Б. Глава десятая. Главка 7

     В эту ночь Полине – впервые за несколько суток – удалось как следует выспаться. Это был глубокий, вязкий сон без сновидений. И не было ничего удивительного в том, что он совсем её не освежил. Она проснулась с тяжёлой головой и в отвратительном настроении. Ничего хуже в преддверии концерта быть не могло. Именно в тот день, когда ей требовалось полностью сосредоточиться на музыке и своём взаимодействии с инструментом, она не могла смотреть на скрипку без отвращения. Полина чувствовала, что вчерашняя сцена в кабинете Михаила Павловича что-то нарушила в самой глубине её существа. Будто лопнул какой-то страховочный трос, на котором держалась вся конструкция. Она ощущала себя разбитой, разобранной, никак не могла сосредоточиться на самых простых действиях. В подобном состоянии ей особенно невыносимо было внимание окружающих. Поэтому Полина, несмотря на ранний час, постаралась незаметно ускользнуть из дому. Но она не поехала в Филармонию – в такое время это не имело никакого смысла. Вместо этого она вдруг захотела пройтись по магазинам: желание, вполне естественное для любой другой женщины, но почти совсем ей не знакомое. Однако сейчас Полине требовалось что-то, какое-то занятие, которое отвлекло бы её от невесёлых мыслей.
     Большинство крупных магазинов города располагались на одной-единственной улице, которая раскинулась с запада на восток на несколько километров в длину. В народе её прозвали “бульваром Сен-Жермен”, в чём, несомненно, была изрядная доля преувеличения. До знаменитого французского променада эта авеню, по иронии судьба носившая название Провинциальной улицы, не дотягивала по всем параметрам. Однако по местным меркам это было место едва ли не роскошное, да и цены, словно ощущая собственную важность, периодически покусывали. Впрочем, Полина и не собиралась ничего покупать. Ей просто нужно было оказаться где-то в людном месте, среди бездумной суеты и ярких витрин. Ощутить поток обычной, не обременённой утончёнными проблемами жизни. Просто побыть никем, маленькой песчинкой, до которой никому нет дела.
     Было ещё, конечно, слишком рано, и большинство завсегдатаев местных лавочек и больших торговых центров ещё нежились в постели. Но уже сейчас двери магазинов приветливо распахивались прямо на тротуар, маня редких прохожих разнообразными запахами, световой рекламой и бравурными речёвками. Улица словно разминалась, поводила мускулами, проверяла свои возможности перед вечерним представлением.
Полина медленно вдоль разномастных физиономий витрин, иногда останавливаясь, чтобы лучше рассмотреть костюм на каком-нибудь манекене или особо затейливую безделушку на лотке торговцев сувенирами. На самом деле она вовсе не намеревалась что-либо покупать. У неё и денег-то была с собой лишь необходимая малость. В оркестре шли какие-то смутные разговоры о возможном гонораре за предстоящий концерт, но то были лишь слухи, которым Полина не слишком-то верила. Скорее всего, им выплатят лишь небольшую премию, как обычно, по словам Марка, и случалось. На эти деньги даже и неделю было бы не прожить. Хотя дело совсем не в зарплате. Суммы в данном случае показывали отношение местных властей к музыке и искусству в целом. И можно было лишь поблагодарить Михаила Павловича за те, несомненно, немалые усилия, которые он прилагал для улучшения финансовой ситуации в оркестре.
     На этом месте Полина остановилась и с досадой пнула подвернувшийся камешек, который трескуче заскакал по тротуару. Ну вот, ничего не получается. Она сама не заметила, как в своих размышлениях опять вернулась к фигуре руководителя оркестра. Однако что же в этом удивительного? Пока она не решит проблему Михаила Павловича – а решить её будет очень непросто, – ей не видать покоя. Хотя со стороны могло показаться, что назревавший конфликт исчерпан, на самом деле всё только начиналось. Да, Доницетти отступил, если можно было назвать отступлением столь вызывающее поведение. Но кто мог гарантировать, что подобное не повторится в будущем? Михаил Павлович был не из тех, кто склонен признавать свою вину. Вполне возможно, ему и в голову не приходило, что в этой истории он проявил себя далеко не с лучшей стороны. Хотя всё-таки вряд ли. Другой вопрос, насколько важны для него моральные соображения. Судя по тому, что она успела о нём узнать, руководитель оркестра был человек не слишком щепетильным. В интересах дела он мог пожертвовать многим – и многими. Полина понимала, что в большой игре, которую вёл Михаил Павлович, она была лишь пешкой, пусть даже и проходной, но всё-таки пешкой. В случае необходимости он бы без колебаний отдал её в обмен на инициативу. И кто знает, как скоро может наступить такой момент.
     Увы, она почти ничего не может сделать. Михаил Павлович представил всё так, как будто ничего и не происходило, как будто они остались на исходных позициях. Даже её победу (хотя ни о какой действительной победе речи не шло) он сумел обернуть в свою пользу. Теперь она в ещё большей степени зависела от его воли, чем раньше: ведь Михаил Павлович пошёл на уступку, оказал ей в некоторой степени услугу. И никого не интересует, что на самом деле с ней поступили просто некрасиво. Вопрос в том, проглотит ли она это ради возможности играть. А правда, проглотит ли?
     Полина продолжала в задумчивости ходить взад-вперёд по Провинциальной улице вплоть до самого обеда. Она не пришла ни к какому определённому итогу, да и не стремилась к нему прийти. Её размышления к концу этого долгого променада потеряли всякую стройность. То были уже скорее не мысли, а смутные ощущения, перемешанные и разнородные.
     В три часа дня Полина с удивлением обнаружила, что проголодалась. Это было совсем не удивительно, ведь она не ела со вчерашнего вечера, однако Полину почему-то страшно удивило, что даже в таком состоянии банальный голод столь бесцеремонно напоминает о себе. К тому же нужно уже было спешить. В дни концертов от оркестрантов требовалось быть на месте за три часа до начала. Девушка зашла в первое же оказавшееся поблизости кафе, наскоро перекусила кофе с какой-то очень сладкой булочкой, от которой у неё заболели зубы, и села на автобус, доставивший её к Филармонии за двадцать минут. Первым, кого она увидела у неё дверей, был Петя Евстигнеев. Полине вовсе не хотелось вступать с ним в разговор, но деваться было некуда. Трубач же, завидев её, просиял от радости и возбуждённо задвигал руками, отчего создалось впечатление, будто заработала небольшая ветряная мельница.
     – Как хорошо, что мы пересеклись! – затараторил он. – Я тут просто места себе не нахожу. Совершенно не могу собраться!
     – О чём ты?
     – Ну как же, ведь этот концерт… это ведь такое событие для нас всех!
     – Да, конечно. Но разве мы не должны поэтому быть спокойными?
     – Спокойными, шутишь! Как тут можно быть спокойным? Ведь ещё ко всему прочему это дело.
     – Какое дело? – насторожённо спросила Полина.
     – И ты ещё спрашиваешь! Да наше дело, по которому мы ходили к следователю!
     – Ах, это! – она почувствовала облегчение. На секунду ей показалось, что Петя мог узнать про другое “дело”. – Но разве тебе сообщили что-нибудь новое?
     – Нет, ничего нового вроде у них нет, но меня снова вызывали на допрос.
     – Я знаю, – автоматически отреагировала Полина и тут же прикусила язык. Это было неосторожно.
     – Откуда знаешь? – моментально обратил к ней прищуренное лицо Петя. – Разве…
     – Просто видела тебя в управлении, – быстро ответила она. – Меня ведь тоже вызвали.
     – Вот как? Странно, что по отдельности. Или у них такие методы, типа сверить показания?
     – Да, наверное, – ей вовсе не хотелось, чтобы правда выплыла наружу. Лучше, если Петя не будет знать о новых обстоятельствах расследования. Конечно, рано или поздно… Но пусть уж это поздно наступит в своё время. “Теперь у меня есть личная заинтересованность”, – подумала Полина, но подумала мимоходом, как о чём-то неинтересном. А странно всё-таки, что такой на самом деле незначительный эпизод, как нападение группы фашистов на киргиза, коснулся её с двух совсем разных сторон. С трёх, если быть точнее. Ведь помимо Пети и её брата есть ещё Павел...
     Видимо, та же идея беспокоила и трубача.
     – Он уже тут, – особенным голосом произнёс он, невольно переходя на полушёпот. – Я видел, как он входил.
     – И что в этом такого? Не забывай, он наш контрабасист.
     – А то я не знаю! Но разве тебе… не будет неприятно играть с ним вместе?
     Полина пожала плечами.
     – Я как-то об этом не думала. У меня сейчас голова занята совсем другим.
     – Понятно, понятно, – мрачно буркнул Петя. – А вот меня прямо трясёт, как вспомню, что он сделал… и что сделали мы.
     – И что же мы такого сделали? Выполнили свой гражданский долг, и только. И вообще, мы уже об этом говорили, давай не начинать опять!
     – Хорошо-хорошо, – примирительно поднял он руки. – Я просто… понимаешь, мне не хочется туда идти за ним.
     – И что ты предлагаешь?
     – Ну… мы можем подождать некоторое время. Пока остальные подойдут, чтобы не встречаться с ним.
     Полина нахмурилась.
     – Петя, ну в самом деле, что за ерунда! Нам всем сейчас нужно думать о концерте, а не о всяких… личных проблемах.
     – Я знаю, – с досадой отозвался Евстигнеев. – Только всё равно ничего не могу с этим поделать. Не сумею я поздороваться с ним… да и сидеть молча в пустом зале… нет, нет. Лучше подождать на улице.
     – Что ж, как знаешь, – равнодушно ответила она. – Можешь оставаться на улице, а я пойду. Мне ещё нужно настроить инструмент. Право, тебе не следует быть таким… чувствительным.
     И, пройдя мимо насуропившегося Пети, она решительно подняла голову, словно рыцарь, которому бросили вызов. Ей вдруг пришла в голову простая и самоочевидная мысль, и Полина сама удивилась, как она не подумала об этом раньше. Если уголовное расследование будет предано огласке – а оно, скорее всего, будет ей предано, – Михаилу Павловичу станет не до неё. Никто не смог бы предсказать, какое влияние окажет столь громкий скандал на репутацию всего оркестра и его руководителя. Не исключено, что коллектив претерпит очень значительные изменения. А значит, на самом деле от её решений и поступков теперь уже практически ничего не зависит. Ей остаётся лишь ждать и наблюдать за развитием событий. Наблюдателю можно оставаться бесстрастным. Да, именно так, наблюдатель будет бесстрастным. И именно за счёт этого, возможно, достигнет успеха.