Фаща О жизни моей семьи в годы Великой Отечественн

В Таласскую долину колонисты из Германии, Голландии и Австрии переселились давно, лет пятьсот назад. В селе Ленинполь жила семья Генриха Фаста - из 9 его детей и жены, которую односельчане называли Фащей, от фамилии Фаст. Привыкнув так ее называть, многие и позабыли настоящее ее имя. В отличии от своего мужа, невысокого и костлявого, Фаща выглядела как доярка на колхозном плакате: крупная, яркая, с ровными красивыми зубами и здоровым румянцем на всю щеку. Фаст ценился в колхозе трудолюбием и умением при необходимости легко подменить тракториста, шофера, поработать электриком, плотником или если надо, пойти на ферму пастухом. Сельчан удивляла его кипучая энергия. Успешно тянуть «колхозную лямку» и при этом успевать держать дома хорошее хозяйство: корову, телку, бычка, свиней, кур и гусей, которых было целое стадо, а также не один десяток кроликов в яме. Между прочим, тогда почти в каждом дворе держали в вырытых ямах кроликов. Село располагалось под горами, на возвышенности, далеко от грунтовых вод и кролики, рыли в сухих ямах длинные норы, плодились неимоверно, чувствуя себя прекрасно и хозяевам не давали больших хлопот. Фаща, еще в первые годы замужества однажды во время сеноуборки упала с грузовой машины.
После тяжелой травмы головы она стала немного «с простинкой». По характеру добрая и слишком доверчивая часто оказывалась обманутой. Генрих очень любил и жалел свою жену. Он терпеливо смотрел сквозь пальцы на эти мелочные обманы. Война началась, а вернее нагрянула для всех неожиданно. Шли тяжелые бои, и не буду повторяться, фашисты наступали, горели города и села, и потекли в село беженцы и эвакуированные в тыл страны. Началась всеобщая мобилизация. Немцев колонистов на фронт не брали, их отправляли на север в так называемый «Труд фронт». Перед отправкой Генрих прощаясь Фаще сказал: «Никто не знает, как долго продлиться война, но запас зерна и муки я тебе оставил, будь бережливой и помни: на тебе девять детей!» Одновременно, провожали на фронт мужчин односельчан. Наша семья в числе первых провожала младшего брата отца Ефима. Ему как раз исполнилось восемнадцать.  Громко играл оркестр, молодые люди смеялись и шутили, мама вспоминала тот день: «Громко играл оркестр. Молодые люди шутили. Я смотрела на беззаботно улыбающегося Ефима совсем еще мальчишку. И вдруг, у меня кольнуло страшное предчувствие, что мы его видим в последний раз! Не удержавшись от слез, я расплакалась, а он обнял меня и сказал: «Ты что, сестренка, не переживай, у нас знаешь какая, могучая Красная Армия! Мы фашистам быстро хребет сломаем! Максимум, через три месяца все закончится, и я вернусь домой!» Через три месяца нам пришла похоронка. Отец тогда работал инженером на мышьяковистой шахте Уч Эмчек. Она была оборонного значения и потому у него была бронь. Отец не раз просился на фронт, но его не отпускали как ценного работника. Когда погиб брат, папу уже ничто не могло удержать, и он ушел добровольцем. Вскоре привезли спецпереселенцев с Кавказа. Начался голод, деньги, выделенные государством на предварительные пособия, до людей не доходили. Начальники пьяные катались на тачанках… Люди от истощения, с отекшими ногами, падали прямо на улице.  Фащин дом находился напротив больничного дома, в котором мы жили в одной его половине. Однажды вечером, мама заметила, как из Фащиного двора бедные люди в том числе и соседи несут что-то ведрами и мешками.  Мама, освободившись от домашних дел заглянула к ней вечером. «Это что от тебя сегодня в мешках и ведрах люди выносили?»
-О майн Год! (О мой Бог!) Люди умирают с голода, а мне Фаст хороший запас оставил, вот я и помогаю!
- Фаща! Помочь голодным надо, но не мешками, война тяжелая, и похоже затянулась надолго! Помогай по-немногу! И помни: у тебя девять детей! Может оказаться так, что тебе потом никто не поможет.
Запасы у Фащи кончились быстро, наступил тот день, когда у нее из всей живности остался один красавец петух, гордо разгуливающий по двору.  Дети его очень любили и отказывались есть!
Однажды, в теплый осенний день, Фаща забежала на обеденный перерыв, накормить чем-нибудь детей, и откуда не возьмись к ней явилась цыганка. Успев перед этим расспросить подробно у соседки все о хозяйке. Зайдя во двор, она увидела петуха, а в доме, в большой пустой комнате, кроме детского белья кроватей горшков и большого чугуна, заметила в углу столик, накрытый красивой скатертью. На ней стояла швейная машинка «Зингер». Певучим голосом цыганка стала говорить Фаще: «Дай руку, красавица, яхонтовая, бриллиантовая, всю правду тебе скажу, не утаю! Вижу я на твоей руке что зовут тебя Фащей! Но это имя не настоящее твое, а прозвище, и муж твой Генрих, далеко отсюда, за горами, за холмами, лес в тайге вижу рубит да тоскует по дому. День и ночь переживает, тебя с детьми вспоминает, рвется домой сокол твой, да не пускает его конвой, я могу навести колдовство, на то, чтобы отпустил он его домой. Помогу тебе, милая, но для этого колдовства, нужно красного петуха, скатерть цветную и машинку швейнУю! Я выйду на перекресток дороги и расстелю скатерть, чтобы дорога его легла, мягкой скатертью, петуха посажу себе на плечо и через него буду ему на ухо шептать, волшебство ускорять, швейную машинку стану быстро крутить, чтобы скорее твоего Фаста в дом воротить! А вы мои родненькие, сядьте все по углам, лицом к стене, молчите и меня ждите. Кто бы не пришел, и что бы вас не спрашивал, не отвечайте! Молчите как рыбы и ждите меня. Хоть одно слово скажете, все волшебство пропадет и на вас беда найдет!»
Спустя четверть часа, в больницу вошла медсестра Антонина Михайловна Майорова, и матери сказала: «Проходила сейчас мимо Фащиного дома, и там очень подозрительная тишина, обычно ребятишки шумят, резвятся, уж не случилось ли чего!?»
Обеденный перерыв еще не кончился и мать с Антониной Михайловной пошли к Фащиному дому. Они зашли в комнату и увидели «картину», как Фаща и все дети сидят на полу лицом к стене и лишь слышно их сопение.
«Что случилось Фаща?!» - спросила мать
Фаща промолчала, лишь тяжело вздохнув.
Испугавшись, мама стала считать детей: все девять на месте, живы и слава Богу!
Подошла к старшему Ивану: «Ваня, ты здесь самый умный, объясни, что стряслось!?»
Мальчик тихим шепотом приложив палец к губам сказал: «Цыганка не разрешила нам разговаривать, иначе все колдовство пропадет, и папа наш не вернется!
-Какая цыганка? Говори толком! Где она?
-Она на орловский поворот ушла, сказала, будет там ворожить, и для этого, ей необходимо было взять нашу скатерть, швейную машинку и петуха! Она сейчас поколдует и к нам вернется!
Антонина Михайловна проворчала: «Я только сейчас проходила мимо Орловского поворота, и никакой там цыганки не видела! Надула она вас, идиотов, а ты Ванька, беги, может догонишь ее где!
Ваня стремглав выбежал из комнаты, а за ним следом ринулись все остальные. Смешно это выглядело видеть, но горько было за детей…
Где голод, там и инфекция. Вспыхнула эпидемия брюшного тифа. Вымирали целыми семьями. Внезапно заболел и мой брат Гельмут. Мама понимала, что грубый хлеб с отрубями, который продавался в сельском магазине, для него мог стать смертельным – у больного брюшняком и особенно у ребенка, изъязвленный кишечник истончается как папиросная бумага и легко разрывается… Необходимо было срочно найти первосортной муки, чтобы испечь больному лепешки. До войны, с родителями дружил мельник. Работникам шахты в качестве премии выдавали дефицитные товары в виде ценной материи на платье, или костюм. Отец менял у него материал на муку. Когда отца провожали на фронт, мельник ему сказал: «Еремей, за семью не переживай! Надо будет – всегда помогу!». Когда настали тяжелые дни, и буханка хлеба стоила 500 рублей, а зарплата матери была те же 500, семья мельника общение с нами прекратила. Но тут, мать вспомнив, обещание друзей, взяла миску и пошла к ним на другой край села. Они впустили ее в дом, как раз, когда собирались ужинать. «Садись Сальма» - приветливо пригласила мать, жена мельника. Поблагодарив, она присела на лавку, и хозяйка налила ей чай и пододвинув булочки и масло с медом сказала: «Ешь родная, угощайся!»
- Спасибо большое, но не могу я! Что-то желудок с утра прихватило, – не могла мать есть сдобу, когда дома голодные дети были…
Раскрасневшийся от сытного обеда мельник, в отличии от своей приветливой жены, смотрел на мать настороженно, холодно.
«Зачем пришла Сальма? Я слушаю тебя!
-У меня случилась беда, старший мальчик Геля, заболел брюшным тифом, и ему нужно испечь лепешки из хорошей муки, иначе он умрет. Ты обещал Еремею, если случится беда нам помочь! Дай мне миску муки.
Мельник, помолчав, тяжко вздохнув сказал: «Время Сальма, очень тяжелое! Люди мрут как мухи, а мука деньги стоит! И большие! Ты, принесла деньги?»
- Я зарплату еще не получила… И как только получу, сразу рассчитаюсь! Ведь ты же меня знаешь!
- Так-то оно так… Но сегодня сын заболел, завтра ты свалишься… А вдруг и ты помрешь скоро. Вон гляди, целыми семьями люди вымирают. Я не могу рисковать. Неси деньги и получишь муку.
Мать встала и повернувшись ушла. Всю дорогу до дома она вытирала слезы, ее запыхавшись догнала мельничиха: «Не слушай его дурака, у него такие шутки грубые, пойдем милая!
Тяжело было маме и унизительно, но ради своего сына, она была готова на все.
-Пошутил я, Сальма, - сказал мельник хмуро.
Взяв миску, он насыпал муки и сровняв ее ладонью добавил: «Получишь зарплату – принеси сразу!
-Не беспокойся – ответила мать.
Получив зарплату, она сразу же с ним рассчиталась. Сельская целительница Марта, посоветовала,  тогда маме проверенное народное средство: в испеченную лепешку положить двух трех вшей и дать ему съесть. Она это сделала, и мой брат выздоровел. Оказывается, этот старинный, не очень приятный рецепт спасал многих людей от неминуемой смерти при брюшном тифе и инфекционном гепатите. Научной медициной это не изучалось, и никаких данных об этом нет.
Но через много лет я как-то, будучи уже ветврачом лечил лошадь у знакомого цыгана. Разговорился я тогда с его 90-летней бабушкой, она и поведала мне такой случай: «Была я тогда еще девчонкой, и мы кочевали по Бессарабии.  У нас в таборе вдруг вспыхнула страшная зараза, ее «брюшняком» называли. Весь табор упал в лежку, я лежала пластом совсем плохая и надо мной стоял мой «Ангел Смерти». В таборе жила в то время моя прапрабабушка, никто не знал сколько лет этой старухе, да я и про себя сейчас не знаю точно сколько мне стукнуло. Одним словом, моя бабушка имела большую силу: в лечении, гадании и чародействе. Ее никакая холера никогда не брала. Она по табору бродила одна, ухаживая за всеми, особенно за мной любимой ее праправнучкой. Тогда в таборе никто не умер, бабушка нас всех выходила. А лечение было очень древним цыганским средством: каждому больному, она скармливала двух вшей в запеченной лепешке.
В одно осеннее утро в больнице тетя Тоня Майорова маме сказала: «Ты не слышала новость?
Фаща дом продала одному эвакуированному, и он им разрешил пока жить во времянке во дворе»
«Видела я этого человека – сказала мама, - лицо у него надменное и злое, мне страшно подумать, что с ними случится, такой человек и зимой на улицу вполне может выгнать».
Зима пришла разом, с утра выйдя на улицу и увидели кругом снег. Предгорья покрылись снежными шапками, с ущелья дул холодный ветер. Морозы еще не наступили. Холода ударили через три дня. В выходной день к нам в дом зашла тетя Тоня и взволнованно сообщила: «Хозяин Фащу выгнал на улицу!
-Где она сейчас? – спросила мама, одевая шубейку.
- Она с детьми и узлами ушла к Орловскому повороту, хозяин ей сказал, выгоняя, «ты местная, и пускай кто-нибудь тебя впустит из своих».
Подойдя к повороту, они увидели ее на обочине дороги с узлами, вокруг Фащи сгрудились как как птенцы притихшие от холода ребята.
Их трясло от холода.
- Фаща, ты что творишь? Вы здесь замерзнете. Ты почему ко мне не пришла? – спросила мать
- Ох, майн Год! У тебя Сальма, одна маленькая комната, нам там не поместиться. Тебе тяжело, без мужа, с двумя детьми. Тут уж, ничего не поделаешь, я все детям объяснила и сказала: «Прижмитесь родные мои ко мне ближе, сперва вам холодно будет, но потом станет теплее, хорошо, мы заснем, и Боженька нас заберет к себе!»
- Ну ты и придумала! У тебя крыша совсем поехала. Вставай Фаща, поднимай детей и идемте ко мне, без разговоров! Ты что, забыла? У меня есть еще кухня.
Они с Тоней Майоровой, подняли Фащу с детьми и взяв котомки, пошли к нашему дому. По дороге, тетя Тоня, возмущаясь ворчала: «Будь эта война трижды проклята! Там звери фашисты, но здесь же их нет! А что творится? И причем эта несчастная немка и ее бедные дети, предки которых сотню лет живут за тридевять земель от фашистской Германии».
Я и не знал, что наш легендарный разведчик, Николай Кузнецов, был наполовину немец, его мать – немка колонистка из Поволжья. Другой Герой, советский разведчик Рихард Зорге, сообщал из Японии в Центр: «Многих моих соратников арестовали, и вполне вероятно, кто-нибудь, не выдержав жестоких пыток, выдаст и меня! Каждый день я жду ареста. Считаю в сложившейся ситуации бессмысленным мое дальнейшее пребывание здесь. Прошу вашего разрешения, вернуться на Родину».
Ответ последовал коротким: «Продолжайте выполнять задание!». Его фактически предали, бросив на верную гибель. Он пробыл в камере три года, и был казнен в День Красной армии.
Лишь после войны, про него вспомнили и наградили посмертно золотой звездой.
На следующее утро, в больнице, про Фащу узнала главврач Нина Игнатьевна Шипулина и вызвав маму в кабинет, сказала: «Вы взяли на себя Сальма Густавовна, очень тяжелую обузу! И я к сожалению, не знаю, чем вам помочь. Разве только сегодня, к вам придут вместе с Тоней Майоровой, наш истопник дед Кузьмич, он же плотник и конюх, они привезут с больничного склада доски, и под вашим присмотром сделают вдоль стен полки, как в вагоне, чтобы дети не спали на полу все же зима на дворе!»
 Во второй половине дня на кухне закипела работа, а детвора стараясь помогать взрослым крутилась под ногами. У взрослых лопнуло терпение и нас закрыли в комнате под присмотром старшего Вани. Семья у нас в итоге образовалась большая и шумная. По дому разносился веселый детский смех и беготня. Хорошо то как! – сказал я однажды Ване. Он посмотрел на меня уже не детскими глазами и ответил: «Да, но только жрать хочется!». Маме пришлось взять дополнительную ставку на работе, ходить на вызовы к больным, а также ездить в отдаленные поселки и аулы на лошади. Они, с тетей Фащей вставали очень рано, а мы оставались на попечении Вани. Фаща работала телятницей на ферме, и возвращалась домой так же поздно. У нас тогда была корова Манька, доилась она хорошо, и мы не голодали. Вскоре корова ушла в «сухостой» (перестала доиться перед растелом) и нам стало тяжело. Мама устроила меня в детский сад, надеясь, что там с питанием будет лучше. В первый раз, меня отвела туда мама, но в дальнейшем, я, зная дорогу ходил сам. Детский сад находился на другом краю села. Утром меня будил Ваня, я быстро одевался, чтобы не опоздать на завтрак. На середине пути меня ждал мой новый друг Юра, со своей мамой. «Ну, идите с Богом!» - говорила она нам и почти бегом спешила на работу. Нам с Юрой в садике не все нравилось. Особенно как нас там кормили. Детей сажали за два стола: один был длинный, там сидело большинство детей, в том числе и мы с Юрой, второй: небольшой, где сидели только несколько ребят. Мой дружок, более внимательнее и побойчее, однажды во время обеда мне сказал: «Смотри, Гаррик! У тех ребят, что сидят за маленьким столом – булочки сдобные! Сметана, и кисель, наверное, сладкий! У нас же черный хлеб колючий и вместо чая вода горячая!». Вдруг Юрка закричал: «Я тоже хочу булочки с маслом и сладкий кисель!» - И я хочу! – закричал я . Следом за нами загалдели все дети.
- Цыц! Вишь как расшумелись! Вы дети здоровые, а они больные! Им врачи прописали такую еду! Ты, Юра, нарушаешь дисциплину, больных детей жалеть надо, как тебе не стыдно, - сказала воспитательница. – Кто-то маму твою пожалел, и ты у нас, на «птичьих правах», ты понял меня?
Юрка опустив голову извинился: «Я понял, простите, Мария Степановна!».
Мы смирились, хотя каждый день с завистью смотрели во время обеда на тот маленький стол. Мама с Фащей раз в десять дней купали нас в большой деревянной бочке наливая туда теплой воды. Нас окунали по двое или трое, накрывая сверху брезентом. В бочке было тепло и мы плескались и визжали от восторга. Но так случилось, что измученная в край мать и тетя Фаща, смогли нам устроить баню только через месяц. Так как по утрам одевался я сам, а лицом был круглым, мама не заметила, что я сильно исхудал. Раздевая меня, она пришла в ужас от такой худобы. «Господи, сынок! На тебе кожа да кости! Все ребрышки наружу! А ну-ка расскажи, что в садике вам кушать дают!?». Я рассказал все как было, про больных детей и про сдобные булочки.
Утром же на работе, расстроенная мама поделилась с сотрудницами о том, что узнала от меня. У многих молодых женщин дети ходили в тот же садик и тоже были истощены. В то время Главой сельского совета работал вернувшийся с фронта офицер-инвалид без руки. Он был принципиален и честен во всем, всегда готовый хоть чем-то помочь, за что пользовался у сельчан большим уважением. Кому бывало совсем тяжко советовали: «Сходи к Николаю Ивановичу! Он поможет!».
Отпросившись у Нины Игнатьевны, несколько сотрудниц вместе с моей мамой, отправились в сельсовет. Войдя в кабинет, молодые матери с возмущением стали жаловаться: «В детском садике творится не пойми чего! Что же получается, Николай Иванович, наши мужья там кровь проливают, а их ребятишек здесь голодом морят!»
- Успокойтесь, пожалуйста! Расскажите подробнее. Присядьте!
Внимательно их выслушав, он в тот же час организовал комиссию, включив стариков коммунистов и нагрянул во время обеда в садике, увидев все воочию. Он добился немедленного увольнения всего персонала, заменив новыми работниками. От родителей установили дежурства на кухне.
Зимой в селе собак почти не осталось. Одних сварили на мыло, а других съели бездомные. Зимой, я выходил в детский сад затемно. Тогда Ванюшка выстругал мне палку: «Ходи всегда с ней!» - говорил он, - «собак вроде нет, а вдруг откуда выскочат?!  Ты уже большой, тебе 4 года, не бойся их, крути палкой, маши во все стороны и ори что есть мочи!»
Такая встреча у меня вскоре и произошла. Голодные аульские псы забрели в наш поселок. Они появились передо мной неожиданно: три огромные лохматые зажали меня в кольцо, и оскалив зубы, громко рыча начали подходить. Я вскинул как шпагу свою палку, начал крутить ей, как учил меня Ванька, но было не похоже, что они боятся. Пригибаясь, собаки медленно приближались и готовились к прыжку. Я крутился во все стороны, размахивая палкой и отчаянно кричал. Но, свирепые морды были уже рядом из открытых пастей валил пар. Сильно испугавшись, я закричал «Мама!». Не окажись в эти секунды рядом случайно проезжавшего на ишачке старика киргиза, видимо чабана, они бы меня разорвали на куски. Старик смело пошел на разъяренных волкодавов, загородив меня, размахивал камчой (короткая плетка), с трудом он отогнал их и посадив сзади себя на ослика, довез до места, где ждали меня Юра и его мама. Вечером за ужином мама спросила меня: «С тобой сынок ничего сегодня не случалось?». Я посмотрел на ее уставшее и встревоженное лицо и ответил: «Нет, мама, ничего! А почему ты меня спросила об этом?!».
«Да так, просто утром, вдруг у меня на душе тревожно стало. Какой-то непонятный страх за тебя охватил!».
Глава сельсовета однажды утром зашел в больницу на прием к терапевту и на рентген, с профилактическим осмотром больного легкого, как осложнения после осколочного ранения. Мимоходом он заглянул в кабинет матери. «Разрешите войти!» - сказал он, улыбаясь, входя в кабинет.
-Вам, Николай Иванович, всегда рада!
Глава сельсовета начал расспрашивать как дети, как дома, что пишет муж с фронта? Очень тактичный и добрый, он собирался что-то ей сказать и не знал с чего начать.
-Николай Иванович, Вы что-то хотите мне сообщить?
-Ваша прямота мне нравится! Тут вот какое дело: Шел я вчера мимо вашего дома и увидел Фащиных детей на крыльце, гревшихся на солнце, все краснощекие крепыши, приятно было смотреть, ведь кругом болезни, инфекции, сколько людей за это время умерло. У них и условия жизни были гораздо лучше, в сравнении с Фащиными. Тьфу-тьфу этих никакая зараза не берет. Но меня очень смутило, когда я вдруг увидел, что дети друг у друга стали вшей ловить. Причем на виду у всей улицы, на крыльце вашего дома, уважаемого нами врача! Я очень расстроился!
-А что я могу сделать? – сказала мама – мы мыли детей, вместе с Фащей, в бочке, каждую неделю, но в последнее время, возвращаемся с работы очень поздно, успеваем их только чем-нибудь накормить, да сами с ног валимся. Я сегодня постараюсь вырваться пораньше и сделаю им баньку. Но вы же сами понимаете, как тяжело в такой тесноте сохранить чистоту и гигиену. Хотя, если вы Николай Иванович, сможете нам помочь, выход есть!
-Что в моих силах – я помогу!
-Недавно, от брюшного тифа погибла целая семья. В настоящее время дом пустует, родственников и наследников нет. Я бы могла с нашими санитарами сделать там дезинфекцию и после этого, с Вашей бы помощью вселить туда Фащу с детьми!
Николай Иванович улыбнулся: «Предложение ваше, хорошее! Я сегодня же оформлю документы, а под вашу ответственность Сальма Густавовна, прошу провести дезинфекцию дома и приусадебных помещений.
Через пару дней, Фаща, со всем своим шумным «табором» вселилась в крепкий саманный дом, к которому прилагался небольшой огород и хозпостройки.
К этому времени наша Манька растелилась здоровеньким бычком и у нас снова появилось молоко, сливки и масло. Корову доили поочередно мама с тетей Фащей. Ваня приходил каждый день с бочонком за молоком. Они жили рядом.
Весной, у нас закончилось сено. Мама старалась, экономила как могла всю зиму. Но, настал день, когда корова стояла голодная и жалобно мычала на весь двор. Вечером, вернувшись с работы, она пошла ее доить, но вымя было пустым. Манька мычала с протяжным завыванием, а в поле у подножия гор стояли колхозные скирды и одна из них недалеко, напротив нашего дома. «Не могу я больше слышать ее голодный рев!» - сказала тогда мама. Выпустив Маньку из сарая, она сказала ей вслед: «Иди Манька!». Корова, задрав хвост помчалась к колхозной скирде, а под утро сама возвратилась домой.
На другой день, вечером, мать вызвали в правление колхоза. Председатель недовольно ей заявил: «На Вас доктор поступила жалоба от дежурных объездчиков. Ночью видели вашу корову у колхозной скирды. Ее пытались отогнать, но на у вас бодливая как разъяренный бык набросилась на мужиков и их лошадей».
-Извините меня пожалуйста! Она с голоду выломала дверь и выбежала наружу! Это моя халатность, обещаю, что больше не повториться!
-Ладно, идите! Но вы сами понимаете – время очень тяжелое и строгое!
В этот же поздний вечер, корова при дойке дала молоко. Но кричала еще громче, разрывая матери душу. Мама опять выпустила ее в поле. А вечером в колхозном правлении ее ругали, и угрожали передать дело в суд. Она обещала, клялась и божилась, что больше не допустит корову в поле. Нужно сказать правду: правление колхоза были хорошие люди и понимали, что женщина одна, с детьми, муж на фронте, и если корову оставить без сена, то одиннадцать детей окажутся без кормилицы. Вскоре пришла долгожданная весна и поднялась зеленая трава. Сельский пастух, погнал всю выжившую за зиму скотину на пастбище.
 Война затянулась, но пришел долгожданный перелом, врага погнали с Родины. В тылу в нечеловеческих условиях трудились матери, старики, и дети подростки, они вместе ковали Победу! «Все для фронта – все для Победы!». Но тут уж как у нас заведено нашлись несколько усердных жестоких идиотов, перегнувших палку. «За колосок –расстрел!». И это горькая правда. Людей расстреливали. Тяжко было колхозникам, рассказывал муж моей тети Ольги, Василий Тимофеевич: «Когда я был на фронте, однажды после боя, следом за полевой кухней пришла почта. И мне письмо от двенацатилетней сестренки Тани:
«Батьку посадили! По чьему-то доносу. А маманька не смогла сдать вовремя продналог. Яиц от кур, которые сдохли от голода и ее упрятали в тюрьму. Мы с Клавой и Раей ходим, побираемся по селу, а Сережка, совсем отощавший, сидит дома, ноги у него не ходят! Твои братья Тимофей и Федор тоже воюют. Может Бог даст, встретишь их там. Васек! Бейте гада фашиста и вертайтесь к нам скорее, а то без вас нам совсем плохо!»
Как представил я сестричек я своих идущих с котомкой по селу, и Сережку мальца дома с отекшими ногами, горько мне стало. И закапали у меня слезы на лист с письмом бумаги, да что говорить, мне-то было восемнадцать, окружили меня тогда бойцы и стали подбадривать. Многие в отцы мне годные обнимали, молодой лейтенант, наш комвзвода, взял у меня письмо и дошло оно вверх до командования. И местным властям тогда пришло срочное указание: Немедленно освободить из заключения мать фронтовика Сигитова Василия Тимофеевича!» 1942 год, Иссык Куль село Кутурга. (Васили1 вернулся живым, контуженным с инвалидностью. Два брата погибли)».
Осенью бездомных беженцев в поселке значительно прибавилось. На полях созревал урожай и колхоз установил дополнительную охрану в помощь верховым объездчикам. Фащу как крупную и не боязливую женщину направили охранять в ночное время свекловичное поле. Мама, однажды поздним вечером, возвращаясь верхом с вызова из одного дальнего аула, подъехав к дому заметила на Фащином участке пылающий костер. Ее это встревожило и она, тут же повернув лошадь, направилась к тому месту. Подъехав мама увидела на как на двух камнях над костром стоял большой котел. В нем варилась, громко булькая свекла с какой-то приправой. Вокруг сидели оборванные нищие, а в центре Фаща. Сгорбленный старичок, в облезлой меховой шапке и рваной шубее рассказывал своим хрипловатым голосом, какую-то смешную историю, пытаясь взбодрить своих друзей, по несчастью. Его лица мать не видела. Но те, кого освещали блики огня, были страшными и окаменевшими. Они ничего не выражали, но глубоко проваленные глаза смотрели на него внимательно. Они все: старики, старухи и дети выглядели гораздо старше и, возможно, многим женщинам среди них, не было и сорока. Фаща раскрасневшаяся у огня беззаботно смеялась, сверкая белозубой улыбкой. Нищие, услышав, топот копыт испуганно насторожились. Но Фаща их успокоила: «Это моя сестра!». Мать окликнула ее и Фаща, быстрым шагом подошла «Ты что творишь, Фаща? Твой костер на всю округу виден! Приедут объездчики и ты на себя такую беду накличишь, хотя бы о детях своих подумала бы!»
- О майн Год, Сальма! Этим людям в селе уже давно никто не подает! Ты видишь возле горбатого деда сидит его внучка. Совсем маленькая! С личиком старушки! И, если я им не помогу, через день-два она и многие другие уже не смогут ходить! Впереди зима, и я знаю, что до весны без теплого жилья и еды они не доживут. Но сейчас-то они живые, и никому кроме меня ненужные! Я им и котел из дома принесла!
-Какая ты молодец! – сказала мать с иронией- А утром ты его, тяжеленого назад потащишь через весь поселок конечно же!?
-Да что я, дура? Они его прячут в горах!
- Своим безумным упрямством, ты не только себя погубишь! И послушай меня внимательно: пускай они хотя бы костер разводят в предгорье между холмами, чтобы его издалека не видно было! А главное, подальше от твоего участка, и не вздумай впредь восседать среди них!
- Хорошо, Сальма, я так и сделаю!
В последующие ночи костер с поля исчез. Но между холмами в ложбине, светил огонек, который спрятать было невозможно! Объездчики давно это все видели, но киргизы детей любят, и зная, что грозит Фаще, каждый, надеясь на другого не хотел брать грех на себя. Через пару дней, вечером, к нам зашел Николай Иванович.
-Я буквально к вам на пару минут: дело крайне серьезное, касается Гертруды Фаст, Фащи. Сегодня заходил ко мне объездчик Кадырь, с жалобой на нее, что она разрешает бездомным и сельским жителям копать на вверенном ей поле свеклу. Потом, эти бродяги, разводят костер прямо на краю поля. Фаща ходит по участку с большой палкой, в шубе, и как добрый дедушка Мороз, указывает где можно копать. Уже сейчас, ближе к горам, свеклу почти всю съели! На днях колхоз начнет уборку, и я не могу даже представить, чем для нее это кончится. Ведь там пустая земля, и объездчики боятся, что их тоже посадят, или расстреляют, ведь за колосок сами знаете, что сейчас бывает! Я уговорил Кадыря, пока молчать, мужик он надежный, и обещал ему разобраться с этим горе-сторожем! Эта безумная баба слушает только вас Сальма Густавовна! Объясните ей, что все это преступление, и для нее кончится плохо, тем более, она немка, ее просто расстреляют, не особо вдаваясь в мотивы ее поступка!

  Мама, тут же одевшись, пошла искать Фащу, и найдя ее, обругала как могла, пока та не разрыдалась.
  Через неделю, в один из осенних вечеров, в горах разразилась гроза. Над снежными вершинами сверкали яркие вспышки молний, освещая гребни ледников, вырванных из темных грозовых туч.     Но в Долине светило солнце и стояла теплая погода. Фаща в ту ночь совершив очередной обход, охраняемого ей поля, не доходя до самого края, выбрала сухую канаву и прилегла отдохнуть. Она крепко заснула, что нередко случается со сторожами и не услышала, как с гор с шумом и грохотом катится оползень. Где-то выше в горах, образовался из-за обвала затор. Скопившаяся из-за проливного дождя вода с грязью прорвала природную запруду и мощным селевым потоком понеслась вниз, прямо на Фащин участок. Вместе с камнями, галькой и вырванными корнями кустарника. Фаще повезло, что она отдыхала, выбрав место подальше от подножия гор, иначе бы погибла. Проснулась женщина, когда грязная жижа текла по канаве попав ей за шиворот обдав ее ледяным холодом. Фаща вскочила как ужаленная и испуганно смотрела на грязевую сель, которая наползала на ее поле. Придя в себя, она побежала, задыхаясь к нашему крайнему дому. Громко и с силой стуча в окно, Фаща кричала что есть мочи: «Сальма! Вставай! Беда случилась!»
Мать, быстро одевшись вышла на улицу: «Что стряслось? Говори!»
-О майн Год! На мое поле, с гор грязь наползает, вместе с камнями, всю свеклу засыпает, надо людей срочно поднимать, свеклу спасать!
В каком месте сель пошла, объясни толком?! – спросила мама
-Там, у самого края, возле горы!
- Много ее?
-Очень много, выше колена!
-Никого Фаща поднимать не надо! Там же у тебя и свеклы то нет! Да и что сейчас люди смогли бы сделать? Ничего! Радуйся Фаща, такому чуду, тебя Бог пожалел! Иди сейчас в поле, выбери другое место и спи дальше! Завтра с утра поднимешь тревогу!
- Ох, Сальма! Какая ты умная! Я пойду отдыхать!
Ближе к обеду следующего дня, на свекловичное поле прибыла большая комиссия из числа районного начальства, милиции и ревизионной колхозной группы с председателем и главой Ленинпольского поселкового совета. Полоса поля у предгорья оказалась под толстым слоем селевого потока, местами доходящего до полутора метров. С утра в тот день сильно припекало солнце, и вся эта масса из глины, камня, песка и щебня, с вырванными корнями кустарника превратилась в бетон, которая ни кирке, ни лопате не поддавалась. Тогда, посовещавшись они велели копать выборочно там, где толщина оползня позволяла это сделать. Фаще повезло, колхозники, копали как раз в начале целого участка и во всех пробных местах поля свеклу обнаружили, причем хорошего качества. Комиссия, приняли во внимание, что земельный участок, пострадавший от стихийного бедствия был малопродуктивным из-за большой примеси камней. Подсчет нанесенного ущерба был незначителен. Тем более, что основное поле дало приемлемый урожай.  Обвинение никому предъявлено не было, но колхозному правлению рекомендовали впредь данный участок поля использовать под травостой. Через день вечером, к нам зашла тетя Фаща очень расстроенная: «Меня уволили из колхоза!».
-Как так? Ведь признали результат стихийного бедствия?
-Да, это так! Но вызвал к себе председатель, на меня он не кричал, в кабинете кроме нас с них никого не было. Он пригласил меня сесть и тихо сказал: «Фаща, я знаю все, и к сожалению, не только я. Возле меня постоянно крутятся длинные уши и языки, и они не успокоятся, если ты останешься у нас. Я рад, по-человечески, что все обошлось, но тебя я вынужден уволить! Это ради твоего же спасения». Помолчав он добавил: «Я виделся с главой поселкового совета, и просил его тебе помочь в трудоустройстве. Он обещал что-нибудь придумать, а сейчас иди в бухгалтерию, я дал указания, чтобы при расчете тебя с трудоднями не обидели. Мне жаль, что так получилось. Генриха Фаста, твоего мужа, я очень уважаю! Иди Фаща, и смотри, ни с кем не болтай лишнего!»
К Николаю Ивановичу я стесняюсь идти в сельсовет. Он мне и так много помог, дал крышу над головой, а я опять к нему лезу, очень занятому человеку. Он на фронте столько зверства нагляделся от немецких фашистов, и вернулся искалеченный без руки, да я его просто боюсь, я же немка! Сальма, сходи за меня ты, прошу, к нему сходи за меня. Он тебя уважает!
На работе мать собиралась днем позвонить по телефону в сельский совет, узнать, когда можно застать главу на месте. Но все вышло гораздо проще:
-Разрешите войти! – услышала она знакомый голос.
- Как хорошо, Николай Иванович, что вы пришли! Я очень хотела вас увидеть по одному вопросу.
Председатель вошел, поздоровавшись и криво улыбаясь из-за опухшей щеки.
-Зуб разболелся, Сальма Густавовна, спасу нет, всю ночь промаялся!
В кресле у матери сидела пожилая пациентка.
-Сейчас Николай Иванович, я заканчиваю, и посмотрю Ваш зуб!
В зубе председателя оказалась проблема -  открытый нерв, который и стал причиной боли.
-Ваш зуб я сохраню, уберу нерв и его запломбирую! У вас Николай Иванович, зубы в хорошем состоянии, хотя зубная эмаль истончилась, избегайте горячей и холодной пищи и желательно съедать в день зубец чеснока, а чай пейте с шиповником.
- Огромное Вам спасибо, Сальма Густавовна! С каким вопросом вы ко мне хотели обратиться!?
-Фащу выгнали с колхоза. Она сейчас без работы, надо бы ей помочь, иначе дети голодать будут!
- Я в курсе, мне председатель колхоза об этом сказал. Я придумал кое что. Ее возьмут на работу в хлебопекарню, пусть завтра же с утра придет к проходной с документами, но вы уж Сальма Густавовна, объясните ей, чтобы она не вздумала тащить с комбината хлеб на все село! Я за нее поручился, а то меня посадят вместе с ней.
-Большое Вам спасибо, Николай Иванович!
- Да ладно уж, победа не за горами! А детей мы должны сберечь.
Как-то вспоминая последний год войны, мама рассказывала: «От отца долго не было писем, я сидела на кухне у печи, перебирая добытую гнилую картошку и не найдя ничего съестного совсем расстроилась. В доме не было хлеба, правда Манька, наша кормилица выручала, но деньги давно кончились, а до зарплаты было далеко. Я ездила по вызовам к больным, но и там у всех шаром покати… - возвращалась ни с чем. Тут в сенях я услышала грубоватый Фащин голос: «Есть кто дома?!»
-Дома, заходи!
Она вошла, улыбающаяся и краснощекая, в залатанной шубе, подвязанная веревкой. Фаща из-за пазухи достала свежую, недавно выпеченную буханку хлеба. «Дай детям, и сама покушай, Сальма!»
-Спасибо тебе родная, но тебе же и своих кормить надо!
-А ты видишь какая кубатура у меня крупная – есть куда прятать! Я и своих уже накормила!
(Что удивительно, не было у меня тогда никакой брезгливости, когда она не очень чистая из-за пазухи вынимала буханку хлеба).
-Ох, Фаща, будь аккуратнее, не попадись!
- Не переживай, у нас коллектив дружный: воруем по немногу, не наглеем. Не ради наживы, а жизненной необходимости!
- Ты Фаща на хлебозаводе такая мудрая стала, я тебя не узнаю!
-Это не я такая, а женщины, с которыми я работаю! Одна мне знаешь, что сказала? «Запомни Фаща, за всю войну, не один начальник и его дети с голоду не померли, и, пусть тебя совесть не мучает! Я его не осуждаю.
- Ну, ладно Фаща, сколько дней я тебя не видела! Расскажи, как поживаешь?
- О Майн Год, Сальма, все живы здоровы! Иван сегодня отправился к старику Паулю на столяра учиться. Жаль что в школу не ходил вовремя, а теперь стесняется и останется безграмотным как я.
Посмотрела я тогда на эту простодушную женщину, столько пережившую, с 9 малыми детьми, но совсем не унывающую, мне стало совестно за свою слабость.
-Давай Фаща попьем чай! Он у меня из шиповника с мелиссой заварен, а вот кончится война, и мы будем пить с тобой настоящий чай сладкий, со сдобными булочками.
Утром, 9 мая 1945 года к нам вбежала тетя Тоня Майорова, вся сияющая и закричала: «Война кончилась! Победа!».
Я хорошо помню тот радостный день: люди, даже с незнакомыми обнимались и поздравляли друг друга с победой. Возле сельского клуба громко играл оркестр, заглушая торжественное выступление с наскоро сколоченной трибуны районного начальства и местных ораторов. В тот день никто не работал. Во дворах и на улицах пели песни, плясали, молодые громко смеялись и шутили. Со своим дружком Юрой, мы бегали с местной детворой, от клуба по улицам, с любопытством заглядывая во дворы, где было особенно громко и весело. Проходя мимо домика нашей воспитательницы из детского сада Веры, совсем еще молодой, похожую на старшеклассницу, очень добрую и всеми детьми любимой, мы увидели как она выходила из калитки, нарядная и красивая, а к ней подъехал на велосипеде почтальон. Он вручил Вере письмо и быстро уехал дальше. Она улыбаясь присела на скамейку, возле своего палисадника и распечатав письмо стала читать. Ее веселое миловидное лицо, вдруг побледнело и стало растерянным, улыбка исчезла, а из больших глаз закапали слезы. Вера получила похоронку на своего мужа. Он погиб в последние дни войны при взятии Берлина. Ее руки плетьми лежали на коленях, со скомканным, мокрым от слез письмом, а рядом, за соседским забором заливалась гармошка и кто-то лихо отплясывая пел песню. Она встала со скамейки и тихо рыдая пошла в дом, не желая нарушить праздник других людей, празднующих Великий День Победы.

Постскриптум.

Мой отец в 1945 году приехал в отпуск из Берлина, а затем отбыл назад в Германию, для продолжения службы до конца 1946 года. Вернувшись домой в Ленинполь, мы вскоре переехали жить в город Джамбул. Муж тети Фащи вернулся с труд фронта, с изувеченным лицом и одним глазом. На лесоповале спиленная сосна вдруг крутанулась, заиграла и во время падения зацепила хлыстом по его лицу, разорвав щеку и вырвав крючком глаз. Генрих улыбаясь рассказывал: "Хорошо, что меня самым кончиком задело, а то бы голову свернуло". Все наши знакомые немцы в дальнейшем уехали в Германию, в том числе и семья Фаст.