные прозвища.

У меня возникло неприятное чувство, словно я подглядываю за кем-то. Человек, написавший это письмо, явно нуждался в утешении.

Я вспомнила, что оно было привязано к воздушному шарику. В груди защемило... Отчаянная попытка неизвестной девушки связаться с умершим братом. Или она так пыталась избавиться от тяготивших её чувств? Что если и я попробую так сделать?

Я рывком поднялась с кровати и распахнула двери гардероба. Джинсы, свитер. Шарик, бумага и ручка. Вот то, что мне сейчас необходимо.

- Ты куда? – спросил Ваня, когда я вышла в прихожую.
- В магазин. Скоро вернусь.
- А.

Он достал портмоне и вынул оттуда пятьсот рублей.

- Не надо, у меня есть.
- Всё равно возьми, – настоял он. – Купи мне молока, пожалуйста. Сдачу можешь себе оставить.

«Сдачу можешь себе оставить». Кажется, так говорят детям щедрые родители, когда посылают их в магазин? Этот день решил меня добить, не иначе.

Я молча взяла фиолетовую бумажку и сунула в карман пуховика.


III. Воробушек

Недалеко от нашего дома есть магазин, в котором продаются всевозможные воздушные шарики и изделия из них. Он-то мне и нужен.

В какой-то степени Ворона гениальна. Она придумала весьма неплохой способ поговорить с ушедшими близкими. Облегчить душевную боль – хотя бы частично. Мне захотелось пожать ей руку. Да и вообще встретиться с ней. Интересно, как она выглядит?

Я зашла в магазинчик и осмотрелась. Полки с подарочными коробками. Надувные фигурки под потолком. Витрина, заполненная ящиками с шарами любых форм и расцветок.

- Здравствуйте... – обратилась я к продавщице. Она вытаращила на меня и без того большие глаза. - Мне нужен один гелиевый шарик. Синий.

Девушка достала несколько шаров. Я выбрала самый обычный, без рисунка.

- Тридцать рублей.

От волнения у меня дрожали руки.

Я вышла, держа шар за ленточку. Он тут же стал задевать ветки наверху, и мне пришлось подтянуть его к себе и взять за хвостик. Нужно было сначала зайти за молоком...

Воодушевлённая, я влетела в квартиру.

- Ты купила шарик? – растерялся муж.
- Угу.

Я протянула ему пакет молока и скинула сапоги. Он мягко улыбнулся. Я сняла пуховик и шапку.

- Хочу написать письмо папе. Как сделала Ворона. Привяжу его к шарику и выпущу с балкона. И маме... С другим шариком.

Ваня молча выслушал меня. О чём он думает? О том, что у меня крыша поехала?

- Конечно. Напиши, – ответил он. Его взгляд был как никогда серьёзен.

Мне стало легко. Я поцеловала мужа и удалилась в спальню.

Начать было не так просто. Пока я не взяла ручку, казалось, что слова будут литься из меня водопадом, но белый лист бумаги будто стёр их. Разве можно передать всю любовь в письме?

Наконец ручка зашуршала по бумаге.

«Привет, пап.

Мне очень тебя не хватает. Уже прошло столько времени, а я помню всё так ясно, будто это случилось вчера.

Неужели ты – прошлое? Не хочу, чтобы ты становился прошлым. Как трудно говорить о тебе в прошедшем времени...

Мамы нет. Тебя нет. Пусто.

Я бы хотела пойти в наш парк, но мне так больно туда возвращаться. Потому что весь он напоминает о тебе. И город. Когда-то я любила его, а теперь он мне тягостен...

Выхожу по ночам на балкон, распахиваю окно. Воздух мучительно свеж. Пахнет зимой. И такая тоска...

Я скучаю. До зубовного скрежета. Так ярко ощущаю твоё присутствие и тепло, когда вспоминаю тебя. Словно ты не умирал. Но ты умер, и это самое горькое. Тебя не будет – никогда. Я никогда не услышу тебя снова. Не увижу. Не обниму. Я столько не успела тебе рассказать.

Недавно я купила своё любимое сливовое мыло. Вдыхая его аромат, я вспоминаю университет. Даже там я оставалась ребёнком – восторженным, пытливым и впечатлительным. А теперь я застыла. Я больше не губка, впитывающая в себя жизнь. Я... просто человек.

И я очень люблю тебя. Очень. И всегда буду любить. Мне бы так хотелось, чтобы ты спрятал меня от ветра. Обнял и пожурил, что легко оделась.

Ваня недавно прятал меня. А я думала о тебе.

Спасибо тебе за всё.

Спасибо.

Спасибо.

С п а с и б о

Люблю.

Твой Воробушек».

Так он меня звал, когда я была ребёнком. И даже после того, как я вышла замуж, он продолжал иногда называть меня Воробушком, когда мы оставались наедине.

Я медленно сложила письмо. Про конверт я забыла. Не страшно...

Дыроколом я проделала в листе отверстие и привязала послание к шарику.

Когда я выпускала его в небо, меня не покидало ощущение, что так и должно быть. Словно я скидывала с плеч неделями давящий на них груз. Мне казалось, что после отправки письма всё будет иначе. Всё наладится. Я даже испугалась. Это было слишком... неожиданно. Что, так просто? Это и всё?

Я смотрела, как шар поднимается ввысь. Очень скоро он скрылся из виду, а я всё глядела ему вслед.


IV. Отец

На следующий день я вернулась с работы раньше Вани. Нашарив выключатель, зажгла свет и стянула с головы шапку. Я чувствовала дикую усталость, но она не была похожа на ту, что преследовала меня раньше. Сегодня мне ни разу не захотелось упасть лицом вниз, не приходилось напрягать остатки сил, вчитываясь в одну и ту же фразу.

Я прошла на кухню и распахнула окно. Декабрьский воздух ворвался внутрь. Я решила открыть и балкон. Раздвинула шторы и вздрогнула.

За стеклом колебался воздушный шар. Белый, с узором из чёрных звёздочек.

Нахмурившись, я втащила его в квартиру.

К ленте был привязан конверт с единственной надписью: «Воробушку».

«Бух!»

Грудь заболела там, куда врезалось сердце. Почерк был отцовский. Та же «у», похожая на «ц». Те же заострённые буквы и наклон влево. То же детское прозвище...

«Бух! Бух! Бух!»

Я снова посмотрела наружу, словно ожидая увидеть парящего на крыльях передатчика. Кровь стучала в висках.

За окном были привычные голые деревья и пёстрые балконы. Я вскрыла конверт и достала вчетверо сложенный листок.

«Здравствуй, моя маленькая. Я рад снова поговорить с тобой. Ты всегда была для меня не только дочерью, но и другом. Может, это не совсем правильно, но я счастлив, что так сложилось.

Все те годы, что мы были вместе, я берёг тебя. Не хотел, чтобы ты видела грязь и боль, разочаровывалась и падала. Я желал, чтобы беды едва коснулись тебя, а то и вовсе обошли стороной. Но так не бывает. Нельзя уберечь своего ребёнка от всего. Теперь я это понял... Я не смог защитить тебя от самого страшного. В тот день от меня мало что зависело...

Никогда не бери на себя слишком много, детка. Мы не можем влиять на всё, не можем спасти всех.

Тебе сейчас очень больно, и ты растёшь над собой через эту боль. Даже если пока не замечаешь этого.

А я всегда наблюдал, как ты росла. Крошечное беспомощное тельце с носиком-кнопочкой, которое менялось на глазах. Так быстро, так неудержимо. С каждым годом в тебе появлялось всё больше от меня. Я смотрел и поражался: неужели всё это сделал я?.. Ты та, кто всегда будет носить в себе часть меня. Мои глаза, мою осанку, мой лоб. Мою тягу к фантазиям и исследованиям. Верю, что и мои лучшие качества тоже.

Знаешь, котик, я всю жизнь мечтал написать книгу. Приключенческий роман, который будет волновать людей, заставлять их думать, меняться после прочтения. Я хотел поделиться тем, что носил в себе с рождения... Приоткрыть завесу в мир, недоступный другим, но понятный и знакомый мне.

Я этого не сделал.

Почему? Не знаю. Я всегда находил что-то более важное (как мне казалось). Банально ленился. Считал, что у меня есть бесконечный запас времени и что когда-нибудь я напишу. Достичь этого, как видишь, не удалось.

Помни, Воробушек. Время – это всё, что у тебя есть. И его вечно будет не хватать.

Доверяй себе. Не откладывай то, к чему тебя тянет. Прямо сегодня сделай то, что давно хотела. Не бойся ничего. Ты сможешь всё, ведь ты – моя умница.

Ты, конечно, захочешь написать ещё. Завести воздушную почту и никогда не расставаться с нами. Не надо, солнце. Да, это больно и горько, но не надо. Мёртвые должны оставаться мёртвыми. Пройдёт время, и ты сможешь это пережить. Ты очень сильна и не одинока. У тебя есть Ваня, подруги, бабушка и дедушка, хорошие коллеги. Самое главное – у тебя есть ты. Я лишь хочу сказать, что всё плохое рано или поздно заканчивается. Ты можешь горевать, сколько нужно, скучать и плакать, но не забывай о настоящем, ведь без него нет и будущего.

Это нормально, Поля. Все умирают. Это естественный ход вещей. Я всё-таки очень рад, что ушёл ещё совсем не старым, не мучился от боли в суставах, провалов в памяти, глухоты, запоров и прочих прелестей (не фукай, запоры – тоже естественный ход вещей. В каком-то роде...). А мама так вообще не могла пожелать для себя лучшего конца. Ты не знаешь, но она очень боялась старости. И всё гадала, кто из нас двоих уйдёт первым. А так... Мы жили счастливо. Не шибко долго, но зато умерли в один день.

И ещё кое-что. Мы с мамой всегда будем с тобой, даже если рядом нас уже нет. Помни об этом.

Люблю тебя. Целую. Привет Ване.

Папа».

Я прижала ладонь ко рту и отодвинула письмо подальше, чтобы не закапать его слезами. Горло сдавил спазм.

Когда я немного успокоилась, то снова посмотрела на послание. Родное, тёплое и пугающее.

«Всегда есть место ненормальному, – иногда говорил папа. – Мистике. Чуду. Называй как хочешь».

Не до такой же степени, папочка?!

Если это чья-то шутка, то очень жестокая. Но трудно выполнимая... Да и кто мог так поступить?

И почерк. Его можно подделать, но кому и для чего это надо?

Когда Ваня пришёл домой, я показала ему письмо и шарик. Он с непониманием уставился на меня, и тогда я всё рассказала. Его молчание напугало меня.

- Ну скажи хоть что-нибудь!
- Да я просто охреневаю, Поля!
- Я сама охренела! Так просто не бывает! Но...
- Ты уверена, что почерк отцовский?
- Ну да...

И тут меня осенило!

- А это не ты случайно...

Муж молча смотрел на меня. Глаза у него потемнели, как море перед штормом. Лицо стало непроницаемым, и я вдруг поняла: он сомневается в моей вменяемости. Сама мысль о том, что я могла сойти с ума, ранила его. Он не хотел так думать, но это казалось очень возможным. А Ваня не привык прятаться от правды. И сейчас он стоял передо мной, пытаясь что-то сообразить...

- Ты думаешь, я сама написала это письмо? – тихо спросила я. – И убедила себя, что оно от папы?

Он не ответил и вышел из комнаты. Я села на диван и уставилась в пол.

Я не могла винить мужа. Почему-то только сейчас я задумалась о том, каково приходилось ему все эти месяцы. Как трудно ему было всегда оставаться приветливым, заботливым и понимающим. Сколько у него уходило сил, чтобы каждый день улыбаться мне, видя мои страдания. Я всегда жила сложной внутренней жизнью, слишком напряжённой, чтобы часто пребывать в покое, и он это знал. Женившись на мне, он словно взял ответственность за мою ранимость, хрупкость и восприимчивость. Фактически он стал продолжением моих родителей, которые залюбили меня до немоты. И всё это время он старался привести меня в чувство, порадовать хоть чем-то. Бился как рыба об лёд. А я была слишком погружена в собственное горе, чтобы заметить это.

Я прошла на кухню. Ваня сидел за столом, держась обеими руками за кружку с кофе. Между бровей и в уголках губ у него залегли глубокие, скорбные складки. Он всегда выглядел немного старше, чем был, а теперь и вовсе постарел лет на десять.

Ваня отпил кофе и поморщился. Я улыбнулась.

- Забыл про сахар?

Я придвинула ему коробку с рафинадом. Он кинул в кружку один кусочек, но размешивать не стал. Вместо этого он подошёл к окну и замер, опершись руками о подоконник.

- Помнишь нашу первую встречу? – спросила я. – Это было в университете, на фестивале роботехники. Ты был такой представительный, строгий, в отглаженном костюме. Галстук у тебя ещё был тёмно-синий. Я уставилась на него, а потом столкнулась с тобой глазами. Ты улыбнулся. И я заметила, что у тебя брекеты. Трогательный подростковый атрибут у сурового дяденьки в смокинге.

Правая рука Вани поднялась к губам, словно он вспомнил ощущения от брекетов. Я положила ладони ему на плечи.

- Именно тогда я влюбилась в тебя.

Я почувствовала, как он постепенно расслабляется. Когда Ваня повернулся ко мне, глаза у него были влажные. Я первая начала целовать его, вцепившись пальцами в рубашку, ощущая его руки на своей спине, талии и ниже. Он сорвал с меня майку и принялся покрывать поцелуями грудь, живот, а я извивалась, как змейка в руках охотника. Мы слились воедино прямо на кухне, стоя – два изголодавшихся друг по другу тела. И не было больше ничего, кроме горячих волн, которые накатывали и отступали...

* * *
Уже ночью, лёжа в постели, я смотрела на мужа. Он уснул, прижав мою ладонь к губам.

«У тебя есть Ваня, подруги, бабушка и дедушка, хорошие коллеги. Самое главное – у тебя есть ты».

«Мёртвые должны оставаться мёртвыми».

Последняя фраза отозвалась во мне тупой болью. Я провела рукой по лицу и задумалась.

Письмо... не всё ли равно – как, откуда? В мире ещё столько неизученного. Мы боимся нового, боимся разрушения привычного уклада. И продолжаем при этом читать фантастику. Оно пришло ко мне вовремя... Вот что важно.

«Завтра съезжу к ба с дедулей» – решила я. Будто подслушав мои мысли, по улице проехала машина. Свет от фар проскользил по шторам и потолку под негромкий гул.