Шурави бача 1 часть 10

Все дело в бассейне

Вытянувшись на полу «вертушки», лежал Иванов, разбросав в стороны руки с красными разводами засохшей крови на них и густым слоем пыли на усталом лице. Чуть дальше, опершись на ствол автомата, с застывшей на лице молчаливой улыбкой Одеса, за ним, на жесткой тумбе-лавке, просунув руки в свисающие шелковые ремни безопасности, ротный, рядом, на носилках, Черкас с разорванным плечом и солдат Горин, раненный в ногу. Чуть далее Зуев все еще безумно сопел, прижимая к груди сложенные крест-накрест руки, шевелил безмолвно губами, открытые глаза были наполнены ужасом первой в его жизни кровавой схватки. И вышедшие из боя живыми солдаты-салаги с каменными лицами. У Сергея до сих пор тряслась правая рука, сжимавшая за миг до смерти гранату для него и его друга, который и не почувствовал бы того, что могло произойти. Он смотрел на Черкаса и на своих боевых товарищей, он смотрел на них, и слезы непроизвольно струились у него по щекам, падали на железный пол остервенело ревущего, уходившего от преследования вертолета. Дорога домой, в батальон, была мучительно долгой. Вертушки то резко поднимались вверх, задрав свой уродливый горбатый нос, петляли между горными хребтами и скальными выступами, пытаясь выйти из зоны массированного обстрела. Пули глухо звенели, плющась о бронированные бока машины. «Вертушка» то кренилась набок, прижимая уставших, измотанных неравным боем разведчиков друг к другу, то поднималась вверх, то падала стремительно вниз, едва не касаясь земли, в бешеном движении парила над ней, так что барабанные перепонки трещали от скрежета по броне и нудного шума, производимого ножками медицинских носилок, слабо притянутых на скорую руку. Отрываясь от пола в пикирующем полете, они хлопались о железное брюхо, задержавшись на мгновение в невесомости.

– Ну, как там наш друг? – спросил лежащий на полу Иванов. Приподняв голову, он кивнул на носилки, где лежал и постанывал Черкас.

– Будет жить, – утвердительно крикнул Сергей, не слыша своих слов в шуме вертолета.

Сомкнув указательный и большой пальцы в кольцо жестом о’кей, он посмотрел на Черкаса, который лежал уже с широко открытыми глазами, морщась от боли при каждом толчке боевой машины.

– Ну, ничего, дружище, в батальоне Пинцет из тебя сделает нового человека, – придвинувшись к носилкам, на которых лежал Черкас, в самое его ухо сказал Крымов.

Черкас еле заметно дернул немыми, налившимися тяжестью веками.

– Ничего, ты сильный, я знаю, – уверенно, магически выдавил из себя Сергей.

Вертолет натянуто ухнул, провалившись в воздушную яму, подбросив своих пассажиров с замиранием в сердце.

– Пинцет тебя заклеит – и в госпиталь, в бригаде из тебя сделают «одуванчика», – с натянутой улыбкой повторил Сергей. Все засмеялись, прерывая затянувшееся молчание.

– А, Зуев-то, Зуев, наш салага, мо-ло-дец, духов мочил, как профессионал, с колена, – вдруг крикнул опомнившийся Одеса. Улыбаясь, он посмотрел на Губанова. – Ротный, земляк-то твой прошел крещение огнем.

И не знал Одеса, что Зуев видел, как Сергей с гранатой в руке прижимался к Черкасу. И не знал Одеса, что этот «салага», появившийся здесь только месяц назад после карантина, тоже готов был умереть, отстреляв последнюю ленту в пулемете. Он, как и Сергей, сжимал в руке гранату, готовый до конца защищать свое солдатское достоинство и честь Родины, что дано не каждому, и плакал навзрыд, готовясь к смерти в первый и последний раз.

– Молодец, земляк, так держать, – отозвался короткой похвалой ротный, прильнув к холодному стеклу иллюминатора.

Зуев чуть заметно покраснел, может быть, от гордости перед своими сослуживцами, боевыми товарищами – никто этого не знал, – прижал крепко к груди остывший пулемет, опустил голову, пряча свои влажные от слез глаза.

Вертолет уверенно коснулся железного настила на летном поле военного аэродрома, сбавляя обороты мощных турбин, застыл, как вкопанный, на месте. Батальонный медицинский БТР резво подкатил к трапу; выпрыгнувшие из него медбратья аккуратно приняли пропитанные кровью носилки, впихнули их в машину. БТР вырулил на бетонку за ворота аэродрома и, набирая скорость, помчался вперед навстречу бликам заходящего чужого солнца, мелькающим в кроне деревьев.

Хотя солнце почти наполовину опустилось за мохнатую шапку соседней горы Шохрат, поросшей кустарником на козьих тропах, и тень скальных выступов падала на землю, подбираясь к бетонным прогретым стенам казармы, нестерпимо изнывающей в ожидании короткой прохлады, в казарме было душно, пахло потом и табачным дымом.

В роте было шумно. Здесь шла привычная монотонная жизнь. Кто-то смотрел небольшой переносной телевизор, уставившись в экран, пытался вникнуть в происходившие там события. Кто-то играл в нарды, покрикивая от азарта. В конце длинного казарменного помещения, в самом темном углу, где обычно скрывались от всех дневных проблем, – в «дембельском» углу – приглушенно, но отчетливо слышен был чистый звук популярного индийского шлягера «Джими-Джими» из трофейного «Шарпа – три семерки», взятого в кишлаке.

Крымов, придерживая рукой скрипучую дверь казармы, стоял в проходе между двухъярусными солдатскими кроватями. Рядом с ним стоял Зуев, который после первого в его жизни боевого выхода своим изможденным видом напоминал раба с плантации сахарного тростника и вызывал жалость. Может, он не знал об этом, он стоял рядом с Сергеем, пулемет держал за грязный, пыльный брезентовый ремень с черными пятнами машинного масла. Облегченный пулемет висел свободно, не оттягивая руку. Сзади дышал в спину Одеса и недовольно шумел Иванов, замыкающий группу. Когда все оказались в помещении и дверь, глухо хлопнувшись о косяк с резиновой толстой прокладкой, вернулась на свое прежнее место, в казарме воцарилась мертвая тишина, продолжавшаяся секунд пять-шесть, только приглушенно шипел телевизор и вырывалась музыка из магнитолы в углу. Оживленно загудев, спрыгивая со своих кроватей, обитатели казармы потянулись к ним со всех концов помещения, желая узнать о событиях, произошедших в «договорном кишлаке». Первые две группы были доставлены в батальон по первому вызову вертушек группой прикрытия. По оценкам ротного, они даже не вступили в бой и вместе с лейтенантом Котовым отошли со своих позиций, вернулись назад на военный аэродром. И бой, завязавшийся в глубине селения, принял на себя старший лейтенант Губанов и группа из пяти человек сержанта Иванова. И только через пять часов их позывные были приняты. Уцелевшая рация вернула спасительную авиацию за ними.

– Ну, как там, что? Как? – пытались узнать все подробности недавних событий товарищи из роты, заглядывая прямо в глаза.

– А где Черкас? Петруха где? — спросил кто-то из подошедших сзади, заметив, что в группе не хватает одного человека.

Иванов все это время шел, опустив голову, и, когда у него за спиной кто-то из солдат настойчиво повторил вопрос, повернулся, как будто не расслышал, и только устало прохрипел неразборчиво «ранен». Поравнявшись со своей кроватью, тяжело рухнул на нее в полной экипировке. Почувствовав неудобство, быстро встал на ноги и снял рюкзак разведчика, разомкнул ремни с замками и липучки на «лифчике», охватывавшие его задохнувшееся тело, сбросил их на влажный бетонный пол. Как подрубленное дерево, упал на свою кровать.

– Черкас где? Петруха где? – пытался выяснить солдат Михасько, деревенский парень, земляк Черкаса. – Серый!

Он подошел к Сергею и широко раскрытыми испуганными глазами смотрел на него в упор.

– В санчасти твой земляк Петруха, потом в бригаду, в госпиталь, и дай Бог, чтобы его отправили в Союз, хватит, до дембеля осталось хрен да ни хрена. Полгода.

Сергей сидел на табурете и медленно, не торопясь, снимал с себя рюкзак, пустой, без патронов, и ремень с подсумками из прочной хлопчатобумажной ткани с карманчиками для гранат и запалов. Расстегнув замок, сбросил рядом со своей кроватью «лифчик» с пустыми рожками от автомата, гимнастерку, провонявшую потом, дымом и порохом.

– Петруха тяжело ранен в плечо, от бура пуля вошла, и в лопатке дыра в мой кулак, – Сергей сжал руку в кулак, – и откуда у него взялись силы? – вздулись вены и послышался хруст в пальцах. – Ненавижу эту страну, ненавижу эту войну, ненавижу духов, плевать я хотел на всех. – Он говорил спокойным монотонным голосом. – Ты понимаешь, Михась, я сегодня чуть не подох, и Петруха рядом, и Зуй.

– Кто это – Зуй? – попытался узнать у Сергея сидящий рядом солдат.

– Да молодой, со мной в группе был. Духи окружили, взяли в кольцо, идут, орут: сдавайся! Петруха лежит, Зуй очередь даст, положит их, а они опять в рост – и на нас, и никого рядом. Мы вдвоем. Ты понимаешь, Михась, мы вдвоем, и никого рядом. Вот я, и Зуй, и Петруха рядом в дувале. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Нас двое, а их, как говна, лезут и лезут со всех щелей. И главное, стреляют редко, да вообще не стреляют, идут в «психическую», ведь знали, курвы, что нам кранты, в плен хотели взять. В наглую орут: сдавайся, шурави! Я чуть не подох сегодня, ты понимаешь, Михась, в этом долбанном Гуль-Беле.

Сергей обхватил руками лицо.

– Ничего, братишка, сейчас ты дома, самое главное, ты выжил, и вышел, и Петруху вынес. Спасибо тебе, – Михась обнял Сергея за плечи. – Спасибо тебе за Петруху.

– За что? – не понял Сергей. – Что ты, он же мой друг! Я бы за него умер, но не отдал на съедение шакалам.

– Он мой земляк, ты же знаешь, мы с ним из одной деревни, вместе пришли, вместе назад.

– Да, да, конечно, – вяло ответил Сергей.

Опустившись на свою кровать, устало откинул голову на подушку, прикрыл глаза. «Поспать бы немного», – подумал он. Глаза смыкались от усталости. «Нет, сначала в душ, холодной, ледяной струей по телу. Если бы так, да где там, только в мечтах – холодная, обжигающая тело ледяная струя», – Сергей, пересиливая томное усталое состояние, нехотя встал, подошел к своей тумбочке, наугад порылся рукой внутри, вытащил аккуратно сложенное небольшое банное полотенце и душистое мыло «Fa», пахнущее зелеными яблоками, недавно купленное в солдатском дукопе батальона. Перекинув полотенце через плечо, направился к входной двери. Проходя мимо лежбища Иванова, окликнул его. Никто не ответил, хотя тот был на месте, отгородив от постороннего вмешательства простынями свою кровать нижнего яруса.

– Ну, ты, Ваня, пойдешь в душ, – настойчиво выдавил из себя Сергей и, приподняв кровать за дужку, слегка тряхнул ее.

– Да, да, – лениво промямлил Иванов, поднимаясь, на ходу сорвал со спинки кровати вафельное солдатское полотенце и, тяжело выдвинув ящик своей тумбочки, подхватил мыльницу, надавил и, прикладывая такое же усилие, задвинул ящик.

– Ваня, да что ты там застрял, давай, пошли, – недовольно поторопил Сергей.

– Да, блин, эта на фиг гребаная тумбочка меня уже достала, никак не могу довести ее до ума. Надо молодым задание определить, пусть крутятся, не пристало «дедушке» с такой тумбочкой.

Они вышли из казармы и направились к умывальнику, который находился возле солдатской столовой, под навесом. Нужно было идти через всю небольшую территорию.

– Сейчас бы в бассейне искупаться не помешало, – вслух подумал Сергей, приближаясь к желанному водоему.

– Да-а-а-а, – мечтательно поддержал его Иванов, чуточку прикрыв глаза, представляя неосуществимое наслаждение.

– Искупаться можно, если плюнуть на все и на всех, как Гера, с последней командой ушедший. Комбат так и не вычислил, кто это сделал. И «стукачи» его ничего не разузнали. Ему просто повезло, на следующий день, ты же помнишь, с центра указание было, дембелей на отправку, трех человек, и он попал в эту нишу. Ушел, и все шито-крыто.

– Искупаться можно, и я бы хотел, да не хочу испытывать свою судьбу, только ночью решился бы, наверное, когда комбат дрыхнет. Если увидит, считай, до дембеля на губе отдыхать. Если в батальоне – куда ни шло, а если в бригаде – да на фиг нужно. С этими «крысами» под одной крышей.

В центре на территории батальона был бассейн, выложенный керамической плиткой. Раньше, до появления здесь русских, на этом месте был завод по производству консервов, компотов, деликатесов благодатной тропической земли. А бассейн, наверное, приносил удовольствие своим хозяевам в знойные дни. Он был небольшой, метров восемь в длину и пять в ширину – длинноват и узковат. Для батальона в двести пятьдесят человек, не считая тех, кто на боевых, это была просто лужа, тем более что с водой тоже были определенные проблемы. И поэтому комбат Портов развел в нем рыбок. Батальонный оазис строился под руководством Портова, изощрявшегося в своих фантазиях. Внутри бассейна плавали водоросли, привезенные черт знает откуда, и была чистая вода, всегда холодная и манящая своей прохладой. Старослужащие любыми путями пытались залезть в него и по-человечески «покайфовать». Комбат был строг и пресекал любые попытки посягнуть на его детище. Но все же это случилось. Нашлась пара-тройка смельчаков, своевольно нарушившая строжайший запрет хозяина. А дело было так.

Как-то в воскресенье комбат с офицерами из штаба уехал, как всегда, в бригадную баню «распарить свои старые кости», как шутил он, в очередной раз отчитывая на плацу остающихся без его зоркого пристального взгляда. Новый караул, как тому и должно быть, заступил в воскресный день на службу. Начальник караула, старший прапорщик Кольцов, мужчина средних лет, слыл человеком добрым. Он занимал должность начальника продовольственного склада и был не в меру упитанным, с выпиравшим из-под широкого офицерского ремня брюшком, толстыми, округлыми икрами ног и лощеной, холеной мордой с двойным подбородком. Ходил он вразвалку, медленно, лениво передвигая ноги. Его мало наблюдали на территории. Только тогда, когда выдавали продукты для солдатской и офицерской столовой, открывались тяжелые металлические двери хранилища и появлялся старший прапорщик Кольцов в накрахмаленном длинном белом халате, прикрывающем его толстые ноги ниже колен. Вот и сейчас он делал какие-то распоряжения, лениво покрикивая, давал указания сержантскому составу, заступившему в караул по батальону. Немного поприсутствовав и пройдясь по постам, где под грибками, в бронежилетах и касках, изнывали от жары заступившие в караул солдаты, зашел на ПХД в столовую, окинул хозяйским взглядом помещение кухни и зала по приему пищи, что-то буркнул под нос и быстро удалился к себе, в милое его сердцу хранилище продуктов, негромко хлопнул дверью и исчез за ней. Солнце пекло, казалось, с самого утра. На часах было около двенадцати. Стены казарм, за ночь наполовину остывшие изнутри, под прицельными лучами обозленного солнца накалялись с поразительной быстротой. Солдаты, находившиеся в батальоне, изнывали от этого пекла, тело моментально покрывалось крупными каплями пота. Бегали то и дело в умывальник слегка ополоснуться. Кто как мог, так и выходил из этого положения. Поливали из солдатских литровых пластмассовых фляжек водой себя, пол, матрацы, простыни. Как только тело высыхало после очередной водной процедуры, лили снова, лежа или сидя, на кровать или на пол, дождиком из мелких дырочек, пробитых шилом в колпачках фляг. Спасаясь таким образом, пытались заснуть или заняться чем-либо. С объекта (выражаясь словами Портова) по постройке бани пришли дембеля-аккордники. Их было три человека. Гера – высокий, задиристый, заводила во всех безобразиях, Николай – чуть ниже ростом, но такой же плотно сбитый в теле, как его напарник, однако намного отстававший от него по количеству нарушений, и Олег, в прошлом хороший разведчик, до выхода на дембельское положение завсегдатай всевозможных боевых выходов, облетов и караванов. Иногда казалось, что без него не проходило ни одно боевое задание на этой земле. Он был несколько раз ранен и столько же раз был представлен к боевым наградам. Но то ли из-за частых ссор с командиром роты, то ли еще за какие-либо проступки, то ли по причине своего упертого характера лишался заслуженных регалий. И не он один, это была закономерность, которую даже и не пытались нарушить вышестоящие чины. Им попросту было наплевать на подчиненных, главное, чтобы им самим не отказывали в званиях и регалиях. И вся команда дембелей шла домой после выполнения интернационального долга с чистой грудью и, как говорится, с чистой совестью, не считая, конечно, гвардейских знаков и знаков мастерства по службе, которые отнимать было не по уставу, к тому же они были неотъемлемой частью формы.

Они устало брели к соседней казарме, пряча головы от солнечных лучей под полями выгоревших солдатских панам, раздетые по пояс, в темно-синих солдатских трусах, грязные, усталые, покрытые пылью стройки. Поверив в обещания «хозяина», они пахали и день и ночь, не оставляя объекта, потому что хотели уехать на следующей неделе, и работа кипела. Но сегодня они, не выдержав адского пекла, появились в батальоне. И, уже пересекая центральную площадь, вместо того чтобы двинуться к умывальнику, будто по команде остановились как вкопанные. Усталыми жадными глазами впились в спокойную, издающую притягательную силу гладь воды. На солнце было шестьдесят градусов по Цельсию, и в тени – пятьдесят восемь.

– Может, искупаемся, а-а? – с трудом проглатывая густую слюну, медленно шевеля потрескавшимися губами, проговорил Гера. – Да плевать, а-а? Давай, – продолжал он, уставясь на своих друзей.

– Хочешь зимой увидеть свою деревню? – сказал, не соглашаясь, Олег.

– Да ну, давай просто лицо ополоснем, а-а, Олег. Что ты, и хорэ.

Гера посмотрел на Николая, потом на Олега, осторожно встал на край бассейна. Нагнулся, чтобы зачерпнуть в сложенные лодочкой ладони воду, и, не рассчитав, бухнулся в прохладную, отдающую запахом свободы, воду.

– Вылазь, Гера, ты что, комбат увидит, тоска тебе, на губе мхом зарастешь. Не видать тебе дембеля как своих ушей, – предостерегающе быстро проговорил Олег.

Нарушитель спокойствия нервно осматривался по сторонам. Батальон как будто вымер, на территории только мельком показывались измученные лица дневальных, бегавших за водой по приказу кого-либо из старослужащих. Николай, стоявший все это время сзади Олега, вдруг отодвинул его рукой, набросил на плечи гимнастерку, застегнул пуговицы под горло, и, не снимая панамы, бросился в бассейн, поджав под себя ноги, выплескивая воду через край. Он появился на поверхности, раскинул руки в стороны и застыл; с удовольствием растягивая слова, проговорил с наслаждением:

– Кай-й-й-ф-ф-ф. Какой кайф-ф-ф! Олег, да плюнь ты на этого длинного, все равно на дембель когда-нибудь свалим, – сказал он, выпуская фонтанчики воды изо рта.

Олег схватил за руку пробегавшего рядом дневального с десятком пустых литровых фляг.

– А где, где комбат? – обратился он к нему, видя, как у солдата расширились зрачки от испуга при виде купающихся в бассейне средь бела дня дембелей.

– К-к-комбат? – стал заикаться дневальный.

– Где он?

– В бригаду уехал, сразу после развода, еще поутру, – быстро сообразив, в чем дело, ответил тот.

– Встань на «фишку», – приказал ему Олег. – И паси, если что – свистнешь.

И прямо в обрезанных под тапочки кирзовых сапогах последовал примеру своих закадычных друзей, которые, уже вдоволь наплескавшись, по самое горло сидели в воде. Сo всего батальона, вдруг, откуда ни возьмись, посыпались желающие охладиться. Брызги летели во все стороны. Бассейн был набит, как консервная банка с рыбой. Вода стала черной от пота и пыли, вздымаясь, выходила из берегов небольшого бассейна от прибывающих и прибывающих солдат.

К четырем часам дня воды в бассейне осталась примерно половина. Она была какого-то странного цвета – желтая, коричневая, черная с красным ржавым оттенком и как будто бы загустела от плотной грязи, осевшей на дно и плавающей сверху. Остальная часть воды была унесена на одежде и телах довольствующихся. Еще часть воды, вытесненная массой тел на поверхность за бордюры, растеклась по площади, оставляя небольшие разводы от высыхающей грязной влаги. Любимые рыбки «хозяина» кверху пузом плавали в остатках воды, мертвые, с раздавленными животами и кишками наружу. Посвежевшие обитатели батальона после великолепной водной процедуры разбрелись по казармам и с наслаждением растянулись на своих ярусах и топчанах. Никто даже не представил себе, не подумал контуженной своей головой, что будет потом, дальше, когда вернется «хозяин». А зря...

День, собираясь покинуть эту грешную землю, говорил шагающему по пятам вечеру: «Здравствуй», передавая ему свои полномочия. Солнце уже милостиво прятало жаркие лучи-руки за мохнатую шапку горы Шохрат, в последний раз в этот день трепало ее по колючим острым веткам кустарника, и вырисовывалось на горизонте красно-алое зарево уходящего дня.

И все было бы хорошо. Но вернулся комбат, он был слегка подшофе, или, попросту говоря, пьяноват в меру своих возможностей. Он вернулся, и как ни старались молодые солдаты скрыть следы преступления, долив мгновенно привезенной водовозом воды из находящегося неподалеку арыка и вытащив все, что плавало сверху и нарушало вид своей мертвой беспомощностью, поправив истрепанные в пух и прах растения-водоросли, вытерев и разогнав пятна от воды на бетонных плитах, тайное стало явным. Гром грянул вечером, после ужина, когда любезный хозяин решил покормить своих чад и с баночкой корма направился к бассейну в окружении нескольких офицеров из штаба, тащившихся за ним, по-видимому, тоже под градусом. 

– Я сейчас вам покажу свой проект, – повторял хвастливо комбат Портов уже изрядно надоевшую им фразу.

В ответ один из них махнул рукой и вяло промычал:

– Да видели мы твой проект знаешь где, – он ехидно хихикнул.

– Вы видели, а мне не надоело. Я вспоминаю свой аквариум, что дома у меня, на сто литров, вот так, – сказал комбат, включая небольшой прожектор над водой бассейна.

– Кто?! Кто он? Я спрашиваю, кто посмел дотронуться, прикоснуться, – вдруг неожиданно завопил он, как будто кто-то треснул его палкой в лоб. – Где? Где-е-е? Я спрашиваю, где офицеры, вашу мать?! Нельзя оставить без присмотра, вашу мать! – ругался матом он, бегая вдоль бассейна, прыгая возле него, как будто очень сильно хотел в туалет, но не мог снять галифе с заевшим замком. – Где дежурный по батальону, где эта жирная свинья, не следящая за своими обязанностями? Я спрашиваю, где он? Где старший прапорщик Кольцов, быстро найти его! – кричал комбат, раздирая до ушей рот. – Ко мне, бегом, шевелить булками, в темпе, прыжками!

Он кричал так сильно, что, казалось, соседний кишлак, находящийся в ста метрах от дороги, сейчас проснется.

– Я вас всех на губу, в бригаду, на хлеб и воду. Я вас всех отправлю к черту на кулички! – орал он, раздавая оплеухи и пинки появившимся откуда ни возьмись офицерам, в течение дня исчезнувшим поля зрения солдат. – Я вас всех отправлю к черту на кулички, – повторял он, нервно покусывая нижнюю губу. – На гору, на галеты, дармоеды! Я вам устрою сладкую жизнь, свободы много вам позволил. Ко-озлы, морды!

Он изощрялся в ругани, ничуть не стесняясь.

– Ну ладно, раз вы забили на меня и службу большой и толстый, тогда я проявлю вам ваш интерес к службе, – более спокойным тоном проговорил он свою любимую угрозу.

Старший прапорщик Кольцов, запыхавшись под массой своего тучного тела, бежал, спотыкаясь, навстречу своему наказанию и, может быть, даже судьбе. До сих пор ему были не известны ни холод, ни голод, ни караванные тропы, ни смертельные бои, ни выживание в отдаленных горных кишлаках. Его стихией был подвал продовольственного хранилища.

– Товарищ майор, – запыхавшись от бега, сбивчиво начал он. – Товарищ майор, раз-зрешите доложить, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, дежурный по батальону старший прапорщик Кольцов.

– Как не произошло? Ты ослеп, что ли, где твое место, прапорщик, во время дежурства по батальону? Где? Я хочу слышать, где? – заорал комбат.

– В штабе, – ответил испуганно Кольцов, видимо, понимая свою оплошность.

– Правильно, в штабе, – согласился комбат. – Ну, а тебя же там не было, когда я вернулся. Так где вы были, товарищ старший прапорщик? – Портов вопросительно посмотрел на него. И, не дав ответить, продолжал: – Наверное, вы были у себя в норе.

– Не понял, товарищ майор, – удивленно ответил прапорщик Кольцов.

– Пока вы занимались черт знает чем, в батальоне произошло ЧП местного значения. – Он показал рукой на бассейн. – Кто изгадил мой аквариум и моих рыбок? Он, нагнувшись, зачерпнул широкой ладонью несколько дохлых рыбешек с выпущенными потрохами.

– Ну, я, ну, не могу знать, – путаясь, заторопился с ответом Кольцов.

– А надо бы вам знать, товарищ прапорщик. Надо, ведь вы за это несете определенную ответственность. А если, не дай бог, духи, а вас нет на месте, на телефоне? Это сейчас мы в договоре с соседями, а если нет? Тогда что? Ошибочка, товарищ старший прапорщик, ошибочка, – повторил комбат. – А за ошибки нужно отвечать. Ну ладно, разговор продолжим с вами потом, – сказал он. И разразился командой: – Батальон, строиться на плацу, десять минут времени. Время пошло. Форма одежды номер три.

Заспанные и недовольные подъемом после отбоя, перед этим плотно набившие желудки пищей выходного дня – гречневой кашей с тушенкой, выбегали солдаты из душных казарм на продолжительный ночной моцион. Хотя к этому не нужно было особенно привыкать.

Батальон был построен на плацу. Ночное афганское небо покрылось россыпью золотистых звезд, обозначающих ласковым миганием неизведанные космические дороги. На верхушке соседней горы был еле виден сверкающий огонек-сигнал, то исчезавший, то опять возникавший в ночном воздушном плену.

Это был выносной блокпост по охране дороги в сторону пакистанского города Пешавара, находившийся от батальона в десяти километрах и на высоте трех тысяч метров над уровнем моря. Там была «штрафная гора», в простонародье говоря, мертвая зона, окруженная со всех сторон горами, глубокими расщелинами, опасными выступами на козьих караванных тропах, по которым, рискуя своей жизнью, поднимались каждые три недели солдаты и спускались обратно, бывало, и не в полном составе. А потом, оставаясь там, рисковали снова, охраняя проклятую «дорогу жизни», грозящую смертью и своим и чужим. И часто среди ночи Сергей со своими друзьями слышал далекую стрекотню пулеметов и хлопки одиночных выстрелов снайперов, и автоматные приглушенные очереди, и очереди станковых гранатометов АГС. Может быть, там шел бой, а может, просто стреляли в окутанную страхом ночь, разряжая напряженную ночную тишину.

– Командирам рот доложить количество присутствующих на данный момент, включая отсутствующих в госпиталях по ранениям и болезням, – распорядился комбат.

Один за другим, вытягиваясь в стройную линию-шеренгу, подходили офицеры с докладом.

Комбат, спокойно подбирая нужные слова, с выражением начал свою речь:

– Я для вас же старался, в большей степени. Хотел, чтобы было по-человечески, как у нормальных советских людей, воинов-интернационалистов, не для себя, для вас, вы понимаете? Или с этой войной у вас все мозги отшибло?

Насчет мозгов он сказал правду. Те, кто был здесь, с головой дружили редко, только в состоянии затишья между офицерскими попойками и периодами солдатского наркотического плена. По-другому было никак.

– Да, сегодня было очень жарко, – комбат говорил уже спокойно, рассудительно, не кричал и не скрипел зубами. Может быть, ему надоела роль горлодера или ему по-человечески были понятны причины случившегося, и он не повышал голоса.

– Кто это сделал? Кто это сделал? – повторил он два раза для тех, кто мог пропустить мимо ушей его слова. – В семье не без уродов.

Батальон молчал. Может быть, от безысходности, может быть, потому что среди присутствующих не было зачинщиков. Хотя никто не произнес бы ни слова, ни звука. Стояли молча, опустив головы, подперев подбородком грудь, в первом ряду, во втором, третьем. Стояли, как всегда, – в этой войне у каждого было свое место. Каждый думал только о своем благополучии, как офицеры, так и большинство солдат, окунувшихся с головой в эту непонятную войну, лишавшую их последних сил. Хотя комбат говорил правильные слова насчет долга, чести и совести, он-то брал свое в полной мере, как и все офицеры, присутствующие здесь, без малейшего зазрения совести перед кем бы то ни было, не говоря уже о простом солдате, который был просто пушечным мясом. В пылу гнева часто срывались подобные слова из уст кричащего начальства. Солдаты стояли молча, тупо смотрели в ночную пустоту, в благообразное лицо хозяина.

– Будете стоять всю ночь, пока не проясните суть дела, вот так, – отрезал он. – Принесите мне стул или что-нибудь, на чем можно сидеть, – сказал он, обращаясь к рядом стоящему дежурному по батальону, старшему прапорщику Кольцову.

Тот, пытаясь услужить комбату, как будто бы присел на колени, так показалось Сергею, мило улыбнулся своим опухшим от жира лицом, отдавая честь, и исчез в темноте, прошуршав щебенкой на тропинке, по которой ходил взад и вперед Портов возле трибуны, сделанной из цемента и горного песчаника. Кольцов вернулся через несколько минут с солдатом, несущим впереди него стул-кресло. Сам он чуть ли не бежал сзади, подталкивая его в спину рукой. Комбат уселся, положив на колени свою любимую деревянную трость с резными замысловатыми фигурками и костяной ручкой-ножом, который он иногда вытаскивал, сидя в офицерской курилке возле штаба. Он устало закрыл глаза. Нет, он не спал, он думал, изредка нервно подергивая густой копной бровей. Может быть, он придумывал изощренное наказание. Рядом с ним, на длинном кожаном поводке, носилась как угорелая его ручная макака Шура, разбрасывая вокруг толстые банановые шкурки. Она что-то трещала по-обезьяньи, хлопала себя по животу, становилась буквой «зю», показывая свою красную, как глаз светофора, задницу, строила смешные уродливые рожи, ожидая от присутствующих какой-то реакции. Но никто не смеялся. Устало стояли, переступая с одной онемевшей ноги на другую. Батальон валился с ног от немой усталости и сонного состояния в теле.