Защитник

Акиму было девяносто. Он жил у внука и, честно говоря, стеснял семью, обитающую всемером в двух комнатах. Аким был сух, абсолютно сед. Жиденькая бородка, стекавшая со щек, делала его похожим на апостола. В апостолов, как в разных богов и святых, Аким не верил. Он верил в коммунизм, свободу, равенство и братство.

Аким носил фланелевую клетчатую рубаху, много раз латанную на локтях, синие штаны с лампасами он заправлял в шерстяные носки: ему постоянно было холодно. Зимой дед целыми днями смотрел телевизор. Телевизор мигал, и слабые, белесые, в красных прожилках глаза Акима слезились. Мутные капли текли по морщинам, путались в бороде. Но Аким упорно вглядывался в экран, вслушивался в голоса президентов и министров, переживал, если где-то что-то было не так.

Потом приходил внук с женой с работы и правнуки из школы. Акима оттесняли в дальний угол комнаты, где стояло его любимое кресло-качалка. Он забирался в кресло, прикрывал глаза набрякшими веками и дремал, старясь не слушать гомон внуков и вопли бесполых артистов в телевизоре.

Когда семья ложилась спать, Акима будили, он шел в ванную, долго мочил морщинистые щеки холодной водой, потом тоже отправлялся на боковую. Спал он на кухне, потому что его храп никто не мог выносить. Еще Аким кричал во сне. Были ли в его снах воспоминания далекой войны или видения приближающейся смерти, никто не знал. Снов своих Аким никому не рассказывал. Он вообще мало говорил. Наверное, поэтому домочадцы относились к нему даже не как к домашнему животному, а как к предмету мебели. К этакому старинному скрипучему креслу (вроде того, на котором Аким любил сидеть), которое всем глаза намозолило, которое не подходит к современному интерьеру квартиры, но выкинуть его почему-то жалко.

Летом день Акима был расписан по-другому. Он просыпался очень рано, тихонько одевался и выходил из дому. Он шел несколько кварталов пешком к тому месту, где бабы из соседних деревень торговали молоком. Аким брал всегда козье. Женщина, у которой он покупал молоко уже несколько лет, успела изучить его привычки. У нее всегда был с собой стакан. Она знала, что сейчас Аким отвернет тугую крышку, вдохнет сладковатый запах молока и вопросительно заоглядывается вокруг. Тогда продавщица протягивала ему стакан, помогала налить молоко из тяжелой бутылки. Аким медленно выпивал содержимое стакана, благодарил, ставил бутылку в старенькую авоську и шагал к дому.

Родня не любила такие вылазки Акима. Несколько раз во время таких прогулок он терялся. Его находили то на вокзале, то в леске, то на развалинах старой крепости на другом конце города. На вопросы, как и зачем он там оказался, Аким молчал, опустив голову, исподлобья глядя на вопрошающих.

Вечерами Аким выходил сидеть на лавочку. Он ставил стоймя свою трость, клал на нее руки, а на них подбородок и вглядывался в тот конец улицы, где светился закат. К Акиму никто не подсаживался, так как все знали, что разговор с этим стариком поддерживать трудно.

Иногда Аким засиживался на лавочке допоздна. Он вдыхал запах нагретых солнцем крыш, аромат трав, которыми зарос весь пустырь около дома. Ему нравилось слушать перезвон полуночных кузнечиков, которые обитали на том же пустыре.

Так он сидел и в тот вечер. Внук с женой и детьми ушли к кому-то в гости, и Аким наслаждался свободой. Ночные запахи и звуки будили в нем воспоминания о родной деревне, сенокосе, ночном...

Вдруг ночь прорезал тонкий девичий крик. Аким сперва принял его за крик испуганной птицы. Однако он встал с лавки и тихонько двинулся в сторону пустыря, откуда звук и доносился.

Вопль повторился вновь. В нем было столько животного ужаса и паники, что было ясно это - не птица и не чья-то глупая шутка.

Аким почувствовал острую боль в левой стороне груди. Перед глазами его как молния блеснуло воспоминание почти семидесятилетней давности.

... Рядовой Аким Сухарев пробирался по маленькому городишке, что был под немцами. Вдруг он услыхал девичий крик. Аким бросился на него. Кричала девчонка лет четырнадцати. Ее прижимал к стене здоровенный детина в немецкой форме. Платье на девочке было разорвано, лицо перепачкано, платок сбился на затылок, и белокурые очень красивые волосы рассыпались по плечам. Ее круглые от страха глаза смотрели то на прямоугольное лицо немца, то на красивый блестящий нож, приставленный к ее животу.

Аким никогда в своей жизни еще не стрелял по людям. Он взял винтовку и прицелился. Дрожали руки, прицел винтовки прыгал, как припадочный. Аким зажмурился и выстрелил.

Вскрикнула девчонка, послышался глухой удар упавшего на землю тела. Аким открыл глаза. Девчонка сжалась в комочек, немец в последних конвульсиях бил ногами. Аким подошел к нему, чтобы забрать оружие. Враг был совсем не такой, как рисовали его на плакатах - в виде волосатого чудовища. Перед Акимом лежал обыкновенный парень с не очень приятным, но вполне человеческим лицом. Неподвижные голубые глаза смотрели на солнце и не видели его. Под затылком немца уже натекла лужа крови. Аким прислонился к стене, ему было плохо. Несколько дней и ночей пристреленный немец преследовал Акима в видениях, мыслях. Потом Аким привык к смерти, но того немца забыть не мог…

Боль отпустила. Аким пригляделся и увидел, как парень повалил в траву девчонку. Девчонка отбивалась уже из последних сил. Она не кричала больше - знала, что не помогут.

Аким подошел и ударил парня по затылку своей палкой. Тот непонимающе вскочил. Девчонка успела прижать к груди разорванный сарафанчик и убежать. Парень зло сжал в руке «розочку»:

- Ты что, старый козел, охренел? - прошипел парень и сунул стеклянный оскал Акиму в живот.

Хоронили фронтовика Акима Сухарева с почестями. Рядом с гробом лежала подушка с медалями. Их набралось восемнадцать. Больше всех плакала спасенная Акимом девушка, ругала себя за то, что убежала в ту ночь, не смогла постоять за старика.

Убил Акима двадцатидвухлетний парень, проживавший в соседнем дворе. Еще в школе он издевался над кошками, собаками, слабыми ребятами. Потом отбирал сумки и сотовые телефоны. Он откосил от армии, предпочтя ей недолгий отдых в шестом отделении.

Люди не могли поверить в такую дикую несправедливость. Но все же живым памятником надежды на лучшее рядом с гробом фронтовика стояла девушка, которую Аким спас если не от смерти, то от вечного стыда и страдания.