Правильно догадались

Жила-была девочка. Её маму в детстве не взяли в хореографическое училище, потому что мама была недостаточно гибкая. Гибкая, да. И худенькая. Но недостаточно. Почти-почти взяли, но не взяли.

Поэтому девочку с трёх лет водили на танцы и учили следить за весом. Девочка плакала, но блины с вареньем у бабушки не ела – дома были весы и мама. У мамы были крики и упрёки.

Девочка много занималась танцами: и харькой, то бишь хореографией, в каком-то ДК у злой сухой отставной балерины, и "бальными" в другом ДК. Мама ругалась, договаривалась, дарила вазы, доставала путёвки, абонементы, дефицит.

Потому были "партии", были "номера". Бабушка шила "проклятые костюмы" один за одним. Руки-ноги болели, у "партнёра" противно пахло из носа над вечно открытым слюнявым ртом.

"Места по городу и области" особо не занимались, родители других девочек шипели, девочки шипели тоже. Однажды её окружили стайкой в раздевалке – она и полтора десятка очень злых сверстниц в чёрных купальниках с "кучками" на гладко зачёсанных головах.

Зашла руководительница, разогнала, потом долго о чём-то говорила с мамой за высокими деревянными дверьми малой репетишки.

В десять лет, после третьего класса, она на общих основаниях (знакомства и "ходы" найти не удалось) поступала в городское хореографическое училище – на фоне других такая балетная, тоненькая, с кукишем на макушке и кольцом бельевой резинки, отмечающей талию на ровном полешке туловища.

Комиссии понравилась гибкость и не понравилось то, что "ноги разболтали на бальных, теперь переучивать". Мать плакала, просила. Ей говорили посмотреть на себя, что-де у девочки коротковатые ноги и тяжёлый зад уже сейчас, ничего не выйдет, материнское сложение, мечты мечтами, но не стоит себя обманывать.

Вроде бы не взяли. Оставили в каком-то "списке". А в конце лета, когда позади были лагерь, дедушкина деревня и мамин санаторий, выяснилось, что нет, то есть да. То есть берут! Берут! Учиться на балерину!

Прекратились подружки, прогулки, спортивные игры. Родители поменяли квартиру – переехали поближе к училищу. Мать "достала" и скупила все мыслимые издания о балете.

Заучились балетные словечки, привычной стала училищная дедовщина, пренебрежительно-завистливый страх "городской" перед интернатскими. Считалось, что те-де "из деревни, кухаркины дочки", но "хотят пробиться, возвращаться им некуда", поэтому готовы на всё и "себя не жалеют".

Ей постоянно влетало за форму, даже взгляд на выпечку оседал в бёдрах. Постоянно голодная. Постоянно уставшая. Самая крутая преподавательница, делательница звёзд и лауреатов, прим и ведущих солистов, мысли и замечания любила доносить в виде увесистых затрещин: ннна по ноге, я сказала – колено!

Ей было четырнадцать, когда она упала на репетиции. Обморок, "скорая", давление, надо же, в таком-то возрасте, стационар.

Отчислили "по состоянию здоровья" без всякой жалости и сантиментов. Однокурсницы смотрели, как на зачумлённую. Возвращаться в незнакомую школу нового района со своей выворотной походкой и балетной спиной, как со знаком неудачи на лбу, было стрёмно.

Дразнили. Бабушка встречала, провожала. Однокурсница ведущей потом стала, но она как-то в театр не ходит. Слишком памятно, как по ученическому билету топтали второй балкон стайкой балетных малявок, крошечные детские роли во взрослых спектаклях, преподавательские окрики, все эти иксовые ножки, подъёмы, выворотности, пальцы, полупальцы, "подобрали курдюки, коровы".

Забылось. Но как-то жалко детства, которого будто не было за пределами классов со станками, раздевалок и танцевально-балетного мира. Никаких горок, коньков, футбола, гаражей, походов – вдруг травма, вдруг шрам.

А ноги и попа действительно что надо выросли, совсем не для балета – папа полуармянин, мама – еврейка, пышная смуглая кровь с молоком, ну какой балет, столько лет у девчонки отняли.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
Или нет. И жила-была девочка. Однажды у неё, домашней и послушной, случился роман с однокурсником.

Роман и роман, первая любовь, первый неуклюжий секс, бесконечные прогулки, потому что у неё дома мама с папой, а у него в общаге три соседа и все сегодня никуда не собираются.

Обжимашки в запустелых по тем годам кинотеатрах. Летом даже в поход вместе ушлёпали, и как отпустили?

Мама считала, что надо жениться. И всё время спрашивала – когда? Сколько можно, как собаки по подворотням?!

Родительница встретилась с его семьёй чуть ли не ультимативно, мол, или серьёзный разговор, или отлучение от дома. Обсуждали, решили – ЗАГСу быть. Поживут пока у её родителей. Была тихая свадьба "для взрослых", с кучей родительских друзей и знакомых, с Пугачёвой-Антоновым в колонках и скучающей микрокучкой молодёжи, старающейся "не опозорить".

Прожили почти год и весь – на "строгом режиме". Чашечка должна стоять тут и ручкой сюда. Что он делает в ванной так долго? Ботинки помыл и ровно поставил! Не позволю портить дверь, какой шпингалет, что вам скрывать от отца с матерью?! Скажи своему малолетнему тому и сему, что его, щенка, с помойки в приличный дом, передай, вот чтобы я слышал! И где внуки, когда я дождусь внуков?!

"Молодой" не отставал: "скажи твоему папаше", "сраная аристократия, бароны Мухосранские", "языком, что ли, этот унитаз", "в неволе не размножаюсь".
Она беременна была, когда он ушёл. Рыдала, умоляла. Нет, хватит, ни за что. Встану на ноги, заберу тебя. Заберу, я сказал, нормально жить будем, без надзирателей.
Конечно, не забрал.

Буквально через месяц с другой видели, не приходил, потом она в академ ушла, иногда в универе виделись, как чужие.
Алименты платил, это да.
И всё.
Или нет. И жила-была девочка. Её папа был милиционер, и при должности.
Не то чтобы строгий, но упрямый, если что в голову вобьёт – лучше не спорить, всё равно продавит.

Тогда, чуть не тридцать лет назад, юрист была самая престижная специальность, конкурсы в вузы дикие. И вот папа решил, что она будет юристом.
Любой ценой будет.

Он должен дочерью гордиться, не то что у других малолетние шалавы в боевой раскраске и юбках короче трусов – наша будет юристом! Будет, я сказал!
Она на этом этапе возразила – уже пару лет занималась шитьём, и ведь за это хвалили, отдали тётину машинку, одобряли.

А когда вякнула про модельера, ор стоял до потолка: дура, чужие жопы обмерять, на коленях с булавками во рту ползать, дружить со швеями, замуж за электрика, руки и спина портнихи, дыры в чужих штанах зашивать, нашлась какашинель, молчать! Не сметь! Чтобы больше такого не слышал!

К поступлению на юридический готовилась несколько лет. Да, связи, конечно были, папа не зря столько лет. Но надо знать и уметь! Не шлындить где попало, учить! Чтобы от зубов!

Она поступила. Училась хорошо, родители строго контролировали: лучше неё знали расписание занятий, куда бы на судебную практику, кого бы руководителем.
Жила с родителями, было строго: куда, зачем, сначала чего-то добейся, неблагодарная, тут тебе и завтрак, и ужин, и машинка трусы стирает, целая комната, люди раньше по общагам, по баракам.

Так и жила. Сначала одна, потом – с дочкой. Судьёй стала ещё до тридцати. Четырнадцать лет судейского стажа, надо бы двадцать. Строгий папа умер недавно. Машинку швейную купила, стоит в упаковке.

Никем больше никогда работать не будет. Если не усложнять, то судьям в отставке пожизненное содержание положено, это не совсем пенсия, но для простоты можно и так назвать.

Будет не пятнадцать тыщ, как у всех, а процентов восемьдесят от сегодняшних выплат, ну, от зарплаты. Её мать только об этом и говорит, измечталась.
Дочка девочкина скоро отучится, судья квартиру ей делает, а то мать и девчонку не выпустит.

Как ты пишешь, "жила-была девочка".
___________________________________________________
Да, правильно догадались.
Это была одна и та же девочка.