Пепел малой и средней дальности

Огромное пламя, охватывающее почти всё вокруг, свидетельствует только о том, что огня здесь ждали. Как сухая древесина, как тополиный пух, как ком спутанных волос.



Пробираясь между то тут, то там натыканных башен-сторожей, наш отряд редеет. Раньше соратники мои покрывали холмы и ногами могли превратить тихую реку в бушующий грязевой поток.



Сейчас нас осталось так мало, что я не уверен, есть ли в нем хотя бы десять человек.



Я могу достоверно описать только моё существование среди пепельных гор. Движение моих рук, шаги моих кривых ног, своё неровное дыхание.



Пустота внешняя дала повод для возрождения моих внутренних источников. Я преодолеваю километр за километром, освежая разум только в брызгах воображения.



Расковыривая в серых хлопьях следы жженного мяса, я представляю себя кладоискателем, пиратом. На деле же я каннибал.



Лето, непрекращающееся отныне нигде и никогда, заставило меня притупить нежность. Облысевшая голова моя не чувствует более плетей летящего сверху песка. Песочные дожди превратились в обыденное событие, извержение мусорных гор стало столь же частым, как второй или седьмой день недели.



Вторю своим словам о том, что я не один. Но это не так. Воскрешаю в памяти образы, но они – на обожженной пленке. Восхищающие своей изящностью ноги стали для меня железными прутьями, круглые плечи – барханами, кудряшки и завитки – язычками пламени.



Извержение оголяет смрадное нутро земли – непереваренное, сплавленное, выброшенное из утробы человечества покрывает его стены. Ладонями собираю эту смесь, она всегда теплая. Погружаю её в свой рот. Из полости в полость обмениваюсь с планетой соками жизни. В смеси всегда есть что-то органическое. Смесью наедаются два или три часа. До боли, до отвращения. Затем целый день по телу пробегают судороги, сознание превращается в хищного, неуловимого зверька. Он скачет с фразы на фразу, с мысли на мысль, с состояния на состояние. Эмоции в этот день сменяют друг друга, как песочные облака перед пустыми глазницами черепа, вперившего взгляд в вечность.



Затем четыре дня можно идти. Выжимаю из пепла кровь. Но это не кровь, это ржавчина, окружившая капли воды. По цвету – кровь, по вкусу – кровь. Я знаю вкус крови, мы все его знаем.



Башни-сторожа душераздирающе стонут, когда их внутренние баллоны с кислотой сжимаются от недостатка солнечного тепла. Это бывает раз в месяц. Туман в эти дни проходит между нами и солнцем. Туман отбирает у нас дыхание. Проникновение Тумана в легкие означает гадкую смерть. Я дышу песком, сквозь песчинки и пепел, уткнувшись лицом в свои колени.



В эти мгновения, а они почти бесконечны, я думаю о том, чему бы мог научить. Кого-нибудь, обратившего ко мне полости своей души. Я осознаю, что это единственное, чем я полезен. Я хочу и могу научить. Но я не понимаю, чему.



Нельзя слишком долго дышать через одну трубу, выходящую на поверхность.



Нельзя представлять себе море, потому что жидкость – это обман. Течь может только пепел по песку, мелкий пепел. Или песок по отвердевшему пеплу. В текущий песок наступать нельзя.



Нельзя двигаться, когда придавлен туманом.



Нельзя хотеть другого.



Нельзя терять надежду.