Будь что будет...

1.
Пост милиции открыли, как автономный: лестница и единственный лифт вели в аппендиксы всех семи этажей корпуса, где располагались редакции сразу нескольких газет. Милиционера при входе ставили, как правило, молодого, чтобы здесь, при небольшом потоке проходящих, "обстрелять" его, приучить к остротам и шуткам журналистов, как говорится, закалить, а потом можно и на два центральных входа ставить. Сержанту Спиркину, случайно попавшему сюда сегодня вместо заболевшего "салаги" - первогодки, было откровенно скучно: народ шёл солидный, предпенсионного возраста, сказывалось то, что в глухих аппендиксах редакций размещались службы секретариатов, отделов корректуры и бюро проверок, фотолаборатории и телетайпные цехи.

Вошедшего мужчину, лет сорока, среднего роста, в светло-сером костюме и коричневых модных туфлях, без галстука с расстёгнутым воротом белой с синеватым отливом шёлковой рубашки, на одутловатом лице которого заметно выделялись красные щеки и нос, сержант не знал, раньше никогда не видел. Он стал внимательно рассматривать пришедшего, как только увидел глаза, сразу понял: мужчина или не протрезвел от вчерашнего застолья, или уже успел опохмелиться.

- Так, слушаю вас, молодой человек... - не успел договорить, как тот перебил его:

- Какой я молодой человек, сержант? - сказал гость уверенно, не запинаясь, абсолютно трезвым, даже поставленным командирским голосом, - я уже до подполковника успел дослужиться, пока вы чаи гоняли... - но серые глаза с красными белками выдавали хозяина.

- Не понял, - на всякий случай осторожно сказал Спиркин, - я всю жизнь прослужил здесь, это - важнейший партийный объект: и типографию, и редакции почти всех центральных газет охраняем. Так что я на месте, вот уже и до пенсии почти дослужился... А вы куда и к кому?

- А я из ведомственного журнала переведён сюда. Служу теперь там, - показал рукой наверх, - в хозяйстве Синичкина... - гостя первый раз повело в сторону, но он успел удержать равновесие, - вот вчера перебрали чуток на юбилее, пришлось прямо с банкета - на работу. Вы не волнуйтесь, сержант, к обеду я отойду, девчонки отпоят чаем, всё будет...

Во входные двери буквально вбежал длинноногий, худой мужчина в спортивной куртке и шароварах, с небольшим рюкзаком в руках, ровесник по возрасту гостя. Сходу бросил:

- Привет, Спиркин! Кого ты тут дрючишь? А-а-а - это наш герой последних сводок, товарищ Осокин... Опять с вокзального ресторана - прямо в редакцию? Ох, как я вас ненавижу, бывшие мои вожаки-руководители, всех вместе и по отдельности... Гони его Спиркин! Это я тебе, как член редколлегии говорю, даю установку, если не хочешь скандала... - подошёл лифт, он буквально впрыгнул в открывшиеся двери и тут же закрыл их.

Осокин стоял, облокотившись на перила, молчал, смотрел на милиционера. Тот суетливо потёр руки, сказал, не глядя на мужчину:

- Проспаться бы надо, браток... Это Снегирь, наш местный "прокурор", кто ж его не знает: он и вас сдаст, и меня заодно. Так что простите, не знаю имени, пропустить на объект не могу...

- Станиславом меня зовут... Ладно, не буду, Спиркин, подводить вас перед пенсией. Пойду...

Станислав сначала хотел повторить заход в редакцию через центральные (парадные) двери, но, выйдя на улицу, постоял в раздумье и пошёл от массивного семиэтажного корпуса довоенной постройки в сторону тихого уютного железнодорожного вокзала, расположенного неподалёку.

2.
Он проходил дворами с кирпичными пятиэтажками, на детских площадках гуляли дети и бабушки, никто, даже собаки, не обращали на него внимания. "Вот и всё, - думал он без надрыва и без жалости к себе, - финита ля... Человек с неустойчивой психикой, склонный к алкогольной зависимости..." Станислав почти автоматически присел на скамейку, широкую, добротно сделанную, выкрашенную в яркие цвета радуги. Он понимал, что перед ним - дилемма: идти домой и приводить себя в божеский вид или в ресторанчике вокзала спустить последнюю десятку на вино. В семье, честно сказать, он боялся появляться, не мог видеть тоскливо-покорные глаза жены, отвечать на вопросы трёхлетнего сына, который, конечно, ничего не понимал, искренне радовался, что в середине рабочего дня можно поиграть с папой, почитать книжки, вместе посмотреть мультики. Но после обеда из школы придёт старший сын, станет внимательно смотреть, в каком состоянии находится отец, потом закроется в своей комнате и до ночи будет якобы учить уроки и слушать музыку.

Именно сейчас ему не хотелось принимать никаких решений: он слушал крики детишек, назидательные речи бабушек и нянь, курлыканье голубей, обступивших его ноги, подставлял тёплому солнышку свои усталые от бессонницы глаза с набрякшими веками. Удобно устроившись на скамейке, он стал вспоминать годы своей столичной жизни, работу в большой газете. Попав туда после публикации двух очерков, он довольно быстро утвердился, как смелый, пишущий без оглядки на чьё-то "высокое мнение", журналист. Десятки тысяч читателей письмами поддерживали его рассказы о людях с изломанными судьбами. Но шума, действительно, наделала небольшая заметка о том, как по дорогам страны наматывают тысячи километров энтузиасты-чудаки на самодельных машинах. Тогда только-только появлялись понятия о пластиковых кузовах, дешёвых и прочных, как титан, об электромобилях, о вертикально открывающихся дверях, что сказывалось на экономии парковочных мест. Столько новинок в домашнем автопарке, что впору открывать исследовательский институт, но энтузиасты ездят по дорогам на своих машинах, никем не замеченные и не признанные.

Звонок в приёмную главного редактора раздался в день выхода статьи в газете: секретарь предсовмина Союза просил ожидать на связи. Синичкин, главред из комсомольских функционеров, только пришёл на работу, влажными от страха руками взял трубку, дышал тяжело и нервно. Интеллигентный старческий голос на другом конце трубки спросил:

- У вас есть дополнительные материалы по техническим новинкам умельцев? Сколько у нас самодеятельных автостроителей, вы знаете?

Что мог сказать руководитель, если он в глаза не видел какую-то заметку на последней полосе газеты, рассказывающую о "чудаках на колёсах". Синичкин мычал, кряхтел, зажимал трубку рукой, шипел секретарше: "Стаса зови!" Председатель правительства, видимо, понял, что толку от их разговора не будет, холодно сказал:

- Передайте мою благодарность Осокину. Я прошу занести её в личное дело журналиста, соответствующее распоряжение вы получите. А вам, Николай Геннадьевич, советую быть в курсе таких публикаций... - и положил трубку.

Что тут началось: с одной стороны, Синичкин тут же доложил о звонке первым лицам в аппарате, с другой - вызвал Стаса и попытался наорать на него за то, что тот не докладывает о готовящихся проблемных, государственной важности, статьях. Журналист сказал:

- Заметка пролежала в секретариате три месяца. Спасибо, Жоре Данилову, ведущему редактору, что заткнул ею дырку на последней полосе. А то так бы и валялась... - и пошёл к дверям огромного кабинета.

Синичкин опешил от такой наглости, но промолчал, а вскоре, действительно, пришла бумага с гербовой печатью за подписью предсовмина. Много пунктов было в ней и все к срочному и обязательному исполнению на уровне министерств - ведомств, совминов союзных республик, край-облисполкомов, комсомола и ДОСААФ, НИИ, НПО и т.д. А в конце - список из фамилий энтузиастов самодельного автостроения, среди них - С.Ю.Осокин. Всем им была объявлена благодарность. Синичкина среди награждённых не было. Таких кровных обид молодые карьеристы, как правило, не прощают и не забывают.

Стас знал об этом, а почувствовал на себе, когда на страницы газеты перестали попадать его материалы, кроме каких-то срочных официальных заметок без имени. Он ходил к замам главреда, хотел расспросить их, что случилось и что ему делать в этой ситуации? Один из смелых среди них сказал: "Он сгноит тебя. Уходи сам, иначе подведёт тебя под монастырь..."

3.
Выход из патовой ситуации пришёл с неожиданной стороны: Станиславу, как офицеру запаса, отслужившему в своё время срочную службу, вдруг предложили в солидном военном издании должность замглавного редактора. Начальник, полковник, никакого отношения к журналистике не имевший, был кандидатом наук, специалистом по патриотическому воспитанию солдат, усиленно работал над докторской диссертацией, кровь из носа, собирался защитить её перед своим пятидесятилетием. На это господь отвёл ему почти два года. Как-то за рюмкой водки в редком подпитии, поскольку страдал язвой желудка, Яков Самойлович Саволей, в прошлом - мелкий чиновник из западной Украины, родившийся в большой и бедной семье, сказал Стасу, что того ждёт должность главреда журнала и погоны полковника. А он всё сделает, чтобы пробиться на кафедру в академию и получить звание генерал-майора.

Яков Самойлович, не скрывая от подчинённых, рассказывал, что он - соль земли, трудяга от сохи, наделённый дисциплиной, недюженной прытью, а также, что немаловажно, природной хитростью и умением польстить начальству. Военную карьеру начал случайно: на переподготовке офицерских кадров он вдруг приглянулся начальнику политотдела местного гарнизона, тот похлопотал о его оформлении к себе инструктором с присвоением звания капитана. Дальше дело пошло, как по маслу: пригодился диплом областного пединститута, который он закончил заочно, полковник отправил его на учёбу в военный вуз. Учился Саволей легко, поскольку тут же пробился в члены парткома, после диплома остался в столице при политуправлении, семья переехала к нему в маленькую хрущобу. Родственники, полковник, приютивший его в армии, ликовали: впервые в столице появился свой человек в звании майора.

...Учения военного округа подходили к концу, в штабе, оборудованном в корпусах местного дом отдыха, ждали прибытия генерал-полковника Крупова, начальника одной из служб вооруженных сил, человека строгого и крутого на раздачу, как наград, так и "тумаков". По дорожкам, выложенным красным кирпичом и вылизанным сосновыми ветками курсантами военных училищ, проходившими стажировку в роте обеспечения, без конца сновали офицеры. Саволей прилетел на вертолёте вместе с генералом из политуправления, носил за ним объёмный портфель с бумагами, в коридоре, где стояли длинные столы с развёрнутыми топографическими картами, доставал из своего кителя футляр с очками и передавал руководителю. Генерал был доволен внимательным, чётким и предупредительным, схватывающим всё на лету, адъютантом, ставшим к тому времени подполковником.

После прибытия командующего генерал отпустил Саволея на пару часов: видимо, с несколькими коллегами те решили отметить встречу большого начальника, к банкетному залу с кухни то и дело бегали официанты в длинных белых фартуках с подносами в руках. Подполковник вышел на главную дорожку, ведущую к воротам, ещё раз восхитился чистотой и порядком, стал смотреть, как по красному кирпичу чётко и красиво идёт строевым шагом смена караула. И в это время из двойных дверей жилого корпуса буквально вывалился небольшого росточка полковник в круглых очках, помятых брюках, стоптанных ботинках. Все эти детали внимательный взгляд Саволея отметил в доли секунды, он невольно подумал: "Вот придурок, из тыловиков, видно. Щас точно врежется в караул..." Так и случилось: четыре курсанта и разводящий, сколько смогли, приняли вправо, но полковника всё-таки задели, того развернуло вокруг своей оси, и он почти на метр отлетел в траву. Из рук вывалились разноцветные папки, рассыпалась стопка журналов, а немолодой военный сидел на заднице и непонимающе смотрел через круглые, нелепые очки в спины удаляющемуся караулу. Саволей подбежал к нему со словами:

- Не видят, не слышат, как по брусчатке идут... Вот молодость! Позвольте помочь, товарищ полковник.

- Сам, сам виноват, старый пень. Никакой реакции не осталось...

Он почти самостоятельно поднялся, Саволею ничего не оставалось, как собрать с травы папки и журналы, и тут вдруг, увидев на обложке название журнала, спросил:

- Это свежий номер? Я что-то не помню такой обложки... Замечательно выглядят наши молодые солдаты, как на картине - "Василий Тёркин". Разрешите представиться: "Адъютант замначполитуправления - подполковник Саволей".

- А я, батенька, главный редактор этого журнала, Сёмушкин Валерий Иванович... Читаете издание?

- Не то слово, товарищ полковник! Обзоры делаю для генерала по всей печати, вашему журналу больше всего уделяю внимания.

- Спасибо, товарищ Само...

- Подполковник Саволей, - Яков решил сбросить информацию о себе любимом до конца, - кандидат наук, работаю над докторской диссертацией, тема военно-патриотического воспитания военнослужащих - одна из самых актуальных в армии.

- Да-да, вы правы... А я вот до пенсии дослужился и даже с перебором. И всё в том же самом журнале, почти всю жизнь ему отдал. Вот моя визитка, спасибо, за помощь, звоните, заходите в редакцию, чтобы поближе познакомиться... Ищу, понимаете ли, помощников генерала Крупова, принёс ему свежие номера, посвящённые проходящим учениям. Попасть к нему невозможно. А ведь когда-то я звал его просто Сашей, а он меня - Валерой...

Полковник Сёмушкин любил шахматы, всех своих друзей разделял на шахматистов и прочих. У него в редакции почти все хорошо играли в древнейшую игру, но начальнику никто не мог противостоять. Саволей тоже любил шахматы, даже участвовал в городских турнирах по старому месту работы, но когда пришёл после звонка к полковнику и увидел в зале редколлегии несколько досок с расставленными фигурками, обомлел, подумал: "Как правило, у нас в карты или в бильярд режутся, а тут... Надо срочно подтягиваться".

И он так "подтянул" полковника Сёмушкина к своей персоне, что тот стал его внештатным обучающим тренером. Но делал он это с большим удовольствием, выслушивая от ученика тонкую лесть о его шахматном гении. А через неполных полгода Саволея по представлению главного редактора назначили замом в журнал, правда, занимался он, скорее, типографскими и хозяйственными делами, но это была полковничья должность, позволяющая ему спокойно работать над докторской диссертацией. А ещё через неполный год военный пенсионер Сёмушкин всё сделал, чтобы Саволея назначили руководителем журнала. Старый полковник специально старался не употреблять слово "главный редактор", понимая, что журналистикой тут и не пахло, но что делать, если окружение из пишущей братии не внушало доверия, не знало и не хотело знать финансы, типографские и хозяйственные проблемы... Вскоре Якову Самойловичу присвоили звание полковника и вся его родня вместе с бывшим начполитотделом гарнизона гуляли несколько дней.

Саволей рьяно взялся за дело, устроил смотрины: через своего знакомого в союзе журналистов ему подобрали несколько кандидатур газетчиков с известными фамилиями. Попал туда и Станислав Осокин, прославившийся острыми публикациями. Принимал его полковник в своём кабинете один на один, так как выбор сделал в его пользу. Выспрашивал дотошно, хотя Стас видел, что перед носом полковника лежит распечатка его биографии, видимо, предоставленная отделом кадров. И за весь разговор - ни слова о творческом процессе. Узнавал, где, как и с кем работал, почему прошёл много редакций, на что журналист ответил:

- Я их не выбирал: мне предлагали новую более высокую должность, новое издание, я принимал решение идти или нет...

Вопрос о бюджете семьи привёл кандидата в некоторое замешательство: Саволей почувствовал, это - его конёк и пошёл ва-банк:

- У вас двое детей, жена не работает, я понимаю, что временно, пока встанет на ноги второй ребёнок, но вы ведь испытываете денежные трудности?

- Я испытываю недостаток времени и сто сорок дней командировок в году задолбали меня, но пока только так мне приходится спасаться от безденежья...

- Предлагаю должность своего зама, попробуем представить на звание майора, это ещё треть к окладу да плюс засчитают выслугу лет за вашу службу в армии... По самым скромным подсчётам, вы будете получать в два с половиной раза больше, чем сейчас. А годы бегут, звания и выслуги растут, плюс готовая одежда-обувка, медицина, санатории и дома отдыха с бесплатным проездом на всех видах транспорта.

В душе Станислав был против, на сто процентов не хотел снова одевать армейскую форму, но его, действительно, замучила хроническая нехватка денег: он уже устал рассылать статьи и очерки по любым изданиям, лишь бы те платили гонорары. Сын перенёс тяжёлую операцию, только пошёл на поправку, за ним нужен был уже не больничный, а семейный уход, чем без остатка своего времени и здоровья занималась жена. И Стас принял единственно правильное в этом случае решение: он только жене сказал о возможных переменах в его жизни и увеличении зарплаты, но о погонах - ни слова. Та сразу и категорически ответила, что ему не стоит идти в ведомственное издание да ещё и с погонами. Он промолчал, а наутро с Саволеем поехали в министерство, к бравому молодому генералу - Михаилу Юрьевичу Чуркину, то ли племяннику, то ли зятю члена политбюро. У того было пять минут свободного времени, но он успел вспомнить фамилию журналиста Осокина, сказал:

- А если бы тренер Зерцалов не был пьян, погибли бы дети?

- Лучше бы он замёрз вместе с ними... - тихим голосом отреагировал Станислав, поняв, что речь идёт о его сравнительно недавней публикации, где пьяный тренер заморозил в лесу старшеклассников.

- Ну, ладно... - хозяин кабинета нажал под столом кнопку звонка, тут же вошёл полковник, - оформите товарища Осокина замом в журнал с присвоением звания подполковника. До встречи и успехов, я на вас надеюсь.

- Вот что значит имя, когда оно на слуху, - промычал, идя по длинному коридору, Саволей, мечтательно закатив глаза, - а вы зря не поздравили его с присвоением нового звания: генерал-лейтенанта. Правда, он пока ещё носит погоны генерал-майора. А ведь он даже вас моложе...

- Кесарю - кесарево... - сказал, как отрезал, Стас.

4.
За месяц Осокин из Стаса окончательно превратился в Станислава Юрьевича, на складах министерства ему выдали новенькую форму, швейная мастерская любезно пришила на неё воинские атрибуты, прикрепив заодно по две больших звезды на погоны. Одежды выдали столько, что ему пришлось нанимать небольшой пикап. Поначалу в кабинете редакции вместе с ним сидел ещё замглавредактора, подполковник предпенсионного возраста, писатель-новеллист из бродяг-геологов. В делах и хлопотах, познании "местного колорита" прошло ещё с полгода. Саволей демонстративно отошёл от всех дел по редакции, занимался только диссертацией, даже в командировки ездил для сбора информации и цифровых данных. А Станислав, к огорчению, насчитал выходцев из газет и журналов всего четыре человека, все молодые, в званиях ниже капитанов, им, конечно, долго придётся трубить до начальников отделов. От нескольких номеров журнала за нынешний год, которые он вёл и в которых всё было скомплектовано заранее, у него сводило скулы.

На последней планёрке по обсуждению вышедшего номера Станислав решил выступить с содокладом вместе с дежурным критиком. Не оставив камня на камне от почти годичной работы редакции, он закончил обзор словами: "На читательской "летучке" нас точно бы попросили прикрыть за профнепригодность..." Зал встретил его выступление гробовой тишиной: все явно или тайно смотрели на Саволея. А тот все двадцать минут речи своего зама, неторопливой и рассудительной, сидел, опустив голову к бумагам на столе, его щеки покраснели, на скулах довольно заметно ходили желваки. Наконец, он сказал:

- Желающие выступить есть?

Зал молчал.

- Что ж, дадим людЯм подумать... Обсудите доклад моего зама в отделах, о следующей планёрке вам сообщат дополнительно. А вас, Станислав Юрьевич, прошу пройти в мой кабинет...

Саволей понимал: коснись чего, молодой родственник члена политбюро, конечно, встанет на сторону известного в стране журналиста Осокина. И тогда на карьере специалиста по патриотвоспитанию, каковым он себя, без тени сомнения, считал, можно ставить крест. "Это мне надо? - думал он, продвигаясь по коридору к своему кабинету, - мне, кровь из носа, нужно продержаться здесь до защиты докторской. Только тогда можно идти на штурм академии... С другой стороны, я должен так поставить на место сопляка, чтобы ему впредь было неповадно без согласия начальника выдвигать такие, скажем прямо, обвинения в адрес коллектива. Ведь это - обвинения и в мой адрес. Он - моя угроза, значит, он - мой враг! Без сомнения, я пригрел на груди змею. Какой я идиот, не жилось тихо - мирно, полез в поиски журнализма..."

Посмотрев долгим, внимательным взглядом куда-то в переносицу Станислава, полковник Саволей сказал почти ласково, но эта интонация, он знал доподлинно, приводила сотрудников в ужас:

- Ещё один такой прокол с вашей стороны и мы расстанемся навсегда. Помните: я вас породил, я вас... А, может, вам лучше сразу перейти в политуправление? Там сегодня нужны молодые новаторы, говорят, новую военную программу по телевизору будут показывать. Я могу поспособствовать: замначполитуправления мой старый товарищ...

- Спасибо, - сказал Станислав, еле сдерживая себя. Он совершенно не боялся полуграмотного пропагандиста, но понимал, что за несколько лет вращения в печати и политорганах Саволей обрёл нужные связи: есть круг людей, с большими звёздами на погонах, которым хорошо и комфортно не только служится в армии, но и живётся в мирной жизни. И они всё сделают, чтобы неровности и шероховатости на их пути ликвидировать всеми возможными способами. Поэтому продолжил, - я подумаю над вашим предложением, Яков Самойлыч, но предварительно посоветуюсь, конечно, с генералом Чуркиным...

- Ты что, грозишь мне, сопляк? Я тебя вытащил на такие деньжища, а ты мне вот чем платишь?! - полковник буквально задохнулся от деланного гнева и, выскочив из кресла, побежал к окну, широкому, занимающему полстены его кабинета. "Наверное, смотрит в окно и оценивает, как он разыгрывает "дурочку", - Стас решил здесь отмолчаться, - это от вседозволенности или от скотского состояния души? Вот я какой - барин... Как немного времени надо человеку, чтобы дойти до такого состояния: я - начальник, ты - дурак? Но если я сейчас не выдержу, отступлю или, не дай бог, струшу, всё, пропал, сгноит или буду, как этот полублаженный геолог-бродяга, его второй зам..."

В день первой зарплаты Стаса он пришёл ровно к обеду в гражданской одежде, состоящей из мятых синих вельветовых брюк, свитера с дырками на локтях и старомодного плаща из коричневой болоньи, который он бросил на стул и, не закрывая дверь на ключ, разложил на столе хлеб, свежие огурцы и порезанные куски докторской колбасы. Налил два стакана водки, как выразился, "с мениском", сказал: "За знакомство" - и одним длинным глотком выпил зелье. Посмотрел на коллегу, но Стас ответил, что пока не научился так пить, надо тренироваться, но, тем не менее, несколько глотков сделал, начал жевать бутерброд. Писатель сказал в раздумчивости: "Да, ты не партнёр... Ну, что с тобой поделать? Я сейчас уйду, завтра-послезавтра, наверное, не приду. Подстрахуй читку моих отделов, зашли материалы в номер..." - он не просил выручить его, говорил о завтрашней работе Стаса, как о само собой разумеющемся. Тот только и успел спросить: "Ты что, заболел?" "Нет, - ответил он, - в связи с получкой - погуляю несколько дней..." - коротким глотком допил водку в стакане Стаса, завернул колбасу в газету, сунул в карман плаща, - не бзди, главный знает о моих слабостях..."

- Ты мало поработал здесь, не знаешь нашей специфики... - от окна на Стаса смотрели насмешливые глаза Саволея, - я здесь - царь и бог. Не может быть двух людей в погонах в одинаковой подчинённости: я - начальник, ты - мой подчинённый. Даже замом я сделал тебя чуточку первым, по сравнению с твоим коллегой, прослужившим здесь почти десять лет. А ты этого не понял, не оценил моих жестов. Что ж, до конца года ищи работу: мы обязательно разведёмся. И пока я хочу отпустить тебя тихо - мирно, пользуйся моей добротой.

5.
Неожиданно, без приглашения, к Станиславу зашёл ответственный секретарь, тот, который был тренером по мотокроссу, попросил выйти с ним на улицу, около часа они ходили по ближайшему парку. Он столько мерзкого и непристойно вывалил о начальнике, что заместитель опешил, невольно спросил:

- Максим Максимыч, вы почему всё это рассказываете мне? И не боретесь со скотством, которое развёл наш начальник...

- А затем, братишка, что здесь почти все - бездари, подлецы и трусы. В том числе - и я. Но у меня полная выслуга, я - полковник, вырастил внуков и мне плевать на всё с высокой колокольни. И я не могу смотреть, как этот ублюдок издевается над журналом и людьми: у нас за последние годы ушли с десяток настоящих журналистов, потеряв стаж, офицерские звания, некоторые из них не смогли прижиться на граждане, спились. А ему всё сходит с рук... Ты мало поработал у нас, но уже многое понял. И я согласен с тобой: журнал - говно, прикладная служебная методичка. А ведь при Сёмушкине мы были общественно-политическим, литературно-художественным журналом. Стали - ведомственной постирушкой! Если ты выстоишь, дойдёшь до верхов, знай, я с тобой, поддержу, даже если самому придётся уйти на пенсию. Но имей ввиду, таких в редакции немного, он успел поменять почти всех начальников на своих людей. Да ты уже знаешь: партийная дама - на боевом отделе, начпродскладами - на письмах, каких-то комсомольских функционеров засунул ко мне в секретариат, они кроме строительства ему дачи ничем не занимаются. Художника нет, фотограф - муж его любовницы, "керосинит" неделями, я вынужден бегать за фото по всему городу... Эх, Станислав Юрич, знали бы вы всю правду-матку!

- Да я уже многое знаю, люди приходят ко мне, правда, прячась, боятся за погоны, говорят, что он распределяет поручения по слежке за мной: кто должен спаивать меня, возить по закрытым борделям и фотографировать, подсовывать "блатные" гонорары, которые не учтены в ведомостях... Многое знаю и думаю, прежде чем сделать любой свой шаг. Вам-то он что поручил? Говорят, у вас жена - замначальника госпиталя, он не ждёт от неё информации?

- Твоя правда: он меня просил тут же доложить ему, если ты, не дай бог, попадёшь к ней по алкогольной интоксикации...

Станислав промолчал, полковник годился ему, если не в отцы, то точно в старшие братья. Когда прощались, бывший тренер сказал:

- Бойся Шуряева, из пропаганды, такого ублюдка земля не должна носить, а он его приблизил, помня, что тот из функционеров, но сгорел на пристрастии к мальчикам... Правда, дело замяли, слишком уж жутко всё выглядело на фоне юнармейцев, которыми он, в своё время, командовал, но факты были, мне следователи точно подтвердили. Значит, Шуряев будет служить Саволею до последнего вздоха, до самой толстой кишки... И это он двух корреспондентов, неугодных начальнику, подставил на водке, а тот оформил ему досрочное представление на майора...

Дойдя до выхода, символизирующего сталинскую арку без ворот и забора, Станислав попрощался со старым полковником, а сам снова пошёл по аллеям парка, где стояли молодые, недавно высаженные на смену захиревшим деревьям, дубки. Пруды, попадавшиеся по дороге, заросли густой тиной, воды почти не было видно, а ивы так низко наклонились к берегам, что нижние ветки доставали до дна. В воздухе стоял тяжёлый запах болотной гнили. Станислав пока не думал о том, как закончится его карьера, стоит ли вспоминать старых друзей-товарищей в газетах на случай проигрыша полковнику Саволею, но он точно уже понимал, что с переходом в журнал он сделал неверный шаг, позарившись на большие деньги.

6.
Все свободные от срочного дежурства в редакции по пятницам ехали на стадион, разместившийся на берегу реки, сборы назывались - "боевой и физической подготовкой". Разминались долго, толково, прикидывали, кто в какой команде будет играть сегодня в волейбол. Станислав не очень любил эту игру, футбол, скорее бы выбрал, но партнёров было маловато да и возраст у друзей Саволея - близок к критическому. Проиграв молодёжи, которая собралась вдруг из секретариата и других отделов, старшее поколение заспешило в импровизированную баньку, прямо на берегу реки. Стол накрывали проигравшие, но к замглавного никто не приставал, Станислав с удовольствием попарился, прямо в плавках побежал к реке. За ним - победители, крепкие ребята из секретариата, правда, без своего начальника, тот на мотокроссе сломал ногу, говорят, матерился, ругал себя последними словами. Заплыли довольно далеко, Стас повернулся вокруг своей оси, увидел, что оказался в окружении малознакомых сотрудников, на головах у них - резиновые шапочки, все - на одно лицо. Он поднял вверх руку, показывая, что поплыл к причалу. Вдруг услышал голос, с характерным фырканьем речной водой:

- Хотели предупредить: мы можем тебя сейчас... утопить, но не до конца, а так, чтобы спасти... И придраться будет не к чему. А мозг может и пострадать... Инвалидность и прочее. Но мы не будем этого делать... Максим Максимыч сказал: ты хороший парень и журналист, уходи сам и быстрее... И второе: будь осторожен с друзьями, их у тебя здесь нет. А привет тебе просил передать Сашка Слепнёв, из сектора печати, мы его уважаем. Вот это тебя и спасло.

Молодые парни так сильно замахали руками, что обогнали Стаса почти наполовину расстояния до берега, и спроси его сейчас, не сказал бы даже, кто с ним разговаривал в воде. На столе, сколоченном прямо из досок, стояли тарелки, стаканы, горкой лежал на бумаге нарезанный хлеб, банки с маринованными помидорами и огурцами обычно открывали в последний момент. Со Станиславом в соседях оказался Шуряев, небольшого росточка, но с крепкой грудью, хорошими бицепсами и животом, располосованным вдоль и поперёк. Увидев, что замглавного смотрит на швы и рубцы, сказал:

- Чудом вытащили меня с того света, теперь этот хирург - моя супруга. А что, Станислав Юрич, может, в следующий раз перейдём на футбол, ну, хотя бы по пять человек в команде, поперёк поля погоняем мяч? Знаю, у нас есть хорошие игроки, да и клич бросим, молодёжь, думаю, поддержит...

- Меня молодёжь уже поддержала на воде, - не удержался он, - вот так начнёшь вдруг тонуть, а рядом может никого не оказаться...

- С вами секретариат был, функционеры, хорошие ребята. Я когда-то тоже функционером был, правда, работал с детишками. Слышали об этом?

- Некогда изучать биографии сотрудников да и незачем, думаю, есть отдел кадров, там знают, что делают...

Все посмотрели на Стаса, он встал, извинился, что без майки, сказал короткий, искренний тост за крепкое тело (это с привязкой к спорту) и крепкие мысли, которые были бы на пользу родине, армии и семье. "Наша роль здесь - первейшая, журнал читают десятки тысяч и не только военных, но и на гражданке много подписчиков. Их всех надо любить, уважать и ценить".

Все быстро, по-военному, выпили, а Стас долго ещё смотрел на лица сидящих за столом, пытаясь узнать, кто говорил с ним на реке. Не узнал, выпил, волнение почти прошло, почувствовал, как тепло стало на душе. Говорили тосты многие, от пережитого на воде, что ли, замглавного несколько потерял контроль над выпитой водкой, пришёл в себя, когда Шуряев сказал ему в самое ухо:

- Станислав Юрич, брат заехал за мной на машине, а мы, оказывается, живём с вами на одной ветке, довезу вас заодно прямо до дома, вручу семье без происшествий... Давайте выбираться из-за стола, одевайтесь, сумку не забудьте.

На площадке у выхода со стадиона, действительно, стояло старенькое "Вольво", за рулём - белобрысый силач в два раза крупнее Шуряева. Он помог разместиться Стасу на заднем сиденье, спортивную сумку положил ему на колени. Ехали долго, Стас засыпал, просыпался, пил какой-то напиток, переданный из рук своего заботливого сотрудника. Пришёл в себя, когда жена укладывала его на диван в большой комнате, услышал:

- Наталья, вы поверьте мне, я сам полгода пролежал в больнице, точно окочурился бы, если бы вовремя не вызвали специалистов. У нас своя медслужба, приедут, промоют желудок, всё будет тихо-мирно... Ну, я звоню?

Что ответила жена, Стас не понял, а через какое-то время увидел, что в комнате у окна стоят двое мужчин в белых халатах, разговаривают:

- Сейчас ему будет легче. Не вижу смысла везти в госпиталь. Господи, обычное дело, мужики на физподготовке попарились, вмазали по бутылке, а завтра, как огурцы будут, помяни моё слово...

- Нет, Вадим, тут другое дело, надо анализы сделать. А если он отравился? А если его отравили, я и этого не исключаю... - увидев, что Станислав открыл глаза, медик спросил, - встать можете, до скорой дойдёте? Надо пару анализов сдать, промыть вам желудок на стационаре. Вы теряли сознание? И это не от принятой водки, вы чувствуете это?

- Спасибо, - с трудом выговорил Станислав, - я отлежусь... Впереди выходные, всё будет в порядке: и желудок промою, и в туалет схожу.

- Как вы, уважаемая супруга, не будете возражать, если мы заберём вашего мужа в госпиталь? Это наш, военный госпиталь, и это наши прямые заботы.

- Да, вы правы: с водкой надо кончать, - сказала жена и стала собирать мужа в дорогу.

Станислав понял, что он один не справится с двумя здоровыми мужиками в белых халатах. Да ещё и водитель ждёт их в скорой, поможет, при случае. Но он прекрасно помнил о Максиме Максимовиче и разговоре с ним, подумал: "Боже, всё совпало: и Шуряев, и водка, и госпиталь... И явно этот козёл в машине что-то подмешал мне. Как болит голова, просто разламывается. И жена выпроваживает меня, вовремя начала борьбу с пьянством. Ладно, может, так и надо: устал от всего, буду отдыхать".

7.
Саволей всё рассчитал с точностью дотошного диссертанта. Докладная для парткома звучала, примерно, так (сжато): оставаясь за старшего на плановых занятиях по физической подготовке, подполковник Осокин С.Ю. допустил коллективное распитие спиртных напитков, от принятого алкоголя потерял контроль над своим поведением, полностью отключился. Сотрудник редакции майор Шуряев В.В. сдал его в госпиталь, о чём свидетельствует медицинское заключение (прилагается). От себя лично главный редактор написал: "Поведение замглавного редактора журнала Осокина С.Ю. считаем несовместимым со званием коммуниста, от имени партийной организации редакции просим исключить его из рядов КПСС. Просим также партком и политуправление... освободить его от должности заместителя главного редактора журнала".

Вот такую солидную бумагу полковник Саволей положил на стол перед Станиславом. Долго молчали после того, как тот прочитал её, потом Осокин, наконец, сказал:

- Я так понимаю: это - проект документа для принятия окончательного решения? Сколько вы даёте мне времени, чтобы уйти из журнала переводом в другое издание?

- Три дня! - выкрикнул Саволей, - впереди - четверг, пятница. Чтобы в понедельник твоего духа не было здесь!

На другой день Станислав принёс полковнику на бланке письмо, в котором главный редактор одного очень солидного и популярного журнала просил разрешить перевод Осокина в его издание на должность члена редколлегии - политического обозревателя.

- Да что же это такое?! - не удержался полковник, - как я людЯм в глаза буду смотреть? Но этим, - он поднял палец кверху,- виднее... Они не с нами, они с членами... И с министрами якшаются... Вывернулся ты, Осокин, хотя я знаю, это - туфта... - и тут Саволея понесло "по кочкам". Давненько Стас не слышал такой матерщины в адрес высокого начальства. Когда тот выдохся, Осокин сказал:

- Вы плохо кончите, товарищ полковник: ваши слова пишутся с момента встречи, вот здесь, в этом маленьком кейсе... И показания Максим Максимыча у меня хранятся. И Шуряев признается... Да, против вас, куда он денется? Так работают настоящие журналисты. Не усугубляйте свою жизнь, предлагаю разойтись, пока... А Михаилу Юричу при встрече я расскажу о ваших больших творческих планах с докторской диссертацией.

Главред журнала, хороший знакомый Стаса, который подписал письмо на имя министра, действительно готов был взять его обозревателем, но только после нового года, когда вступит в силу решение о расширении редакции. Но до этого времени надо было где-то зарабатывать деньги, чтобы содержать семью. И друзья, тихо и незаметно, снова привели Осокина в газету к Синичкину. Хорошо, что не было никаких разбирательств, объяснений, но должность начальник (иначе он не был бы Синичкиным) предложил минимальную - корреспондента, ниже - только стажёры, как правило, ими подрабатывали мальчишки, студенты журфаков.

...- Дядя, вы уснули? Что ли вам больно? - услышал Стас детский голос. Открыл влажные веки, увидел, что напротив него стоит малыш, лет пяти, смотрит с недоверием, близко не подходит. На железном заборчике, неподалёку, примостилась, видимо, бабушка мальчика, нестарая ещё женщина, наблюдавшая за поведением внука. Она сказала:

- Вы плакали с закрытыми глазами, вот внук и забеспокоился. У вас всё в порядке?

- Да, спасибо... Я вполне, совсем в порядке. С ночного дежурства, вот решил чуток отдохнуть и двинуться домой...

- Здесь частенько отдыхают корреспонденты из газет. Ну и работёнка у вас: в ночь - за полночь... Серёжа, не мешай дяде, пошли на обед.

- Надо ехать домой, к сыновьям, - тихо сказал сам себе Станислав, - они всегда ждут, они поймут... И будь что будет.

8.
Их лимузин на площади у газетного корпуса остановила сотня людей с транспарантами, на которых вкривь и вкось гуашью были выведены слова: "ПЕРЕСТРОЙКА!", "Свобода слова", "Долой лживую печать КПСС!" Станислав не стал сопротивляться толпе, вышел из машины, за ним последовали двое сотрудников недавно созданного медиахолдинга "Деловые люди". Они прошли до парадных дверей издательства, где выходили в свет главные партийные газеты и журналы страны. В дверях их встретил сержант милиции Спиркин, внимательно посмотрел на Станислава, кашлянул в кулак, сказал:

- Вот, значит, как дело оборачивается... Значит, вы - новые хозяева? Помню-помню фамилию - Осокин. Лежат на вас и сопровождающих вас товарищей пропуска. Значит, двое с вами. Проходите, кабинет Синичкина теперь уже на пятом этаже...

Лифт шёл медленно, Станислав Юрьевич, главный редактор издательского консорциума "Деловые люди", поднимался к руководителю самой главной партийной газеты, который возглавил её уже во время перестройки. Он ехал посмотреть сначала кабинет Синичкина, а потом - и весь этаж редакции, чтобы оформить аренду помещения сроком на сорок девять лет. А, может, и не оформлять, но тогда газета коммунистов за долги полностью перейдёт в руки иностранцев, и те могут продать её с молотка.

- Неужели вы не оставите нам нашу реликвию? - почти истерично кричал Синичкин, - в этих кабинетах творилась история...

- Вам деньги нужны? - спросил задыхающегося от волнения главреда молодой человек из свиты Осокина, - покажите нам всё, до последних мелочей. Иначе мы откажемся от сделки...

Станислав смотрел на глобус, стоящий посреди гигантского кабинета, похожего на малое футбольное поле, на стол с эллипсообразными вырезами, рядом с которым разместилась приставка из красавца дуба светлых тонов для заседания редколлегии человек на тридцать, не меньше, и не мог освободиться от мысли, что где-то и когда-то видел эту картину. Хотя точно знал, что до сего дня он ни разу не бывал в этом знаменитом кабинете, не пересекался с не менее знаменитыми руководителями партийной печати. Наконец, вспомнил: что-то похожее видел при встрече с Чуркиным в министерстве, когда устраивался на работу в журнал. Но у Синичкина всё выглядело богаче, значительнее, что ли. "Ну что ж, - подумал он, - отсюда будем строить новые отношения между работодателями и работниками. Но только без Синичкина и его команды. Всё продали, всё заложили..."

- Ничего-ничего, - сказал Синичкин, боясь посмотреть в глаза Станислава, - мы ещё встретимся... Мы ещё скрестим шпаги.

- Только без меня, уважаемый Николай Геннадьевич, - сказал Станислав, - свою ржавую шпагу вы уже заложили торгашам из-за границы, не дождавшись нас, а так бы обошлось всё по-родственному...

Машину Станислав отпустил, сказав сопровождающим его помощнику и референту, что доберётся до офиса сам. Пошёл по знакомым улицам, на детской площадке, среди пятиэтажек, увидел знакомую скамейку, присел на неё, закрыл глаза и стал слушать голоса детей...